Текст книги "Детский дом и его обитатели"

Глава 26. Братья Карамазовы

.. Тут ещё новое дело – появились в деревне два шустрых парня по прозвищу Братья Карамазовы. Ощутимо повеяло криминалом.

Таки вот, эти самые братики-дегенератики, не знаю чем, но моих девиц прельстили в одночасье. Караулить женский корпус ежечасно я, конечно, не могла, да это и вообще было бы невозможно: ведь кроме них, под моей опекой ещё стайка Беевых и Бельчиковых, которые пока на гульки не ходили, но поезд под откос пустить или сигануть прямиком через море в Турцию – это только так. За ними нужен глаз и днём и ночью. А вот как раз после полуночи и начиналась самая духота. А у моря – фантастика. Купанье при луне – отпад. Вот и ищи-свищи наших гавриков, где интуиция подскажет. Одна радость, что все они живут в одном помещении, в десяти метрах от Голубятни.

.. Как-то, убегавшись по горам, по долам в поисках своих заблудших детишек, возвращаюсь в голубятню, язык на плече. И что же я вижу? Сидит на моей постели собственной персоной наш доблестный спасатель Валера. Сомбреро на голове, кружка в руке, улыбка на губах. Хоть меня и взбесила такая наглость, однако вид его был настолько смешон и уморителен, что я не смогла сдержать подобия ухмылки.

Валера, однако, понял это по-своему – как знак одобрения его рыцарского поведения.

– Пришёл вот проверить… проведать. Может, нуждаетесь… А вы всё не идёте и не идёте. Не возраж-ж-ж-жаете? Иккк… Ой, извините… – лепечет незадачливый кавалер.

– Как можно.

– О'кей… – говорит, сдерживая икоту, Валера и посылает мне шикарную улыбку.

Он ставит кружку на тумбочку, закуривает. Едкий дымок ползёт под крышу. Этого ещё не хватало! Каков гусь!

– Не поздновато ли? – говорю я шёпотом, поглядывая на часы-ходики на моей тумбочке.

Он мычит что-то нечленораздельное. Видно, хорошо уже принял.

Подсаживаюсь к нему поближе – мычание усиливается.

– А ребятишки ваши уже спят… А вы всё где-то бродите… А я вот всё сижу… сижу… Вот бидончик принёс… думал, вместе выпьем…

Валера зажмуривается и причмокивает мокрыми губами, бидончик падает и катится по полу – пусто гремя своим нутром по деревянному полу.

– Так можно детей разбудить, – говорю я шёпотом и содрогаясь. – И тогда у Беева начнется приступ бешенства.

– Ч-что? – Валера снова икает и трясёт головой.

– А его всегда по ночам разбирает, – говорю я ещё тише, с опаской поглядывая на Беева – спит или притворяется?

– Он что – правда, псих? – спрашивает шёпотом сразу протрезвевший Валера. – А по виду вроде нормальный.

– Нет, он просто лунатик, – говорю я, снова вздрагивая. – По проводам ночью ходит, если вдруг разбудить при луне. А руки цепкие такие, как ухватит, не выпустит ни за что. Так и потащит на крышу.

– Правда?

– Да, точно вам говорю.

Валера придвинулся ко мне поближе. Кровать издала протяжный скрип.

– Может, ко мне пойдём? – предлагает он (у него отдельный номер на базе).

– Спать хочется. Отдохнуть бы, подъём уже скоро.

– Отдыхать, так отдыхать, – говорит Валера и валится на подушку. – Я готов.

Беев поднимает голову. Смотрит на него широко распахнутыми глазами. Потом громко произносит: – «Блин!» – И снова падает на подушку.

– Ну вот. Началось, – трагическим шёпотом говорю я.

– Что, в окно полезет? – растерянно спрашивает Валера.

– Похоже, что да. Вон спину уже выгибает…

– Ладно тогда, я как-нибудь в следующий раз… – говорит Валера и на цыпочках спешит выбраться из Голубятни.

Неверными шагами подходит к двери, пытается спуститься по лестнице со сломанными с одной стороны перилами – выставив одну ногу наружу, болтает ею «в открытом космосе». Наконец, нащупав убегавшую ступеньку, он шумно вываливается в звездную ночь. Беев выдаёт ещё один «блин», и Валера стремительно грохочет вниз, весьма несолидно при этом ругаясь.

