Текст книги "Лабиринты чувств"

36

Удивительно коротка ночь. А Миле не спалось. Уже и Муж спал, так же, как и измученный Поль. Очевидно, и Петенька видел свои ласковые сны. А Милу не покидала приятная свежесть, бодрила и не давала заснуть казалось бы измученному телу. Она бродила по квартире, варила кофе, курила, разглядывала себя в зеркало.

«Почему теперь эти мужчины не дают мне заснуть? Почему желание соединить животы и ноги с Петей так поменяло мое ощущение от них?»

В до-Петин период и Муж, и ее мужчины-друзья, и постоянный друг Вадим остужали ее плоть, даря успокоение и затишье, или развлекали ее. И она всегда твердо знала, как добиться от них желанного результата.

А «ожидание» Пети, теперь уже с Полем, нарушило привычный стереотип и ожидания мужчины, и близости с ним, и, что еще более странно, что сейчас сильнее всего волновало Милу, отсутствие привычно ожидаемого результата близости.

Непонятно почему не утоливший ее жажду Поль и уж совсем показавшийся пресным Муж. Не то, чтобы Мила не хотела Поля, она и сейчас, ночью, ждала, когда же наступит день, чтобы уехать к нему, но хотела его как-то по новому, – не спеша, не торопясь, не по деловому, а нежно-размеренно, прочувствованно в каждом мгновении, каждое из которых готова была теперь растягивать до бесконечности.

Наконец и утро наступило. И хоть Мила и обещала Полю приехать к нему, но поехала на работу вместе с Мужем, сказав своему водителю, чтобы он пригнал туда же и ее машину. Не успела зайти к себе в кабинет – зазвонил телефон: «Засохли губы от желанья, ресницы трепетно дрожат, в груди томится ожиданье и жадно ловит нежный взгляд».

– Петя, я на работе и занята, все.

Мила опять вернулась в свой привычный образ. И хоть и «ждала» Петю, ждала его звонков, наслаждалась его голосом, но уже и начала от него защищаться. Защищаться, противореча самой себе. Ведь она так хотела его. Хотела так, что подверглась уже упомянутым преображениям, взволновавшим и волновавшим всех, кто только ее видел.

Но при этом, при постоянном ожидании Пети, его появления, его звонки должны были все-таки как-то попадать в ее сиюминутный настрой. Вот и сейчас, лишь только положила трубку, Мила ощутила вкус его слов, вкус его голоса. И, бесцельно сидя в своем кабинете, осязала волну аромата от Петиного звонка.

У нее и самой сохли губы, и «иссохла» грудь в его ожидании, вызывающе-дразняще выпячиваясь при их встречах. Она представляла себе, вспоминая и представляя, как они с Петей придут к ней на квартиру, где сейчас был Поль, как… тут наступало смятение, потому что Мила и не могла себе представить, как все будет, а знала лишь одно, что их ноги и животы соединятся.

Рабочее полубезделье приостановилось. Неотложные дела были сделаны, хотя какие неотложные, так, необходимые, никакого «пожара» не было. Сделаны нужные звонки и нужные разговоры. «Пора бы и отвлечься», – пронеслось у нее в голове.

Помимо Вадима ведь были и «сменные» друзья. Но с Петей, с Полем, она совсем их и Вадима почти забросила, хотя иногда и виделась с ними, но теперь это было ужасно редко, для нее не естественно, примерно раз в две-три недели. «Отвлечься… может, Вадим? Ах, сегодня же у меня есть Поль!» – как-то неожиданно вспомнила Мила. Хотя, скорее, она неожиданно забыла про него, лишь только наступило утро.

Когда Мила приехала к Полю, он в нетерпенье метался по квартире.

– Chèrie, tu as été où? Il est passé déjà presque toute la journee! (Дорогая, где ты была? Уже прошло полдня.)

– Paul, je suis ici et on a encore presque toute le journee. (Поль, я здесь, и еще полдня впереди.)

Мила удержала его порыв:

– Paul, ne depeche pas, faisons ça pour avoir des bons memoires. Pour cela être plaisamment. (Поль, не будем торопиться, давай сделаем это так, чтобы было что вспомнить. Чтобы было приятно вспомнить.)

