Текст книги "Московские Сторожевые"

5

– Мамаша, ты поосторожнее! У меня ж тут спирт в бутылке. – Соня кивнула в сторону того самого неопознанного шмурдяка. – А зажигалку ты видишь, правильно?

Марфа открыла рот и тяжело мигнула, обозначая согласие.

– Мамочка, я пить хочу! Очень-очень!

– Детонька, тебе же сказано: ти-хо. По-русски понимаешь или тебе на латыни сказать?

– А ты умеешь?

– Отстань. В общем, мамаш, ты же рыпаться не будешь, правда? Найдешь ту суку, которая мне свадьбу сорвала, я с ней побеседую, а тебя отпущу. И тебя, и детку. Все ясно?

Марфа снова приоткрыла рот. Даже шевельнула языком.

– Ма-ам…

– Ну что ты челюсть-то роняешь? Давай соображай скорее. У тебя же ребенок мучается, не видишь, что ли?

Марфа видела, да. Только это сейчас и могла разглядеть: Анечкины губы, цепляющие воздух так, будто он был чем-то ломким и острым. Марик так тоже глотнул – один раз всего, этого ему хватило, а Аня… Анечка, да. Чужая, сухая, вредная, роднее не бывает, упертая до невозможности, доченька, единственная, смысл жизни и спасение.

– Маам! Мамочка! – Анютка крутнулась, пискнула сдавленно, попыталась вырваться, но осталась на месте – у Сони между коленей. Руки за спиной, а на шее эта гадость – прямо поверх пижамки.

– Что… что сделать нужно? – Марфа была готова рухнуть на колени, но пока не шевелилась, боясь раздразнить противника лишними движениями.

– Ну ты же ведьма? Посмотри на меня, узнай, – усмехнулась бывшая невеста.

– Кто? Да с чего ты взяла, деточка? – как можно убедительнее залепетала Марфа, разбрызгивая вокруг очередные крестные знамения. – Я блаженненькая немножко, это есть, не отнять, но не…

– Мамаш, ну вот кому ты мозги компостируешь, а? – перебила ее Соня. – Я же про тебя знаю больше, чем ты про меня…

– Что? Откуда?

– Ну какая тебе разница? – Соня чуть-чуть потянула за концы цепочки, и Анютка снова сдавленно пискнула.

– Ну чего ж ты хочешь-то от меня, а? Скажи уже наконец, не мучай ребенка…

– Я тебе скажу, а ты меня сейчас в жабу… или в крысу, да?

– В какую крысу?

– А хрен тебя знает, в какую. Если на видео сперва баба есть, а крысы нет, а потом наоборот, то…

– Так не я это была, не я! Чем хочешь тебе покля… ну как тебе доказать?

– Да не надо мне ничего доказывать, мамаш.

– Маа-ам… мама… – Аня выдавала какие-то странные гримасы, как дите перед зеркалом – хотя никогда себе подобного не позволяла, даже в самом младенчестве.

– А что тебе надо? Отпусти Аню, я все тебе сделаю, что хочешь… – Марфа чуть не ляпнула «бесплатно», но осеклась. Потому как нынешняя ситуация – это уже было понятно – явно подходила под «происшествия, зафиксированные во время несения сторожевой службы». О таком придется отписывать в Контору, если вообще не демонстрировать какой-нибудь комиссии. Рядом с этой мыслью встрепенулась еще одна, маленькая, неразборчивая, – о том, что надо бы и вправду отзвонить, позвать на помощь, хоть как-то дать знать о том, что здесь и сейчас происходит. Вот зря она в свое время послушалась маму Иру и не завела себе крылатку: а ведь еще сто лет назад эти блохастые паршивки как миленькие доставляли любую тайную переписку, а теперь… Но мысль, как встрепенулась, так и затихла, словно ее, как и Анечку, начали пережимать золотой удавкой.

– Мама, я пить хочу! – Анютка снова попыталась взбрыкнуть, высвободить кулачки, расцарапать гостье рожу, но не смогла – камни, хоть и не активированные, а все равно неприятные, вызывали раздражение и сонливость, как будто затягивали Анютку в начало болезни.

– Сейчас, доченька, сейчас… – Марфа выскользнула из-за стола, рухнула на колени. – Вот давай я тебе клятву дам, на чем хочешь поклянусь, что любую просьбу выполню, а ты Аню отпустишь.

