Текст книги "Мальчик, который переплыл океан в кресле"

Двадцать один

Когда мы возвращаемся домой, я чувствую себя так легко, словно я – перышко в комнате без гравитации. Когда мы отъезжали от океана, Кошка сказала, что хотела бы закатить для нас вечеринку. Она хочет пригласить нас всех к себе в квартиру, потому что мы ее уже приглашали. Мы опять поедим лазаньи, а еще у нее отлично получаются домашние чипсы из сладкого картофеля. А уж ее десерты из мороженого со сливками вообще пользуются бешеной популярностью.

– Среди кого? – спрашиваю я.

– Среди меня, – отвечает Кошка со смехом.

Ну что ж, мне этого вполне достаточно.

Мне так не хочется, чтобы этот вечер заканчивался, что я приглашаю Кошку зайти к нам и поздороваться с папой, ведь он всегда так рад ее видеть. Я даже говорю ей, что она должна сама рассказать папе про вечеринку. Мы все еще болтаем, когда я поворачиваю ключ в замке, а потом срываюсь с места и бегу по коридору с воплями о том, что со мной пришла Кошка.

Добежав до гостиной, я останавливаюсь. На диване рядом с папой сидит Перл; между ними пристроился Билли. Папа приглашает меня присоединиться и говорит, что рад слышать о том, как я хорошо провел время. Он благодарит Кошку за то, что она разрешила мне съездить с ней на работу.

– Не за что, – отвечает Кошка и легонько пихает меня локтем. – Ты просто с ума сойти какой молодец, Бекет.

Возникает неловкая пауза, когда Перл молча меняет позу. Она разглаживает свою оборчатую юбку и закрывает подолом ноги.

Кошка уже поворачивается, чтобы уйти, но я напоминаю ей, что она собиралась кое-что спросить у папы.

– Ах да! – Нервная улыбка мелькает у нее на губах. – Я тут устраиваю небольшое торжество.

На глаза ей падает прядь волос, и Кошка затыкает ее за ухо. В ушах у нее сережки в форме крошечных ножниц.

– С вашей стороны было так мило позвать меня к себе на праздник, и я подумала, что надо бы вас всех отблагодарить. Ничего особенного, просто посиделки.

Папа смотрит на Перл, ожидая ее одобрения. Но лицо Перл остается абсолютно невозмутимым: ни нахмуренных бровей, ни улыбки – ничего!

– Хм… э… Ну я не знаю, – отвечает папа, поворачиваясь к Кошке. – Можно я сообщу о своем решении попозже?

Температура в комнате упала на несколько градусов. Я плотнее заворачиваюсь в куртку и дрожу. Может, папа забыл включить обогреватель?

Билли, почуяв неладное, тут же встревает в разговор:

– А Перл можно тоже прийти?

– Спасибо, Билли, – отвечает Перл и принимается ворковать над ним. На вечеринке, правда, она вела себя с Билли совершенно иначе. А теперь прямо не может от него оторваться, ни дать ни взять муха на куче навоза. – Что-то меня совсем не приглашают на все эти веселые вечеринки. Видимо, я не так популярна, как думала.

Щеки Кошки напоминают красные яблоки. Она говорит, что, разумеется, Перл может прийти. А ей самой лучше пойти и заняться своими инструментами: надо почистить все расчески и ножницы.

– И еще раз спасибо, Бекет. – Она пихает мятую купюру мне в ладонь. – Надо будет повторить нашу вылазку когда-нибудь.

– Странно, как она вообще стала парикмахером, – бормочет Перл, когда Кошка с папой удаляются по коридору. – С таким-то гнездом на голове. Она что, в бурю попала по дороге?

Я думаю о том, как мы провели вечер. Какая разница, как выглядят Кошкины собственные волосы, если она провела вечер, заботясь о чужих? И когда она опустила окно в машине, ей было наплевать на прическу – она хотела, чтобы я увидел океан.

Когда папа возвращается, я уже не так уверен, что хочу, чтобы Перл оставалась с нами. Совсем не так, как когда отправлял эсэмэску. Предполагалось, что это станет для всех приятным сюрпризом. Но Перл, кажется, злится, хотя и не признается в этом. Она перебирает нитку бус, похожих на леденцы, и говорит:

– Разве это не очаровательно? И раз уж мы так отлично ладим, то, может, заглянешь на мою выставку портретов ню, Стивен?