Мила медленно раздевала Поля, изнывая от его желания, томясь таким же, как и он, нетерпеньем. «Сегодня все должно быть вкусным – и его губы, и руки, и грудь, и…», – так она себя настраивала еще по дороге сюда. И ей это удалось.

Свое и его нетерпенье они чувственно растягивали, добиваясь нежного изнеможения от каждого прикосновения, заставляя его и себя трепетать в каждом движении. Ничто им не мешало. Мила отключила все свои телефоны. И лишь поздний вечер да полная опустошенность заставили Милу вспомнить, что день уже кончился.

– Bon,c’est tout, Paul, c’était très agréable avec toi (Вот и все, Поль, мне очень приятно было с тобой), – без всякого лукавства сказала Мила. – Demain tu partiras, mais maintenant je te déposerai a l’hôtel, et moi, j’irai a la maison. (Завтра ты уедешь, а сейчас я завезу тебя в гостиницу, и сама – домой.)

– Mila, je te laisserai mes donnes et… (Мила, я тебе оставлю свои координаты и…)

– Paul, – прервала его Мила, – je ne te téléphonerai jamais, et toi, ne me téléphone pas, peut etre seulement si tu seras ici encore…mais je sais pas si je voudrais ou pas te voir. Pour le moment c’était agréable, merci bien, mais comment ça sera après je sais pas. Eh bien, il suffit, on y va. (Поль, я никогда тебе не позвоню, и ты не звони, если только опять не будешь здесь, да и то, захочу ли я вновь тебя видеть – неизвестно. Сейчас мне было приятно, спасибо тебе, а как будет дальше, не знаю. Ну, хватит об этом, поехали.)

Как всегда Мила мгновенно собралась, как реактивная, и собрала Поля, расслабленного, измученного, счастливого и обескураженного. Уже в машине они были чужими, почти незнакомыми.

Мила просто везла человека. И никаких чувств, никаких воспоминаний к нему не испытывала. Два дня в постели она была как будто с другим. С другим, на которого все больше и больше накладывался отсвет образа Пети. Природная доброта и вальяжность Поля позволили ему не мешать Миле, и они доехали до его гостиницы молча. Мила сухо подставила ему щечку для прощального поцелуя и укатила. Еще один кусочек жизни остался вместе с Полем далеко позади.

Милина физическая удовлетворенность, казалось, стимулировала ее внутреннее желание Пети. И по дороге домой ей все явственнее казалось, что эти два дня в постели она провела не с Полем, а с Петей. И только забыла, не успела сказать ему…

37

Несколько дней Мила провела как в дурмане. Она пыталась понять, как же так, Поль, так ей симпатичный и понравившийся, так гармонично два дня проведший с ней, оказался просто забыт, как будто его и не было, лишь только они вышли из ее квартиры. И уже в машине она ехала не с тем, с кем провела два дня, а с не знакомым, чужим.

Да, эти два дня всплывали приятным воспоминанием, вызывали до сих пор сладкое послевкусие. Но в этих воспоминаниях не было Поля, а был только Петя, Петя, Петя… И она начинала пугаться, а вдруг и Петя, так желанный, так травящий душу теперь, а вдруг и он после первой же близости сразу станет далеким и чужим, ненужным. И уж никогда у нее не будет надрыва в сердце, не будут отниматься ноги, не будет твердеть грудь, не будет прилива краски к лицу лишь только от одной мысли о нем.

Мила испугалась потерять приобретенное наслаждение мучением, ожидание мечты, волнение томления. Она уже была готова отказаться от встреч с Вадимом, от постели с Мужем, лишь бы не исчезал этот подкашивающий ноги жар от мыслей о Пете.

И бессознательно радовалась она, что не стала убыстрять то, чего ей хотелось больше всего. Что остановила вовремя Петю, да, осталась настороженность, осталось еще ощущение возможной грубости, но зато остались томление и мечты.

Да и как она могла теперь избавиться от этого пугающе-захватывающего, жившего уже давно внутри нее и теперь так расцветающего, так пламенно пытающегося вырваться наружу чувства, чувства уже вросшего в нее, уже ставшего ею самой. Уже никакие посулы не могли стать для нее дороже этой сладостной тяжести искушения, пьянящей прихоти, дурманяще-заманчиво мучающей ее, все больше распаляющей ее жадное страданье.