– Прямо совсем-совсем любую? – Сонька снова потянула за золотую нить – как жилы из Марфы вытягивала.

– Да.

– Даже если убить кого-то попрошу?

Рубин прижался к Анюткиной коже, прямо под синей жилочкой. Аня вякнула что-то мгновенно осипшим голосом – цепь чуть съехала, открыла розоватый след от рубина – значит, камни уже нагреваться начали.

– Даже если попросишь.

– Ну… я вот даже и не знаю… – хихикнула вдруг Соня. – Разве можно ведьминой клятве верить.

– Мам, оно жжется!

Мам… Нынешняя мысль царапнула сухой льдинкой в горле – маму Иру бы сюда на подмогу.

– Жжется тебе, детонька? – снова засюсюкала бывшая невеста-суицидница, косясь на бутылку с опасным пойлом. – Это ты мне хорошо напомнила. Умница, крошка, возьми с полки пирожок. Значит, так. Хочешь, чтобы я дочку отпустила, возьми бутылку, вылей на себя. Соврешь – я спичку брошу. У вас с этим строго, правда?

Марфа снова поперхнулась, будто уже сейчас глотнула неведомой спиртовой настойки. И про огонь мирская знает, и про камни. Нет выхода. Не у нее, а у Анечки, у доченьки, у…

«Марик!» – словно шевельнулось что-то внутри. Как в те времена, когда сын был жив, стучался внутри живота, находился под ее защитой.

– Правда! – Марфа встала, потянулась к неопрятной бутылке, нюхнула горлышко, поразившись тому, как хорошо пахнет удобренный забей-травой паленый спирт.

– Кретинка… Вот кретинка-то, – жалобно застонала над моим ухом Жека. – Нет, ну это ж надо, а… Овца несчастная! Бутылкой этой дуре по кумполу, и вся любовь!

– А ты бы догадалась сразу… вот прям сразу, да? – заоправдывалась я. Мне такая версия в голову не приходила. А вот штука, которая в просторечии именуется «шило в…», в одном месте, в общем… Ну та, которой мы ресторатора Артемчика в «Марселе» к месту пригвоздили, – очень даже. Это ведь реально одной левой рукой делается, пары секунд должно хватить – и все, мирская как повязанная, сосредоточиться ни на чем не сможет, а из сведенных судорогой рук цепочка вылетит. Анечка же умная девочка, вон как о ней Марфа хорошо думает. Сообразила бы, что к чему, если бы посильнее и постарше была. Она даже сейчас, в воспоминаниях, нервничала куда меньше матери – то ли надеялась, что ее спасут, то ли в ней интерес перевешивал отчаянность момента.

– Ну… знаешь, ну вот такой медузой размазанной точно бы не сидела! – Евдокия переломала пополам нераскуренную сигарету. – Хоть тушкой, хоть чучелком… Что ж она так подставляется-то, калека!

Марфа молчала так, будто ее с нами вообще не было, будто она вся по ту сторону телевизора осталась.

– Девчонки, ну дайте посмотреть спокойно, а? – одернула нас Зина.

Старый молчал, а Афоня чуть ли не плевался себе под нос, мешая последние ругательства с какими-то своими вариантами решений.

Тут изображение запузырилось слегка, словно мы все это в луже наблюдали, и начал накрапывать дождик.

Марфа лицо ладонями закрыла: щеки пылают, а пальцы бледнющие, и сквозь них слеза выступила, как кровь сквозь бинт. Правда, прозрачная.

– В телевизор смотри! Смотри, я кому сказал, – рыкнул вдруг Старый. И нам походя пояснил: – Это она сейчас такое… Сами все увидите…

Марфа руки на столешнице сложила, как примерная ученица, затряслась немножко, но свою сущность дальше показала.

– Нет, погоди… – Соня, кажется, слегка ослабила хватку. Или показалось? По крайней мере хуже Анютке не становилось: дышала с присвистом, как тяжко простуженная, но не стонала и в забытье не впадала. Разве что обмякла слегка, почти облокотилась о жесткие Сонины колени. (На общественном балконе было темно, а в кухне их маскировала скатерть, Марфа не обратила внимания… а сейчас сообразила, что ноги у лженевесты крепкие, как у наездницы или спортсменки. А ведь такой безвольной выглядела, прям как Ленка-Амеба, средняя дочка мамы Иры.)

– Мама!

– Я здесь, Анюточка, я здесь… Что делать? – всполошилась Марфа и посмотрела на преступницу с такой надеждой, будто та была ей доброй советчицей и давним другом.

