Текст книги "Мастер-класс. Записки концертмейстера балета"

Колыбельная по-польски (святочный рассказ)

В эмигрантских семьях первого поколения дети обычно знают родной язык. Уровень владения зависит от образования и настойчивости родителей, но безусловно одно – дети понимают родителей. Исключение – американские польские семьи. Обычная картина: мать, разговаривающая со своим ребенком на неродном английском.

Есть у меня ученица-полька, занимается на скрипочке и фортепиано, кроме того, что сама девочка приятная, общение с ее мамой доставляет мне особое удовольствие – мы говорим по-польски (когда я была школьницей, наша семья несколько лет жила в Польше, поэтому язык у меня без акцента, хотя многое стала уже забывать). К тому же пани Ванда родом из тех мест, где жила я, так что мы с ней, можно сказать, земляки. У нее четверо детей, все католики, все играют на музыкальных инструментах, всем дается серьезное образование, но по-польски понимает только старшая двадцатипятилетняя дочь, младшие же даже не разрешали родителям разговаривать с ними на польском в присутствии одноклассников или знакомых.

Конечно, я поинтересовалась у Ванды – почему так? Почему именно поляки?! И это при том, что они так берегут религию, семейный уклад, кухню, что угодно, но не язык? Оказывается, давно еще, когда была мощная волна эмиграции из Польши, оттуда семьями ехали гурале (жители гор) – без английского, без образования, у многих дети не ходили в школу, некоторые не знали своей письменности. И появилась популярная серия анекдотов вроде наших про чукчу – тот же типаж, те же ситуации, только не чукча, а поляк. Могу лишь догадываться, как поколение поляков справилось с этим, но визгу и слез в семьях было много, и многие родители выбрали именно этот путь – не травмировать своих детей напоминанием о происхождении.

Для меня это было невероятным открытием, и я стала потихоньку разговаривать на уроках о Польше, тем более именно на уроках музыки это делать легко, потому что не каждая нация оставила такой же заметный след в музыке.

Мы говорили о Шопене, о Пендерецком, об Огиньском, о том, что польские народные танцы мазурка и полонез стали классическими жанрами, хотя тысячи разных народов пляшут себе веками свои местные танцы, но никто о них знать не знает и знать не будет.

Мы говорили о Копернике, о Мицкевиче, и, чтобы девочка не сомневалась, что всех их я не выдумываю, желая потрясти ее воображение, я задавала на дом покопаться в Интернете и рассказать немножко о ком-нибудь из них.

Я рассказывала, что когда-то Польша была сильнейшей европейской империей, и до сих пор в песне поется «Раскинулась от моря и до моря» (от Балтики до Черного), и, конечно, о красавицах польках, и что долгое время в Европе само слово «полька» уже предполагало красивую женщину с особым шармом…

И вот однажды семья Виктории была приглашена в гости на Рождество на большую польскую вечеринку. Программа была разослана заранее, детям предложили исполнить какой-нибудь номер, хозяева готовили подарки. Я задала Виктории самую известную польскую рождественскую коленду «Lulajze, Jezuniu». Не знаю, какой аналог привести для сравнения, пожалуй, подобного у нас нет. Это культовая песня, без нее Рождество в Польше не наступит. Во времена моего детства в «советской» Польше все католическое, не в силах уничтожить совсем, убирали подальше с официальных глаз, может, поэтому, попранная национальная независимость прочно ассоциировалось с теснимой верой. И в канун Рождества отовсюду, со всех телеканалов, звучали рождественские коленды, чаще без слов, в инструментальном исполнении. К колендам вообще у поляков отношение трепетное, но даже среди многих любимых эта – особенная. Она, как Рождественская звезда, соседствуя с миллионами похожих звезд, всегда – единственная.

Эта коленда – колыбельная, которая поется не только новорожденному младенцу, но и самой Деве Марии. В то же время каждый наполняет ее чем-то очень личным: мать поет своему рожденному ребенку, девочка – еще не рожденному; старики, с нежностью – своему прошлому, а Польша (Польша моего детства) – той ушедшей в небытие идеализируемой великой стране, которая осталась только в воспоминаниях, книгах и музыке. Это ласковая колыбельная всему светлому и нежному, что спрятано в бесхитростной надежде, это колыбельная-утешение, что все у нас – еще будет.

