Текст книги "Ты – мне, я – тебе"

– Он дорогой? – спрашивает он

– Дорогой и особенный. Его должна носить женщина крупная, элегантная и уверенная в себе…

– О нет, – говорит он. – Не могли бы вы порекомендовать что-нибудь для женщины худенькой, хрупкой с виду, чье поведение иногда удивляет?

Элен вдруг чувствует ревность к незнакомке, которой этот идиот хочет сделать подарок.

– У меня есть райская птичка, – говорит она. – Авторская работа. Изготовлена в 1940 году.

Сунув руку в отверстие плоской витрины, она аккуратно вынимает птичку из черного бархата.

– Полагаю, что вам известно, что украшения в те годы никогда не делали из золота. Все здесь имитация: золото, бриллианты. Камни, которые вы можете принять за изумруды или за рубины, являются всего лишь крашеным стеклом. Эта вещица стоит тысячу двести пятьдесят долларов.

– Дороговато для такой вещи, – говорит он. – Я должен подумать.

– Замысел создателя и тонкость работы делают ее произведением искусства. Эти украшения я обычно предлагаю знатокам. Для их покупки требуется минимум культуры. Культуры вещей…

Так, она уже разговаривает с ним тоном сноба, в ней просыпается скрытая агрессивность. Она француженка, следовательно, ей известно, что такое искусство.

Стоящий перед ней мужчина высок ростом, у него светлые глаза. Он слегка загорел, на щеках однодневная щетина – сейчас это очень модно. Беден он или богат? Догадаться невозможно. Элен не испытывает страха. Она столько уже видела безумцев. Ограбление? Ее товар никак не предмет вооруженного грабежа.

– Вы на самом деле не помните меня? – спрашивает он. – Или делаете вид, что не узнаете?

– Честно говоря, – раздраженно произносит она, – мне бы хотелось, чтобы вы ушли. Возможно, надо мной решили пошутить и снять это на пленку или это – дружеский розыгрыш. Но я полагаю, что вы уже выросли из ребяческого возраста.

Она снова укладывает птичку на черный бархат.

– У вас все?

– Нет, – отвечает он. – Если бы только знали, как трудно с вами разговаривать! Вы настроены враждебно, постоянно настороже…

«Он, вероятно, только что пришел с сеанса психоанализа, – решает Элен. – Врач сказал ему, что надо уметь преодолевать трудности общения».

– Мне очень жаль, – говорит она, – Но я должна закрывать магазин.

– Меня зовут Давид Мюллер. Я был участником той безумной вечеринки в Пасадене в тот памятный день 14 июля. Я восхищаюсь вашим упорством и тем, как вы смогли из этого выпутаться. Я – химик по профессии и, кажется, влюблен в вас…

Элен вспоминает сразу сцену из фильма «Боги упали на голову»: среди пустыни какой-то африканец находит пустую бутылку из-под кока-колы. При упоминании той вечеринки в Пасадене рот ее наполняется горькой слюной.

Мюллет продолжает:

– Не злитесь. Не воспринимайте все в плохом свете… Ронни оказался очень ревнивым: расхваливая ваши достоинства и осуждая ваши недостатки, он не сказал мне, как вас зовут, и не дал вашего адреса во Франции. Я смог найти вас только благодаря газете, где были опубликованы предметы, которые продаются в вашем магазине, и ваша фотография. После непродолжительного и неудачного брака я теперь свободен. Я постоянно делаю ошибки… В Пасадене вы были просто великолепны…

Она тогда смутно вспомнила об этом мужчине со светлыми глазами и густой шатеновой шевелюрой. Он хотел тогда увести ее из дома до прибытия полиции. Она грубо послала его к черту.

– Да, – говорит она. – Я полагала, что вы были одним из устроителей западни, которую приготовил мне мой бывший муж.

– Я взял вас за руку, но вы с яростью вырвали ее. Я не стал настаивать: вы могли подумать, что я был пьян или нанюхался наркотиков.

– Вы пришли сюда, чтобы меня упрекать? Что вы хотите от меня услышать? Что мне очень жаль? Нет. Мне все равно.

– С той самой ночи я стал вас искать… скорее, стараться снова увидеть вас. В более спокойной обстановке. После каждого моего разрыва с подругами мне виделись вы, и я спрашивал себя: «Теперь она свободна? Более спокойна?» Ронни признался мне в том, что вы – самая большая неудача его жизни: «Она даже не захотела попробовать». Мы могли бы с вами поговорить… просто поговорить. Приглашаю вас на ужин.

Она не вполне понимает, что происходит. Вместо того чтобы сказать: «Убирайтесь прочь!», она слышит собственный голос:

– А почему бы и нет? Я только не понимаю, о чем мы будем говорить. Ромми не заслуживает того, чтобы стать предметом разговора.

– Доверьтесь мне, – говорит он. – Когда мне прийти за вами?

– Только не сегодня. У меня уже есть обязательства.

«Это неправда. Но шикарно звучит», – думает она.

– Тогда – завтра?

– Хорошо. Встречаемся здесь без пятнадцати восемь вечера… Если передумаете – позвоните.

* * *

К одиннадцати ночи она уже дома, выходит из душа, тело еще влажное – у нее не хватает терпения вытереться, – и звонит Шиллеру.

– Со мной происходит что-то невероятное.

– Я весь внимание. Ты продала магазин?

– Нет, – говорит она. – Не угадал. Наверное, я решусь выйти замуж… Подожди секундочку…

Она надевает халат и уже предвкушает исполнение своей вечной мечты: сделать одного мужчину зависимой от нее, а другого заставить ревновать, в частности Шиллера.