– А при чём здесь Кузькина мать? – высовывает голову из-под подушки Беев.

– Спи уже, – говорю ему, прикладывая палец к губам.

– У Кузи вааще матери нет.

– Спи! Тихо ты…

Снизу, с первого этажа послышался сердитый мужской голос:

– Почему шумите? Спать мешаете!

Валера что-то гундосит, но я уже заперла дверь и его слов, к счастью, не слышу.

Внизу хлопает дверь – на крылечко вышли двое – муж и жена, селяне, у которых мы и снимаем Голубятню.

– Едут сюда развратничать… Воспитатели… Детей уже не стесняются!

Далее следуют эпитеты и синонимы всевозможных экспрессивных выражений и слов. Беев снова просыпается и «печёт блин».

Ситуация… Ну, Валера… Попадёшься ты мне под горячую руку! Утоплю.

Глава 27. В драгметаллах сечёте?

Напрасно я, однако, надеялась, что с приездом Татьяны Степановны наша жизнь переменится к лучшему.

Увы…

– Ну, наконец-то! – бросилась я навстречу Татьяне Степановне, когда увидела её выходящей из машины у коттеджа Хозяйки. – Где разместили? В деревне? Рядом с девицами?

Она, однако, не проявила ответной горячности при встрече.

– Голубятня, вообще-то предназначалась для налага, – сказала она несколько суховато – особенно на фоне моего бурного приветствия.

– Ничего страшного, – успокаиваю её, – устроим резиденцию начлага в самом прохладном деревенском доме. А здесь днём жуткая духота, даже и входить не хочется.

Татьяна Степановна подумала, потом сказала:

– Ну, пусть. Там действительно будет прохладнее. Но до моря далеко. Три раза в день – туда-сюда… Как-то не очень.

– Зато девчонки рядом, – пытаюсь подбодрить я её. – Соскучились же!

– А почему вы не поселитесь в деревне? – спрашивает она меня.

– Потому что такого большого дома в деревне нет. Чтобы всех мальчишек там уместить. А рассеивать их по отдельным домикам безнадзорно – это ещё опаснее, чем девчонок одних оставлять. Правда. Да плюньте вы на эту Голубятню! В деревне лучше, если одному. Вам там понравится.

– Боюсь, что шумновато будет в деревне, – говорит Татьяна Степановна, поправляя свои замечательные серебристо-тёмные очки.

– Да и здесь ведь на ходу, дорога рядом. И потом, у меня есть ещё одна хорошая идея на этот счёт.

– Ладно, в случае чего, поменяемся, – соглашается, наконец. – Ну, как тут они? И что за идея?

– Разболтались вконец. Я просто не справляюсь. Мне очень кстати будет ваша помощь. Идея вот какая. На базе обещали дать места для всего отряда, но ждали вас.

Она неопределённо пожала плечами.

– Теперь вот бархатный сезон приближается.

– Ну да, знаю, с августа усилится наплыв блатняка.

– Я говорила по телефону с директором базы. А в этом году, Т все как взбесились – всем надо на отдых в Сочи. Так что не знаю, может, так и придётся жить по разным местам.

Мы сели на скамейку, под дерево. Разговор по душам почему-то никак не склеивается. Она зачем-то стала выкладывать из сумки вещи – широкое пляжное полотенце, бутыль с минералкой, пакет с бутербродами, крем для загара, журнал, косынка… Потом снова стала всё убирать в сумку. Косынку скомкала… Похоже, нервничает. С чего бы это? На ней был весёленький сарафанчик, который ей очень шёл, но совершенно не вязался с тем свирепым выражением лица, которое на нём установилось мгновенно, как только я сказала, что придётся с девицами ходить буквально за руку. Иначе хлопот не оберёшься.

– Ухажёры? – сняла очки она и посмотрела на меня с близоруким прищуром.

– Это бы ладно – всех ухажёров мы уже на учёт поставили, – говорю я. – Но тут ещё некие Братья Карамазы объявились…

– Нам только Толстого не доставало. Для полного комфорта, – сердито говорит она и снова начинает копаться в сумке. – Да пусть живут, как хотят. В конце концов, это их жизнь. Вам ясно?