– Ладно, – отвечает папа. – Загляну как-нибудь.

Перл опускает голову папе на плечо и говорит, как будет весело. Она чмокает его в щеку – ну точь-в-точь как курица клюет зерно. Папа сияет – он уверен, что ему понравится. Он ведь ни разу не был на настоящей выставке.

– Ты был слишком занят своей рыбой, – усмехается Перл. – Но раз ты написал мне и умолял вернуться, то я готова дать нам шанс.

Папа выглядит озадаченным; брови его ползут наверх, как две гусеницы в стеклянном лифте.

– Итак, – продолжает Перл. – С завтрашнего дня мы начнем все сначала. Оставим прошлое в прошлом. Больше ни слова о Кошке и Камий.

Папа молчит и смотрит на Билли; тот кивает. Он переводит взгляд на меня, и я не знаю, что делать, то ли кивать, то ли мотать головой. Через секунду папа соглашается с Перл, а потом добавляет, что время идет к ужину и можно заказать пиццу. Он выбирает с ананасами и пепперони, и, когда ее доставляют, мы все едим, сидя перед телевизором. Совсем как раньше.

Перл вытирает уголок рта бумажной салфеткой. На белом остается след от красной помады.

– Ты ведь сам знаешь, что не справляешься без меня, Стивен. Только посмотри на себя… живешь тут в этой ужасной мрачной квартире с искусственными цветами…

Лилии никакие не ужасные, хочу сказать я, но молчу. Внезапно меня накрывает волной печали: наверно, мне не захочется поговорить с Перл о маме, как я только что поговорил с Кошкой.

– А еще эта ужасная женщина со скрипучим голосом, живущая по соседству.

– Кошка, – на этот раз я все-таки поправляю Перл, дожевывая корочку от пиццы. – И она не ужасная.

Я не могу промолчать, нет, только не после вечера, проведенного с Кошкой. Не после того, как она выслушала мой рассказ о маме.

– Как я и сказала, – говорит Перл, не обращая на меня внимания, – эта ужасная женщина со скрипучим голосом по соседству.

Надо перебраться от нее подальше. И как можно скорее.

Она злобно смотрит на папу, словно говоря: ну что, поспорь со мной. Но папа молчит, хотя знает, что голос у Кошки никакой не скрипучий. Она разговаривает очень мягко, и я вроде не слышал от нее ничего ужасного. Я думаю о том, как Кошка вела себя сегодня: стригла всех этих стариков, шутила с ними, они весело смеялись… И о том, как она вела себя со мной. Мне стало лучше после разговора с ней.

Перл продолжает:

– Я могу рисовать обнаженную натуру где угодно. Возможно, нам лучше переехать в город, поближе к культурной жизни. Ты сможешь получить работу в офисе вместо этой ужасной возни с рыбой. Да, персичек?

Она надувает губки так очаровательно, как у нее только получается.

Но работа в офисе совсем не для папы. Он любит рыбу. Он может пересказать вам всю энциклопедию рыб от адриатического лосося до язя.

Перл улыбается и тянется за последним куском пиццы одновременно с Билли. Я жду, что она поделится с ним, но вместо этого Перл вгрызается в кусок и тут же швыряет его обратно в коробку. Говорит, что уже наелась и зря его взяла.

Потом она высвобождается из объятий Билли и поднимается с дивана:

– Итак, завтра в четыре в Зале собраний в церкви Святого Варфоломея. Обычно по понедельникам я в Тауэр-Пойнт, но не завтра.

– Ладно, – тихо отвечает папа. – А потом мы сможем все подробно обсудить. Мне кажется, нам надо поговорить. Нас ждут перемены.

Перл не отвечает, но ее глаза устремлены на папу. Если бы можно было просверлить человека взглядом, то в папе уже была бы дыра. Да и не только в нем, стена за его спиной, улица, город и весь мир тоже бы пострадали.

– Я покажу тебе, – говорит наконец Перл, – что без меня ты ни на что не годен. – Она мечтательно улыбается. – Сколько мужчин отдали бы многое, лишь бы оказаться на твоем месте.

Да уж, думаю я. Вспомнить хотя бы Голого Мужика.

– И подумай о Билли. Ему нужна мать, и я, видимо, единственная, кто может выступать в этой роли. – Перл щелкает языком и кивает. – Ох, если бы роды не убили его родную мать, все сложилось бы совсем иначе.