– Поставь бутылку на место. Вот молодец. Мне тебя просто так гнобить бессмысленно. – Ожерелье снова чуток натянулось. И сразу же опало. Словно резинка на дурацком мячике-раскидае.

Марфа сосредоточилась, ожидая нового приказа, медленно глянула незваной гостье в глаза. Как-то опять отвлеченно подумала, что в школу Анютка завтра явно не попадет, вон, уже без четверти двенадцать, не выспится ребенок. Так что, когда эта вся шушера закончится, Марфа возьмет да и нарежется дорогущего коньяка, по самые брови упьется и забудет это все.

По всему получалось, что девка сама еще не выбрала, что творить дальше. Но варианты обдумывала как-то странно, без единого упоминания того, что предполагала делать. «То ли „Берлин“ выбрать, то ли „Канны“. А ведь я не боюсь, вот возьму и выберу. Правильно Схимник про такую власть говорил, куда там оргазму, господи ты боже мой! Гы! Оргазм, блин, головного мозга. Танцы со смертью… Зря Венька сам не попробовал, наркошам каким-то все поручил. И они ни хрена не сделали, и он пролетел, как та фанера. Не знал Венька, что теряет. А я теперь сильная, да… Сама ведь от себя не ожидала, правда? А Венька – дурак. Дурак и трус, да… Так все-таки, что дальше выбрать – „Канны“ или „Берлин“. Или уж сразу „Амстердам“? А ведь я смогу…»

Что скрывалось под географическими названиями, Марфа поняла не сразу, уцепившись за сладко знакомую мысль о том, что неизвестный Веня трус, дурак и кто-то там еще по непонятному поводу. Презрение к мужикам цвело в Соне таким прекрасным и знакомым цветом, что в другой ситуации Марфа бы с удовольствием переменила тему разговора, расположила к себе собеседницу. А сейчас…

– Ну вот смотри… Ты же мысли читать умеешь, да? – Соня как-то очень ласково улыбалась.

Марфа пожала плечами.

– Да не прикидывайся, умеешь. И читать, и внушать. Я, пока на твоем дурном балконе сидела, сама чуть не поверила…

– Во что?

– Ну ведь, деточка, никого убивать нельзя. Ни себя, ни… – Соня передразнила фирменное Марфино квохтанье. – В общем, ты молодец, хорошо постаралась. – Сейчас девица ее почти подбадривала, хвалила. Не так, как мама Ира, но похоже. И Марфа чуть не улыбнулась в ответ, но тут Анечка снова захрипела жалобное:

– Мама, я пить хочу, очень.

– Сейчас, доченька, сейчас… – Теперь Марфа не радовалась, а почти плевалась ненавистью. Будь ее воля, порвала бы эту чуть не помершую тварь на куски. Да только вот…

– В глаза мне смотри! Я сейчас свадьбу стану вспоминать, а ты соображай, кто из твоих… кто у вас крыса. Поняла? – Соня снова взялась за концы пресловутого ожерелья. Намотала их на запястья, дергая Анютку то к себе, то от себя при каждом движении.

– Поняла.

– Как сообразишь, скажешь, кто это есть и как его достать. И пока не достанешь, я твою дочку не отпущу.

Марфа снова кивнула, думая о том, что час-другой Анютка в дурацком ошейнике выдержит, а вот потом… Дура! Дуреха мякинная! Девка-то тоже устанет, вырубится, ослабит внимание. Тогда…

– Слушай, мамаша, ты так громко думаешь, что у тебя на морде все написано! Меня отключишь – другие нарисуются. У тебя на лестнице двое и один внизу, в машине. У всех микрофоны.

– Врешь, – неуверенно дохнула Марфа.

– Не вру, – почти улыбнулась Соня. А потом, не повышая голоса, сказала, обращаясь к расписной сахарнице: – Веньчик, дай сигнал? Два зеленых и один красный.

Сахарница угрюмо молчала, зато за окном скорострельно отозвались огоньки ракетницы – как два изумруда и один рубин – гремучая смесь.

– Ну что, поверила? Так что ты, мамаша, головой подумай. Я же добрая, ты ж понимаешь… Меня свалишь, так сюда мальчики подтянутся.

