Текст книги "Мастер-класс. Записки концертмейстера балета"

Балетоман

Ходили с приятельницей на премьеру, танцевала соседняя балетная школа. Сидели не рядом, поэтому в антракте встретились, поболтали о том о сем, она спрашивает, мол, а твой муж почему не пришел посмотреть или не любит?

– Не любит всей душой, – отвечаю, – согласен на что угодно, лишь бы его не заставляли ходить на балет. Нет, если дочери танцуют, то он обязательно придет, но если нет, то ни за что, я ему потом на кухне рассказываю-показываю.

Посудачили мы о постановке, о музыке, о своих делах-заботах, да и разошлись каждый по своим местам.

Антракт затягивался, на сцену вышла дама, попросила подождать, мол, меняют костюмы, просим прощения, еще немного терпения, а рядом со мной сидел дед… Милый такой, аккуратненький, весь седой, в смешных сандалиях. Все первое отделение неутомимо хлопал и громко поддерживал артистов. И в затянувшуюся паузу поворачивается ко мне и затевает беседу, мол, а у вас сегодня дите танцует, да?

– Нет, не танцует никто.

– А… Вы, наверное, тут работаете или чей-то гость?

– Да, – улыбаюсь в ответ, – гость.

Он оживляется, мол, а на кого пришли посмотреть? Кого она танцует?

– Она не танцует, она хореограф.

И у нас затевается неторопливая беседа о спектакле, о юных балеринках, он рассказывает, как девочки выросли с тех пор, когда он видел их в прошлом году, и какие успехи, и какая замечательная постановка, и какие костюмы, а как то, как это… Я слушаю в полумраке и киваю, ему, видимо, очень хочется поговорить на эту тему, мы сидим и коротаем вместе вечер.

– А вы на кого пришли посмотреть? – вдруг спрашиваю я, а то невежливо получилось, он поинтересовался, а я нет. – У вас внучка на сцене?

– О нет, никого нет, я сам по себе пришел. Я хожу на все спектакли местных школ, ни одного не пропускаю. Знаете, это очень интересно наблюдать, как дети растут, как совершенствуется их мастерство, приятно узнавать их, радоваться удачам. А постановки?! Как учителя из таких неловких детей лепят спектакли, как движется их мысль, какие новые находки, это же такой живой организм! И сравнивать школы тоже интересно – они разные, и растут каждая по-своему, но и очевидно общее движение. У меня, видите ли, жена преподавала в балетной студии, тоже ученики, уроки, репетиции. Она водила меня на все свои спектакли и очень любила поговорить, ну там, как получилось, как детали, истории всякие, каждый спектакль – это же, знаете, целое событие, он не заканчивается после того, как опускается занавес, потом она обычно долго мне рассказывала, как и что, а я слушал… Она умерла несколько лет назад, я с тех пор хожу на все отчетные концерты.

Я подумала – сейчас погаснут огни на сцене, он пойдет к себе домой и не ляжет спать (как можно лечь спать сразу после спектакля?), а будет мысленно или даже вслух разговаривать со своей женой – о премьере, о девочках, как они выросли… все как всегда.

Только теперь его очередь рассказывать…

Школьный хор

Пошла как-то на концерт школьного хора, в котором поют мои дочери. Обычная общеобразовательная государственная школа, никакого музыкального уклона, дети ходят по желанию.

Выходит на сцену хор, человек сто тридцать, и среди них четыре мальчика-инвалида – аутизм, ДЦП, синдром Дауна. Каждого неотступно сопровождает школьный специалист-дефектолог. Эти пары аккуратно встали по краям, чтобы взрослый не мешал.

Раньше такие дети не встречались мне в общих хорах, поэтому я невольно присматривала за ними весь концерт. Они нормально отстояли получасовое выступление, не могу сказать, что пели, но активно участвовали. Во многие песни были включены шумовые эффекты – дети хлопали, топали, махали руками, и эта четверка тоже хлопала и топала, оживляясь на кульминациях. Я даже могу поручиться, что они слышали и слушали – раскачивались, кивали, и не сами по себе, а сообразно музыке. У мальчика с ДЦП в руке был большой маракас, и весь концерт он «отбивал ритм». Его ритм был сам по себе, но я смотрела за этим мальчиком – он совершенно точно хотел попасть в сильную долю, часто попадал и всегда отзывался на кульминации и спады – двигался быстрее или медленнее. В принципе, он чаще опаздывал, но совершенно очевидно – он осознанно пытался попасть. Хору его маракас не мешал: дети привыкли, да и что может сделать один маракас против ста тридцати глоток?