В глазах у папы взрываются миллионы крошечных фейерверков.

– Ой, прости, – быстро извиняется Перл. – Я не имела этого в виду. Забудь. Прости, Билли, у меня вырвалось… Я совсем глупая. Пожалуйста, прости меня. Ты совсем ни при чем, совсем. Я просто думала вслух.

Билли улыбается во весь рот, но я-то вижу, как улыбка постепенно гаснет у него в душе.

– Прости, – повторяет Перл, избегая встречаться со мной взглядом.

Ну и правильно. Мои глаза полны злобы. Да и я весь целиком очень зол на Перл.

– Завтра после школы Бекет с Билли останутся у Кошки, – вздыхает папа. – Тогда я смогу прийти.

– Думаю, нам стоит забыть о твоей соседке. – Перл с улыбкой смотрит на папу, но его лицо остается серьезным. – Да и в любом случае Бекету нянька уже не нужна. Я думаю, он уже достаточно взрослый, чтобы последить за Билли два-три часа после школы. Правда, золотце?

Я быстро киваю, лишь бы она уже поскорее ушла. Будто прочтя мои мысли, Перл встает и ждет, пока папа не принесет ее розовое пальто и не поможет его надеть.

– В четыре. Не опаздывай, – еще раз повторяет Перл.

И она уводит папу в коридор.

Их шаги тихо замирают вдали. Билли, молотя ногами по дивану, смотрит на надкусанную пиццу.

– Я ведь не виноват, что мамочка умерла? Правда, Бекет? – тихо говорит он. – Никто ведь не виноват, да? – Билли смотрит на меня, и уровень воды в его глазах поднимается все выше. – Я не убивал мамочку, честно. Меня не посадят в тюрьму?

– Забудь про Перл, – шепчу я, протягивая к братишке руки. Я обнимаю Билли и потом говорю: – Ты слышал, что она сказала? Она сказала, что просит прощения и совсем не это имела в виду. Я думаю, она просто перепутала. Ты знаешь, что у мамы была эклампсия. Ты с этим никак не связан.

– Но если бы я не был у нее в животике, с ней бы все было хорошо.

– Нет, все совсем не так.

– Ты врешь, – плачет Билли. – Я вижу это в твоих глазах.

Ужас в том, что… мама, без сомнения, осталась бы жива, если бы не ждала ребенка. Эклампсия случается только у беременных. Я готов отпинать себя ногами за то, что разрешил Билли задать этот вопрос. Братишка берет пульт, включает телик и смотрит на экран. Я хочу сказать Билли: «Посмотри на меня». Но он на меня не смотрит. Время от времени он смеется, чисто и звонко, как колокольчик. Только меня не обманешь.

Я слышу, как Перл повторяет папе в коридоре, что ей не нравится Кошка, и спрашивает его, зачем он вообще написал ей, если его интересует другая женщина. Папа говорит, что не писал ей, да и вообще не понимает, о чем она. Я подпрыгиваю на месте, как блоха с шестом, бегу в коридор и распахиваю дверь настежь. Притворюсь, что просто хотел попрощаться. Надо под любым предлогом остановить их, пусть только не обсуждают сообщение, которое я послал с папиного телефона. Но когда дверь раскрывается, я вижу кое-что.

Кое-что, что, наверно, мне не полагалось видеть.

Что-то, от чего мой желудок переворачивается, как блин на сковородке.

Что-то, что заставляет меня усомниться во всем на свете.

У меня немножко дрожат колени. Перл замечает меня краем глаза и твердо говорит: «Стой тут», а потом раскрывает дверь на улицу. Уходя, она чмокает папу в щеку; след от помады напоминает разбитое сердце.

– Это не то, что ты подумал, – едва закрыв дверь, говорит папа.

– А что я подумал?

– Не знаю, но это точно не то.

Папа прислоняется к стене, и розы на обоях украшают его лысую голову, словно венок.

