Текст книги "Кровь невинных"

– Стоять! – приказал один из их сержантов.

– Да пошел ты!

– Оставайся здесь, – велел мой капитан. – Мы пошлем за Дженкинсом команду. Не волнуйся. Но никто не будет пробираться к тому месту так, как мы делали это прошлой ночью.

Сержант из очистотряда бросил нам бутылки с водой. «За дело!» – скомандовал он, оглядываясь и выбирая участок, с которого необходимо начать, и указал на грузовик с обуглившимися солдатами внутри.

– Вот. Капитан? Нам нужны еще мешки для трупов, люди и бульдозеры.

– Они уже в пути, – ответил тот.

Сержант залез в кузов грузовика и стал сбрасывать тела со скамеек на песок, что не составляло особого труда. Тела были легкие и сухие. Падая, они разваливались на части.

В обгоревших машинах валялось много мусора. В одной из них взорвали большие деревянные ящики, перевязанные веревками, и ветер разбросал иракские отчеты о деятельности во время оккупации. Пара людей из очистотряда стали собирать их для разведки. Около разорванного бомбой тела я нашел нечто похожее на личный дневник, подобрал его и передал солдату, собиравшему бумаги. Но он покачал головой: «Не нужно».

– Я заберу это, – сказал Рашид, полистав дневник.

– Что там написано?

– Что в октябре он женился и провел с женой всего неделю, – он перевернул еще несколько страниц, – что он был одинок... и ему было страшно.

– Да. Как и всем нам.

– Но еще он пишет, что верит в Бога.

Рашид положил дневник под мышку и посмотрел на тело под ногами, затем – на солдат из очистотряда, занимавшихся своим делом.

– Черт подери, – он пощипывал переносицу, словно пытаясь успокоить головную боль, – я так устал. И знаешь что? Я ухожу.

Он пошел по дороге в Кувейт. Другой сержант из очистотряда остановил его, но Рашид посмотрел на нашего капитана, и тот разрешил ему идти. Уходя, Рашид сбросил с себя остатки иракской формы. Скинул стоптанные сапоги. Стянул штаны. Через несколько секунд он шел в одних кальсонах. Затем подобрал какую-то белую одежду из свертка, лежащего на танке, завязал вокруг талии и накинул на плечи, как тогу; он шел прямо, гордо, уходя от нас и от того, что мы натворили.

Два тяжелых вертолета летели над дорогой. Они прибыли с юга, неся прицепленные к их брюхам маленькие бульдозеры. Потом появились новые вертолеты с людьми для поддержки очистотряда. Наш капитан снова говорил с их командиром. Наконец нас погрузили в один из вертолетов. Пока мы летели над дымящейся землей, я пытался рассмотреть тело Дженкинса, к западу от шоссе. Кажется, я увидел его, но не могу сказать наверняка.

– Капитан?

Мне показалось, что он меня не узнает и не понимает, о ком я говорю.

– Капитан, не разрешайте им хоронить Дженкинса здесь! – закричал я. – На нем иракская форма. Они похоронят его здесь, с ними!

– Все хорошо, все хорошо. – Капитан покачал головой, чтобы сосредоточиться. – Я сказал им.

– Я никогда не оставлю погибшего товарища врагам, – вспомнил я строчку из клятвы рейнджеров.

– Там нет врагов, разве ты не знаешь, война закончилась! У нас больше нет врагов.

Я выглянул из двери вертолета. Рашид шел куда-то по дороге под нами. Из зданий в Джахре, из палаток в песках и даже из самого песка появлялись люди. Они тоже шли по шоссе в Кувейт, на них была белая одежда, они размахивали флагами, праздновали победу, смотрели на оставленные войной разрушения. Глядя на них сверху, я понял, что Рашид ничем не отличался от этих людей.

Глава 11

Я хотел покоя. Как иссушенная виноградная лоза тянется к воде, так и я нуждался в том, что привело бы меня в чувство и вернуло к жизни. А главное, подарило покой. Старая добрая дисциплина и самоконтроль, тренировки и вера больше не помогали. Я чувствовал себя выброшенным из жизни. Мысли беспорядочно и бессвязно крутились в голове, как осколки боли и страха, принося еще большие страдания и ужас: серебристый свет телевизора, мерцающий на лице моего отца; переживания из-за долгов, которые я наделал в Саванне, и беспокойство о Селме; экскаватор на замерзшей земле; бульдозеры в пустыне; стрекоза, летящая над спокойной гладью озера в Джорджии, как «Черный ястреб» над пустыней. Все это обрушилось на меня одновременно, но я не мог разрешить ни одну из этих проблем. Я чувствовал, как умирала моя душа.