Один раз у него подвернулись колени, и он стал заваливаться назад, сопровождающая ловко поддержала его и помогла устоять, больше никаких проблем у него не было.

Я наблюдала за сопровождающими взрослыми – они тоже пели. И так же хлопали-топали, иногда осторожно дотрагиваясь до локтей своих подопечных, если те начинали отвлекаться или буйствовать в ненужном месте. Те моментально останавливались.

Мальчик с синдромом Дауна не пел, но внимательно слушал, хлопал, улыбался. Когда становился слишком оживленным, взрослый тихонечко переключал его на себя, а когда мальчик успокаивался, пел дальше.

Никто никому не мешал.

Я думала – насколько этим четверым помогает пение в хоре? Сделать еще один маленький шаг вперед? Или просто почувствовать себя такими же, как все, – поющими и желанными? Ведь им тоже предназначались аплодисменты аудитории, может, даже и в большей степени, уж мои – точно.

А может, их участие еще нужнее остальным ста тридцати? Чтобы привыкнуть к не таким, как они, чтобы быть терпеливее, участливее, сострадательнее к чужой немощи? Уметь «не заметить» неприятного, поддержать улыбкой или помочь, не пожалев пары минут своего времени?

И вспомнился мне однажды увиденный щит с надписью:

«ПАРКОВКА ДЛЯ ИНВАЛИДОВ.

Остальным желающим сюда встать:

потрудитесь припарковаться немного подальше

и благодарите Бога,

что это место предназначено не для вас».

Старушка

Стою в очереди в кассу.

Передо мной милая старушка, лет под восемьдесят, обычная старушка, каких тут много, – небольшая, худенькая, одета в мягкое бежево-голубых тонов, в ушах серьги, на сухой руке перстень, с ней девочка лет десяти. Сдает ворох зимних брюк, они лежат грудой на столе и столько же рядом – покупает. Молоденькая кассирша задает дежурный вопрос:

– Что-то не так с этими брюками?

– Да! – демонстративно, как с подиума, заявляет старушка с напускным неудовольствием. Чувствуется, что она заводная, и ей охота не столько поворчать, сколько пообщаться: – Все эти штаны на пуговицах! – Она делает картинный жест над грудой тряпок; жест сродни дирижерскому, после которого предполагается немедленное вступление негодующего хора. Но хор в составе кассирши и нас, двух женщин, стоящих в очереди, прозевал ауфтакт и продолжал молча смотреть на старушку, поэтому она была вынуждена продолжить: – Я говорила ей, что лучше мы поедем вместе, а то купишь что-нибудь не то, и пожалуйста! (Взмах над брюками.) Все эти штаны с пуговицами! А мне нужно НА РЕ-ЗИН-КЕ! Я не хочу каждый раз возиться с пуговицами – мне девяносто семь лет! Вот пусть себе покупает на пуговицах, когда ей будет девяносто семь, а я посмотрю!

У хора, окончательно превратившегося в группу миманса [11]11
  Миманс—группа артистов, участвующих в массовых сценах оперных и балетных постановок.


[Закрыть], синхронно отваливается челюсть.

– Нет! – немедленно воплю я. – Мы никогда вам не поверим!

Старушка всем телом разворачивается ко мне и поднимает бровь.

– Максимум семьдесят! – рапортую я.

– Моя дорогая, – ласково возражает она, – если бы мне было семьдесят, я бы ни за что не стала покупать такие старушечьи штаны.

– Никакие они не старушечьи! Нормальные штаны! Я бы запросто их надела, мне нравятся.

Старушка улыбается:

– Они слишком толстые и теплые, но тут я ничего не могу сделать – мне все время холодно, в мои годы…

– Годы ни при чем. Я всю жизнь мерзну. Вы и в этих штанах будете выглядеть молодой, не больше семидесяти.