– Нам – ясно, – говорю я, вскипая. (И эта туда же!). – Но мы не имеем права. проявлять беспечность. Они ещё многих вещей просто не понимают. Чего ради мы сюда приехали?

– Вы – не знаю, – невозмутимо отвечает она. – Ничего себе! А вы?

– Я лично хочу отдохнуть, – обескураживает она своей откровенностью. – И вообще. Начальник лагеря не должен бегать за детьми. На это есть воспитатель.

Такое заявление, конечно, не было для меня уж слишком неожиданным, однако, мало меня порадовало.

– Дети разлагаются на глазах, я уже не справляюсь с ними. Может хоть кто-то мне действенно помогать?

Она спокойно выслушала мою жальбу и весьма иронично сказала:

– Хотите законсервировать своих огурцов? Не имеет смысла – эти овощи изначально с гнильцой.

Кончик её носа блестел от пота. Никогда не думала, что взгляд близоруких глаз может быть таким цепким. И мне на какое-то мгновение сделалось страшно – рядом со мной стояло ужасное существо, способное, казалось, абсолютно на всё – при условии, что об этом никто (из посторонних) не узнает.

Но вот она снова заговорила:

– Вокруг люди. Не в джунглях живём. Что вы вечно всех пугаете?

– Это тонко подмечено – не в джунглях, в горах. И это не менее опасно.

– А что, Валера тоже в деревне живёт? – перевела стрелки Татьяна Степановна.

– Он здесь спасатель, живёт на базе.

– Знаю, что спасатель. Значит, на базе, говорите. Хочу вас предупредить.

– Насчёт чего? – спрашиваю, понимая, что настоящее веселье только начинается.

– Насчет спасателя. У вас пляжный романчик?

– С ума сойти…

– Понимаю, вы женщина отчаянная.

– Да это же поклёп!

– Информация, – поднимает палец она.

– Свинство какое.

– И я того же мнения. И не только я, заметьте. Людмиле Семёновне, я уверена, тоже может показаться, во всяком случае, сильно не понравиться.

– Я не хочу говорить на эту тему, – резко сказала я. – Понимаю. Трудно.

Мы расстались, она пошла к Хозяйке, а я отправилась искать детей – на объектах, похоже, опять никто не появился. Вот так помощь подоспела! Думать о Татьяне Степановне больше не хотелось. Вечером того же дня, ещё более жаркого, чем обычно, ко мне подбегает медсестра и, пугливо озираясь, что-то сует мне под нос:

– Оль, в драгметаллах сечёшь?

Милая девонька! Сама непосредственность… Спрашиваю:

– Откуда это у тебя? Пожимает плечами. Я разглядываю ложки, вилки, которые она выкладывает.

– Вот, смотри, ещё ножик есть.

– Что это? Приборы? Где взяла?

– Мне дали. Сказали, что столовое серебро. Ты видишь?

– Вижу, – отвечаю я, а сердце вещует недоброе.

– Как ты думаешь, настоящее? Что это? Серебро?

– Похоже, мельхиор. Где всё это взяла?

– Какая разница…

– Нет уж, говори.

Я крепко прихватываю её за локоть.

– Ну, Карамазы продают по дешёвке. У них там этого добра до чёрта.

– Где – там?

– Да в их доме! Ну, что привязалась, будто следователь.

– Откуда это у них?

Медсестричка надувает хорошенькие губки.

– Ну, тебя… Лучше скажи, это точно серебро?

– Сказала же – мельхиор.

Она разочарованно прячет «драгметаллы».

– Мельхиор – тоже ценность, и спёр всё это твой Карамаз на базе. Который?

– С бородой, а тебе что?

– Ты покупаешь краденый товар. Хоть это ясно?

Медсестричка тихо шепчет:

– Да они к базе близко не подходили. Точно тебе говорю.

– Они не подходили, а вот наши девицы там как раз и работают. Кто сегодня и вчера был в буфете?

– Я знаю?

– У вас есть список, и вы должны следить за тем, как дети ходят на объекты. А про это… ты сама сообщишь, или мне пойти к Тамаре Трофимовне?

– Ой. Я не стукачка…

Она забавно тряхнула головой и гордо посмотрела на меня. Мне хотелось рассмеяться, но ситуация была такая, что не до смеха. Даже вообразить невозможно, чем всё это могло закончиться.