А Петя эти несколько дней не звонил. Или, может, она не заметила его звонков? И такое тоже могло случиться, так она была отстранена от внешнего, пытаясь даже не осмыслить, а просто просмотреть, как в кино, что же все-таки произошло за последние дни.

Нет, дела, работу она по-прежнему совершала, но как-то отстраненно, как бы со стороны руководя человеком, делающим ее дела. Но так ничего и не осмыслила. Наверное, чувства, как и запахи, трудно поддаются сортировке.

Да, мы обозначаем их словами и как будто понимаем друг друга, когда говорим о них, но это все-таки кокетство, ибо как ни старайся, невозможно передать запах луча солнца, блеснувшего в росистой траве, можно только обозначить его набором слов, а у каждого прочитавшего их будут только свои уникальные ассоциации. Так и у Милы от размышлений ничего не прояснилось, только нежно-приятный мотив и жуткий страх угрозы исчезновения, потери этой мелодии.

И Мила не знала, что делать. Продолжать охоту? А вдруг ее финал будет тем опустошающим разочарованием, которого она так испугалась после двух дней с Полем. Или невообразимо растягивать свои встречи, свое сближение с Петей. Но это тоже грозит его потерей, его уходом. Или его вновь разбуженной наглостью. Его привязанность, его влечение надо подпитывать чем-то, иначе все исчезнет. И пропадут и встречи, и звонки, и все, все, все.

– Мила!

Господи, в своей мучительной задумчивости она и не заметила не только нескольких дней, а почти месяца со дня расставания с Полем. И все это время она не видела и Пети. А сейчас, выйдя из бассейна, шагов на десять опережая подружек, неугомонно беседующих друг с другом, услышала его.

Она остановилась, он подошел к ней вплотную. Был серьезен, нервничал, даже слегка дрожал.

– Мила, я тебя хочу! – И наконец-то поднял на нее глаза, до этого уткнувшиеся в землю.

А она приняла их спокойно, как будто давно была готова к этим словам. Это не была ее прирожденная реакция, сообразительность, которые вели ее дела, решали все ее трудные задачи жизни. Нет, это спокойствие было плодом мучительных размышлений последних дней.

– Привет, Петенька, что ж, пойдем.

И она направилась к своей машине. «Неужели так все обыденно просто, так примитивно, так пошло и бесцветно?» – пронеслось в ее голове. Подойдя к машине, она оглянулась. Петя стоял все на том же месте.

– Что же ты? Поехали.

Но Петя даже не шелохнулся, не двинулся, а только смотрел на нее. Мила села в машину и уехала. И так неожиданно закончился бессмысленно пустой период бесплодных размышлений.

«Очевидно, – размышляла Мила, – все это время с отъезда Поля Петя мучился, как же быть, и, наконец, решился. А что же я? Почему я бухнула прямо в лоб ему? Почему не забрала с собой, а оставила там, недоумевающего? Почему мне до слез горько, что все так неправильно?»

Она не успела еще далеко уехать, как раздался его звонок: «I just call to say I love you».

– Петенька, что же ты остался?

Его голос был уже не напряженно-мрачен, каким он произносил слово «ХОЧУ» у бассейна, а весело игрив, он просто пел.

– Je pensais que tu plaisantes. (Я думал, ты шутишь.)

Даже по телефону было видно, что Петя весь лучится.

– Quelles blagues (Какие тут шутки), Петя.

– Donc j’ai eu peur que tu plaisantes. (Значит, я испугался, что ты шутишь.)

– Петенька, еn ton âge il est trop tôt pour avoir peur. (в твоем возрасте еще рано пугаться.)

– «Je suis allé au marché aux fleurs et j’ai acheté des fleurs pour toi mon amour». (Тебе одной растил цветы, и их тебе дарю, любовь моя. (Жак Превер)).

– Bon, Петенька, je suis au travail. Salut. (Все. Я на работе. Пока.)

38

И Петю как прорвало. Он встречал Милу в бассейне, он подлавливал ее около работы, но так, чтобы никто не видел. Он вился вокруг нее веселый, болтливый, говорящий бессмысленные глупости.

