Текст книги "Мастер-класс. Записки концертмейстера балета"

Богатая Корейская Девочка

Была у меня ученица, я учила ее и ее брата музыке, играли с ней на скрипке и фортепиано и барочные дуэты на блокфлейтах, когда под настроение. Родители вбухивали в нее все, что могли: частная школа, каждый вечер педагоги по математике, языкам, прочим штукам, спорт. Девочка – прелесть: любознательная, обстоятельная, воспитанная.

Почему я зову ее Богатая Корейская Девочка? Как-то спросила у нее:

– Ты уже написала письмо Санта-Клаусу?

– Да.

– А что попросила?

Не понимаю, похоже на сухофрут, но, кто знает, может, сленг? Начинаю уточнять. И правда, оказывается, сушеное манго, хорошая коробочка стоит меньше буханки дрожжевого хлеба. Недоумеваю:

– А чего так?!

Она, с неподдельной грустью вздохнув:

– А мне ничего не надо… – Опять вздох. – Это чтобы мама не мучилась и не выдумывала всякого. – Оживившись: – А вообще-то я ничего, люблю сушеное манго.

Так получила она под елку ящик сушеного манго, не знаю, сколько лет ела, но я потом долго рассказывала приятелям: «А знаете, что просят у Дедов Морозов богатые корейские девочки?»

Накануне одного дня рождения мы горячо обсуждали, что она хочет себе в подарок. Она изо всех сил молилась, чтобы мама подарила маленькую белую собачку. Шансов было немного. Я, зная, что мама не купит, потому что собачка портит паркет, задолго начала расписывать ей, как хороши рыбки. Нет, рыбки не прельщали.

Потом спрашиваю:

– Кстати, а что тебе подарили на день рождения?

Уныло:

– Фонтан.

– Что?

– Фонтан.

Я ненадолго зависла.

– Покажи?

И правда оказался фонтан. Но хотела-то собачку…

Однажды выдает мне вопрос:

– На каком инструменте быстрее научиться играть: на тромбоне, кларнете или на тубе?

Я опешила: что значит – быстрее? А какие сроки? Интенсивность занятий? Исходные данные? И что значит – «научиться»? Одно произведение на спор? Или до уровня читать с листа? Или на сцене играть? Если слюноотделение повышенное, то и начинать не стоит. Есть ли представление о музыкальной грамоте или с нуля? Если не с нуля, то после какого инструмента? Если, как эта девочка, после скрипки, то у кларнета и тромбона бемольный строй, ей будет затруднительно, а какой строй у тубы – понятия не имею. И вообще, зачем играть на тубе?! Вообразите себе маленькую девочку, исполняющую концертный номер на тубе… Хотя… у тубы в оркестре партия – T-D-T-D-T, а соло на тубе представить сложно.

Короче, на поставленный вопрос ответить не могу, похоже, просто не знаю какой-то важной детали, поэтому запрашиваю дополнительные данные:

– А тебе зачем, собственно?

– Я подала заявление в детский оркестр, у них вакансия на эти инструменты, конкурс на следующей неделе. Какой инструмент мне выбрать?

Ну, в обморок я не падаю, потому как такие заявы мне не впервой. Пара слов об этом оркестре для ориентации: это детский духовой оркестр, идут по улице в красивых костюмах и на ходу играют. На московской кафедре военных дирижеров подобное называлось «Военная аэробика», вот ученицу мою присушило.

Объясняю ей, что за неделю никак не успеть, особенно если будет конкурс. Она начинает ныть. Растолковываю, что если иметь гарантию, что на конкурсе будет она ОДНА, то за неделю каждодневных занятий могу с ней выучить какой-нибудь короткий мотивчик на кларнете, но любой первоклашка-кларнетист тебя обойдет, а в оркестре играть все равно не сможешь.

Ноет сильнее – ну очень хочет в полосатой юбке в оркестре играть, что делать? Одноклассники, мол, в основном на пианино играют, а пианисты не нужны, хотя все хотят, а я очень-очень хочу, я готова научиться!

– Ну тогда ищи тубиста, пусть учит, ибо в оркестре у тубы две ноты, ну три. А если и пять, в продвинутом варианте, то и это, наверное, одолимо, хотя я не понимаю, что за радость девочке на себе такую бандуру таскать, хоть и в полосатой юбке.