Пустая кровать Дженкинса стала последним, что я видел перед тем, как уснуть, и первым, когда я проснулся. Мы вместе работали и тренировались. Мы были напарниками. Дважды мы дрались с ним врукопашную. Мы были друзьями. Частью команды. «Он знал, какому риску подвергает себя» – так обычно говорили, когда кто-то из нас погибал. И я повторял это себе. Но осознавать риск смерти – это одно, а погибнуть на самом деле – совсем другое.

Я лежал неподвижно и не отрывал глаз от кровати. Когда я засыпал, на ней лежало много вещей, рядом стоял аккуратно закрытый ящик. Проснувшись, я заметил, что ящик исчез. Наверное, кто-то пришел и забрал его. Перед тем как отправиться на задание, ты разбираешь свои вещи и складываешь туда то, что в случае смерти хочешь оставить семье. Ящик Дженкинса уже отправили к нему домой. Остальное мог забрать любой желающий. Я нашел пару «Пентхаусов» и всякий хлам.

Я затолкал их под мою койку и наткнулся на собственный полупустой ящик с вещами, с письмами Селмы на случай, если она захочет получить их назад, и Кораном отца с переводом. Я открыл ящик, пролистал конверты, но не смог заставить себя читать письма и вырезки. Достал Коран и стал изучать его, как сборник ребусов. Я потратил немало времени, сравнивая подчеркнутые моим отцом строчки с английским переводом. Непростая, но выполнимая задача. Текст делился на две колонки – на арабском и английском языках. На изучение букв алфавита, которого я не знал и только начинал понимать, ушло несколько часов, а когда я закончил, мне показалось, что переведенные отрывки не имели особенно глубокого смысла. Иногда вообще казались бессмысленными.

Я прижал перевод к груди. Запомнилась только одна фраза из третьей суры, где было сказано: «Каждая душа почувствует вкус смерти».

Должно быть, мне уже встречались эти слова прежде. Когда-то я пролистал эту книгу до середины, но тогда они не имели для меня никакого значения. А теперь они коснулись моего сердца. Я испытал почти физическое ощущение. «Каждая душа почувствует вкус смерти», – прочитал я громко.

«Вкус смерти». Я нашел то, что искал. Эта душа – душа мусульманина, она способна чувствовать. Я слышал о бессмертной душе от священника моей матери и от проповедников из телешоу, но она казалась мне призрачной, как дымок, плывущий над погасшей свечой. Душа, о которой говорят в церкви, – моя душа, похоже, имела со мной мало общего, такая же далекая и таинственная, как и Господь Бог. Мне не говорили о душе, которая теперь страдала. Но в этой фразе в этой книге я нашел живую душу. Я почувствовал вкус к жизни. И если она так же чувствует вкус смерти, то это одно из важнейших переживаний в долгой жизни души. Моей души.

Это можно было объяснить сильной усталостью: я видел несуществующие цветы на болоте, находил ответы в молитве, которую не мог даже дочитать до конца. Но для меня это стало настоящим откровением, которое затрагивало каждый нерв. Пульсировало в моих венах. Возвращало к жизни, забирая страх смерти. И оно дарило покой. На мои глаза навернулись слезы, и я не стал их сдерживать. Меня никто не видел. Я уже давно не был так счастлив. Я закрыл книгу, прижал ее к груди и запомнил эту фразу, подумав, что благодаря ей смогу жить дальше.

Я не стал сообщать всему миру о своем открытии, очень личном и хрупком, не хотел рисковать, обсуждая свое откровение с кем-нибудь еще. Да и кому я мог доверять? Мог ли кто-нибудь из саудовцев подсказать мне правильный путь? Не думаю. Все они – продажные лицемеры. «Они превратили веру в ширму для своих преступлений», – читал я и понимал смысл этих слов. Могла ли нация ислама дать мне ключи к вере? Только не белому парню. Даже слова Гриффина, когда он рассказывал о себе, не тронули меня. Могут ли мудрецы дать мне больше, чем я раскрою для себя сам? Нет. Они способны толковать слова, но не доберутся до их сути. Я должен найти истину сам.

