Текст книги "Ты – мне, я – тебе"

– Джимми, ты был великолепен. Роль твоя. Вы оба станете моими звездами.

– Правда, мне это удалось? – нервно спросил Джимми.

Он поставил чашку на стол и поднялся. Он с виду был неловким, хрупким и счастливым.

– Вы даете мне роль?

– Она твоя. И не только эта роль. Тобой займется агент. Я, несомненно, сниму еще один фильм с вашим участием.

Мини-Монро улыбнулась. Она знала, что выиграла свое первое в жизни сражение. Джимми был как ребенок, который наконец-то покинул чрево матери. Он даже услышал крики: «Головка! Показалась головка!» Потом рыдания. Этим ребенком был он. Сегодня он плоявился на свет. Наконец-то ему удастся отделиться от матери. Клак! Судьба только что перерезала пуповину.

– Я так рад, господин Шиллер, – произнес он голосом взрослого человека, – и благодарен вам за это. Вы не пожалеете о том, что взяли меня.

* * *

Увидев мать у выхода из студии, Джимми был неприятно удивлен.

– Не надо было меня ждать.

– Я хотела поздравить тебя…

Сопровождавший их Шиллер хотел было вмешаться, но Элизабет уже ничто не могло остановить.

– Твоя партнерша – настоящая красавица! Она влюблена в тебя.

– Это было всего лишь игрой, – сказал Шиллер, чтобы успокоить ее.

Эта обезумевшая от ревности женщина могла «испортить» его киношную парочку. Джимми смотрел на нее и чувствовал стыд от испытываемого им желания: чтобы она провалилась прямо в студии.

– Господин Шиллер, – спросил он, – когда я смогу посмотреть пробы?

– Потом… Знай, Джимми: я уверен в том, что ты был рожден для экрана. Когда-нибудь ты станешь кумиром, каким был Джеймс Дин.

– Он более красив, – сказала Элизабет. – Он красивее Джеймса Дина…

Она повернулась к сыну:

– Я отвезу тебя на Вайльшир-бульвар, а в награду ты получишь машину своей мечты.

– Этот подарок может обождать, – сказал Шиллер. – Вначале Джимми надо заняться своей карьерой и встретиться со своим агентом, Майрейм Вайс.

– В деньгах он не нуждается: я при нем, – сказала Элизабет.

– Я хочу увидеть Майрейм Вайс, – произнес Джимми.

Потом он сказал матери:

– Мама, мне хотелось бы немного побыть одному.

* * *

Оказавшись в квартире шикарного дома «Вайльшир», он ушел в свою комнату. Лег на постель, задрожал всем телом и стал лязгать зубами. В ящичке стола взял две таблетки и проглотил их. Потом его охватило неукротимое нетерпение. Ему нужна была Хлоэ. Вот уже несколько месяцев он блуждал во Всемирной паутине и постоянно возвращался на сайт «Отчаянно ищу». Он посылал послания: «Облезлый кот ищет подавленную кошку», «Хлоэ, ты – все, что у меня есть» или «Дикий кот ищет задиристую кошку». Он встал, достал спрятанный в шкафу за одеждой портативный компьютер и отстучал послание: «Дикий кот собирается сделать карьеру в аду. Ответь скорее, скорее, скорее…» Потом сунул компьютер под кровать. На ум ему пришло слово «успех». Он прикусил нижнюю губу и сказал себе: «Надо ждать!»

25

В начальной версии сюжета в конце фильма была сцена, когда Сольвейг склонялась к лицу своего мертвого сына, лежащего в обитом белым шелком гробу. Зрители должны были рыдать при виде снятой скрытой камерой великой Сольвейг, обнимающей тело сына, Она мысленно уже сотню раз прожила эту сцену, из-за которой и согласилась впервые в жизни сыграть роль матери. По сценарию Джимми должен был умереть от передозировки наркотиками. Она будет безутешна.

Шиллеру надо было сказать ей, что сценарий был изменен, что началась работа по его замене: сценаристы должны были приготовить ему несколько вариантов спасения благодаря любви.