Гостья забалаболила какой-то ужас, Марфа ее толком не слышала, стараясь дышать в одном ритме с Анечкиными хрипами и разглядывая почему-то валяющийся на полу бутерброд. Узкие огуречные дольки уже начали увядать – жалко. Овощи зимой куда дороже, даже если на рынке…

– Ну чего, готова?

– Да.

– Тогда давай работай, что ли…

В Сониных воспоминаниях сразу же замельтешили ковровые дорожки ЗАГСа, пахнущий кожаным портфелем салон лимузина и негнущийся лепесток фаты. На секунду промелькнула мысль: «Работаю вариант „Канны“, как и договаривались», – и унеслась дальше, затягивая Марфу в поток банальных девичьих воспоминаний.

– Дуська это.

– Кто? – Соня трясла головой не хуже больной болонки, но цепочку так и не отпустила.

– Дуська-Гадюка, Евдокия Озерная. Сейчас Жекой зовут.

– Так Дуська, Жека или Евдокия? – огрызнулась бывшая невеста, громко подумав о том, что прозвище Гадюка неизвестной заразе очень даже подходит.

– Это одно и то же. – Марфа сейчас смотрела, как на Аниной шее всплывает второе красное пятно – следом от передержанного горчичника. – Рядом с ней Ленка-Амеба, дальше Сенька-Стриж, Гуня, а пятую не знаю. Она вообще мирс… случайно оказалась.

– Ну хрен бы с ней, – отмахнулась Соня и резко повела рукой, вновь натягивая цепь. Марфа проследила за движением, понимая, что разорвать цепочку можно, но сложно – Анечкина кожа слишком близко, вдруг зацепит? – Ты мне Дуську достаешь, а я тебе дочку возвращаю, поняла?

Марфа растерялась. Понятно было, что к Жеке-Гадюке у невесты свой счет имеется, и одним чаепитием с мятными пряничками разговор не обойдется. Но для приличия и очистки совести стоило бы…

– Где ж я тебе ее возьму?

– Это ты меня спрашиваешь, мамаша? Если бы я знала, сама бы давно…

– Мамочка, я писать хочу!

– Ничего, потерпишь. Давай шевели мозгами, не травмируй ребенка.

– А меня ты как нашла? – снова заосторожничала Марфа.

– Молча, блин. Не фиг было объявления в Интернете давать.

Про загадочный «Интернет» Марфа понимала плохо, знала, что это какое-то массовое издание, вроде очень-очень многотиражной газеты, в которой каждый может публиковать что угодно, но в глаза не видела. А вот мама Ира в свое время дождалась, пока Ростинька обучится им пользоваться и заодно научит ее. Но вот объявления… первый раз про них слышала, честное слово. Мама Ира ведь клялась, что только друзья друзей и знакомые знакомых к ней приходят, что ж это…

– Ты давай ищи свою Дуську, я тебе потом все расскажу, если хочешь.

– Мама, я писать… очень-очень…

– Я найду! Ребенка освободи, я тебе что хочешь…

– Ну понеслась косая в гору, опять двадцать пять. Вот заладила, а?

Марфа сама цапнула спиртовую бутылку:

– Хочешь, давай вылью, только…

– Тьфу. Я ж тебе сказала – я не хочу, чтобы ты сейчас…

– Ну на меня камни перевесь, я не сбегу, вот чем хочешь поклянусь.

– А чем ты можешь?

– Камнями, – честно ответила Марфа. – На любом кольце.

Про последствия клятвы она тараторила быстро, понимая, как сейчас изнемогает Анечка. Но не соврала ни разу, ей даже в голову такое не пришло. А ведь клятва на кольцах – это все, последняя стадия Несоответствия. Ее вообще мирским приносить нельзя. Но тут-то речь шла об Анечке, будущей ведьме, наверняка перспективной и талантливой, как же может быть иначе. В общем, о доченьке.

Так что Марфа подождала, пока в ее сторону скользнет по столешнице колечко с изумрудом. Хоть и нерабочее, а для клятвы вполне подходящее. Сама его поймала, сама нанизала на обручальный палец. Сама же забормотала древнюю, еще времен Заповедей, речь, хоть и переведенную на современный русский, но все равно торжественно звучащую:

– Крестом и нулем…

Анечка больше не ныла, только дрожала и пританцовывала, вытягиваясь в струнку, слушая, как мать обещает довести начатое дело до конца, оставляя в залог свою способность благотворить и работать. То бишь – всю свою ведьмовскую суть.

6

– Выключено у нее, – плачущим голосом откликнулась Марфа.