– Послушай, Оль, я тебе половину отдам. Давай не будем. Зачем хай поднимать. А? Чёрт… Надо было и на тебя взять. Как это я сразу не сообразила… Дёшево же..

– Послушай, ты здоровый человек или прикидываешься? Она стояла совсем рядом, я слышала, как стучало её сердце, и мне не было её жалко.

Завтра моих девиц из-за этих ложек могут и в кутузку спровадить.

И тут меня прошиб холодный пот – ведь кроме ложек-вилок они могли и более ценные вещицы упереть!

А медсестричка уже чуть не плакала.

– Послушай, Оль. Ну, давай по-человечески, У тебя же нет столового серебра!

– У меня много чего нет. Так и что? Податься в бандюки?

– Ладно. Я тебе половину отдам… – сквозь слёзы говорит она и протягивает мне ложку. Если хочешь.

– Ты так ничего и не поняла, – говорю я в сердцах.

– Так все же так делают! – выкрикивает она полушёпотом и быстро уходит.

– Дура ты, извини за правду.

– Ещё вопрос, – говорит она уже смелее и быстро убегает.

Глава 28. Опять воспитателя довели!

Конечно же, никто ложки на базу не отнёс. Равно как – и вилки с ножами.

Медсестра меня за версту обходит. А девицы сделались злющие – настоящие мегеры! Все мои замечания – в штыки. Пыталась ещё раз поговорить с Татьяной Степановной – глухо, как в танке.

Говорю:

– Это кража, и надо разобраться в деталях. Здесь что-то не так.

Однако она отвечала одно и то же:

– А что вы хотели, дети трудные. И нечего из себя икону корчить.

– Какая икона! – возмутилась я. – Обстоятельства таковы, что просто необходимо, срочно и самым тщательным образом, во всем разобраться.

– Да и так всё ясно. Ублюдки.

– Нет, не всё. Это сложные дети. Но внутри есть и много доброго, только сейчас всё ушло вглубь.

– Да неужели? – ехидничала Татьяна Степановна. – По какой такой причине?

– Всё доброе в них сейчас подавляет агрессивное начало.

– Вот это да! – усмехается она.

– Это всё безделье и жара. В других условиях они были бы другими.

– Ну, не знаю, я разговаривала с Ириной Дмитриевной, она не жалуется. Говорит, дети как дети, – сообщает Татьяна Степановна совершенно равнодушно, без всякого понимания.

– Знаю. Ирина Дмитриевна – замечательный человек, – говорю я. – Но, никого не хочу обидеть, она здесь, извините, не у дел.

– Как это?

Татьяна Степановна возмущенно смотрит на меня.

– Мне было бы легче справляться с детьми, если бы я была одна. Воспитатели должны или тянуть эту лямку вместе, или разойтись в разные стороны.

– Напрасно. А мы как раз Ирину хотим взять на следующий год на два дня.

– Куда – на два дня?

– На первый отряд. Хватит вам и одной ставки.

– Но это невозможно! Мне всё равно придётся делать всю работу самой, потому что эта милая учительница будет только присутствовать «на отряде». А вот дети начнут колобродить – такое двоевластие ничем хорошим, как правило, не кончается.

– Вы просто не хотите делиться или… не умеете работать в команде.

Она засмеялась своей странной шутке.

– Нет, это невозможно, я же сказала…

– Ирине нужны деньги. Трое детей…

– Ах, вот оно что. Но это не тот случай. Здесь надо вкалывать, а не использовать полставки для доп. заработка. Нет, я не отдам отряд даже на два дня.

– Это как-то недемократично, – проговорила она, недобро усмехаясь. – А, собственно, с вами никто и не будет советоваться.

– Это демагогия. Дешёвая демагогия. Оттого, что нас здесь много, работать мне только труднее. Каждый гнёт в свою сторону. Так нельзя с детьми работать. Они от нас, взрослых, учатся лавировать, склочничать. Это воспитывает конформизм. Она уже рявкнула на меня – и вполне начальственно: – Хватит пудрить мне мозги всякими словечками! Ирину в школе ценят как лучшего педагога. И девочки её хвалят.

– Какие девочки?

– Ваши девочки.

– Неудивительно.

– Конечно, она умеет находить общий язык с детьми. Это общее мнение. А вот вы уже утратили с ними контакт. Это так?