Подталкиваемая своим верным инстинктом, Сольвейг сказала ему:

– Я часто думаю об этой великолепной сцене, в которой я склоняюсь над открытым гробом, чтобы поцеловать его в последний раз…

Шиллер решился сказать ей правду.

– Произошло небольшое изменение, Сольвейг. Это может принести огромные кассовые сборы, потому что все родители, которые придут смотреть фильм, только этого и будут ждать…

– Чего именно? – спросила Сольвейг.

– Он будет спасен.

– Сын?

– Да. Победа над наркотиками, надежда для всех!

Сольвейг побледнела.

– И не будет мой сцены с открытым гробом и гостями, которые разделяют мою боль?

– Я выкину эту сцену. Вместо нее у тебя будет свадьба молодых людей. Ты будешь столь же ослепительна, как и невеста. Счастливый конец, это – деньги.

Сольвейг тихо произнесла:

– Я потрясена. Я уже вжилась в этот персонаж. Я много раз повторяла для себя последнее слова прощания с лежащим в гробу сыном.

– Ты обнимешь его крупным планом живого и поздравишь его. Ты станешь знаменитой матерью.

– Но, – сказала Сольвейг, – публика подумает: «Скоро она станет бабушкой». Я не могу согласиться с мыслью о бабушке. Как же я потом смогу сыграть Анну Каренину?

– Два этих фильма представляют собой два совершенно разных мира… Ты слушаешь меня, Сольвейг?

– Да, конечно.

– Для того чтобы ты была в курсе всего, копии контрактов обоих молодых людей будут представлены тебе их агентом Майрейм Вайс.

– Это еще что за фокусы? – спросила она. – Мой агент меня вполне удовлетворяет.

– Может быть, тебе стоило бы привыкнуть к другому.

– Ты хочешь сказать, что я могла надоесть моему агенту?

– Вовсе нет, Сольвейг. Ни в коем случае! Расслабься. Я не настаиваю на возможной замене агента, это совсем не обязательно.

– Я требую, чтобы мой контракт был составлен именно моим агентом! Согласна посмотреть контракт других, но не трогай Коэна!

– Хорошо, Сольвейг… Знаешь, на твою роль столько желающих…

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. Я просто хочу снять хороший фильм. Впрыснуть в него свежую кровь. Коэн не достаточно тебя раскручивает. Полагаю, мне нужно будет подумать. Предлагаю тебе провести несколько дней у меня дома неподалеку от Энсенды. Я пришлю за тобой мой лимузин, он отвезет тебя к мексиканской границе, там ты возьмешь другую машину, чтобы доехать до места. Ты ведь так любишь все простое, поэтому ты сможешь там отдохнуть на природе. Я приеду к тебе в конце недели, и мы обсудим с тобой некоторые изменения в сценарии. Если захочешь, я распоряжусь добавить еще диалоги… И я буду любить тебя на свободе!

Сольвейг почувствовала некоторое удовлетворение. Значит, Шиллер хотел видеть ее у себя?

– С удовольствием поеду. Мысль просто превосходная…

Шиллер понял, что ему удалось ее успокоить.

– Я уеду сразу же, как только ты пришлешь машину.

– Хорошо, любовь моя.

Слово это застряло в горле Шиллера, но на данный момент ему надо было обезоружить Сольвейг. С ней пока все было в порядке.

* * *

Она стала размышлять, испытывая гордость. Шиллер уже несколько раз приглашал ее на свою гасиенду в Нижней Калифорнии, но ни разу не говорил об этом так конкретно. «Мое тайное убежище расположено неподалеку от Тихуаны по пути в Энсенаду. Впрочем, это единственная дорога, которая обходит горы. Недалеко находится пустынный пляж. У меня там есть лошади. Если я хочу развеяться, могу проскакать по мокрому песку Поместьем занимается управляющий. Он в доме не живет, приезжает рано утром и уезжает оттуда поздно вечером. Там тебе придется ходить в джинсах и в кроссовках». На подсознание Сольвейг эта картина произвела большое действие. Кроссовки и джинсы? «Да, я с удовольствием бы туда поехала, – сказала она ему за несколько недель до этого разговора. – Какой день тебя бы устроил?» – «День, когда ты, Сольвейг, почувствуешь настоятельное желание жить на природе и дышать чистым воздухом. В том месте были развалины крепости, мне удалось выкупить это старинное сооружение у государства, и я сохранил первый этаж практически без изменений. Вырытое в скале подполье просто великолепно, он впечатляет. Я там оборудовал небольшой кинозал и разместил там же коллекцию вин. По коридору можно пройти к камерам, куда сажали провинившихся солдат. Когда-нибудь, когда я уеду с Беверли-Хиллз, я смогу обустроить это подземелье».