Она попросила порекомендовать тубиста, но тут я пас – я вообще никогда ни одного живого тубиста в глаза не видела.

На следующем уроке спрашиваю, как дела с конкурсом? Расстроенно говорит, что мама отговорила, не пошла.

Через неделю открывает мне дверь, прыгая до потолка:

– Меня в оркестр взялииии!!!

– На каком инструменте?

– На тубеее!!!

– У них нет тубистов? Обещались научить, что ли?

– Нееет! У них нет тубы-ы! Они говорят – очень тяжелый инструмент для ребенка, поэтому вместо него будет на ремне через плечо синтезатор с тембром тубы, он меньше весит! А я в заявлении на конкурс написала, что на фортепиано играю! Меня взялиии!!!

И играет ведь… У меня на уроке – страшенные фуги Баха, а там – двумя пальцами «ум – ум – ум – ум», и довольна безмерно.

Счастье – это такое дело…

Конкурсный марафон

Начиная со средней школы, многие ученики, точнее, их родители, планирующие поступление своих чад в хорошие колледжи, начинают гоняться за всеми доступными конкурсами, чтобы, как минимум, получить грамоту «За участие». У китайских и корейских мам это часто доведено до абсурда, поэтому мне приходилось отдуваться по полной программе.

Я готовила свою ученицу на музыкальные конкурсы по фортепиано и скрипке, мы поступали и поступили в престижный областной юношеский оркестр и даже побывали там первой скрипкой, мы играли на всех школьных концертах, но жизнь, в лице мамы, требовала покорения все новых и новых высот.

Как-то на уроке дает мне бумаги на два региональных конкурса (а мы только что отыграли на конкурсе юных пианистов). Беру первую: конкурс скрипачей, исполнять любой концерт, но она аккуратно забирает из моих рук бумагу:

– Этот в январе, сначала вот этот, пожалуйста, там документы на следующей неделе подавать надо.

Ну ладно, давай другой посмотрим, что там? Читаю заголовок. Медленно поднимаю на нее глаза. Выдерживает. Опять читаю, дышать начинаю глубже. Неимоверным усилием воли давлю в себе первую реакцию – эмоциональный взрыв, равный ядерному. Она ждет, тоже знает, что первые мои вопли надо пропускать мимо ушей, а потом настаивать на своем. А действительно, чего это я? Вон ведь отговаривала ее от конкурса тубистов, она меня не послушалась и что? Теперь первая тубистка в местечковом оркестре. Может, и тут так? Но теперь контора серьезная, местная филармония. И отбиться мне вряд ли удастся, потому что ее мама дама несгибаемая, так что по всему выходит, мое дело – телячье, и ребеночка готовить придется. Опять опускаю глаза и читаю медленно:

РЕГИОНАЛЬНЫЙ КОНКУРС

ЮНЫХ ДИРИЖЕРОВ

СИМФОНИЧЕСКОГО ОРКЕСТРА

Ну, музыканты меня поняли, а остальные просто так пожалейте.

Спрашиваю с надеждой:

– И что, так сильно хочешь участвовать?

– Мне все равно.

– Тогда зачем?

– Мама говорит – надо.

– Как насчет того, что мы можем не выиграть?

– Дадут грамоту участника.

Потом прибавляет вяло-подбадривающее:

– Вы меня тактировать на две четверти учили, так я, в общем-то, помню.

Начинаю готовить пути к отступлению:

– Слушай, а может, мы все-таки сконцентрируемся на подготовке к конкурсу скрипачей? Мы и концерт Вивальди можем, и двойной – вы с братом дуэтом сыграете, представляешь, как будет эффектно: все играют по одному, а вы вдвоем, и…

– Я против, – подает голос брат из другой комнаты.

Поворачиваем головы в ту сторону и замираем ненадолго, хотя, впрочем, кто его, малявку, будет спрашивать?

– Нет, – отвечает ученица, мы сначала должны разобраться с этим.

– Тогда дай, я внимательно почитаю.