Я больше ничего не говорю и ухожу в ванную. Хорошо, что все это закончилось. Я клянусь себе, что никогда не стану встречаться с человеком, который будет заставлять меня повышать голос или злиться. Я закрываю дверь и долго-долго стою, глядя в зеркало. Вот так выглядит человек, который ничего не понимает? Он растерялся? Грустит? Напуган? Вот так чувствуют себя люди, когда взрослеют? Если да, то я хочу опять стать маленьким. Если любить – значит причинять друг другу боль, я не хочу принимать в этом участие. Как жаль, что я отправил это тупое сообщение. Я бы хотел вообще не знать о том, что взрослые ругаются, что они говорят и делают такое, о чем потом жалеют. Почему мир такой сложный? Зачем я вообще родился? Я сглатываю – мне стыдно за такую мысль. Я повторяю про себя, как я рад, что родился. И как я рад, что Билли родился тоже.

Перед сном я иду в нашу комнату и слышу, как Билли там с кем-то разговаривает. Я заглядываю в открытую дверь, но потом резко убираю голову и прислоняюсь к стене, прислушиваясь.

– Я думаю, что, если бы не я, мама была бы жива, Брайан, – шепчет он.

– Почему ты говоришь так, Билли? – отвечает он сам себе низким голосом – он явно притворяется улиткой, хотя я бы на его месте говорил в сто раз медленнее.

– Перл сказала, что все было бы иначе, если бы мамочка не умерла, рожая меня. Перл бы так не сказала, если бы это было неправдой, – тихо отвечает братишка своим обычным голосом. – Я думаю, поэтому папа с Перл и ругаются. Они очень злятся. Папочка злится, потому что Перл сказала, что мамочка умерла из-за меня. Но я был очень маленький и ничего не помню, Брайан. Наверно, я очень плохой.

– Хм… Нет, я так не думаю. А может, Перл ошибается? – отвечает Билли голосом Брайана.

– Эхххх. Я не знаю, Брайан. Она взрослая, а взрослые все знают.

– Мы, улитки, тоже все знаем. – Голос Билли снова меняется.

– Я в курсе, Брайан. – Я слышу, что Билли замолчал. Мне хочется пробить стену кулаком, как делают супергерои, и спасти брата. Но я не могу. – Но мне нужна мамочка, и очень тяжело, что я их постоянно теряю. Может, если бы меня не было, Бекет бы смог удержать хоть одну.

Двадцать два

В понедельник папа то и дело встает из-за стола за завтраком, а потом садится опять, словно его задница выделывает волну, как на стадионах. Он говорит, что не задержится долго на выставке. Он заваривает чай, потом садится, встает, подходит к окну. Смотрит на серые облака и сообщает, что холод на улице стоит собачий. Возвращается и садится. Мы после школы сразу пойдем к Кошке, а потом он вернется и заберет нас из «Стрижек и ежиков». Папа прихлебывает чай и добавляет молока. Он говорит, что все изменится, когда он вернется. Это будет совсем новая глава в нашей жизни.

Я подношу ко рту ложку шоколадных хлопьев. Мне все еще не по себе от того, что я увидел в прихожей. Прошлой ночью я пытался во всем этом разобраться, но у меня так разболелась голова, что я заснул тревожным сном без сновидений. В пять сорок три меня разбудил Билли. Правда, на этот раз он не подошел к моей кровати. Я услышал, как он встал и сел в мамино кресло, а потом забормотал что-то. Я снова заснул, поэтому не знаю, что он говорил.

Сегодня утром Билли не разговаривает ни со мной, ни с папой. Под глазами у него тонкие фиолетовые полумесяцы. Папа спрашивает, хорошо ли он выспался. Билли пожимает плечами и говорит, что проспал как сурок до самого утра.

По дороге в школу я вызываю Билли на допрос:

– Что случилось? Это из-за того, что сказала Перл? Она сморозила глупость.

– Все хорошо, – отвечает Билли, и впервые за все время он не наклоняется по пути, чтобы покопаться в грязи.

Он не сообщает мне ни о божьих коровках, ни о гусеницах, ни о шестиногих пауках (Билли наступил на пару его ног). Когда мы доходим до площадки, Билли говорит мне «пока». Я не отвечаю, потому что звенит звонок и мне надо бежать к своему классу, который выстроился в линию у входа в школу. Краем глаза я вижу, как Билли с одноклассниками гуськом шагают внутрь, похожие на утят с рюкзаками. Братишка разворачивается и машет мне, и я машу в ответ. Билли исчезает из виду.

За обедом я понимаю, что папе есть о чем подумать: он забыл намазать мне на бутерброды рыбный паштет. Поэтому обедать мне придется двумя кусками белого хлеба.