К ней подбегает женщина лет сорока, видимо мать девочки, и они уже вместе сдают штаны. Старушка открывает кошелек, достает карточку, берет ручку, ищет, где расписываться, все это происходит медленно, карточка не та, она убирает – достает новую, обычная возня на кассе. Сопровождающая женщина тихонько бормочет нам: «Извините, пожалуйста, она хочет делать это сама». Очередь шарахается: «Да вы что! Ничего-ничего, мы подождем сколько угодно».

И я ловлю себя на мысли, что странное дело: меня обычно тяготит, если кто-то, видя ожидающих, начинает пространно разглагольствовать или копаться, но тут я не только не спешу, а, просто выпав из времени, стою и жду, как будто мне позволили вблизи разглядеть редкую диковину и погреться в теплых волнах, исходящих от нее.

Убирая карточку, старушка спрашивает кассиршу:

– Хотите покажу, какая я была в молодости? – И, не дожидаясь ответа, протягивает ей открытый кошелек, в котором традиционно вставлена фотография: – Вот. Здесь я еще тинейджер.

Я, естественно, не выдерживаю:

– Можно и мне посмотреть?

– Конечно!

На старой-старой фотографии портрет тридцатилетней женщины, напоминающей красавиц немого кино: убранные назад темные волосы, огромные глаза, нитка жемчуга.

– Какая красавица!

– Это не тинейджер, – возражает кассирша.

– Тинейджер, – настаивает старушка, – по сравнению с нынешним возрастом.

– Отлично, – говорю я, – тогда я тоже буду говорить, что я тинейджер.

– Конечно, – изумляется она, – у вас еще все впереди.

Женщины закончили покупку брюк, старушка раскланялась с продавщицей и очередью, по-прежнему состоявшей из двух человек, и они отбыли. Девочка катила инвалидную коляску, но старушка шла сама.

– Извините, пожалуйста, за то, что пришлось ждать, – обратилась к нам кассирша.

– Да что вы! Мы же понимаем, да нам и не в тягость. Дай бог до таких лет дожить и быть в такой форме.

– А я бы не хотела до таких лет дожить, – задумчиво сказала кассирша, пробивая мне брюки.

Я шла и думала – не знаю, до каких лет я хотела бы дожить, но очень бы хотелось до конца отпущенной мне жизни быть в таком здравом уме и бодром состоянии тела и духа. И еще хотелось бы, чтоб было на кого ворчать…

Гимн Финляндии

У представителей разных профессий разные сезоны обострения. У нас, в балетных школах, это время подготовки к отчетным концертам.

Итак, грядет концерт, все готовятся, мое дело – музыкальное сопровождение. Нервы у меня крепкие, но все равно всегда жду заявок с чувством легкой тревоги. Сегодня была первая ласточка.

Подходит педагог:

– Мы начинаем готовиться к выступлению, я выбрала музыку и хочу, чтобы вы посмотрели, там нужно немного сократить-соединить, потому что это разные части. Музыка у меня есть, я на следующей неделе вам принесу.

– Хорошо. Что вы выбрали? Может, у меня есть.

– Нам нужен гимн Финляндии.

– Простите, что нужно?

– Гимн Финляндии.

– Э-э… государственный гимн?

– Э-э… а это почтительно, под гимн?

– Да какая разница, что это, гимн – не гимн?! Это, прежде всего, музыка, и это – прекрасная музыка! Там рассвет, восходит солнце, – она начинает вздымать руки, глаза увлажняются, – и такой простор – озера и леса, это необыкновенная, очень, очень вдохновляющая музыка Сибелиуса, мы начнем с нее!

– С гимна Финляндии?

– Да!

Пытаюсь задуматься, у меня не получается.

– Вы – финка?

– Ну при чем тут это?! – отмахивается она. – Никакая я не финка, это такая музыка! Я вам принесу, увидите!

Урок закончился, перед уходом напоминаю:

– Не забудьте, пожалуйста, в следующий раз принести ноты.

– Какие ноты?

– Гимна Финляндии.

– У меня нет нот.

– Вы же сказали, что принесете?

– Я имела в виду музыку, у меня есть музыка. Но вы послушаете и сыграете, это легко! (Я, кстати, всегда зверею, когда человек, ничего не понимающий в предмете, говорит «это легко!».) Нам только эту мелодию. Да вы узнаете сразу – на Олимпиаде ее исполняли!

– Нет, не знаю.