Оказалось следующее:

– дирижировать-таки огромным симфоническим оркестром. Победитель будет выступать со своим номером на рождественском концерте;

– возраст конкурсантов от тринадцати до семнадцати лет;

– принимаются дети, твердо владеющие каким-либо инструментом или с опытом дирижирования. Необходимые навыки: чтение с листа или умение читать оркестровую партитуру («или» меня приободряет);

– перед конкурсом ребенку предоставят одну консультацию у дирижера и одну репетицию с оркестром;

– на конкурсе предстоит продирижировать одной рождественской песней.

И тут, конечно, отлегло: ну не Бетховена хоть! Все понятно: ребенок должен знать мотивчик и приплясывать под него, помахивая в такт, а оркестр уж как-нибудь сам продержится. Победит, видимо, самый артистичный или по договоренности.

Но с дирижерской карьерой у нас не сложилось – на то же время был назначен конкурс юных математиков, и пополнить коллекцию дипломов решили в пользу математического, музыкальные к тому времени и так были представлены в довольно широком ассортименте.

Хабанера

На уроках с учениками мы обязательно читаем с листа.

И вот как-то моему ученику-скрипачу, брату Богатой Корейской Девочки, попалась «Хабанера» из оперы «Кармен» Бизе. Отыграл он с обреченным видом несколько тактов и вдруг остановился:

– О! А мы сегодня это в школе проходили!

– Здорово. Ну расскажи мне, что ты запомнил.

Люблю с ним поговорить: начнет, как правило, с Моцарта и вдруг, без запятой, переметнется на бейсбол или предвыборную кампанию. Я, бывало, встрепенусь тревожно:

– Это ты к чему?

– Да так… тоже интересно.

Поэтому рассказ о хабанере обещал любые повороты…

И начал он монотонно рассказывать:

– Ну, оперу эту, про цыганку Кармен, написал француз – имя забыл, кстати, я не знал, что во Франции есть цыгане.

– Что ты, навалом. Правда, там речь об Испании, но и там тоже есть.

Он сокрушенно вздохнул, видимо, у него какой-то грустный опыт, связанный с цыганами.

– А в Корее есть цыгане? – заодно поинтересовалась и я.

Он недоуменно посмотрел на меня:

– Есть, конечно.

Теперь моя очередь удивляться. Я попробовала представить корейских цыган, точнее, как нынче говорят, корееязычных цыган. Законченный образ не складывался.

– А как они выглядят в Корее?

Он пожал плечами:

– Ну как обычно.

Не уверена, что мы с ним имеем в виду одно и то же, ну да ладно.

– Так, рассказывай дальше про оперу.

– Это хорошая опера.

– Я рада, что тебе понравилось.

– Вообще-то я не слышал целиком, только хабанеру.

– Ну ничего, остальное тоже неплохо.

– Мы еще не закончили оперу, поэтому я не знаю, что там дальше.

– Ладно, расскажи то, что знаешь.

– Про Кармен.

– Отлично, давай.

– Кармен – она меццо-сопрано.

– Ого! Да вы там, оказывается, серьезными вещами занимаетесь, а мы тут все про цыган да про цыган. Рассказывай про меццо.

– Ну, меццо-сопрано, оно не такое, как все эти сопрано.

– Объяснить можешь?

– Ну… сопрано ж поют так, – и провыл вполне закрытым голосом наверху. – А меццо-сопрано так, – поднял брови, опустил подбородок и повыл внизу.

Мои дочери-близняшки, сидевшие в стороне за уроками, побросали тетрадки и уставились на него. Он засмущался:

– Это я приблизительно показал.

– Нет, все понятно, молодец.

– Ой, а нам понравилось, понравилось нам! Спой еще?

– Я не знаю, что вам спеть… Я могу только Гершвина.

– Ой, пой что хочешь, а можно, мы тоже будем петь? Мам, подыграй нам! – И подскакивают к инструменту.

– Стоп! Стоп! Нет, мы петь не будем! – Тут только дай, сейчас и пляски устроят. – У нас урок. Мы сыграем хабанеру, а вы представьте, как ее могла бы спеть меццо-сопрано.

– Ну не-ет, – скисли они, – так неинтересно.

– Тогда садитесь и делайте уроки.