– Отличные бутерброды, – фыркает Асебен из-за соседнего стола.

Я наклоняюсь к ней и прошу прощения за то, что сказал о бабочках. Асебен улыбается.

Я так и знала, что ты одумаешься.

– Откуда ты знала?

– Ты все еще носишь браслет. – Девочка показывает на мое запястье. – Если бы ты правда думал, что это все глупости, то снял бы его. Я просто дожидалась, пока ты извинишься. Вот и дождалась.

В разговор встревает Кастет. Он говорит, что у него браслет сработал. Он выиграл конкурс и теперь посадит яблоню в честь своего папы. Я пожимаю плечами и говорю, что мне браслет никакого счастья не принес и, возможно, уже не принесет.

Асебен перевешивается через стол и протягивает мне сырный крекер; она говорит, что точно принесет, она это костями чувствует. Я хочу сказать, что надеюсь, она на самом деле ничего не чувствует костями. Я прочитал в медицинской энциклопедии, что если человек начинает что-то ощущать в костях, то это очень плохой симптом. Но мы только-только помирились, поэтому я молча беру у Асебен крекер.

Мимо проходит, самодовольно улыбаясь, одна личность, с которой мы точно не помирились. Почему она так ко мне относится? Я спрашиваю у Асебен, может, у Мими какие-то проблемы. Мими трясет головой:

– Совершенство – вот ее проблема.

Ну да, конечно. Как совершенство может вообще быть проблемой?

– Ты смотришь на меня как на идиотку, – смеется Асебен, – но послушай. Может, Мими и живет в идеальном доме с идеальными родителями, может, ее мама и выглядит как фотомодель, но от нее ждут, что она будет совершенна во всем. Ты что, не видел, как она расстроилась, что не получила самую лучшую оценку за контрольную? Она злилась на тебя за то, что ты правильно ответил на все вопросы.

– Ну что я могу поделать, если мне легко дается биология? – возмущаюсь я.

– А еще ты выиграл конкурс на лучший дизайнерский проект, – добавляет Асебен.

– Но что я могу поделать, если мне… – Я чешу в затылке.

Асебен объясняет, что Мими, наверно, мне завидует. Пока я не пришел, она была в классе первой во всем.

– А ты знал, что раньше мы были лучшими подругами и я постоянно бывала у них дома? – спрашивает Асебен.

Я трясу головой, и девочка продолжает:

– Но ее маме не нравилось, что мы наводим бардак в ее идеальном доме. А еще она заставляла Мими ходить во все кружки. И мы как-то разошлись. Мне кажется, у нее не осталось настоящих друзей.

– Она могла бы дружить с нами, – пожимает плечами Кастет. Он дожевывает бутерброд с тунцом.

Я прикусываю губу. Мими не очень-то хорошо со мной обращалась с того самого дня, как я пришел в школу Кровоточащего Сердца Господня. Кастет, увидев выражение моего лица, говорит, что бесполезно злиться на Мими. Это ни к чему не приведет, да и кто из нас совершенен? Итак, у девочки, которая считает, что должна быть идеальна во всем, появилось трое неидеальных друзей. Ее мнения никто не спрашивал. Подумав немного, я сообщаю Асебен, что она должна подарить Мими браслет. Асебен улыбается и уверяет меня, что так и поступит: Мими наверняка тоже нужно что-нибудь хорошее в жизни.

– Может, это мы станем хорошим в ее жизни, – размышляет Асебен.

– Ага, как сад – в моей, – улыбается Кастет.

Он достает яблочный сок и протыкает коробку трубочкой. Асебен спрашивает, а с чего он решил, что его браслет порвался именно из-за сада.

– Ну, ты ведь знаешь, что это для моего папы. – Кастет прихлебывает сок и ставит упаковку на стол. С соломинки свешивается крошечная капля. – Я очень по нему скучаю, и мне хотелось сделать что-то, от чего я мог почувствовать себя ближе к нему. Несмотря на все, что случилось. Папа очень любил возиться в саду. Однажды он сказал мне, что яблоки – это символ любви и счастья. Мне хочется вспоминать о папе с любовью, хотя это и непросто. Поэтому я решил посадить яблоню. А когда я увидел самосвал на столе, то вспомнил, как мы раньше с папой играли вместе… – Кастет замолкает. – А потом все это кончилось.