Итак, мы готовили «Lulajze, Jezuniu» и с музыкой еще как-то справлялись, а вот с текстом было туго. Я просила Ванду, чтобы они поучили слова. «Она не хочет», – расстраивалась Ванда.

Тогда она придумала способ: когда они гуляли с собакой, а дорожка узкая, мать шла сзади и пела первый куплет, много раз, по кругу. «Мне очень обидно, – жаловалась Ванда на дочь, – она отмахивается, зажимает уши, кричит: „Перестань!“ – а я иду, ком в горле, и упорно пою, и так мне горько, что ничего польского не останется у детей. Когда Виктория отпирается совсем агрессивно, я прикрываюсь: „Пани Лада велела“, – она замолкает, но все равно сердится».

Так мы и учили коленду, хотя девочка сразу заявила, что петь это она не будет ни за что, только играть. «Ну хорошо, – соглашалась я, – не надо петь. Но выучи просто для меня, а то я спать спокойно не могу – как это польская девочка и не знает „Lulajze, Jezuniu“?» Она смеялась и ничего, с английским акцентом, вспоминая начала фраз только после подсказки, пела.

К Рождеству мы были готовы – играли блестяще, в характере, пели через пень-колоду, но этого и не требовалось. Они уехали, а я стала ждать их триумфального возвращения и творческого отчета. Но рассказ Ванды превзошел все мои ожидания…

А было так – огромный, пышно украшенный дом, традиционно наряженная елка, старинный вертеп, стол ломился от блюд польской рождественской кухни. Дети тут же удрали на свой этаж и играли-общались на своем английском, а солидные взрослые разговаривали в гостиной на родном, польском.

И подошел момент праздничного концерта, составленного из детских номеров. Принесли старинный сундук с подарками, гости расположились – женщины на диванах, мужчины с фото– и видеокамерами – стоя за женщинами, мужчины постарше – на стульях. Дети рассыпались на полу. Представление разыгрывалось перед сверкающей елкой.

Когда еще не стихла суета с приготовлениями-рассадками, выяснилось, что синтезатора, который специально заказывали для выступления Виктории, – нет!

– Досадная нестыковка, – всплеснула руками хозяйка, – мы были уверены, что инструмент будет!

Виктория расстроилась, мама еще больше. Хозяйка, пытаясь сгладить огорчение, щебетала и уговаривала исполнить что-нибудь с ходу – ну стишок рассказать, или сплясать что-нибудь, или дудочку или скрипочку у других деток попросить и сыграть на скрипочке, ты же играешь на скрипочке, да? Но это расстроило Викторию еще больше – кому хочется играть на чужой скрипочке незнамо что, когда ты долго готовился совсем к другому?

А когда начали выступать дети – рассказывать стихи, петь песни (американские, естественно), показывать фокусы, и их фотографировали, осыпали восторгами и кричали «Браво! Браво!» и «Талантливо! Талантливо!», и гордые родители раскланивались, как именинники, а хозяйка доставала из волшебного сундука какой-нибудь подарок и вручала сияющему ребенку, и аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты, Виктория совсем скисла – мы ведь могли и на скрипочке эту вещь выучить, но кто знал?!

Дети, кто мог, – отвыступали, кто не мог – покривлялись, хозяйка стала завершать концерт, благодарить и приглашать к чаю, и тут Виктория резко встает и объявляет:

– Я еще буду выступать!

– Ой, ну умничка, молодец, давай!

Пани Ванда удивилась, потому что дочь никаких стихов вроде не знала, а девочка встала перед елкой и тоненько запела:

 
Lulajze, Jezuniu, moja perelko,
Lulaj ulubione me piescidelko…
 

Взрослые застыли. Голос девочки дрожал, и гости стали подпевать, а, когда Виктория остановилась, они продолжали петь.

Дети сидели на ковре и смотрели на взрослых – на поющих на непонятном языке родителей, поющих незнакомых людей, видящих друг друга впервые, но непостижимым образом в одно мгновение объединеных завораживающей мелодией. И было очевидно, что гости, еще пару минут назад прыгавшие вокруг детей и разыгрывающие для них весь этот вечер, вдруг ушли далеко-далеко, непонятно куда, и не вернутся, пока не закончится эта странная музыка, и бесполезно капризничать или плакать, поэтому лучше сейчас – молчать и не двигаться, не мешать и ждать, когда они вернутся.