От его робкой застенчивости и скованности не осталось и следа. Он, казалось, забыл, что было, когда она его высаживала из машины, что была у них размолвка, если это можно называть таким словом, может это, наоборот, было усиление их взаимного притяжения, суть происходящего между ними.

И только приливы краски к лицу выдавали в нем прежнего Петю. Больше он не повторял слов, произнесенных у бассейна. И Мила больше не говорила ему: «пойдем со мной» – хоть видела, что он готов сорваться за ней, лишь только будут произнесены эти слова.

Он снова ездил в ее машине, снова и снова пальцы его ласкали ее ноги. Но она уже не сдерживала его, и он уже не делал вида, что не ведает, что творит. Мила весело и безоглядно отдалась потоку его ухаживаний.

Она почти также теперь нуждалась и наслаждалась присутствием Пети рядом с собой, забывая, как и он, что гневалась, сердилась. И ей, как и ему, казалось, что все их размолвки были сделаны специально, так, чтобы еще больше привязать их друг к другу, как наслаждалось ее тело ночами с Мужем и дневными встречами с Вадимом.

И пусть по времени их встречи с Петей были по-прежнему очень кратки, даже в бассейне, она не болтала с Петей, а позволяла ему плыть рядом с собой, что, впрочем, он долго не выдерживал, но игривая веселость их, теперь уже можно сказать свиданий, стала неотъемлемой частью ее жизни.

Ей нравилось продолжать дразнить Петю. Она баловалась: остановив машину и положив ему на колено руку, говорила «пока» и уходила, оставляя его мучиться с прихлынувшим возбуждением.

Нравилось целовать его, прощаясь, и, хулиганя, прикусывать его губу, или своим язычком, не прерывая поцелуя, щекотать его нос, глаза, ухо, – до чего сумеет достать, пока не оттолкнет его. Или в бассейне, подойдя к нему, сказать, проведя рукой по его груди и слегка сжав его сосок пальцами: «Что же ты сохнешь, Петя?» – и тут же с бортика уйти в воду, не дожидаясь ответа.

Она и сама возбуждалась от этих прикосновений, не меньше, чем он. И это мазохистское наслаждение мучительным возбуждением тоже стало ее неотъемлемой потребностью.

Однако, со временем, она сама стала все больше и больше изнывать под бременем своего желания. И ни удовольствие от игры с Петей, ни Муж, ни Вадим уже более не могли хоть на время приостановить стремление ее к соединению ног и живота с Петей.

Все ее прикосновенья к Пете, все его ее касанья сейчас уже детонировали в одно – слиться с ним, прилипнуть кожей, врасти руками, пролиться на него своим томленьем и впитать все от него, всего его.

Теперь она уже по-настоящему не знала, что же делать. Казалось бы, слова уже все были сказаны, и прикосновения откровенные – прелюдия близости – сделаны, и происходили постоянно. И его глаза отвечали ей таким же желанием, но…

Но дальше этого не шло. А дальше что? Дальше – это только сгрести его в охапку и насильно увезти к себе. Да, это тоже возможно, но это и смешно, и не этого она хотела. Они ведь уже были, и не раз, у нее на даче, но там все мучительно преображалось, и все – ничего. Она хотела, но не так.

Она чувствовала, что теперь, если они туда поедут, это произойдет обязательно, и страшилась, боялась оттого, что представлялось-то все совсем по-другому. Не так, как это было у нее с другими. Ведь она и хотела Петю не так, и он у нее был не такой, а совершенно иной – отличный от остальных. И Мила уже начинала сторониться, избегать Петю.

Она боялась уже себя рядом с ним, боялась не выдержать и броситься на него. Боялась и того, что результатом будет просто обыденность. Эта боязнь тоже была мучением. Мучение отражалось и внешне, добавляя изумительно странную прелесть ее взгляду, изысканную измученность всему ее облику.

А Петя был упоен этими отношениями. Он просто все время пел, ворковал, безыскусно намекая. При этом каждая их встреча, каждое начало их разговора всегда начиналось с цитирования им стихов.

И он был насторожен, казалось, что боится нарушения сложившихся отношений, радуясь, когда она не обрывала, как было раньше, его на полуслове. Но и не стремясь оформить продолжение.