* * *

На сей раз Шиллер сразу же уточнил:

– Ты поедешь туда раньше меня, чтобы успеть привыкнуть с спасительному отсутствию комфорта. Иногда в единственной ванной есть только холодная вода. Зато в окно можно любоваться пустынным пейзажем, а в светлое время дня вдалеке видно серое море. Ты услышишь ржание лошадей, которые будут требовать что-то. Свиньи тоже требуют свой маис. Не переживай, их не убивают на месте. Служанка Розарита доит двух коров, к завтраку тебе будут подавать парное молоко, пенистое, но процеженное. Там нет кондиционеров, только потолочные вентиляторы. Там испытаешь наслаждение от пребывания в незагрязненной среде. Безопасность гарантирована: там нечего красть. У тебя будет время привыкнуть до того, как я приеду, чтобы обнять тебя и обсудить наши планы…

«Обнять меня? – подумала Сольвейг. – Проявит ли он там себя более сильным мужчиной?»

– В Тихуане ты пересядешь в другую машину, – продолжил Шиллер, – за тобой приедет слуга-мексиканец. В этом районе не рекомендуется ездить на машинах с американскими номерами.

– Но на таможне меня узнают, – заметила Сольвейг.

– Нет. Темные очки закрывают половину твоего лица. Кстати, там смотрят не на тех, кто приезжает, а на тех, кто уезжает. Чтобы выехать оттуда, иногда приходится потратить полдня, такая длинная очередь перед таможенным постом. Но другого выхода нет: приходится набираться терпения.

В день отъезда лимузин Шиллера приехал за ней в шесть часов утра. Чтобы пуститься в путешествие длиной в двести пятьдесят миль до Сан-Диего, предпочтительно было выехать до того, как на дороге появятся пробки. После чего машина смогла бы преодолеть мексиканскую границу при полнейшем безразличии таможенников.

Водитель-американец вынул две дорожные сумки и положил их в багажник внедорожника, за рулем которого сидел слуга-мексиканец Шиллера. Тот поздоровался с Сольвейг по-испански. «Меня зовут Хуан», – сказал он. И пригласил ее сесть на сиденье рядом с собой. Сольвейг посмотрела на его лежавшие на руле крепкие обожженные солнцем руки. У нее появилось смешанное чувство любопытства и отвращения.

Они проехали Тихуану, городок, приклеившийся к роковой черте, которая отделяет Мексику от США. Город этот разбогател благодаря американским пенсионерам, которые приезжали туда покупать лекарства по ценам вдвое меньшим, чем в Калифорнии. Каждый третий магазин был аптекой. Объявления на витринах предлагали большой выбор наркотиков в свободной продаже, прозак в неограниченном количестве, а также другой подобный товар. Потом надо было проехать через пригород. На окружавших город холмах стояли многочисленные домишки, словно бразильские фавелас, там жили бедные люди, мечтавшие о рае по ту сторону границы.

Вскоре они очутились на узкой дороге, огибавшей горный карниз. Сольвейг охватил страх. Она спросила, нет ли другой дороги, она боялась, что ей станет плохо от головокружения. Шофер равнодушным голосом заявил, что они едут по единственной дороге, которая ведет к имению и что нет никакой возможности развернуться, пока не проедут пятнадцать миль. Столкновения со встречной машиной можно было избежать, только прижимаясь вправо. Сольвейг бросила взгляд в пропасть. Одно неосторожное движение руля, и внедорожник туда свалится… Она вцепилась в сиденье и горько пожалела о том, что предприняла, как она теперь считала, «самое глупое путешествие в жизни». Она стала искать свой мобильный телефон. А когда нашла его среди беспорядочно сложенных вещей в сумке, увидела, что телефон не работает. Хуан бросил:

– Не тратьте зря ваше время! Тут нет связи с Калифорнией. В доме у сеньора Шиллера стоит проводной телефон. Иногда он работает. Вы – одна из подружек сеньора Шиллера?