Соня молчала, сидела на том же месте, не меняя позы. На неудобной гостевой табуретке примостилась Анечка – хрупала новым огурцом, куталась в надетую поверх пижамы материнскую кофту. Смотрела на гостью и раз за разом тянулась к высокой полулитровой кружке правильного чая. А Марфа курила одну сигарету за одной, поочередно вызывая в телефонной памяти одни и те же номера: Дуська, домашний Старого, Ленка-Амеба, Дорка-Кошатница. Маме Ире звонить не решалась, не хотела привлекать к ней внимания. Так и давила поочередно все четыре надписи. У Старого занято, у Ленки с Дуськой абонент вне зоны действия, уже, наверное, отключили перед собранием, сволочи, а рыжая Дорка трубку не берет. Небось разрядила телефон или дома его забыла. А ведь еще без пары минут двенадцать, собрание не началось. Если б знала, что так будет, обязательно бы поехала, прям вприпляску. И Анечку бы с собой. Вот если сегодня все закончится, то завтра же в Инкубатор…

Мысли о ведьмовском сейчас думались плохо, через силу. И это уже не говоря про то, как Марфа себя чувствовала, – полностью без своих сил, куда хуже чем голая или умершая. Словно всю себя ампутировала, включая запахи и мысли. Сидела, давила на клавиши, не понимая, зачем ей это надо. Знала только, что будет сейчас звать к телефону Дуську, а потом слезно умолять, чтобы приехала: одна не одна – это не Марфина печаль. Ее дело – устроить встречу, а уж что там на ней будет… Вот ведь правду Сонечка говорит, козлы и уроды. Испортили девочке свадьбу неведомо зачем, а теперь из-за них невинные ведьмовские дети страдают. Сама бы эту Дуську-Гадюку придушила бы, вот честное слово.

– Абонент выключен или находится…

Соня услышала, снова кивнула, мол, давай-давай, набирай дальше. Марфа снова надавила на кнопку, даже не посмотрев, чей именно номер сейчас вызывает. Главное, что Анечка сейчас травками отпивается, это в первую очередь нужно растущему организму. Сейчас чаек, потом ванна с травками, а потом, когда Дуськина визитерша уедет на свое рандеву, надо будет немедленно отправить Анечку в постель, чтобы отоспалась. А самой с утра позвонить в «Аэрофлот», заказать два билета до Ханты, без обратных. И Ирочку предупредить только. А то вдруг и у нее такое же, а?

Марфа не выдержала, прервала краткое бибиканье, набрала маму Иру. Там тоже абонент недоступен, хотя они каждый вечер перед сном хоть на полслова соединялись, если вместе не были. Может, и у нее…

Марфа нажала «отбой», потянулась к Анечке, чтобы плеснуть той в кружку еще кой-какие капельки, и вздрогнула от нежной трели – это мобильный аппарат ожил сам, не дожидаясь хоть чьих-нибудь ответов.

– Марфушенька?

Тьфу ты, Дорка-Кошатница, не Дуська. Но это тоже хорошо: они же сейчас триумвиратом ходят, козы: Дорка, Ленка и Дуська. Прям как гимназистки перезрелые.

– Алло, да.

– Марфушенька, ты извини, что я не стала брать трубку, у меня тут был очень опасный разворот на этом вашем гололеде. Ты представляешь, я сижу себе на собрании, оно уже почти началось, и тут этот дурак рассказывает Гунечке анекдот про пингвина, и я соображаю, что моя Брыкса… Сейчас, секунду, подожди, мне тут кто-то сигналит!

Идиотка. Кретинка клиническая. Чтобы тебя с твоими брыксами в лепешку бы расплющило…

– В общем, ты представляешь, я совсем забыла сказать Рахеле, что Брыкса…

– Подожди! Евдокия сейчас с тобой?

– Так я тебе же объясняю, ну меня слушать надо было, я же в дороге, мне надо выехать на проспект Мира, а я не могу понять, куда мне поворачивать в этой вашей Москве…

Сука шизанутая.

– Дорка, где Евдокия?