Стихла коленда, очнулись взрослые, сгребли все оставшиеся подарки и вручили счастливой Виктории. Дети тут же шумной толпой навалились на нее, прыгая и канюча, и живая куча-мала перетекла в соседнюю комнату, в надежде выцыганить себе какую-нибудь малость с барского плеча.

Как только дети ушли, взрослые обернулись к Ванде с одним на всех вопросом:

– Как?! Как вы это сделали?!

– Это не я, – ответила Ванда, – это учительница музыки.

– Но тогда как она это сделала? (Ведь это старая истина: ни брат, ни сват, ни бабушки-дедушки не могут заставить детей говорить на польском.) Сколько ей лет? Как это у нее получается? Откуда она?

– Она русская, – улыбнулась Ванда, предвкушая реакцию гостей (русских, за глаза называя оккупантами, поляки традиционно не любили).

Оторопевшие во второй раз гости просили передавать свои восхищения учительнице, что Ванда и сделала, и мы наперебой болтали с ней, с удовольствием перебирая события того вечера по нескольку раз. Виктория не отставала и тоже рассказывала о своем выступлении, сердясь на маму, что та говорит вперед нее. Самое большое впечатление на девочку произвели поющие родители и сундук с подарками, за секунду перешедший в ее полное владение.

Теперь мы каждый год в декабре разучиваем новые коленды – одну наизусть, а в качестве чтения с листа у нас есть сборник польских коленд, мы открываем его и играем подряд в четыре руки. А Ванда сидит в кресле у камина, закутавшись в шаль, и читает свою книгу.

И страницу никогда не переворачивает…

Настоящий Дед Мороз

Вы думаете, легко раздобыть в сезон хорошего Деда Мороза? Да любого хотя бы?

Со всей ответственностью и богатым опытом в этом деле отвечаю: это очень нелегко. Конечно, если у вас есть куча ненужных денег и вы живете в большом городе, где полно профессиональных артистов, которые не прочь заработать, то это другое дело, да и то я не уверена, что вам повезет с первого раза.

У меня же условия были и вовсе неблагоприятные: небольшой городок на северо-востоке Америки, соотечественников дети хорошо знают, а американцев не позвать, потому что у них получится Санта-Клаус, а нам нужен Дед Мороз.

Самое несправедливое в этой затее то, что в выходе Деда Мороза сам Дед Мороз – дело десятое, потому как, чтобы он просто вышел на пятнадцать минут, весь такой долгожданный и неотразимый, другим мамам нужно переделать множество незаметных простому глазу вещей:

– пригласить гостей и рассчитать праздник под их количество;

– снять помещение (лично объездив несколько мест);

– написать сценарий;

– распределить роли, чтобы каждый знал свою часть;

– сшить костюм Деда Мороза;

– подготовить реквизит для фокусов, игр, праздника;

– купить подарки, вложив свои деньги (на моей памяти только один раз было, когда все деньги потом вернулись);

– украсить зал и елку, потом все убрать;

– организовать угощение;

– одеть Деда Мороза/раздеть Деда Мороза (если позволить ему раздеваться самому, непременно потеряются важные детали костюма);

– встретить гостей;

– провести праздник, разогрев публику к приходу Деда Мороза;

– собрать с гостей деньги за подарки и раздать тем, кто их вложил;

– развезти забытые вещи и выслушать претензии и советы зрителей, как надо сделать в следующий раз, чтобы было лучше.

Единственное, что не могут сделать мамы, – это выйти за Деда Мороза. Нет, они, безусловно, могут и это, но дети не поверят женскому голосу, и сказка будет разрушена, поэтому, как ни крути, нужен хоть какой-нибудь, а мужчина.

Практика показывает, что самое главное в деле взращивания Деда Мороза – это получить его согласие. Дальше проще: даже если он совсем двух слов сказать не умеет, то, попав в экстремальную ситуацию, начинает выбираться из положения, вспоминая всех увиденных за жизнь Дедов Морозов, и худо-бедно, а справится. Поэтому самое трудное – его заманить. А вот тут главная ошибка – с ним разговаривать, это провальная тактика и потеря времени. Вести переговоры следует с женой, мужчина в этом деле никакой роли не играет. Супруга в считаные минуты за него:

– испугается,

– примерится,

– почувствует кожей каждый возможный неудачный шаг и просчитает все варианты выхода,

– оценит общее впечатление со стороны,

– выдаст точный финальный вердикт – да или нет.