– Я… – заикаясь, произнесла Сольвейг, – я…

Она уже не была всем известным сказочным созданием, просто худенькая женщина в мощном автомобиле с грубым шофером.

– Подруга, – сказала она.

– Вас что-то беспокоит?

– Нет.

– У вас такой грустный вид! А чем вы занимаетесь в жизни?

– Работаю в той же сфере, что и мистер Шиллер: в кино. И я вовсе не грустна, просто немного зажата. Эта дорога приводит меня в ужас.

Хуан бросил быстрый взгляд на гостью своего хозяина.

– Это быстро пройдет, я в этом уверен. Надо было только предупредить меня об этом заранее…

Теперь она больше не видела моря. И спросила, почему.

– Оно за скалами. Еще несколько поворотов, и вы снова его увидите. А зачем вы приехали? – спросил шофер.

– Чтобы сменить обстановку. В перспективе намечается неплохие выходные.

– Сеньор Шиллер потратил на свое имение много денег, но этого сразу не увидишь. Были затруднения с водой, пришлось глубоко рыть…

Навстречу из-за поворота на большой скорости вылетела какая-то машина. Хуан взял правее.

– Помедленнее, пожалуйста! – крикнула Сольвейг. – Тут пропасть, и я…

– Надо привыкать.

– И долго нам еще ехать?

– Около часа.

Во впадине между горами вновь показалось море.

– Посмотрите, это там, внизу, – сказал Хуан.

И при этом махнул рукой.

Сольвейг воскликнула:

– Умоляю, не отпускайте руль!

26

Потом она увидела затерявшийся в сумерках дом. Он стоял в середине узкой долины, которая шла к Тихому океану. Она тихим голосом спросила:

– Хуан, а если бы я захотела развернуться, смогли бы вы отвезти меня в Тихуану? Я бы смогла заказать лимузин из Сан-Диего и вернуться домой.

Хуан покачал головой.

– Наступает темнота. Вернуться в Тихуану? Нам на это потребуется два часа. А там вам придется снять номер на одну ночь: граница может быть закрыта, так иногда вдруг случается. От Сан-Диего до Беверли-Хиллз около двухсот пятидесяти миль. Вы очень устанете, а сеньор Шиллер будет зол. Он подумает, что вы изменили свое решение из-за меня… А что вас пугает?

– Все, – ответила она.

– Если я правильно понял объяснения господина Шиллера…

– Пожалуйста, держите руль обеими руками!

– Вы – его будущая супруга?..

Сольвейг была удивлена. Зачем надо было рассказывать шоферу про их пока еще неопределенные матримониальные планы?

– Возможно, – сказала она.

– Если это так, то дом должен вам понравиться. Он к нему очень привязан.

– Он сказал мне, что гонял лошадей по пляжу. Где же этот пляж?

– Сейчас увидите. Он недалеко.

– А кто сегодня вечером в доме?

– Розарита. Господин Шиллер приедет в субботу.

– А там есть телевизор? – спросила Сольвейг. – С ним чувствуешь себя менее одиноко.

– Думаю, есть. Со спутниковой антенной. Но он часто ломается. Это по-настоящему пустынное место. Господин Шиллер добился у правительства разрешения купить это бывшее военное укрепление.

Теперь дорога змейкой спускалась в долину.

– Скоро мы будем внизу, на уровне дома. Не переживайте. Хотите пить? Могу предложить вам бутылку воды.

– Нет, мне хочется в туалет.

– Понимаю. Путь из-за плохой дороги кажется тем более длинным.

Сольвейг никогда не могла себе представить, что название Тихуана смогло бы однажды звучать для нее, как надежда на чудо: пограничный городок, возвращение в Соединенные Штаты. Найти в Тихуане какую-нибудь гостиницу, все равно какую, провести там ночь, но потом уехать.

– Хуан, – сказала она, – а если я дам вам большую сумму денег, вы поедете назад?