– Так.

– Ну и кто виноват.

– Я же объясняла… Как вы не хотите понять…

– Чего?

– Того, что нельзя здесь, в этой нестабильной обстановке, устраивать двоевластие. Дети день ото дня становятся всё более неконтролируемыми. Эта анархия закончится большим скандалом. Чует моё сердце. Всё пойдёт вразнос.

– Да хватит вам придумывать всякие ужасы. Вечно вы… пугаете.

– Я не пугаю. Так будет. Я, может, немного и сгущаю краски, но это чтобы заострить проблему. Потому что когда всё станет уже очевидным, поздно будет что-либо менять. И случится непоправимое.

– И что же? – иронично спросила она.

– Мы растеряем окончательно все наши полезные навыки. И придётся начинать всё сначала. А это будет нелегко.

– Да бросьте вы! – она засмеялась. – Какие навыки? Там нечего и терять. Вы просто заморочили детям голову сказками про царя Колбаску… Муштра и муштра с утра до ночи… А здесь они почувствовали себя людьми. Увидели, как прекрасна и разнообразна жизнь. И что она не сводится к уборке спальни или дежурству на объекте. Они не захотят больше вам подчиняться. Это моё мнение.

– Да разве обо мне речь?

Я просто не находила слов от такой наглости и лицемерия.

– О вас речь, о вас, дорогая.

– Какая муштра? Если здоровые парни и девицы отработают четыре часа в качестве символической платы за всё хорошее, что здесь для них делают, – разве это муштра? И что в этом плохого? От безделья они тут чуть поезд под откос не пустили. Безделье детям категорически противопоказано. Равно как и халява. Если они привыкнут к такой жизни, то и потом, во взрослом состоянии, никогда работать не станут. Они пойдут воровать и убивать. Вот куда это всё ведёт.

– Ха, ха и ещё раз – ха. Как всегда, кошмар на улице вязов.

– Это реальная перспектива!

– Всё в кучу, так-так…

– Нет же. Это просто разные стороны нарождающегося, здесь и сейчас, скотского образа жизни, – билась, как рыба, я – об лёд её равнодушия.

– Вот новости! А куда, спрашивается, воспитатель смотрел?

– Я не Аргус тысячеглазый. А вас там трое – в деревне. И вы не можете за ними уследить. Как же я могу управлять детьми дистанционно? У них скоро эпидемия кишечных заболеваний от грязи начнётся. Посуда с едой на полу стоит сутками.

Она погрозила мне пальцем.

– Вот! А где же ваши навыки сангигиены?

– Чтобы навык стал привычкой, а привычка – чертой характера, надо очень много постараться. Привить ребёнку полезную привычку – дело долгое. А вот разрушить – это раз– два и готово. Это всегда запросто.

Татьяна Степановна явно заскучала. Ей наш разговор уже не казался интересным. И она, прервав движением руки мою речь, произнесла трагично, но, вместе с тем, вкрадчиво и любезно, как на панихиде:

– Ольга Николаевна, мы с большим пониманием относимся к вашим начинанием.

Ого! «Мы»? Мы пахали, как говорится.

Меня безмерно восхитила эта пошлая наглость. Да, она стала за неполных два месяца совсем другим человеком. До чего же быстро растут кадры в закулисной борьбе?

Или… она всегда была такой?! А я этого просто не видела?

Похоже, у неё не только очки – хамелеоны…

– Вы лезете напролом, – продолжала невозмутимо и раскованно моя недавняя подруга. – Даже там, где можно пойти в обход. И победить с меньшими потерями.

– Как это трогательно! Но в данной ситуации это не так. – Всегда возможны компромиссы.

– Есть компромиссы как вынужденная мера. И компромиссы – как предательство.

– Что же заставляют вас предавать эти нелюди?

– Саму идею.

– Глупости. Какие идеи в детском доме? Одни умозрительны схемы.

– Это что же вы называете «умозрительными схемами»?

– Да эту вашу идею-фикс – заставить человека, рождённого ползать, летать. Дарю вам этот образ.

– Краденые подарки… Как-то не очень. Кстати, что будем делать с ложками?

– Дорога ложка, как говорится, к обеду.

– Не поняла, – сказала я с раздражением.

– Со временем поймёте.