Мужчине на все это потребуется несколько дней и согласие супруги. Случаев, когда жена произнесла вам свое «Ну ладно», а муж потом выразил какую-то отличную от этого мысль, в истории человечества не было.

Обстоятельно переговорив с парой женщин, я остановилась на Вадике. Вадик оказался очень ответственным Дедом Морозом. Мало того что он добросовестно сделал все, что от него требовалось, он еще просидел ночь в Интернете, подобрал стихотворение и выучил его наизусть. Но и это еще не всё.

Вадик работал над образом.

Он сгонял в спортивный магазин и купил не-знаю-как-называется такие штуки, которые боксеры держат во рту на ринге. Ему это понадобилось, чтобы поменять произношение. Еще он вставил по шарику за каждую щеку – для изменения внешности. (Здесь остановимся и вдумчиво представим это нагромождение у себя во рту. Представили? Так… а теперь расправляем плечи, легкая улыбка, и вперед – ваш выход!)

Внешний облик Вадика, надо заметить, сильно не пострадал – все скрывала борода с усами, а вот дикция претерпела значительные изменения: то, что он говорил, разобрать было трудно, приходилось опираться на опыт детства и прикидывать, что обычно говорят Деды Морозы в подобных случаях. Если он скандировал короткими фразами громко и медленно, то это было еще ничего, но, когда он переходил на нормальную речь – он пришепетывал и жужжал. А самое главное, что родом Вадик из украинской глубинки, поэтому его нетвердая «г» (точнее, «гх») осталась в первозданном виде и среди потока нечленораздельной речи сияла своей неизменностью и чистотой. По ней-то и вычислили его обалдевшие родители.

…Где-то за месяц до праздника, когда подготовка была в полном разгаре, подходит ко мне одна родительница и говорит:

– А ты не можешь сделать праздник без Деда Мороза?

– Как это?

– Ну он все-таки религиозный персонаж, и получается, что мы празднуем не Новый год, а Рождество.

Тут я, может, и опешила бы, если бы накануне не познакомилась со священником местной православной церкви. Пригласила их детей к нам на праздник, он поначалу обрадовался, но потом сник:

– Нет, мы не можем прийти, у нас Рождество, а у вас Новый год.

– Нет проблем, мы выучим пару колядок.

– Но у вас же Дед Мороз!

– Да! (Гордо.)

– Это языческий персонаж. Отступление от веры.

Я не преминула ввернуть про их празднование православного Рождества в декабре с католиками – это как? Но это, вишь ли, никак, нормально, а вот Дед Мороз – это отступление. Поэтому, когда мне с другой стороны выдали про нежелательность религиозного Деда Мороза, я не дрогнула:

– Ты знаешь, мне как раз на днях профессионал объяснил, что мы со своим Дед Морозом, оказывается, никакие не христиане, а черт-те че, поэтому не переживай.

Она принялась спорить, но, поняв, что, пока я здесь, ни один волос не упадет с головы Деда Мороза, зашла с другого боку:

– Тогда давай сделаем так, чтобы елки не было.

– Какой елки?

– Наряженной. Ты же не будешь утверждать, что это не религиозный символ?

– Для меня нет. Для меня елка – символ детства, праздника и ожидания чуда. Я хочу оставить детям это ощущение, тем более, мне нечем его заменить.

– Мы можем объявить «Праздник зимы».

– Праздник зимы – Масленица, это отдельная песня, это в феврале, давно хочу устроить – с блинами, посадскими платками и народными песнями.

Мы попрепирались, в результате чего она сказала, что они тогда на праздник не пойдут.

– Ну дело ваше.

Начался предпраздничный марафон. Мамы занимались подготовкой к елке, а мы с детьми учили новогодний репертуар на музыкальных занятиях. И вот тут началось. Как только начинаем петь «Ах, какой хороший, добрый

Дед Мороз», сын той мамы начинает диверсионную деятельность вслух и громко:

– А никаких дед-морозов на свете не бывает!