Они вернулись к тетрадкам, мы еще немного поговорили об опере, опера оказалась о любви и неравенстве полов (интересно, а если бы Кармен прирезала Хозе, тогда бы было о равенстве?), но говорить продуктивно мы не могли, потому что они еще не завершили оперу, пришлось отложить обсуждение на потом.

Заиграли хабанеру. Худо-бедно доковыряли до конца, и в комнате появилась его сестра:

– Это про это ты рассказывал, что вы проходили в школе красивую музыку?

– Да.

– Фигня какая.

Как мы возмутились! Братец заговорил, что это надо слушать «в пении», а не «в игре», а я параллельно: «Мы же читаем с листа!»

Сестра, спокойненько:

– Ну и что?

– А вот сама попробуй!

Она снисходительно взяла скрипку, сыграла и лениво изрекла:

– Ну так себе.

Тут уж меня заело:

– А так?!

Я поставила их двоих к пюпитру, а сама села за рояль, и мы от души вжарили втроем про испанскую цыганку этого француза с утерянным именем. А с аккомпанементом – это же совсем другое дело!

Девицы тут же подскочили к нашему празднику жизни и стали в две глотки голосить на «ла-ла-лала», изображая лицом меццо-сопрано, а плечами испанское меццо-сопрано, а в конце пение обернулось в танец под бурный аккомпанемент, уж за чем, за чем, а за балаганом у нас не заржавеет. Так что хабанера у нас получилась что надо, а то ишь!

* * *

Закончив среднюю школу, Богатая Корейская Девочка поступила в очень престижную школу для умных девочек и прекратила частные занятия музыкой, потому что домой стала возвращаться под вечер, а по воскресеньям у нее оставались репетиции в двух оркестрах.

На какое-то время у меня в учениках оставался ее братец, но он человек рассудительный и вовлекать себя во всякие безумные проекты особенно не давал, на дирижерство симфоническими оркестрами не замахивался, в конкурсах красоты не участвовал, а маршировать по улице с тубой наперевес его не заманишь даже полосатой юбкой, поэтому занятия наши проходили тихо и гладко. Со скрипкой он постепенно смирился, тем более мама, чтобы оптимизировать его успехи, давала ему деньги за хорошие оценки, а еще пообещала ему, что если он достигнет успехов на скрипке, то она разрешит ему перейти заниматься на гитаре, о чем мальчик просил изначально, но безуспешно, потому что конкурсов игры на гитаре в округе не было. Мы достигли успехов, взяли диплом на каком-то мелком конкурсе, и мама сдержала обещание.

Смотрины

Однажды присватала мне подруга-риелтор китаянку, только что приехавшую в наши края, – она дом за миллион покупала, гостиную присматривала под дочкин рояль, тут-то моя подруга меня и рекомендовала. Созвонилась, те приехали: мама, маленькая кругленькая, на жабку похожа, дочка, которая даже спит, наверное, по стойке смирно, и шкодливый пацан. Приехали на меня посмотреть-при-смотреться. Речь шла о девочке, парень пока не занимался, но родительница собиралась дать ему семестр на адаптацию к новой школе, а попозже уже приступить к музыке (парень сразу скроил мне гримасу «и не надейся»).

Девочка, лет пятнадцати, что-то поклевала по клавиатуре, я оторопела, что для нее купили рояль, ей и синтезатор без педали нормально, мы немножко позанимались под строгим оком мамы, и они удалились, сказав, что свое решение сообщат по телефону.

Вечером звонит:

– Вы нам понравились, нас все устраивает, но вас нужно показать моему мужу: все решения касательно наших детей мы принимаем вместе, поэтому он хочет на вас посмотреть.

Я маленько подзависла – когда жена ревностно желает посмотреть на учительницу, к которой муж будет водить детей, это я встречала, а вот наоборот нет. Спрашиваю:

– А он музыкант?

– Нет, он ничего не понимает в музыке, но должен видеть, кто будет заниматься с нашими детьми.

Ну ладно, даже забавно, я тоже хочу посмотреть на этого папу, ведите.

Приходят. Муж и жена оказались одного роста и похожи как две капли воды, если им махнуться одежкой – не заметишь подмены. Тихий дядечка сел на уголочек дивана, ручки на пузичке сложил и затих.

Позанимались с девочкой.