Конечно, мы разругались вдрызг. Уже не было и речи о политесе.

Пока играем в молчанку. Однако молчанье длилось недолго. Вызывает по селектору Хозяйка – впервые так официально. Вместо обычной любезной улыбочки, пусть и снисходительной, но всё же дружелюбной, строгий административный оскал.

Куда подевалась её неземная краса? У, ведьма… Так и зыркает своими купоросными гляделками… Взбучка будет отменная!

– Что творят ваши девицы в пищеблоке – вы знаете?

Вот так она и начала – сразу артобстрел, безо всякой моральной подготовки.

И даже не поздоровалась со мной…

– А что? Опять не убирают?

– Уму непостижимо! – хватается за голову она.

– Ну что? Что они натворили, паршивицы этакие?

– Стыдно сказать…

Она замолчала. Достала из холодильника бутылку «боржоми», налила в красивый высокий стакан из синего стекла, сделала несколько глотков и продолжила на тон ниже:

– Ставлю в известность – пропали мельхиоровые приборы из красного зала.

– И много?

– Около сотни. Они! Точно – они!

Сердце моё рухнуло в пятки, душа понеслась в преисподнюю. Сейчас начнётся жуткий кошмар. Погонят нас отсюда с позором…

– Мои сотрудники вне подозрения. Мы живем здесь по шесть месяцев безвыездно. На этой недели никто с базы не отлучался. Из посторонних в банкетный зал входили только ваши девахи.

– А где хранились приборы? – спрашиваю я. – В горке? Было заперто?

– Конечно, на ключ. Но и ключи пропали! Из моего кабинета!

– А что делала у вас в кабинете Лиля Кузенкова? – спрашиваю уже без всякой надежды на спасение.

– Писала списки нового заезда. А вы на неё думаете?

– В таких случаях желательно чётко знать. Я пока пытаюсь разобраться.

– Да нет, на неё непохоже. Я бы с удовольствием взяла её к себе в дом.

– Удочерить хотите?

У Хозяйки была взрослая дочь, она на две недели приезжала сюда на отдых, милая девушка. И ещё была девочка – помладше, она всё лето жила на базе в отдельном домике. Но тоже какая-то… без энтузиазма. Обе – мимо мамы. Валера катал её каждый день на моторке по морю.

– Какое – удочерить! – засмеялась Хозяйка.

– А что тогда?

– В дом – для работы.

– Вроде горничной что ли?

– Да, хотела взять в домработницы.

– И не думайте даже об этом!

– Придётся не думать, чёрт их знает, что за дети, украсть ведь могут из-под носа…

Закипаю. Совсем тётка сдурела от избытка власти! Я хотела уже встать и уйти, но вспомнила, что она меня вызвала, а не просто пригласила на приятную беседу. К тому же – вызвала по селектору.

– Так что с ложками будем делать? – спешу перевести тему я.

– Будем искать. Вот работали у нас ребята из ПТУ, и ничего, не обокрали. Ладно, чёрт с ними, с ложками. Разберёмся. Кстати, вопрос деликатный – если вам интересно, я навела справки по поводу вашего персонала.

– И что?

– Вам интересно, что они здесь делают?

Я удивилась – разве не ясно?

– Вроде да.

– Вот вы, например, кто такая? – насладившись произведённым эффектом, спросила она.

– Я? Ну… воспитатель первого отряда. Работаю со своими разновозрастными воспитанниками.

– А вот и ошибаетесь, – засмеялась она, – вы здесь проводите отпуск. К тому же – за свой счёт.

– Дичь какая-то…

– А на вашу ставочку оформлена эта ваша Ирочка.

– Ничего себе…

– А ваша старпёрочка здесь в командировочке…

– Такой вот расклад?

Я совсем растерялась. Значит, я здесь фактически никто и звать меня никак. Что за дикий обман? И кому это нужно?

Постойте, постойте…

И тут только до меня дошло, что, и на самом деле, бывает такое прекрасное событие в жизни трудящихся – отпуск. Когда никуда не надо бежать, никуда не надо спешить, спать можно хоть полдня, а полночи читать книгу, или можно просто пойти бродить по городу и… Случайно набрести на какое-то дикое заведение, которое окажется… детским домом…

И опять повторится начало!