Среди детей тут же переполох:

– Как это? Ты что?!

– Да, не бывает! Это взрослые выдумали!

У девчонок сразу слезы на глазах:

– А кто же тогда подарки приносит?

Илюша не готов к ответу, поэтому затихает, а я беру инициативу в свои руки и переключаю внимание, но на следующее занятие он приходит подготовленный и начинает с порога:

– А подарки детям дарит никакой не Дед Мороз, а родители!

– Да, – парирует малышня, – и родители дарят, и Дед Мороз дарит – все дарят!

Илюша опять не знает чем крыть, ему нужна консультация, а я после занятия подхожу к маме и прошу ее поговорить с сыном, та сразу охать:

– Как ты себе это представляешь?! Я должна просить его врать?!

– Не врать, а не портить другим праздник, для нас это важно. Мы же не портим вам Хануку. Если для вас это проблема, то, пока мы готовимся к елке, – не ходите на занятия, потом вернетесь.

Она поджала губы, но на занятия ходить не перестала. Сын продолжает свою просветительскую деятельность среди прохристианской молодежи, но я, уже не церемонясь, перекрываю его. И наступает последнее занятие перед праздником…

В тот день мы мирно повторили про зиму и снежинки, но, как только я объявила, что песню «Ах, какой хороший» мы споем Деду Морозу, если он к нам придет, Илюша завел свое:

– А никакого Деда Мороза не существует!

Малышня тут же в крики, начинается обычная буза.

Шестилетний Яша, неожиданно:

– Я тоже думаю, что его не существует. Это взрослые переодеваются!

Встаю:

– Значит, так! Все очень просто: кто верит в Деда Мороза, к тому он и придет. И подарит подарки! А кто нет – тому нет.

Яша, скороговоркой:

– Но я вообще-то не уверен.

– Значит, у тебя есть шанс!

Илюша садится, насупившись, а мы продолжаем песню. Как вдруг! Четырехлетняя Машенька взвизгивает и, заныривая под стул, начинает голосить:

– Дед Мороз! Дед Мороз!

– Где?

– Там! – показывает на застекленную дверь.

Никого нет. Я тут же вворачиваю:

– Вот видите! Мы только запели про Деда Мороза, а он уже показался! Представляете, что будет, если мы здорово споем?!

И, воодушевившись, начинаем сначала. Через минуту еще пара детей верещит:

– Дед Мороз! Дед Мороз!!!

Но пусто в коридоре.

Тогда проводим эксперимент в третий раз: развернувшись и глядя на дверь, медленно и громко затягиваем:

– Ах, какой хороооший, добрый Дед Мороооз, елку нам на праздник из лесу принееес…

И тут в класс заглядывает

самый настоящий!

живой!

большой!

Санта-Клаус!

Машет нам и убегает.

Как оказалось, он пришел на вечеринку этажом ниже, но, увидев детскую тусовку, решил и нас позабавить.

Это был конец света! Поднялся гвалт, дети повскакивали, родители зашумели. Я дождалась тишины и, глядя в упор на Илюшиного родителя, елейным, но чеканным голосом медленно проговорила:

– Папа Лева… Вы случайно не видели, кто там был?

– Видел.

– И что же вы видели, не скажете ли нам?

– Скажу. Я видел Деда Мороза.

– Какого такого Деда Мороза, папа Лева?

– Не скрою, – иронично подхватывает папа, – настоящего живого Деда Мороза.

– Спасибо, – и обводя взглядом аудиторию: – У кого еще есть вопросы по Деду Морозу?

Вопросов нет, народ безмолвствует.

И это не конец истории. Ружье, висящее на стене в первом действии, еще не выстрелило.

В праздничный день зал был украшен – гирлянды, огоньки, мишура.

Один папа, отвечающий за оформление зала, собственноручно вырезал тонну цветных снежинок. Не подумайте, что их нельзя купить или ему ночами нечего делать после полного рабочего дня. Просто хотелось, чтобы было, как у нас в детстве, мы делали праздник своими руками.

Одна бабушка сшила роскошный дед-морозовский костюм, бороду заказали длинную, ниже пояса.