Родители довольно покивали и выдали:

– А теперь сыграйте нам что-нибудь. Мы хотим знать, как вы играете.

Я чуть дара речи не лишилась. Разразилась длинной тирадой, что игра – не показатель качества педагога, это разные умения, к тому же, чтобы играть, нужно немало заниматься, а на это времени у педагогов, как правило, нет, тем более, если вы не музыканты, что именно вы хотите понять по моей игре?!

– Ну мы хотим просто знать.

– Что вам сыграть?

– А что вы можете?

– Всё.

– Тогда сыграйте… Моцарта.

Сыграла кусочек вальса Шопена. Они захлопали – прекрасно, прекрасно! Затем полопотали что-то между собой, и слово взяла строгая маман:

– Мы абсолютно довольны, мы остаемся у вас заниматься. Но только при одном условии.

– Каком? – удивилась я, еще подумала – черт, надо было сразу отказывать, сейчас еще что-нибудь выкинут.

Она дает мне увесистую стопку нот и говорит:

– Вы будете учить нашу дочь только по этим нотам.

Опа! Это уже филиал Кащенко, но, прежде чем задать вопрос «Почему?», берусь рассматривать ноты – из чистейшего любопытства, скорее развлекаю себя вопросом – угадаю не угадаю причину. Оказалось, нормальные ноты, например сборник «Все вальсы Шопена», «Все сонаты Моцарта», сборники Баха, Черни, Листа, Джоплина, ноты для начинаек с цветными картинками, в которых проходят нотную грамоту, музыка из фильма «Гарри Поттер» для исполнения тремя пальцами, много всего. Версий у меня нет, поэтому, наконец, спрашиваю:

– Почему только по этим нотам?

И получаю гневное:

– Вы знаете, сколько стоят эти ноты?!

– Разумеется.

– Так вот, мы в разное время напокупали всего, а учителя зададут одну-две вещи из книги, и всё! Нужно другую покупать! Это сколько денег выброшено?! Вы будете задавать ей строго подряд, и, пока эти ноты не кончатся, я новые не куплю! Учителя сами не знают, чего хотят, бегают от одного сборника к другому!

– О, не переживайте! Если это единственная причина, то проблемы нет – я буду перепечатывать ей пьесы со своих нот абсолютно бесплатно.

Она опешила и сказала, что тогда все хорошо, и ей все равно, что мы будем играть. Я вломила им цену по самой высокой планке, подумав, что эти долго не продержатся, так хоть «чтобы не было мучительно больно…».

Урок фламенко

Все вышло совершенно случайно, впрочем, как всегда. Перед последним классом подходит педагог и радует:

– На сегодня всё, спасибо, занятий больше не будет, вы можете идти.

(Какая прелесть!)

– Что-нибудь случилось?

– Нет, просто мастер-класс.

– А кто играть будет?

– Они привезли своего концертмейстера.

(Ого! Это кто такой богатый? Даже интересно, пожалуй, посижу, немножко посмотрю.)

– А кто приехал, что за урок?

– Фламенко.

(Вау! Тогда я остаюсь. Концертмейстер фламенко – это интересно.)

А этим же вечером в городе ожидался аншлаговый концерт фламенко, так оказалось, что прима из этой труппы и давала мастер-класс. На урок слетелось много студентов, девочкам раздали длинные красные юбки и туфли, а парни остались кто как. Пока все готовились, я разглядывала приезжих: несколько мужчин и женщина, вроде все испанцы; ждали тихо, не улыбаясь. Женщина маленькая, за мужчинами не видно, всем за сорок – пятьдесят; ни позы, ни понтов – все просто и достойно. Из них выделялся (выше остальных) один, его-то я и определила в концертмейстеры: волосы с сединой собраны в длинный хвост, красивый, ладно скроен, немного за пятьдесят, держался особняком, но главное: он откровенно маялся. (Правильно, если это он, то сейчас должен только просыпаться, ну в крайнем случае подумывать варить кофе, а вместо этого он уже встат, умыт-одет и стоит здесь почем зря, и все это – в двенадцать часов! Такой экстрим не для концертирующих музыкантов, все это ясно читалось в его мутном взгляде.)