– Это будет сад памяти? – спрашиваю я. Мне внезапно становится очень жаль, что я не придумал такого сада для мамы. Это было бы куда лучше, чем сажать лекарственные растения. Я бы мог создать САД ПРОЩАНИЯ. Почему же я не внес это еще одним пунктом в свой список? Ведь это и есть тот самый десятый пункт, который я никак не мог придумать. Но теперь нельзя же будет просто так взять и украсть идею – Кастет уже устраивает такой сад для своего папы.

Кастет смотрит на меня, широко раскрыв глаза:

– Ты это о чем? Мой папа не умер. Он в тюрьме.

Я давлюсь сырным крекером Асебен.

Весь день я думаю про папу Кастета. Как же им должно быть тяжело. Хотя его папа и не мертв, как моя мама, но ведь по сути это одно и то же. Это объясняет, почему Кастет не хотел говорить об отце и почему этот сад так важен для него. Я рад, что его браслет порвался. Неважно, почему папа Кастета попал в тюрьму. Я доволен, что яблоня будет расти в его саду, зацветет и принесет плоды и что все смогут ею любоваться. Я смотрю на свой браслет. Почему мне кажется, что со мной никогда не случится ничего хорошего?

Через час происходит нечто настолько ужасное, что я каюсь в том, что вообще когда-то надеялся на счастье. А все потому, что я поздно пришел к школьным воротам.

По пути мы болтаем с Кастетом и Асебен, и я прихожу на пять минут позже, чем надо. Когда прозвенел звонок, мы снова заговорили про сад, и Кастет сказал, что с удовольствием даст интервью «Эху Эдема», если его попросят. Раньше ему было неловко говорить про папу, потому что, когда он рассказывал про тюрьму, люди сразу начинали относиться к нему по-другому. Некоторые переставали с ним дружить, некоторые его жалели. Поэтому он научился молчать. Но сад все изменил. Теперь кажется, что папа никуда не ушел, что он всегда был прямо тут, в саду. Все считают, что сад великолепен, и Кастет чувствовал, что и он чего-то стоит, да и его папа тоже. Я не замечал, что мы идем очень медленно, и поначалу не понял даже, что Билли нет на месте. Но когда до меня наконец доходит, что весь его класс давно разошелся по домам, меня охватывает паника. Я прошу Асебен и Кастета подождать у ворот, пока я обегу вокруг школы, проверю классы и туалеты и осмотрю все лужи. В актовом зале собрались учителя; какой-то человек читает со сцены доклад. Они не видят, что я стою, прижавшись лицом к окну. Они не замечают, что я психую из-за Билли. На моей рубашке расцветают серые розаны пота.

– Билли пока не подходил к воротам, – кричит Асебен, когда я бегу к ним навстречу. – Но вряд ли он ушел далеко. Я напишу маме, что помогаю тебе искать брата и что скоро вернусь домой.

Она набирает эсэмэску.

– Я тоже помогу, – говорит Кастет. – Билли обязательно появится. Он где-то рядом.

Но что бы они ни говорили, ужасное сосущее чувство в моем желудке никуда не пропадает. Билли сказал мне «пока» сегодня утром, а я не ответил. Может, это что-то значило? Тогда я об этом не подумал.

Словно в бреду, я говорю:

– Может, он уже ушел домой. Может, я упустил его, и он решил, что пойдет домой один.

Именно домой мы и направляемся первым делом.

Я распахиваю входную дверь; Асебен с Кастетом следуют за мной. Я выкрикиваю имя Билли, но его, видимо, здесь нет, ведь если бы он был здесь, то прибежал бы на зов. Он всегда приходит, когда я его зову. В нашей комнате весь пол усыпан бумажными журавликами; они похожи на крошки хлеба из сказки про Гензеля и Гретель. Я осторожно собираю их и складываю в конверт к остальным. Я знаю, что вряд ли успел сделать целую тысячу, мне еще для этого трудиться и трудиться. Однако мне хочется, чтобы сейчас журавлики были со мной. Может, их волшебство поможет мне исполнить самое заветное желание – вернуть Билли?

Билли обязательно вернется, говорю я себе.

Асебен останавливается, оглядывается и говорит, что у нас очень милая гостиная, а лилии просто очаровательны. Я обвожу комнату свежим взглядом. Может, она и правда не так плоха? Потом открываю дверь и иду по коридору обратно.