Мамы украсили елку и, соединив бессчетное количество удлинителей, дотянули их до розетки в другом конце зала для традиционного фокуса «Елочка – гори!». Устроили место для представления – полукругом, елка посередине, сбоку рояль и по залу стулья для зрителей.

Представление было построено по принципу соревнования двух команд – детей и родителей. Дети песню, и родители песню, дети танец – а и мы не лыком шиты. Взрослые выступали экспромтом, а детские номера, конечно, были подготовлены.

Гвоздем программы значился «Умирающий лебедь».

Танец шел под живую музыку – супруги-музыканты исполняли «Лебедя» Сен-Санса. Танцевали девочки-кнопочки четырех-пяти лет. Хореография была упрощена сообразно возрасту, но умирали мы точно как Плисецкая – крылышком наверх, и как Плисецкая – ни разу не встали на пяточку. Танцевали старательно-старательно, семенили на цыпочках, трогательно выводя каждое па, и вот уже финал… вот-вот последняя нота растает в вышине… и лебеденыши трепещут слабеющим крылом и косят в мою сторону, чтобы не прозевать главную команду: когда можно будет падать. Но чу! Еще не время, еще рано… еще плачет скрипка в руках виртуоза, и надежда рвется ввысь, но вот уже, вот… сейчас, и – и у одной сдают нервы, и тишину рассекает звонко-досадное:

– Мам! Ну когда уже умирррать?!

– Можно!

И девицы, как подрубленные, радостными кулями бухаются на пол.

И наступил час Деда Мороза…

Входить он должен был под Штрауса, «Так говорил Заратустра», но, увы, накануне магнитофон зажевал кассету, и Вадик являлся миру под рояль.

Первые мгновения – это как прыжок с высоты вниз – взрыв тишины посреди шума, и публика каменеет от неожиданности, взрослые становятся детьми, потому что для них явление Деда Мороза такое же острое чудо, как для маленьких – откуда? Но потом первый всплеск, первый звук, и всё оживает, крики-вопли, у взрослых улыбки до ушей, дети несутся в противоположные стороны: кто посмелее – к Деду Морозу, кто помладше – к родителям на ручки (самые маленькие там и остаются, и во всех песнях, плясках и даже играх они непременно участвуют, но сидя на родителях, как всадники на хорошо выезженных лошадях).

Вадик блистательно метнул приветственную речь – родители разинули рты. Они туго зависли в мучительном вопросе – КТО?! Вадик тем временем радушно беседовал с народом, его забавляло, что его не узнавали.

Я несла вахту у рояля, рядом с концертмейстером. Вообще, концертмейстер в своем деле был царь и бог, он мог совершенно всё, подхватывал с полуслова, с полумысли, исполнял с юмором, реагировал мгновенно на любые команды. Единственная трудность была – эту команду ему дать, потому что он неутомимо делал попытки рвануть в противоположный конец зала за виски. В наших с ним убегалках-догонялках он лидировал с большим перевесом, что, впрочем, никоим образом не отражалось на его игре.

И вот, концертмейстер сидит спиной к Вадику и совершенно не следит за ходом действия, его единственная оставшаяся в живых антенна направлена на меня. И когда Дед Мороз прогромыхал свое: «А почему у вас, ребята, огоньки на елочке не горят?» – я обернулась на елку, всплеснула руками и подхватила с выпученными глазами: «Ой, и правда! Что же это случилось?!» – в ту же секунду концертмейстер, бросив на лету: «Ладочка, только не переживайте, я сейчас! Это, наверное, контакт!» – заныривает под рояль и мчит по направлению к удлинителю. Я в том же порыве ныряю следом и, с трудом вытаскивая концертмейстера за плечи, усаживаю на место с шипением:

– Сядьте вы, дите малое! Это же фокус «Елочка – гори»! Вадик сейчас все сделает!

– Ой-вей! – И засмеялся, уронив голову в ладони.

Нехитрый трюк с зажиганием елочки вызвал бурю детского восторга и перетек в кульминационный хоровод – танцуют все! Народ раздухарился, а концертмейстер, внезапно выкрикнув на украинском: «А зараз танок вщ Дща

Мороза!» – выдал забойный джаз, и Вадик стал лихо отплясывать, приведя публику в полнейший восторг.