Еще по нему было видно, что он безусловный любимец публики, устало тащивший за собой бремя обожания. И воображение автоматически дорисовывало вокруг него пестрый шлейф из молодых испанок, неотрывно следующих за ним, метя пол многоярусными подолами.

Итак, время подошло, все встали в несколько плотных линий, в последнем ряду пара преподавателей и секретарша. Меня тоже позвали, но я отказалась, осталась в засаде – хотелось посмотреть на концертмейстера со стороны.

Гостья – маленькая суровая женщина в черном, в обтягивающих узких брюках. Очень красивые ноги и линия бедра. «Наверное, – подумалось мне, – вечером сделает сценический макияж и будет то, что надо». Но, забегая вперед, скажу – вечером на ней и вовсе не было грима, ноги были закрыты, и смотрелась она лет на десять старше и толще, чем на уроке.

Начала она с того, что речь сегодня пойдет об аутентичном цыганском фламенко, а не о сценических попсовых стилизациях, к которым привыкла публика. И прежде всего нужно понять ритм.

Фраза фламенко состоит из двенадцати долей, и акцентируются следующие доли: первая (и даже не всегда) – третья – шестая – восьмая – десятая – двенадцатая.

Сложили ладошки и стали хлопать. Весь урок был выстроен на этой ритмической цепочке. Постепенно гости наполняли свою схему трудноуловимыми европейскому уху ритмическими россыпями, но от студентов этого не требовали.

Началось с рук: плавное движение наверх и работа кистями. Очень красиво. Руки плыли с нижней точки до верхней, кисти жили самостоятельной жизнью, неявно подчеркивая те самые акцентные доли. Она показывала, а класс пытался вторить ей, состредоточенно глядя в одну точку. И потом уже мало-помалу пошло движение под счет. Постепенно одно прибавлялось к другому, наслаивалось, напоминая раскручивающуюся неповоротливую махину.

Она не исправляла и не поправляла. Студенты, хоть и делали то же самое, были подобны отражению в кривом зеркале, где абсолютно все, в принципе, совсем не походило на нее, и привести это к одному знаменателю за два часа было невозможно: она – немолодая, приземистая и черноволосая, девицы – удлиненные балетные барышни англосаксонского типа;

в ее движениях скрыта драматическая сила, страсть, способность к мгновенной реакции, у них – холодность и отстраненность;

ее лицо приковывает и не отпускает, сквозь частокол их похожих юных лиц взгляд проскальзывает не задерживаясь.

В них не было главного, что сделало бы их похожими: до предела сжатой внутренней пружины, ощущения сдерживаемого крика. Да, они повторяли ее движения, но во всем этом виделись славные девочки, которым в радость новый урок, новые юбки и новое амплуа. Все те же движения танцовщицы были о другом.

Они поработали около часа, разучивая и постепенно усложняя одну секвенцию. Получалось все слаженней и слаженней, и начал вызревать азарт. Ритм становился жестче и уверенней – перестук каблуков, хлопки, ее окрик-счет, все вплеталось в жесткую сетку танца. Даже у секретарши, наяривавшей в последнем ряду, в локтях появилась синкопа. Градус урока накалялся.

– А теперь, пожалуйста, с аккомпанементом, – объявила она и взглядом пригласила музыканта…

Он встал и медленно пошел через зал, волоча за собой свой невидимый шлейф. Все молча смотрели ему вслед. И тут меня бросило в жар: у него не было гитары! У НЕГО НЕ БЫЛО ГИТАРЫ!

Он шел к роялю!

Этот пират Карибского моря – пианист?!

Он что, фламенко будет на рояле играть?!

ИГРАТЬ ФЛАМЕНКО НА РОЯЛЕ?!

Такое невозможно было даже вообразить! А я чуть было не ушла домой!

Как, как он передаст эти жесткие гитарные переборы?! Это надрывное сплетение гитар и голосов? Этот жар и пряность фламенковских рвущихся струн – на рояле?! Ну ладно, что угодно можно сыграть на чем угодно, и Берлиоза на балалайке, но эффект?! И вряд ли его необузданную партнершу устроит жалкий суррогат? А, судя по тому, как он шел, как плыли по залу его широкие плечи, было понятно: он устраивал ее абсолютно во всем.