Вот так, никому ничего не объясняя, не испытывая смущения, я стал читать Коран. И делал это намного серьезнее, чем раньше. Некоторые отрывки казались лишенными смысла. Другие будоражили. Книга не была собранием библейских историй, которые легко понять. В ней скрывалась тайна, как и в шифре, с которого начинались многие главы и который я никогда не смогу разгадать. Возможно, в этом заключался особый смысл. Я находил и совершенно очевидные вещи: правила, которым должны следовать мужчины и женщины. Правила от Бога, но для людей, которые испытывают настоящую любовь и гнев, похоть и голод, счастье и страх. Правила для живых душ.

Два дня я ждал, пока нас отвезут в Джорджию, и каждую свободную минуту проводил с книгой. Вера и откровение – теперь я начинал понимать значение этих слов, и это сильно отличалось от того, что я думал о них раньше, или того, что нам внушали. Где упоминания о чадре? Я не мог их найти. Где запрет пить вино? Имелся совет не предаваться пьянству, но вино пили даже в раю. Аллах казался не каким-то чужеземным Богом, но тем Господом, которому поклонялся Моисей, кто создал в Марии чудо Девственного Рождения. Как, читая Ветхий Завет, ты словно сам прикасаешься к камням и оливковым деревьям израильской земли, так и в Коране можно почувствовать запах пустыни и жить среди племен, превратившихся после Его откровения в цивилизацию. Какой бы суровой ни была его справедливость, я мог понять ее и знал, как можно применить ее в наши дни.

Я еще не молился, еще недостаточно изучил веру. Это служило мне оправданием. Но было и кое-что еще: я хотел до конца осознать, что значит молиться по-настоящему.

В самолете из Рияда на базу «Хантер» я сидел в последнем ряду, с включенной лампой. Пока все остальные спали, просматривал фрагменты, которые вызывали у меня затруднения, или особенно трогали, или просто помогали представить картину нового мира, который я создавал. Я снова и снова просматривал сноски внизу страниц, но не для того, чтобы прочитать комментарии переводчика, а чтобы узнать, кем были эти люди, о которых я читал. Нашел ссылки на ближайших последователей Мухаммеда: Абу Бакра, Али, Отмана. И их жен.

Глаза заволокла пелена, когда я опустил их на неосвещенную часть страницы. Одно из священных имен всплыло у меня в голове, а вместе с ним часть воспоминаний, от которых я хотел избавиться. Это случилось через несколько недель после нашего разрыва с Джози. Тогда я с Дженкинсом... эх, Дженкинс... отправился в бар «Кантон-Инн», находившийся за пределами Саванны. Здесь можно было выпить, при желании снять корейскую или филиппинскую проститутку и забыться. Дженкинс считал, что именно это мне и нужно.

Одну из женщин в баре звали Гирли. Она сама так сказала и засмеялась. Я не поверил. Но она поднесла руку к горлу и достала тонкую золотую цепочку, на которой действительно было написано «Г-и-р-л-и». Я отхлебнул пиво и улыбнулся.

– Потанцуем? – предложила она.

Мне не хотелось.

– Пошли, солдатик. Ты должен танцевать. Посмотри, какие у тебя ноги. – Она просунула мне руку между ног. Затем обернулась и подмигнула другой девушке.

– Нет, нет, – засмеялся я. – Нет! – И схватил ее за руку.

Она была немного выше и миловиднее других девушек.

– Ты такой большооой, – протянула она.

– Ты, наверное, всем это говоришь?

Дженкинс не смог сдержать смех, пиво выплеснулось у него через рот и нос.

– Эй, – сказал он, вытирая лицо рукой, – будь хорошим мальчиком, Курт.

– Пойдем, Курт, – назвала она меня по имени. – Потанцуй со мной.

Взяла меня за руки и потянула за собой. На этот раз я поддался. И мне это понравилось. Мне казалось, будто я попал в кино. Дешевая светомузыка на танцполе пробивалась сквозь густой дым. Это напоминало сцену из фильма с Чаком Норрисом про Вьетнам, как раз перед началом боевых действий. Гирли пришла с двумя подругами, тоже филиппинками. Одна из них сидела за барной стойкой, в углу, крутя в руках помятую пачку сигарет. Другая была рябой, что не скрывало даже слабое освещение, ее сонные глаза, узкие губы и приплюснутый нос придавали ей сходство с диковинной ящерицей. Она клеилась к Дженкинсу, крепко прижималась к нему, извивалась всем телом, и он, как мог, отвечал ей взаимностью.

– Ты любишь «Дорз»? – спросил я Гирли.

– Конечно, конечно, Джим Моррисон.

– Я вспомнил «Апокалипсис сегодня».