Пришла домой, набрала в Интернете «Гимн Финляндии» и стала слушать. На этом история бы и закончилась, но внезапно она приняла неожиданный оборот: мне по скайпу позвонила мама…

Я ответила, мол, подожди секундочку, я музыку выключу. Выключила. Она, добродушно:

– А что ты слушаешь?

– Гимн Финляндии.

– Что?

– Гимн Финляндии!

– Ой. Чёй-то?

– А почему бы мне не послушать гимн Финляндии?.. Мне его надо играть на концерте в балетной школе.

– Гимн Финляндии?!

– Да. Мы под него будем танцевать.

Небольшая пауза.

– Что, а подо все остальное уже перетанцевали?

– Но под гимн Финляндии всяко еще не танцевали!

Червячок сомнения зашевелился у меня внутри:

– Кстати, а ты не знаешь, кто написал гимн Финляндии, точно ли Сибелиус?

– Понятия не имею, а в Интернете не можешь найти?

– Да я еще не искала, только пришла.

Тут в комнате появляется папа и спешит к монитору:

– Сибелиус! Сибелиус написал, эта музыка – национальный гимн Финляндии.

Мы с мамой вытаращились на него. Напомню, мы обе – музыканты, а папа – офицер ВМФ в отставке.

– А ты откуда знаешь? – настораживается мама.

– Знаю, и все, это очень красивая музыка. А вы что, не знали?

– Да мы вообще только что узнали, что у Финляндии есть гимн.

– Тогда я вам сейчас расскажу, слушайте: Сибелиус написал симфоническую музыку, но там была такая красивая мелодия, что к ней написали слова и стали петь. И при

Николае Втором, когда Финляндия была российской губернией, эту музыку запретили исполнять, потому что она очень поднимала чувство национальной гордости. А музыка действительно такая духоподъемная, такая широкая, там такие озера, леса, там такая природа, солнце встает, прямо наполняешься таким высоким чувством, это не объяснить, но, когда я слушаю эту музыку, я чувствую себя финном!

Мы обалдели.

– Ты не путаешь? – прищурилась мама. – Солнце встает – это у Грига.

– Григ – это не Финляндия, – обиделся папа. – Не надо считать меня идиотом.

Мы сделали еще несколько попыток узнать, откуда у него такие сведения, но результата не добились.

– Ну, если еще будут вопросы о музыке, обращайтесь ко мне, – добродушно завершил он беседу и ушел.

Шутки в сторону, а я пошла обратно в Интернет, внимательно прослушала гимн Финляндии и финном себя не почувствовала. Это насторожило.

Я понимаю, что все оценки субъективны, но чтобы два совершенно разных человека на противоположных концах земли говорили одними и теми же словами, почти слово в слово?.. Что-то не то с этим «гимном Финляндии». И я пошла с другого боку – набрала в поисковике «Сибелиус гимн Финляндии», и обнаружилась совсем другая история: гимнов у Финляндии два – «национальный» и «официальный», исполняемый во время официальных церемоний. У Сибелиуса есть симфоническая поэма «Финляндия», заключительная часть которой известна как «Гимн Финляндии»: когда в финале, после мрачных первых частей поэмы, после безнадежности, появляется эта светлая тема любви и нежности к своей измученной земле, она действительно производит необыкновенное впечатление. Правда, на Олимпиадах исполняют только государственные гимны, но, оказывается, однажды было сделано исключение…

А теперь возвращаемся на исходные позиции – подготовка к концерту только началась, а я уже:

– провела исследование по истории Финляндии,

– гимнам Финляндии,

– почувствовала разницу между hymn и anthem,

– могу насвистеть «Гимн Финляндии» (кстати, отмены закона на наказание за насвистывание этого гимна не было),

– могу по первым строчкам текста отличить версии гимнов.

И главное – если бы не разговор с папой, то развитие событий могло бы быть таким: нашла бы я ноты официального гимна, принесла и заиграла бы на уроке, а педагог меня недоуменно остановила бы:

– Что за фигню вы играете, уважаемая?

– Как фигню? Это то, что вы, собственно, заказывали – гимн Финляндии.

– Да вы что?! Я такого не заказывала! Я вообще первый раз это слышу. Как, по-вашему, можно под это танцевать балетом?!