Пройдя через весь зал, он дошел до рояля, наклонился, не сгибая спины, взял стул и,

не меняя выражения лица, понес его прочь…

Не дойдя метра три до танцовщицы, поставил стул и сел. Величественно застыл. Наконец, медленно повернулся и кивнул: готов.

(Я все еще не дышала.)

Она быстро обернулась к залу, вскинув руки: по коням! Танцоры вытянулись, она резко кивнула ему, и он захлопал в ладоши.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп… двенадцать раз, потом двенадцать, потом двенадцать, без акцентов и сильных долей… Не подумайте, что громко.

Посмотрев на него минут пять и не увидев никакой динамики, я решила: пожалуй, если так и дальше пойдет, надо будет вписать в свое резюме, что я могу сопровождать еще и класс фламенко…

Студенты, не сводя с испанки глаз, двигались под его ладоши и ее счет. Она коротко выкрикивала наперед что делать, сочетая выученные элементы с новыми, на ходу создавая нескончаемые комбинации, а у концертмейстера все было неизменно: он сидел с каменной спиной на моем стуле и хлопал.

Через какое-то время добавилась правая нога на те самые первую, третью, шестую, восьмую, десятую и двенадцатую. Хлопками эти доли не поддерживались.

Потом слабые доли он отдал левой ноге, но в руках появилась «и», изредка и по две «и» зараз. Даже записала, такое разве упомнишь?

Концертмейстер, выдавая на гора свой ритм, на уроке как бы не присутствовал. Он был полностью погружен в себя, совершенно не глядел ни в зал, ни на даму, хлопал, не выходя из своего замороженного состояния. Но это только на первый, поверхностный взгляд. Но у меня-то «первого взгляда» не было! Я находилась в зале с единственной целью – понаблюдать за ним. Все остальное отвлекало меня не больше, чем вода, налитая в аквариум, чтобы рыбка, которую изучаешь, резвее плавала. Когда его взгляд приближался ко мне, я уводила свой подальше, чтобы не выдавать присутствия. Я даже записывала, но поначалу. В конце уже смотрела на него во все глаза, как кролик на удава: не отрываясь, не двигаясь и не предпринимая попыток к бегству.

Через некоторое время его взгляд осторожно, сквозь пришторенные веки, пополз по девицам, как у цыгана, приценивающегося к чужим лошадям. Он медленно и безучастно переходил от одной к другой и, наконец, наткнулся на девчонку с отделения модерна и застыл. Я давно уже наблюдала за ней: она выделялась. Хотя для нее фламенко было также внове, она путалась и старалась успевать, но в ее танце присутствовала натянутая струна, робкий вызов: ее тело ответило на экзотический зов.

Он взглянул на испанку, она поймала взгляд и едва уловимым движением подтвердила, что тоже заметила девочку, они за долю секунды поняли друг друга и перекинулись о находке. Вообще между ними была протянута невидимая нить постоянного общения, которое не останавливалось, даже если они смотрели в разные стороны.

Постепенно три ритмические линии (его, ее и девиц) переплетались; темп, жар танца, каскад ритма, концертмейстер, сидящий лицом к классу, – и тела девиц стали пластичнее, в глазах появился азартный блеск, даже воздух в зале выглядел насыщеннее. «Понятно, – подумала я, начиная потихоньку вникать в тонкости новой специализации, – значит, „концертмейстер фламенко широкого профиля“ – это неправильно, а строчка в моем резюме должна звучать так: „Концертмейстер фламенко в мужском классе“».

Впрочем, скоро стало ясно, что он не просто концертмейстер, или не только концертмейстер, или, скорее даже, концертмейстер фламенко – это совсем не тот жанр, что концертмейстер балета. Мы импровизируем на чужую мысль, при малейшем несоответствии нас останавливают.

Тут же происходило следующее: он, безусловно, импровизировал. Она тоже. Но они постоянно перекидывали друг другу этот огненный шар лидерства – то она ловила его мысль и подчинялась его воле, то, наоборот, он поддерживал и украшал ее танец. Иногда они разом оборачивались друг на друга, видимо проверяя, заметил ли другой какую-то сиюминутную находку, или перебрасывались короткими словами на испанском.