Провидение послало ей мужчину Жить с ним? Ужинать при свечах. Кусочки копченой семги, салат. Шампанское. Покоренный мужчина говорит ей: «Я тебя люблю». Она ему верит, верит, как всегда. Штампы для мелодрамы. На этот раз все будет хорошо. Ей сорок лет, она еще сможет родить ребенка. Второго. Роды, соски и мужчина, которому нравится вся эта кутерьма.

Она снова берет трубку.

– А я-то уже решил, что ты обо мне забыла… – говорит Шиллер. – Поздравляю тебя. Можно узнать, кто этот счастливый избранник?

– Не теперь. Я звоню тебе для того, чтобы дать разрешение продать мою историю. Ты можешь обещать, что продашь мою жизнь. Сериями по пятьдесят шесть минут, мини-сериал. Если это примут, я смогу это написать. Если твой продюсер согласится, я все напишу, все придумаю…

Шиллер издает довольное восклицание.

– Браво, – говорит он. – Прибыль разделим пополам. Я постараюсь пробить финансирование… Но только предупреждаю: не надо ничего непристойного. «Приличная» история жизни. Америке нравится романтическая любовь, добродетель… Держи меня в курсе…

Ей холодно. Она запахивает халат, находит на столе ручку и стопку листов. Кладет на бумагу ладони. Созидание нового или восстановление уже созданного? Поразмыслив, откладывает ручку в сторону. Что ей надеть на завтрашний вечер? Платьице, которое подарила ей Элизабет Гаррисон? Если она помогло завоевать сердце Джона Крейга, то сработает и на Мюллере.

В какой-то момент просветления она говорит себе, что этот мужчина, возможно, вызволит ее из застенков любви к сыну. Она знает – и соглашается с этим, – что Тиму при всем его стремлении к полной независимости нравится мысль о непоколебимой материнской любви. А он сам? К нему невозможно приблизиться в любой момент. А она? Она постоянно доступна для него, тает от счастья при малейшей возможности общения, рада, что сын согласен с ее существованием. Но Элен – не дура. Она, скорее, умница. Она знает, что все это вот так продолжаться не может.

* * *

Давид Мюллер приезжает ровно без пятнадцати минут восемь. У него машина европейского производства. Они отправляются в китайский ресторан.

– О прошлом вспоминать не будем, – говорит Мюллер, ловко управляясь с палочками. – Я не люблю трагедии. С меня довольно родителей, которые страдали от любви. Вы и ваш сын… какая мука!

Образ второго ребенка и молодой матери удаляется. Этот мужчина не захочет кормить ребенка ночью из бутылочки.

– У вас нет семьи? – спрашивает она.

– Нет. К счастью, все мои связи я оборвал быстро и элегантно.

Он наклоняется к ней.

– Я хочу жить с тобой. Брать тебя во все мои поездки: я часто езжу в командировки… Я намерен даже снять квартиру в Сиднее, куда мне приходится мотаться два-три раза в год…

Элен вздрагивает. Ездить, перемещаться из одной страны в другую? Возить с собой повсюду фотографию Тима и ставить ее на прикроватную тумбочку?

– А магазин… – говорит она.

– Тебе надо всего лишь найти себе замену. Провести инвентаризацию, застраховать все и подыскать красивую девушку, более приветливую, чем ты… А ты будешь свободной! Свободной и со мной…

– И сопровождать тебя в командировки? Но почему?

– Потому что я хочу, чтобы наша жизнь была такой же легкой, как и наши чемоданы. Когда переезжаешь в другую страну, всякий раз молодеешь на десяток лет.

– А где ты родился?

– В Страсбурге.

– А туда мы сможем съездить?

Она уже видит себя в Париже в окружении подруг с детишками, которые подрастают прямо на глазах. Как они выросли! Она покажет им мужа.

Мюллер с улыбкой глядит на нее.

– Ты отнюдь не открыватель новых земель… Ты могла бы стать домоседкой в любой стране, будь у тебя французский календарь на кухне.

– Кто тебе такое сказал?

– Ронни.

* * *

Ресторан пустеет. Она сидит в своем платьице металлического цвета перед Давидом Мюллером. Не начать ли ей рукопись так: «Свечи. Парочка. Их руки соприкасаются. “Ты должен познакомиться с моим сыном”». Мюллер категорически возражает против этого:

– Со мной ты будешь думать только о себе. Стань, наконец, немного эгоистичнее. Я хочу любить тебя без свидетелей. Без критических взглядов. В интимной обстановке… Кстати, мы могли бы улететь на первом же рейсе в Лас-Вегас. К полудню мы были бы уже женаты. Я не хочу упускать свое счастье…

Чтобы сохранить лицо, она возражает:

– Я даже не разобралась в том, что я к тебе чувствую…

– Об этом нетрудно догадаться. В любом случае ты можешь отказаться. И тогда ты больше никогда меня не увидишь…

«А как же зрители! – слышит она крик Шиллера. – Если героиня уходит из кадра, нет никакого счастливого конца! Нет кассовых сборов…»

Она пьет жасминовый чай. И вдруг понимает: то, что сейчас с ней происходит, совсем не рукопись, а возможно, и есть настоящая жизнь. Подарок судьбы и такой неожиданный. «Жизнь хочет меня», – думает она.

Она улыбается и спрашивает:

– Ты сам-то чего хочешь?

– Чтобы ты осталась, – говорит он с волнением.