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Не могу, – ответил он. – Я ведь всего лишь человек, дорога очень утомительна, а ночью ездить опасно. На машину могут напасть… Как только мы приедем на место, вам станет лучше.

Гасиенда представляла собой часть плохой декорации из какого-то фильма ужаса. Сольвейг такие фильмы ненавидела. Ей надо было убедить себя в том, что ее вечная тревога и юношеский страх всего, что таилось во тьме, скрипы в незнакомом доме, были лишь плодом ее воображения – даже при открывании шкафа она испытывала не просто испуг, а самый настоящий всепоглощающий ужас.

– А эта дама, о которой вы говорили…

– Это не дама, а служанка в доме.

– Пусть так… Как ее имя?

– Я ведь вам уже говорил: Розарита.

– А она может провести ночь в доме со мной?

– Конечно. Вы только попросите ее об этом.

– Я дам ей щедрые чаевые.

– Здесь живут люди простые и, главное, не богатые. Они с удовольствием возьмут деньги. Но не надо с этого начинать. Сначала она вас накормит.

Сольвейг вздрогнула. Она, такая деликатная, любительница вегетарианской пищи, чечевицы, которая готовилась по нескольку часов и подавалась с вкусным свежим салатом и свежими овощами. Этого ей здесь точно не предложат. «Накормит», – сказал шофер. «Накормит», словно животное. Но она не могла сделать ему за это замечание – по какому праву? Тогда она подумала о роли, которую с удовольствием бы сыграла: леди Чаттерлей. Стать любовницей конюха, да, это было бы здорово. Но только в фильме, который снимался бы в Англии, а по вечерам спать в замке. А конюхом должен бы быть такая же звезда, как она…

Наконец машина выехала на ровную местность. В доме были освещены три окна. Сольвейг вздохнула. «Тем хуже для моего грязного существа», – подумала она. Авантюристка, но шикарная, любительница езды на скорости пятьдесят миль в час, жизни на природе и «Постель счастья…». В Калифорнии были в моде «Постели счастья». Что такое «Постель счастья»? Это – лечь в белоснежную нежность горки крема «шантильи». Постельные принадлежности принимают форму вашего тела, следуют изгибам вашего позвоночника. Вы нигде не чувствуете неудобства, дискомфорта, ни в спине, ни в затылке. Вы погружаетесь в пух, помещенный в оболочку из чрезвычайно тонкой хлопковой ткани, она поддерживает на весу ваши руки и ноги. Нет, здесь у нее «Постели счастья» не будет.

Наконец машина остановилась. Чтобы поскорее войти в дом, Хуан взял ее за талию и опустил на землю.

– Пойдемте…

– Иду, – сказала она. – Иду. Вот только ноги затекли.

Подошвы ее кроссовок коснулись усеянного камнями грунта. Хуан достал из багажника ее дорожные сумки. Они направились к двери. Звонка на ней не было. Хуан стукнул кулаком по потемневшему дереву.

– Господин Шиллер как-то велел повесить на двери молоточек, – объяснил он, – но его украли на следующий же день. Поэтому остается только это…

И он снова ударил по двери. Дверь открыла какая-то женщина. Она довольно приветливо произнесла на испанском:

– Надеюсь, дорога была приятной.

Сольвейг призналась.

– Я очень плохо говорю по-испански, но зато почти все понимаю. Скажите, где у вас туалет.

Женщина и Хуан перекинулись несколькими словами. Вход вел прямо в общую комнату, которая, очевидно, служила салоном или столовой. Слева стоял большой стол, на котором были тарелки, а посредине возвышалась чугунная супница. Мексиканка потрогала котелок.

– Еще не остыл, – сказала она. – Пойдемте…

Надо было пройти через два небольших зала. Во втором, наконец, оказалась дверь в углублении.

– Вот, – сказала мексиканка. – Это – биотуалет. Надо нажать на кнопку.

Сольвейг сняла прилипшие к телу джинсы, сбившиеся между ягодицами трусики. Страх и пот превратили одежду в лейкопластырь. Справив нужду, она нажала на кнопку: в унитазе появилась синеватая жидкость для слива. Стало холодать. Даже мысль о прикосновении тела к незнакомой кровати была ей отвратительна.