Для них это не был урок. Это было давно начавшееся течение их жизни, их нескончаемый творческий (и не только) диалог, просто сегодня он совпал с открытым уроком, который, как прозрачная субстанция, просто прошел сквозь них, не нарушив их вечного совместного движения.

Когда до конца оставалось минут пятнадцать, они быстро поменялись местами, и он стал показывать. Его комбинация была жестче, азартней, без красивостей рук, с внезапными остановками. Класс и охнуть не успел, как начал повторять. Это окончательно меня сразило, тут же привиделся параллельный сюр: идет себе классический урок, и вдруг пианист вскакивает в творческом порыве, резко показывает педагогу пальцем на свой стул, тот одним прыжком подскакивает к роялю, пианист тем временем быстро дает свой гранд батман, который только что в горячечном экстазе пришел ему в голову, педагог, боясь упустить момент, бацает отрывистое вступление, и у класса, как у единого организма, на «раз» нога стремительно взмывает в потолок. Урок продолжается…

Финал больше напоминал ритуальное действие, где нервы и тело, все на пределе, на разрыв. Он, виртуозный танцор, задав сложнейшую комбинацию, требовал точного повторения. Если был недоволен – обрывал и, не останавливая движения, начинал опять. Общий гул ритма подхлестывал идти только вперед, мощная воронка его темперамента затягивала всех, кто попадался на пути, сопротивление бесполезно. Он, как шаман, гипнотизировал толпу, которая, не переводя дыхание, забыв, что это не ее зона, без колебаний шла за ним как в омут, из которого не было пути назад.

Остановились, как очнулись, опустошенные.

Испанцы коротко поблагодарили класс и сказали – встретимся вечером.

* * *

Вечером был аншлаг, яблоку негде упасть. Буйствовала испаноговорящая публика, да так, что было тревожно: сейчас начнут сыпаться с балконов.

Из программки узнала, что, оказывается, «концертмейстер» на самом деле – основатель, художественный руководитель и идейный вдохновитель компании «Noche Flamenca», а танцовщица – его муза и жена.

Почитала про компанию: ездят в экспедиции для изучения аутентичного фламенко, записывают, собирают, хранят, учат молодых. Бывавшая на концертах фламенко не однажды, я потащила с собой детей, но на этот раз зрелище оказалось несравнимо далеким от того, на которое я рассчитывала.

Никаких ярких цветов и знойных дам – все черное, од-на-единственная женщина, появившаяся только во втором отделении, остальные – немолодые мужчины. Никаких красивостей, от которых захватывает дух; темнота в зале, темнота на сцене, освещен очень узкий фрагмент действия, что сначала мешает, потом понимаешь, что так будет всегда – неспокойное ощущение неуместного присутствия в чужом доме.

Зал, напротив, был им «своим», активно участвовал и бурно реагировал: то взрывался одобрительным «Оле!»[6]6
  В испанском языке выкриком «Оле» (ударение на «о») публика выражает свой восторг, одобрение, причастность к происходящему на сцене.


[Закрыть], то по неведомым причинам сокрушался горестным эхом: «Оле…»

Обычно любое действо на сцене логично выстроено – подъем и спад, контрасты, напряжение и расслабление. Ничего подобного здесь не было: одна сплошная кульминация, как взяли сразу на напряженной ноте, так и держали. Хотелось спрятаться. Минут через пять ошалевшая дочь срезюмировала:

– По-моему, этого дядю перед выходом кто-то очень сильно разозлил.

Вторая добавила:

– По-моему, всех разозлили.

Шикнула на них.

Через некоторое время они начали страдать:

– Мам, можно мы пойдем в коридор?

– Нет.

– Мы не можем здесь больше сидеть, хочется зареветь!

– Поспите пока.

– Это невозможно! Они так громко орут! А после перерыва можно мы поедем домой?

– Нет.

– Мы будем комнату прибирать и уроки делать.

– Нет.

Действительно, находиться в зале было тяжело – темнота, узкое пятно света на сцене, очень громкий, очень резкий звук, непривычное пение, вталкивающее тебя в напряженное состояние, хотелось все время цивилизовать певцов: сгладить голоса, «вычистить» интонацию и специфическую хрипоту– словом, все было против шерсти, все не давало спокойно смотреть на танцоров.