Всё как всегда – холера идет по плану – мы начинаем готовиться к отчетнику.

Мистер Икс, или Понедельник день тяжелый

Однажды у меня в расписании на грядущий семестр значилось два урока в неделю. И всё.

От одного педагога я сама ушла, другой, на которого приходилась моя основная нагрузка, уехал, на его место пришел кто-то новый. Обычно педагоги пишут заявки на пианистов, которых они хотят, но новенький меня в глаза не видел, а значит, хотеть не мог, и, ко всему прочему, на факультет взяли еще одного концертмейстера, и передо мной робко замаячила перспектива увольнения.

Эвелин, которую взяли, я представляла в общих чертах – когда-то мы недолго работали вместе в балетной школе. Потом она уволилась, я спросила – почему? Ответ навсегда врезался в мою память: «Я работаю концертмейстером уже пять лет и достигла вершины мастерства, поэтому мне здесь скучно. Хочу заняться чем-то новым». Не знаю, какими глубинными поисками она занималась эти годы, но почему-то вернулась к роялю, правда, не в школе, а в колледже. Ну ладно, сочтем это за карьерный рост.

И вдруг в первую неделю учебного года получаю от Эвелин письмо – не заменю ли я ее в понедельник? Ей куда-то надо ехать.

Не дыша, я медленно перечитала письмо. Да, она просит сыграть за нее два класса… Вот так запросто – своими руками взять и подпустить меня к новому педагогу? Какая неосторожность. Прежний босс запрещал не только давать мне часы в другом месте, но даже ставить на замены – чтобы не увели, а эта – сама! Удача снисходительно поворачивалась ко мне лицом.

Новый педагог оказалась очень приятной женщиной из Техаса. Полчаса, а то и больше она знакомилась с группой, это был первый понедельник семестра, а потом они встали к станку.

Она совсем не походила на наших подчеркнуто корректных северных дам. Ирис была открытая, эмоциональная, искренняя и при этом строгая. Наши чаще наоборот – холодноватые, но постоянно подхваливающие. К тому же она была смешливая, и не из-за хорошего настроения, а характер такой. Как вела класс – тоже понравилось. Я отыграла один урок, и наступил часовой перерыв. Ее облепили студенты, поэтому поговорить с ней не удалось, но меня это не беспокоило – впереди был еще один урок, и я в прекрасном расположении духа ушла пить кофе…

Дома я подумала, что, наверное, с новой группой опять начнется долгое знакомство, и мне придется сидеть и ждать битый час. Эх, нужно было спросить разрешения прийти попозже. В принципе, и так можно опоздать, но, немного посомневавшись, я решила пойти вовремя, все-таки педагог не мой, и я первый раз. Заранее не поднялась, а пошла впритык…

На подходе к залу удивилась: в коридоре полно студентов, захожу – еще больше, это что, вечеринка по случаю начала учебного года? В зале шумно, весело, кто ходит, кто стоит, кто переодевается на полу, радостная суматоха. Стала пробираться к роялю, глаз выхватил несколько знакомых педагогов по модерну, по джазу – да, наверное, отмечают начало учебного года. Осторожно иду, протискиваясь между телами, как вдруг кто-то сзади завопил, подскочил ко мне, схватил за локоть и чуть ли не понес с воплем: «Вот она!!! Я нашла ее! Вот она!»

Я обернулась. Это была женщина из администрации.

– Мы уже не знали, где вас искать! Уже звонили вам домой, ну слава богу, нашлась!

Не сообразив, что происходит и что лучше – извиняться или защищаться, я забубнила:

– Я не опоздала, вон же, еще две минуты до начала, а что случилось?

Но она не слушала, а, вцепившись мертвой хваткой, тащила меня сквозь толпу:

– Джентльмены, вот она! Она здесь!

Наконец, она продралась к четырем мужчинам у рояля. Трое из них были высоченные атлетичные и один обычного роста. Она стала представлять нас друг другу, со своей верхотуры они молча разглядывали меня в упор, тот, что пониже, протянул руку:

– Очень приятно, Андре, – он улыбнулся, – у меня одно время был русский концертмейстер.

Вдохнул полной грудью, да как запоет:

– Очи чиорныйаа! Очи страсныйаа!

Мужчины не шолохнулись, я громко сглотнула.