– Что? – не поняла она.

Но «Дорз» в ту ночь не ставили. Зазвучала новая песня, что-то в стиле кантри в исполнении Гарта Брукса.

– Гирли, я правда не могу. Давай посидим где-нибудь, только не здесь.

– Не хочется. Купи мне выпить.

– Один стакан.

– Шампанского.

– Я сам выберу.

– Шампанского, – повторила она.

Люди на танцполе выстроились в один ряд. Некоторые филиппинские девушки, одетые в джинсы и ботинки, знали все движения танца. Взявшись за руки со своими партнерами, они двигались плавно, как танцоры из телешоу. Девушки, для которых не нашлось партнеров, танцевали друг с другом, лишь бы не уходить с площадки.

На Гирли была рубашка в ковбойском стиле, с концами, завязанными в узел над пупком. Коротко обрезанные джинсы плотно облегали бедра.

– Где ты взяла такие ноги?

– Что? – Она коснулась губами моего уха. – Что? – спросила она и провела по кончику уха языком так, что волосы встали дыбом у меня на затылке и мне захотелось кричать.

– Мне шампанское или коктейль «зомби», – потребовала она.

Десять долларов бокал. Но какая, к черту, разница! Мне никогда не нравились эти прелюдии, все эти хождения вокруг да около. Но я не из тех солдат, кто может просто сказать: «Давай трахнемся». Я заказал себе еще кружку пива, наблюдая за намечавшейся в другом конце бара заварушкой.

В дыре вроде «Кантон-Инн» ни один вечер не обходится без драки. И одна как раз была на подходе. Я не ожидал, что это произойдет так быстро. Рыжий парень получил разбитой бутылкой в лицо. Один сукин сын, сидевший позади него – маленький, смуглый мужичок с татуировкой в виде черепа на правой руке, – полоснул парня «розочкой» вдоль носа, едва не задев глаза. Мне даже стало страшно за него – хорошо, что он не ослеп. Приятель рыжего ударил мужчину с татуировкой ножом в спину.

Я не имел отношения к этой драке. И не хотел ввязываться. Но кровь и страх всегда возбуждают.

– Пошли, Гирли. Нам здесь нечего делать.

Она ничего не сказала, но не сопротивлялась, когда я потащил ее к двери, подальше от драки, не отрывая глаз от развернувшегося в мерцающих лучах прожекторов действа. Когда мы оказались на парковке, она остановилась и попыталась оттолкнуть меня, но несильно. Девушка глубоко вздохнула, на секунду мне даже показалось, что она больна. Прислонилась к моей машине, закрыла глаза и постаралась отдышаться.

– Это ужасно. Зачем они это делают?

– Поехали.

– Куда?

– Не знаю. В «Макдоналдс». В «Бодженглс». Куда хочешь. Давай уйдем, пока сюда не приехала полиция или...

Тут из дверей бара вылетел татуированный мужчина. Он дико озирался, словно опасаясь преследования. В серовато-желтом свете его рубашка, кожа под ней и брюки чернели от крови.

Машина резко сорвалась с места. Адреналин и желание переполняли меня, и несколько минут я ехал, вцепившись обеими руками в руль, чтобы успокоиться. «Не против, если я буду просто вести машину?» – спросил я через некоторое время. Гирли прижалась ко мне всем телом, как кошка.

– Ты из Филиппин?

– Ага, – протянула она.

– Откуда?

– Ты знаешь Филиппины?

– Манила. Сабик-Бэй.

– Минданао?

– Кажется, слышал что-то.

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто хочу поговорить. – Я чувствовал, как у меня все твердело от одного прикосновения к ней.

– У меня есть идея получше. – Она медленно расстегивала мне молнию.

Я старался сосредоточиться на дороге, чувствуя, как она добирается до моей плоти и начинает целовать ее.

– Тебе нравится?

– Да, нравится. Но я не могу делать это и вести машину.

Я запустил пальцы ей в волосы. Она выпрямилась и села рядом. Мы отъехали от Аберкорна миль на десять, мимо нас проносились парковки с новенькими автомобилями. Было поздно, и все заведения закрылись. Летняя ночь, теплая, как вода в ванне, просачивалась в окна машины. Я свернул на дорогу, ведущую к парку подержанных машин, обогнул цепь около входа и остановился позади офиса. Единственным источником света здесь была луна. Как только я выключил двигатель, Гирли снова склонилась надо мной и взяла настолько глубоко, насколько позволяли ее глотка и рот.