– Ну где она может быть, разумеется, на собрании, она же нормальная женщина. Это я тут как подорванная пытаюсь на него не опоздать, а мне еще обратно… В общем, ты мне объясни, если я рядом с твоим домом, то куда мне поворачивать, чтобы выехать в сторону Леночки, у меня там записная книжка и…

Марфа бы сказала куда, но вместо этого швырнула трубку. А потом снова схватилась за телефон, теперь уже вызывая поочередно трех абонентов: саму Дуську-Гадюку, Старого и Ленку. Надо им сказать, что Анечке плохо, нужна помощь. И не соврет, и клятву не нарушит. Анюте же и вправду плохо, а эти-то нормальные люди, должны понять. Они не то что полоумная кошатница, которая ради своих блохастых чучел готова посреди собрания туда-сюда мота… Стоп!

– Дорка, извини, это Марфа, мне очень надо…

– Ой, Марфушенька, как же у вас тут плохо со связью, ты только что отключилась. И с сугробами тоже плохо, просто отвратительно, я вот до сих пор сижу каким-то раком и даже не могу понять, что у меня сзади…

– Ты где сейчас?

– Ну я же тебе сказала, в сугробе возле стройки. У вас тут одни стройки и одни сугробы, ты бы зна…

– Мой дом далеко?

– Нет, не очень, если я вылезу и развернусь, то сделаю один маленький круг по площади, потом немножко по встречной и через десять минут могу приехать. Но только ненадолго, потому что мне надо межгород. А что у тебя слу….

– Ане плохо, мне помощь нужна! – рявкнула Марфа ржавым басом. Еще подивилась, что собственный голос, когда она без сил, бесцветным кажется, да и всех остальных неприятно слушать. А уж особенно…

– А вторая круглосуточная аптека есть на Брестском вокзале, я забыла, как он сейчас называ…

– Белорусский!

– Вот и хорошо, если я еще немного проеду по встречной, то буду на Новослободской, тут как раз недалеко, если хочешь, я возьму… что нужно деточке?

– Забей-траву! – ляпнула Марфа наобум.

– Мама, почему ты опять врешь? – зашипела Анюта. Голос у нее сейчас был осипший, а потому Дорка в трубке ничего не расслышала.

– Марфушенька, так ты знаешь, я уже не буду даже разворачиваться! У меня с собой есть аптечка, я вожу для Цирленьки и Клаксона то, что им… Ой, а ты видела Клаксончика? Я его Леночке к обновлению подарила, она была такая счастливая, это просто какой-то ужас…

– Дора, ты через сколько будешь?

– Минуты через четыре, если не через десять, у вас тут какой-то очень подозрительный светофор…

– Ну вот приедешь и все расскажешь.

– Ну хорошо, Марфушенька, я подожду. Хотя ты знаешь, я уже включила себе аварийку и стою…

Мобильник запищал, отрезая разговор и чужие эмоции. Марфа убрала палец с кнопки и замерла. Словно у нее и слуха тоже теперь не было. Ни тела, ни мыслей. Такого даже при обновлении не происходило – там хоть тоску чувствуешь, а сейчас… Как будто по Несоответствию лишили права на существование – на год, два, вечность. А ведь действительно могут, если Соня с этой лярвой Дуськой что-нибудь сотворит. Хотя… Вон как все хорошо обернулось: сейчас Дорка заберет несчастную невесту прямо в дом к Старому, там толпа народа, кто-нибудь обязательно сообразит, прикроет эту дурынду. А даже если и не прикроет, то… ожил же Севастьянычев выкормыш? Ну и Гадюка оживет, что с ней, непутевой, сделается. Ее вон и взрывали, и расстреливали – вон сколько бурных жизней было, а она отсыпалась и снова шла грудями трясти, бесстыжая!

– Мама, так ты почему так врала? Это ведь…

– Да чтобы тебя спасти, бестолочь! – рявкнула вдруг Соня, ссыпая кольца с пальцев в карман. – Мамаш, слушай, а хочешь я тебе какую-нибудь цацку оставлю? Я же знаю, ты без гонораров не работаешь?

Марфа не удивилась – эмоций-то нет сейчас, все они свернулись внутри камня на клятвенном кольце. Но Соня вроде бы в этом не разбиралась:

– А тебе сегодня одна метелка звонила, помнишь? Это я знакомую попросила, чисто чтобы уточнить. Мы ведь тебя не первый день пасем. Как сообразили, что ты сегодня никуда не потащишься, так и пришлось все переигрывать. Я же думала, что сяду тебе на хвост и поеду твою Крысу-Гадюку ловить. А ты дома окопалась.