– Ну вот и хорошо, – защебетала администратор, затем захлопала в ладоши и прокричала, повернувшись в зал: – Внимание-внимание! Мы начинаем! Начинаем! Пожалуйста, приготовились!

Студенты стали подходить к станкам, расставленным по всей площади зала. «Ничего не понимаю, – думала я, – у них что, теперь два педагога? А где Ирис? Или это он основной педагог? А с ним что за бизоны? Странные они какие-то. Опа! – тоже заниматься приготовились? Это здорово! Интересно, что они будут вытворять?» Они действительно были странные, хотя все в них говорило, что они свои, из балетного мира. Издалека они напомнили вдруг полунинских мимов, такое впечатление, что у них на лицах грим, хотя я точно знала, что его не было, я же только что стояла с ними рядом. От чужих балетных обычно веет холодным, они всегда немного отстранены, в своем коконе, а от этих исходило горячее, хотя держались они тоже особняком.

Народу было много, станков не хватило, побежали за дополнительными переносными. К моему величайшему сожалению, эти трое уступили свои места студентам.

Андре стоял рядом с роялем. Взглянул на меня и подошел:

– Да вы не бойтесь, – улыбнулся он, – если что, у меня диск есть. Как только вам станет тяжело, вы скажите, я перейду на диск, не переживайте.

– Вы тоже не переживайте, диск не понадобится. Вы можете делать все, что вам захочется.

– Звучит многообещающе!

Я подумала, что раз уж мы разговорились, то можно у него спросить:

– Скажите, а что здесь происходит?

– В каком смысле?

– Ну… почему столько народу? Какое-то событие?

– Э-э… – он выпрямился. – Вообще-то это мастер-класс… а вам не говорили?

Я стала покрываться пятнами, но как можно спокойнее ответила:

– Говорили, конечно, я просто все перепутала.

– А вы играть сможете? – насторожился он.

– Да, конечно, не переживайте, все в порядке, я просто перепутала дни недели, все будет нормально. Если хотите сдвинуть темп, не надо меня останавливать, просто дайте знак или начните делать в нужном темпе, я подстроюсь под вас.

Аудитория утихла, педагог начал показывать первую комбинацию. У меня в ушах звенело от злости на Эвелин – так меня подставить?! Теперь все стало ясно: она просто сбежала с мастер-класса. Взбесило то, что пыталась обмануть. При этом было ясно, что, когда я предъявлю ей претензию – она захлопает ресницами и скажет, что ничего не знала, думала, что просто два урока, что она новенькая и не разбирается во всех этих деталях. Ладно, она новенькая, но я-то нет?! Я прекрасно знаю, как проводятся такие вещи: согласие пианиста получают заранее, и поменяться по своей воле ты не можешь, и знала она, кому предлагала, ей куда проще было попросить любого коллегу из своего колледжа, чем разыскивать меня. А если бы я сегодня опоздала? А если мне нужны какие-нибудь специальные ноты, которые я ношу на мастер-классы?!

Так… спокойно… слишком много ей внимания, нужно выкинуть ее из головы и переключиться на урок.

Андре оказался интересным педагогом, вел класс уверенно, находился в прекрасной форме, хотя был не юн. Комбинации задавал навороченные, сложные (сложно не играть, а выполнять), мне стало азартно, и я забыла про Эвелин, по большому счету, мне все равно, кому играть.

Он не поправлял студентов, шел вперед, не останавливаясь. Обращаясь ко мне, вставлял какие-то русские слова, а вступления и вовсе произносил по-русски – «и» вместо «and». Настроение было прекрасным, судя по всему, они хорошо ладили со своим бывшим концертмейстером, я напустила в музыку «русского», чтобы напомнить ему того пианиста.

Прошло минут десять, и вдруг от зрителей отделилась фигура и, пригнувшись почти к своим коленям, прокарабкалась ко мне и села на соседний стул. Это была Ирис. Мы шепотом стали перекидываться впечатлениями (замечу, все это время я играю), если гость поворачивался к роялю, мы замолкали, преданно уставившись на него, как школьницы.

– Скажите, – зашептала она, когда он отвернулся, – а вы по каким дням мне играете?

– Я вам не играю.

– А как же сегодня?

– Заменяю.

– А где вы играете?

– Там и там, в принципе, это меняется каждый семестр и зависит от расписания.