На сей раз детективное агентство «ШПИОН» (с двумя новыми почетными членами) принимается за самую важную миссию в истории – найти Билли Рэмзи. Права на ошибку у нас нет. Сначала я думаю, что он, наверно, пошел к нашему старому дому на Ханидаун-Хиллз.

– Это там вы раньше жили? – спрашивает Асебен.

Я киваю. Билли, видимо, решил отнести туда Брайана взглянуть на старый дом.

– Брайан – это его друг? Может, позвоним ему и спросим? – предлагает Асебен.

Я захлопываю дверь в квартиру и бегу по ступенькам вниз.

– Брайан предпочитает традиционную, медленную почтовую связь.

Пока мы не ушли на автобусную остановку, я хочу поговорить с Кошкой. Когда мы разговаривали в прошлый раз, она высказала уйму правильных мыслей о мире, и мне с ней было так спокойно. Она словно набросила одеяло на огонь, бушевавший у меня внутри. А еще она, похоже, знает верные ответы на все вопросы, прямо как мама. Может, она видела Билли и я зря переживаю? Но дверь в «Стрижки и ежики» заперта; к окну приклеена записка: Вернусь через 5 минут. Но этих пяти минут у меня как раз и нет.

Наконец подходит автобус. Мы запрыгиваем внутрь и спешим в заднюю часть салона. Я кладу на сиденье конверт с журавликами и рассказываю Асебен с Кастетом, как грустил Билли, уезжая из старого дома. Как он расстроился из-за того, что папина подружка не поехала с нами. Я говорю, что в последнее время все в нашей жизни было очень запутанно.

– Мне кажется, Билли хотел, чтобы все стало как раньше. – Я смотрю на Асебен. – Он хотел, чтобы мы стали прежними. Но иногда все меняется, хотим мы того или нет. Даже если мечтаешь положить настоящий момент в банку и крепко закрутить крышку.

– Это невозможно, – шепчет Асебен.

– Но Билли все равно хочет, чтобы мы вернулись в прошлое, – отвечаю я, глядя в окно автобуса. – Ему всего семь. Он многого не понимает.

– Если бы автобус ехал назад, – размышляет Кастет, – то мы бы просто оказались там, откуда пришли. Так себе поездочка. Каждый раз возвращаться в исходную точку. По-моему, веселее приезжать в новые места.

– А если бы у тебя была машина времени? Вы бы вернулись в прошлое? – Я смотрю на своих новых друзей.

– Я – да, – отвечает Асебен. – Я хочу изменить историю. Хочу, чтобы моя сестра была жива… – И она замолкает. – Я ведь не рассказывала, что случилось?

Все слова лопаются вокруг меня, как пузырьки в газировке.

– Мы с сестрой двойняшки. Мама выбрала нам имена. Меня назвали Асебен, а сестру – Марипозой. Это бабочка по-испански. У моей мамы испанские корни. Но только я родилась здоровой, а Марипоза – нет. Она была совсем крошечной, и у нее было больное сердце. Она прожила всего несколько дней. Мама никогда о ней не рассказывала. А потом однажды на меня села бабочка, как я и говорила. Это была Марипоза. Я стала читать про бабочек и рисовать их везде, но не говорила маме почему. Не хотела ее расстраивать. – Асебен пожимает плечами. – Я начала делать браслеты, потому что мне хотелось, чтобы в жизни происходило что-нибудь хорошее. Потому что самое плохое, что могло случиться, уже случилось.

– Я не думаю, что смогу поверить в бабочек.

– Тебе не надо верить в бабочек. Это я в них верю, и у меня это работает. Может, у тебя это будет что-нибудь другое.

– Мне жаль, что твоя сестра умерла. У меня умерла мама.

Я впервые говорю ребятам про маму – впервые набираюсь для этого смелости.

А потом случается нечто очень странное; я даже начинаю думать, а не права ли Асебен насчет душ, которые становятся бабочками. Бабочка-адмирал приземляется на окно автобуса и остается там.

– Смотри! Это моя сестра пришла, чтобы сказать нам, что все будет хорошо. – От восторга Асебен подпрыгивает на сиденье. – Это Марипоза.

Я киваю и думаю про себя: А твоя сестра не может вернуться и попросить маму поговорить со мной?