Потом уже мы смело таланты наши Деду Морозу показали, и исполнили что приготовили, и в игры разные он с нами поиграл, и загадки всякие нам загадал. Дед Мороз был чудо как хорош – лучший в мире Дед Мороз!

Самое сильное впечатление, оставшееся у меня от того вечера, – это стайка детей, когда они, попривыкнув, плотно окружили Деда. Я единственная из родителей, кто видел их глаза близко, как скрытой камерой (подстраховывая Вадика, я постоянно держалась за его спиной). Они смотрели только на него, не замечая ничего вокруг. Не смогу описать, что было в этих распахнутых глазах – восторг, счастье, доверчивая открытость и готовность поделиться самым сокровенным. Я на месте Вадика не смогла бы выговорить ни слова. Он тоже обалдел, но, молодец, вел беседу спокойно, выслушивая всех, кивая и улыбаясь, сказывался опыт многодетного папы. (Потом, через несколько лет, другой папа, побывав в этой шкуре, скажет: «Это ужас! Они смотрят на тебя, как на оракула, и ждут!»)

Я очень пожалела, что не догадалась поставить фотографа за спину Деда Мороза, тогда бы он снял то главное, из-за чего мы затевали весь этот трудоемкий маскарад: глаза детей, это свершившееся для них чудо, когда сказка приходит прямо к тебе.

И, наконец, как всякий Дед Мороз, Вадик стал таять (когда детям говоришь: «Ой! Ему пора уходить, он тает!»). Ему и на самом деле дико жарко под бородой, шапкой, шубой, в варежках; не забывайте, что одеваются Деды Морозы обычно не то чтобы заранее, а от волнения слишком заранее и к моменту выхода уже страдают от жары (тут важно не подпускать близко жену, а то она, волнуясь, может подбегать к Деду с платочком, чтобы промокнуть лицо, и такое бывало).

Прощаясь, Дед Мороз поднял вверх мешок с подарками:

– Вот, ребята, вам подарки! Но завтра, в новогоднюю ночь, я вернусь и каждому под елочку положу еще один подарок!

– Ура-а! – Дети запрыгали, захлопали и засмеялись. – Уррра!!!

Концертмейстер заиграл отходную песню, и вдруг, среди всеобщего шума и ликования, осторожно раздвигая скачущих, к Деду Морозу продрался Илюша и шепотом спросил:

– Дедушка Мороз… а мне принесешь?

– Конечно!!! И тебе! Всем-всем!!! – размахивая руками, щедро меценатствовал Вадик. Он понятия не имел о наших заморочках.

Илюша осторожно взял его за рукав:

– Всем? И даже мне? Даже – мне?! (На его глазах стали набухать слезы.)

Вадик, наконец, сфокусировал свой взгляд на мальчике и оторопел. Обернулся ко мне с немым вопросом, потом опять посмотрел на ребенка. Контакт в его голове не замыкался.

– Конечно, принесу. Я всем принесу!

– Но мне же ты никогда не приносил?!

Вадик крякнул и обвел глазами притихших родителей…

– Как тебя зовут, мальчик?

– Илюша.

Вадик ласково погладил его по голове и сказал:

– Илюша… Я обязательно принесу тебе самый большой подарок.

– Сам?!

– Да. Я положу его тебе под елочку.

– Но у меня нет елочки.

– Обязательно будет! До Нового года еще целый день, просто мама с папой пока не успели, но у тебя – будет елочка!

– Ты обещаешь? – прошептал Илюша.

– Обещаю! – торжественно прогремел на весь зал Вадик, а я по закону жанра в этом месте должна была бы грохнуться в обморок, но выстояла.

Теперь к моим задачам прибавилась еще одна: обеспечить охрану Деду Морозу. Я опасалась, что разгневанная родительница наваляет ему по первое число. Ладно мне, я привыкшая, а он-то вообще человек сторонний, согласился по доброте душевной, а тут… Я вообще так больше никого на эту роль не уговорю, если их на выходе будут отстреливать.

Но расправы не случилось, похоже, все были довольны.

В конце вечера ко мне подошли абсолютно добродушные и веселые Илюшины родители:

– Ну что, Лада Семеновна, придется нам завтра с утра идти за елкой!

Я подскочила:

– Правда?! И подарок положите?!

– А как же? Вадик же обещал!