– A-а… значит, вы будете у меня в следующем семестре?

– Нет. Если вы хотите конкретного пианиста, то должны писать на него заявку. Но в следующем семестре, может, и не дадут… Зависит от расписания. Но тогда через семестр, возможно… Надо писать запрос.

– Мне не говорили! Мне вообще ничего не говорили! Откуда я могла знать, я же новенькая? – Она перестала шептаться и заговорила громче: – Что, с новеньким можно не считаться? Вы знаете, я тут недавно, но уже очень удивлена, – горько пожаловалась она, – я во всем разбираюсь сама, так же нельзя?! И сейчас еще и это? – Видимо, я была последней каплей в каком-то процессе. Она разразилась бурным монологом и в заключение выдала: – Как ваша фамилия? – Не дожидаясь ответа, махнула рукой: – Впрочем, все они знают!

Встала в полный рост и ушла.

Гость поймал мой взгляд и подбадривающе кивнул, наверное, ему показалось, что мы ругались.

Урок гладко катился своим ходом, играть было в удовольствие, и контакт с педагогом был самый доброжелательный, но появилось и не отпускало зудящее ощущение подвоха. Такое впечатление, что разыгрывалась какая-то шутка, которую из присутствующих одна я не понимаю.

Педагога все устраивало, он выделывал знатные кренделя, иногда даже пел, что говорило о хорошем расположении духа, но что-то в нем не давало мне расслабиться и уверенно нестись по накатанным рельсам.

Я с удивлением подловила, что мне хочется играть что-нибудь ресторанное, чарльстонное, хочется повалять дурака, но на уроке классического танца, тем более с незнакомым педагогом, дурака не валяют, и я аккуратно играла дальше.

Когда он начал показывать прыжки, запел «Очи черные». Ну тут меня не нужно долго уговаривать – с размахом выдала ему «Очи черные». Кабы это был обычный урок, я бы ему подпела, но тогда не рискнула добивать свою репутацию, все-таки наши побаиваются непредсказуемости. Гость может как угодно выкрутасничать, на то он и гость, его и пригласили – поглядеть на диковину, а свой поющий концертмейстер – это все-таки за гранью… дальше только пляшущий.

Студентов было много, поэтому прыжки длились долго, и в импровизацию я вбухала цыганочку, на которую Андре тоже среагировал – узнал (я мысленно слала приветы незнакомому пианисту, хотя и удивилась его репертуару).

Пытаясь нащупать почву, я предположила, что Андре, наверное, из труппы современного балета. Или модерна, или любое контемпорари – как-то все было слишком бурным, энергичным, и работал он крупными мазками, тогда как «балетные в чистом виде» придирчивы именно к деталям (ногу-то каждый дурак поднимет, но поднять ее нужно строго определенным образом, а не иначе). Я искала в его движениях и словах приметы другого танца, но нет, он и двигался, и показывал все как настоящий балетный педагог, и, как ни крути, это был классический танцовщик, только… какой-то странный. Как будто его разбудили утром и сказали:

– Слушай, а проведи мастер-класс?

А он бы ответил:

– Да вы что, мужики? Идите на фиг.

– Да ладно тебе!

– Ну ладно…

Я бросила бесполезные гадания, в конце концов, может, это просто личный темперамент.

Урок закончился на подъеме, азартно, студенты были взмыленны, зрители довольны. Педагога тут же окружили наши учителя и ученики, поднялся шум, но он, увидев, что я ухожу, продрался сквозь толпу и остановил меня, чтобы поблагодарить, и наговорил комплиментов.

Вечером заглянула в Интернет посмотреть в расписании, кто это был, и охнула – это знаменитая цирковая компания «Cirque du Soeil», и они уже уехали – представление я прозевала. Оказывается, труппа каждый день занимается балетным классом, видимо, это был их педагог-репетитор. Дико захотелось повернуть время и по новой отыграть им класс – с буффонадой, страстями, с иронией, без оглядки на правила, но, увы, у жизни не бывает черновиков…

…Через день мне пришло письмо из администрации о том, что Эвелин уволилась по состоянию здоровья, и не могу ли я взять ее часы. С Ирис мы год проработали душа в душу, а потом она вернулась в Техас. Не прижилась она в нашем северном крае…