Нет, отпуск – это, конечно, замечательно, но – надо работать…

Однако идея отпуска продолжала меня гипнотизировать. А ещё можно вместе с дочками укатить куда-нибудь загород, вот тоже неплохой планчик… Мы с ними очень любили ходить по выходным в походы-однодневки. Иногда с палаткой, чтобы дети могли днём отдохнуть, ведь путешествовали уже лет с трёх. Однажды принесли лягушачью икру домой – лужа высохла, а икра осталась на обочине. И вот они её пытались спасти. Однако маленькие тритоны в нашем доме так и не появились…

Бедные, бедные мои дочки, как вам без меня отдыхается?

– Напрасно мечтаете, – сверзла меня с небес Хозяйка, прошлась по кабинету, поправила цветы в напольной вазе, проверила, плотно ли прикрыта дверь. Потом села на диванчик, рядом со мной. Он неё исходи дурманящий запах синтетических духов. Не люблю, когда в жару ещё и такие резкие запахи… Лицо её приняло привычное выражение – снисходительного благодушия. – Мы посовещались и решили оставить здесь только двадцать человек – наиболее вменяемых ребят, и одного воспитателя.

– И кто же это будет? – спросила я, сражённая очередной новостью – опять делить детей!

– Нужен работающий воспитатель, понимаете?

– То есть…?

– Да не придуривайтесь. Я о вас говорю.

– А… остальные?

– Остальных я попрошу покинуть базу. Билеты уже заказаны на послезавтра. У нас и своих блатных хватает. Ещё и чужих прикармливать – не слишком ли? – Она протёрла салфеткой лоб и снова заговорила – тихо, как бы извиняясь: И это не из эгоизма – это элементарная справедливость. Ну почему наш завод должен оплачивать отдых всяких… не имеющих к заводу никакого отношения? Повторяю, это не от эгоизма, – сказала она дипломатично и снова – как бы оправдываясь.

– Причём здесь эгоизм? – возмутилась я. – Мне вообще кажется, что вокруг этого понятия идут самые настоящие спекуляции в последнее время.

– Спекуляции? – подняла аккуратные бровки она и приложила палец к губам.

– Да, они самые, а спекуляции сейчас на каждом шагу. – Интересненько…

– Такое ощущение, что в понятие эгоизма, равно как и в другие понятия, имевшие некогда негативный смысл, кто-то парится вложить именно теперь смысл позитивный.

– Это филологические изыски? – недовольно нахмурив лоб, сказала Хозяйка.

– Это некоторые наблюдения, и не более того. Причём, как мне видится, имеет место двойной обман. То, что раньше называли, ошибочно, конечно, эгоизмом – личностный интерес, независимость индивидуальности, целеустремлённость, ответственность за своё дело, всё это теперь опять же пытаются подсовывать в качестве рекламы настоящего эгоизма.

– Как-то всё это запутанно, – недовольно сказала Тамара Трофимовна, вертя па пальце перстень.

– Ну, понимаете, говорят как бы о хорошем, а называют это почему-то эгоизмом.

– То есть если что-то, что явно не советская пропаганда, раньше называли вредной антисоветчиной, то теперь всё, что не антисоветчина, называют советским? – засмеялась дробным смехом она.

– А я ещё другое словечко знаю, в том же негативном смысле – «совковым».

– Не одна вы. «Голоса» и мы, серые, иногда слушаем, – беззлобно засмеялась Хозяйка. – Так что ли?

– Так глобально не хотелось бы обобщать. Но – примерно так, если я вас правильно поняла, – смутившись столь странной откровенностью, осторожно сказала я. – Имеет место ползучая подмена понятий – вот сейчас уже видно невооруженным глазом.

– А что такого? – развела руками Хозяйка. – Ну, какой такой особый смысл в словах? Договорились, что теперь черное будем называть белым, и будут называть. Слова ведь люди придумывают. И что, спрашивается, в этом плохого?

Она лукаво посмотрела на меня.

– Да ничего. Просто всё на самом деле сложнее. И слова не просто так придумывают. Они имеют свой изначальный материальный смысл, который за каждым словом сохраняется всегда… Но это не все пока понимают.

– Значит, народная мудрость: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь», не работает? Ладненько… – протяжно произнесла Хозяйка и, немного помолчав, добавила: Спасибо за лирическое отступление. Оно меня развеселило, правда… Однако, вернёмся к нашим баранам. Так что решили насчёт моего предложения? Остаётесь?