Марфа кивала, не понимая половины слов: можно подумать, что она несколько суток не спала и теперь отключается на несколько мгновений в минуту, когда сознание мигает, словно неисправная иллюминация – аккурат такая, что висит в витрине круглосуточного магазина под окнами. Того самого, возле которого пару часов назад Марфа выпасала несчастного забулдыгу. Вспоминать про это тоже оказалось очень странно: как это, из человека в собаку? Так же не бывает, это ошибка приро…

– Ну чего, оставить?

– Да как хочешь. – Марфа пожала плечами, встала с табурета, двинулась к окну. Вроде все окна на зиму прокладывала ватой и проклеивала марлей, а все равно знобит. Вот, оказывается, как они себя чувствуют, мирские. Разницы в эмоциях… ой, вот так даже и не сравнишь. Ну как у детсадовского акварельного набора на шесть цветов и профессиональной палитры на семьдесят оттенков. Скудно, вот.

Сонька тоже шевельнулась, подобрала с пола увядший бутерброд, сунула в мусорницу. Потом глянула на Анютку, как-то даже покачала головой:

– Извини, детка. Вот веришь – мне не особо хотелось.

Анечка тоже мотнула светлыми косицами. Глянула на загостившуюся барышню:

– А кто такой «Славик-козел»? Тот, который тебя замуж не позвал?

Соня кивнула, ссыпая в карман горстку колец. Хотела что-то еще сказать – не Марфе, а Анечке. Мысли у девицы не считывались, но Анютка их углядела:

– Ты зря извиняешься. У тебя судьба такая, вот и все.

Соня бормотнула что-то невнятное – слова перекрыл пискнувший домофон. Анютка резво ускакала в прихожую и там переспросила:

– Ты чего сказала?

– Тебе сколько лет?

– Семь.

– А раньше сколько было?

– Шесть.

– Ну сейчас-то ты чего врешь? Вы же обнуляетесь!

– Обновляемся, – педантично заметила Анечка, подходя к домофону. – Доброй ночи, тетя Дора.

Марфа все это время смотрела в заоконный провал – как в мутный колодец с неживой водой, но ничего не видела. Даже Доркину машину проглядела. Вздрогнула не от домофонного звонка, а от Анюткиной фразы про судьбу. Немного не по себе стало. У обычных ведьмовских девочек такие предсказания после первых месячных приходят, а тут вот… Ой, рановато. Неужели заводная апельсинка помогла? Мама Ира говорила, что от них дети не только здоровенькие рождаются, но и одаренные, талантливые, наследующие все благие качества родителей, лучшие черты во внешности и особые способности. Хоть врожденную грамотность, хоть талант к иностранным языкам. А у Анечки вот предсказательное вылезло. У самой Марфы этого таланта с мышиный хвост, зато Ирочка… ой как странно, оказывается: даже когда внутри себя словно тяжело простуженная живешь, мысли про Анюту совсем не меняются. Ну материнство, оно, наверное, у всех в крови, это от сути живого существа и его долголетия не зависит.

– Слушай, мамаш… – как-то тихо поинтересовалась Соня. – А почему она Дора-то? Ты ж сказала, что Дуська вроде.

Вид у бывшей невесты снова был пришибленный – вот теперь она по-настоящему измоталась, причем как-то очень непривычно для себя самой. Марфа раньше такое много раз наблюдала: когда тихонькая, интеллигентненькая дамочка вдруг срывается где-то в продуктовой очереди и начинает голосить, а потом снова примолкает, извиняется.

– А это не она, Сонь, – равнодушно отозвалась Марфа. – Это ее лучшая подруга. Она тебя к Гадюке отвезет, я сейчас договорюсь.

– Точно? – тоже как-то очень вяло спросила гостья.

– Ну я же на камне пообещала…

– А, ну ладно.

Где-то в глубине подъезда гудел лифт, поднимая наверх Дору. За окном вновь затрещал фейерверк – не то сигнальный, от Сонькиных коллег, не то просто кто-то полуночничал и баловался. Ну какая разница? Марфа все больше вмерзала в мирскую оторопь. Стояла у окна, не шевелилась. Даже дышала как спящая.

– Мамаш, а тебя как на самом деле зовут? Ведь не Марина?

– Нет. Марфа.

– Хм… А вы правда по тысяче лет живете?

– Да нет. Обычно по четыреста. Потом сложно уже.

– Стареете?

– Устаем. Изнашиваемся.

– Понятно. А тебе сколько сейчас?

– Сто шестьдесят три.

– Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Звонок не успел зачирикать, а Анютка уже звенела ключами.