Она вернулась в большую комнату и спросила у Розариты, где находился умывальник. Женщина вместо этого протянула ей влажное полотенце.

– Можете вытереть руки этим… Садитесь есть, пока все не остыло.

– А могу я поужинать вместе с вами обоими? – спросила Сольвейг.

– Я уже поела, – ответила женщина, – но вот Хуан может с вами перекусить.

Она села за стол вместе с шофером. Хуан был типичным мексиканцем: общительным, загорелым, с худым лицом. Розарита налила им в тарелки густой коричневатой жидкости с плавающими там кусочками мяса и поставила на стол корзинку с нарезанным ломтями хлебом.

Сольвейг опустила ложку в свою тарелку. Надо было попробовать это. А Хуан тем временем начал быстро есть. Куски мяса исчезали с поразительной быстротой, он проглатывал их вместе с жидкостью. «Наверное, это не столь уж отвратительно», – подумала Сольвейг. Она подхватила ложкой кусок мяса. Оно было теплым, приправленным специями, вкусным. Она с облегчением съела половину тарелки, но оставшаяся часть супа словно бы увеличилась в объеме. На ее глазах куски мяса приняли странные формы. «Хватит, – подумала она. – Не надо думать, что я нахожусь в “Доме изощренных пыток”. Это был датский фильм, в котором она отказалась играть главную роль. Казалось, что этот дом обладает какой-то темной силой. «Тем хуже для меня. Дура, зря я приняла это приглашение: теперь надо держаться».

– А когда приезжает сеньор Шиллер, вы тоже находитесь тут? – спросила она.

– Да. Я приношу ему из подвала вино. В подземелье у господина Шиллера хорошие вина. Он сказал мне, чтобы я принес для вас бутылочку…

Сольвейг хотелось выпить вина, но она посчитала разумным отказаться. На столе она увидела старый штопор для открытия бутылок. Внезапно она почувствовала неожиданное облегчение: раздался телефонный звонок.

– Звонят! – воскликнула Сольвейг. – Наверное, это спрашивают меня.

Она каждое мгновение оставалась актрисой. Она просто не могла запретить себе думать о том, что она не перед камерой. Прижав руки к груди, она повторила: «Звонят!» Хуан крикнул Розарите:

– Возьми трубку!

«Наконец-то, – подумала Сольвейг, – наконец-то появилась связь с внешним миром!»

– …Да, сеньор Шиллер, сеньора очень довольна. Сейчас передам ей трубку.

Сольвейг бросилась к телефону. Мексиканка протянула ей трубку.

– Рудольф, – сказала Сольвейг, – добрый вечер. Место просто сказочное. Здесь все, что мне так нравится. Твой звонок успокоил меня. Счастлива тебя слышать.

Шиллер говорил сердечным тоном. Не более того.

– Я уже несколько раз звонил до твоего приезда, разве Розарита тебе этого не сказала?

– Нет.

– Я немного беспокоился, дорога такая тяжелая… Надо было тебя об этом предупредить.

«Он думает обо мне, – обрадовалась Сольвейг, – он хочет меня защитить».

И произнесла голосом «трагической женщины»:

– В конце пути мне стало немного страшно. Я боялась, что здесь мне будет одиноко.

– Никакой опасности нет. Окрестное население знает, что в этом доме нечего красть. Горю нетерпением приехать туда, чтобы тебя обнять…

С Шиллером так было всегда. Когда он находился далеко, он представлялся героем-любовником: крепким, сильным и нежным. Но при близкой встрече этот образ рассыпался.

– Розарита принесла тебе бутылку вина?

– Нет, спасибо, – сказала она. – Не стоит.

– Но ведь ты иногда выпиваешь по бокалу…

– Да, – сказала она, – но не сегодня вечером. Приезжай, пожалуйста, поскорее!

– Сегодня четверг… Я могу приехать в субботу после обеда, – сказал он. – Раньше никак не смогу… Рассказать тебе новости про твоего будущего сына?

Это было уже слишком.

– Давай не будем говорить о кино. Лучше поговорим о нас, о тебе и мне.

– Но ведь ты и я, – ответил Шиллер, – мы же и есть кино!