Я снова поднял ее голову и поцеловал. Девушка оказалась такой маленькой, что я легко мог подхватить ее на руки. Секунду она сопротивлялась, пытаясь вырваться и вернуться к начатому делу, но мне это было не нужно. Я целовал ее лицо, шею, и она положила голову на сгиб моей левой руки. Засунула мне в рот язык, но я осторожно отстранился от него, лишь слегка соприкасаясь кончиком своего языка с ее. Она хихикнула. Я засмеялся. От нее пахло потом, мылом и чем-то еще, возможно жасмином. Я стал расстегивать зубами перламутровые кнопки на ее рубашке, правой рукой развязал узел, лаская языком кончики ее сосков, потом расстегнул и снял с нее джинсы. Она высвободила ноги и развела их так широко, словно собиралась поприветствовать весь мир. Я обхватил ее сзади, почувствовал ягодицы, а затем просунул пальцы в горячее, мокрое место между ее ног. Там не было никаких волос. Ничто не покрывало влажную, скользкую гладь вагины.

– Иди ко мне, – сказал я. – Иди!

– У тебя есть презерватив?

– Иди сюда!

– У меня есть. – Она нащупала правой рукой свою сумку на полу «новы». Я держал ее левую руку, но она даже не пыталась освободиться. Гирли надорвала край упаковки зубами, надела на меня презерватив и подняла ноги, приглашая меня. Я держал ее за руки.

– Давай сверху. – Я поднял ее над собой, чувствуя, как ее мышцы сжимаются вокруг меня. Женское тело блестело от пота, а маленькие твердые соски казались черными на фоне освещенных лунным светом серебристых грудей, она напрягла мышцы живота, чувствуя, что поймала меня внутри себя.

– Ты кончаешь, – сказала она. – Ты кончаешь!

– Нет, еще нет!

Она наклонилась, обняла меня за шею, отбросила мои руки в стороны и стала совершать осторожные, круговые движения. Я обхватил ее сзади, нежно лаская и массируя обеими руками.

– Гирли? – Я посмотрел на золотую цепочку вокруг ее шеи. – Тебя зовут Гирли?

– Многих филиппинских девушек зовут Гирли.

– А тебя?

– Может, и нет.

Я вошел в нее еще глубже. Она опустила голову мне на плечо и сосредоточилась, заставляя меня ощущать каждый дюйм внутри ее тела.

– Может, и нет? Тогда как?

– Знаешь имя Айша?

– Айша?

Секунду она молчала, затем повторила медленно по буквам, стараясь не сбиться с ритма.

– Ты слышал о Мухаммеде?

Я не верил своим ушам. Отстранился и посмотрел ей в лицо. Ее глаза были закрыты. Трудно было сказать, о чем она думает.

– Да.

– Правда?

– Слушай, а может, я – мусульманин?

– Ты – мешок с дерьмом. – Она покусывала мое ухо, сжимая меня еще сильнее.

– Продолжай.

– Мухаммед – старый мужчина... у него много жен. Он любит трахаться... все время... а самая молодая из его жен... Айша... он ее так любит.

Мой пах вспотел, я был невероятно возбужден, но все еще не готов кончить. Только не сейчас.

– А знаешь... сколько лет было Айше? – Она медленно поднималась надо мной, разводя мои руки в стороны, затем снова опускаясь. – Знаешь?.. Десять лет... маленькая Айша... такая хорошая девочка... такая маленькая девочка...

Она стала дрожать. Всхлипывать. И плакала до тех пор, пока все не закончилось.

* * *

Я проснулся на рассвете. Ощутил под собой липкое виниловое сиденье, в воздухе пахло сексом и летним югом.

– С тобой все хорошо? – спросил я.

– Да. Отлично.

– Расскажи мне еще о Пророке.

– Я все это придумала, Джек.

– Курт.

– Солдат, я это все сочинила.

Она открыла дверь и вышла из машины, надевая рубашку и джинсы, повернула зеркало, посмотрела на себя, потом запустила пальцы в волосы и растрясла их.

– Отвези меня домой, – потребовала она, держа в зубах шпильки.

– Айша?

– Меня зовут Гирли. Будешь платить наличными или по кредитке?

* * *

Я сидел в полудреме в пассажирском отсеке «С-5А», а эти картины мелькали перед глазами, как будто на экране кинотеатра. Я понимал, что это всего лишь быстрый секс. Но даже сейчас, и в особенности сейчас, воспоминания о том дне вызывают у меня глубокое, отчаянное чувство своей нечистоты.