Я не сразу ответила – слишком неожиданным было её предложение. И оно возвращало нас к прежним проблемам. Наконец я смогла кое-как выдавить из себя:

– Но дети? Что с ними будет?

– Какие дети? – изумлённо подняла тонко прорисованные бровки она.

– Остальные тридцать пять. Точнее, тридцать четыре, у нас одна девочка ещё в детском доме осталась, её хотели в профилакторий направить.

– Детям завод даст путёвки в наш заводской лагерь в Раздорах, места там отличные. И не так жарко. Им жара явно противопоказана. Путёвки бесплатные. Могут ехать сразу же. Автобус пришлют хоть в тот же день.

– А те, кто здесь останется… Где они будут работать?

– В саду. Собирать яблоки и персики.

Сад здесь, на базе был просто роскошный – бархатные желтые персики уже броско румянились в тёмной листве, полосатые сочные яблоки тоже посмешили налиться соком… Всё в этом году поспевало раньше обычного.

– Но всё-таки, кто этих двадцать «лучших» будет отбирать? – с тоской спросила я. – Будут недовольства – и немалые.

– Отберём двадцатку на общем собрании сотрудников базы. Они, ваши архаровцы, уже всех достали. Ваших тоже пригласим. Всё будет по-честному. Права голоса никого не лишим. Пусть выскажутся, может, мы что-то не понимаем. А теперь идите, готовьте ребят.

.. Бреду с грустной вестью к детям и даже не представляю, с чего начинать этот ужасный разговор. Как же паршиво на душе! Сама ведь билась за то, чтобы отряд ни при каких обстоятельствах не разбивать, чтобы мы все были вместе. А сейчас я должна «научно обосновать», почему это, в данной конкретной ситуации, вдруг стало невозможно. Какая-то ерунда получается! Однако… Под тентом, на скамейке у столовой сидят трое – Кузя, Лиса и Надюха – даже в такую жару верна себе, из джинсов не вылезает, В них же и школу ходит – чтобы её пускали на уроки без школьной формы мне пришлось придумать «страшную историю» «про ножки», которые нельзя показывать, что было полной ерундой, потому что на самом деле ножки у Надюхи были, как у топ-модели. Но глупое враньё почему-то подействовало: к ней больше не приставали, и по негласному распоряжению завуча «бедняжку» пускали в школу в джинсах. Когда Надюха узнала истинную причину такой поблажки, она долго хохотала, а потом сказала:

– Ништяк. Надо было ещё сказать, что у меня в штанах висит… козлиный хвост.

«Пацана завезли! У девок в туалете курит!» – это про неё кричал Огурец, когда вдетский дом привезли новеньких.

Эта фразочка тут же стала крылатой, что чрезвычайно льстило гипертрофированному Надюхиному самомнению.

«Бабы – чушь!» – так она отзывалась о представительницах прекрасного пола. И в подтверждение своего полного разрыва с этой ненадёжной и никчёмной категорией народонаселения планеты горячо влюбилась в… молоденькую учительницу русского языка. И мало того, что влюбилась, так ещё и «под большим секретом» всем, в том числе, и мне, об этой несчастной любви рассказывала… И это скрытная Надюха, из которой калёным железом приходится иной раз куда более нейтральную информацию вытаскивать! Тут же пошли злостные сплетни – а может она… И распускала эти слухи, сильно испугавшись страстной ученицы, сама учительница русского языка. Людмила Семёновна даже хотела послать её на обследование, но, слава богу, кое-как удалось убедить досужую публику, что у девочки яркое воображение, и что она просто искусно играет…

Три года спустя Надюха благополучно вышла замуж за очень симпатичного молодого человека – выпускника старого интерната, из которого Надюху той первой осенью к нам и доставил воспитатель Макс. Родила она дочку, жили вполне интеллигентно. Профессию Надюха себе выбрала тоже мужскую – обходчик путей в метро. Такой характер… Однако пока она оставалась всё той же полудикой зверушкой, как и в первые дни своего пребывания в нашем детском доме.

– Что-то рановато закончили вы работу, – говорю я девочкам, а по лицам вижу – уже что-то пронюхали.