– Марф, слушай, а как же… У вас же на всю жизнь полюбить не получается, да? Тяжело потом или сразу забываешь?

– Не забываешь.

Дальше отвечать Марфа не хотела – даже несмотря на полное отсутствие эмоций. Махнула рукой, вглядываясь в полуосвещенное здание детской поликлиники: там в коридорах горел почему-то свет, вырисовывал темные контуры налепленных на стекла снежинок – гигантских, вырезанных чуть ли не из альбомных листов. Окон за ними было толком не разобрать. Совсем не похоже на переклеенные накрест окна, а что-то общее есть. Так всегда бывает, когда чудом спасаешься от смерти, а твоя жизнь кажется куда хрупче этих дурацких окон. И тебя толком нет, а окна вот, выстояли.

– И ты знаешь, Анюточка, у Цирли потом стали вот такенные крылья, потому что я вовремя сообразила, что кошавке надо кушать глинтвейн с гвоздичкой. А Брыкса, глупенькая кошавка, гвоздичку не кушает, вот поэтому у нее перышки на крылышках… Здравствуй, Марфушенька… У тебя детка уснуть не может?

Дорка вмелась в кухню прямо в шубе, с каким-то пакетом наперевес, сыпанула с кудрей неизвестно откуда взявшиеся снежинки. Звонко перечмокала всех, включая слегка изумленную Соню, и сразу же начала выкладывать на стол какие-то баночки, контейнеры, пакетики и прочую неразбериху из облупленной многомерной сумки. Потом притормозила, повертела в руках бутылку опасного спирта и принялась громко ворчать:

– Ой, девочки, вас ну просто некому пороть. Это ж надо, чем вы тут себя травить решили? Вот не будь я за рулем, я бы сейчас вам сварила такой глинтвейн, он ну так хорошо укладывает спать, ну просто сказки на ушко шепчет…

– Дорка, ты сейчас обратно к Старому?

– Ну вообще-то у меня уже десять минут как собрание идет, а я еще не отзвонила Рахеле, потому что телефон у Леночки на дверце буфета, а наизусть я…

– Дор, сможешь девушку подвезти?

– Если до метро, то даже без разговоров, а если…

– Ей Дуська нужна, – бесхитростно заявила Марфа. Как оказалось, в отрубленных эмоциях тоже есть своя… выгода, что ли? Девушке нужна Евдокия, а все остальное – это их с Евдокией личные дела, которые не имеют никакого отно…

– Ну что, по-вашему, я зверь какой-нибудь? Разумеется, довезу, но сперва мы заедем и позвоним Рахеле! Детка, сколько тебе нужно, чтобы собраться? Марфушенька, ты не обижайся, но чай я не буду. А вот ты себе завари, это настоящий, я покупала там у нас, здесь такой просто не привозят или за такие деньги, что лучше уже сразу пойти и удавиться…

Анютка заглянула в кухню из коридора и странно хмыкнула. Даже почти мяукнула.

– А ты, детонька, сейчас тоже попей чаю и ложись спать. Тебе еще рано думать о морщинах, но если не высыпаться, то…

– Спокойной ночи, тетя Дора, – вежливо прохрипела Анютка, потирая красное пятно на шее.

Дора прихватила невозможную сумку и вымелась вслед за Анечкой в коридор – не иначе провожать ребенка до кровати и шептать что-то на ночь.

– Правда довезет? – почти равнодушно уточнила Соня. Марфа кивнула, покосившись на некогда залитый чаем карман, в котором теперь помимо всего прочего лежало изумрудное клятвенное кольцо.

– Ну тогда спасибо. – Бывшая невеста улыбнулась, и Марфу жестко тряхануло: как будто она сейчас ввалилась с мороза в теплую комнату. Даже не в нее, наверное, а прямо в благоухающую, но чересчур горячую ванну. Тело заломило от переизбытка эмоций. Все сразу рухнуло – и пережитые страхи, и грядущие, и ненависть к дурацкой гостье, и жалость к ней же, и даже мысль о том, что неплохо было бы попросить вместо гонорара то кольцо.

– Ну ладно, девочки, давайте прощаться. Марфушенька, ты мне тогда завтра позвони, как разгребешься со всеми делами. Я тебе расскажу, что у меня получилось со свадьбой Лагмана. Ну я тут поженила своего кота… – осеклась Дорка, только сейчас сообразив, что странная Марфина гостья, оказывается, совсем мирская.