– Salut c’est encore… (Привет, это снова…)

– Jе sais, c’est encore toi (Я знаю, это снова ты), – прервала его Мила. – Петенька, перестань меня мучить, – уже не раз просила его Мила.

– «L’été l’hiver je t’ai vue dans ma maison je t’ai vue entre mes bras je t’ai vue dans mes revês je t’ai vue». (В моих мечтах – лишь ты, в моих словах – лишь ты, везде, повсюду – ты, как я живу – тобой! (Поль Элюар)).

– Все, пока.

Мила мучилась, защищалась, изнывая и от его звонков, и от голоса, и от встреч, и от прикосновений, и от желания, и от боязни неисполнения желаний, и от страха их воплощения.

И, истощенная всем этим, она уже сказала ему с болезненной тоской: «Петенька, зачем ты возле меня? Ты ведь все это просто придумал сам и стал в это верить, ты и меня придумал, и ходишь, и разговариваешь с придуманной. Опомнись, зачем? Ты так только мучаешь меня».

И уж о чем она совсем не догадывалась, то это, наверное, что не он придумал ее, а она придумала. Придумала и собрала, сконцентрировала на Пете всех своих мужчин, все, что она от них не получила, и все, что не отдавала им, все, что она знала, все, что умела, все, что хотела, хотела не осознавая, не формулируя, но мучаясь все время от желания.

Мучаясь, пока еще не было Пети, мучаясь с его появлением, и мучительно ожидая продолжения их встреч, и рассудочно желая прекращения этих мучений, до жути пугаясь такой возможности. Ведь сейчас именно эти мучения, именно это преступное сладкое влечение и было, по сути, всем ее смыслом.

Ее практично-деловая Мила была теперь полностью задавлена чувствительно-мечтательной, пусть испуганной, пусть мучающейся, но доминирующей сейчас Милой. Доминирующей в этом мучительном смятении чувств.

Теперь уже почти всегда, подвозя Петю от бассейна, в ответ на его прикосновения Мила говорила: «Петя, ну зачем ты меня мучаешь?» – или – «Поехали ко мне?» – Так униженно-малодушно пыталась она остановить или продолжить свои изумительные, чудесные, но все же мучения.

39

И сегодня, выйдя из бассейна, Мила сказала ему:

– Я тебя не смогу довезти до института, хочу пройтись по магазинам.

– И я с тобой.

– Петенька, тебе будет скучно, я буду смотреть себе тряпки, туфли…

– Je ne m’ennuie jamais avec toi. (Мне с тобой никогда не скучно.)

– Mais je t’amuse beaucoup seulement (А только весело), – горестно подытожила Мила.

Но Петя уже не обращал на это никакого внимания. Он, радостно взяв Милу под руку, дефилировал с ней по магазинчикам, смотрел, как она примеряет вещи, и искренне наслаждался пребыванием рядом с ней. А она так безвольно-покорно, так непохоже на прежнюю Милу, приняла его присутствие. Но…

Незаметно, пешком, они оказались рядом с ее съемной квартирой.

– Ну, все, Петя, пока, я домой, – и она направилась к парадной.

– Mais tu habite dans un autre endroit? (Но ведь ты живешь в другом месте?)

– J’habite ici aussi. (Здесь я тоже живу.)

– Mais moi? (А я?)

– Mais quoi toi? T’as tes affaires. Merci pour m’accompagner dans les magasins. (А что ты? Ты по своим делам. Спасибо за сопровождение по магазинам.)

– Je peux pas aller avec toi? (А с тобой нельзя?)

– Петя, mais pourquoi? (а зачем?)

– Je regarderai comment tu vie et j’aurai une petite pause. (Посмотрю, как ты живешь, да и передохну заодно.)

На середине этого диалога они оба начали лукавить. И если вначале Мила искренне хотела оставить Петю (хотя как-то и почему-то привела его к этой квартире, как – вот этого она не знала), то уже в процессе разговора невольно вспыхнувшее желание чуть не заставило ее схватить Петю за руку и потащить к себе. Но природа внутри нас гораздо мудрее нас, таких, как нам кажется, умных.

– Bon, on y va, mais, je passé pas beaucoup de temps ici et tout est vide ici (Что ж, пойдем. Только я здесь редко бываю, и здесь царит запустенье), – опять лукавила Мила, вполоборота от дверей парадной глядя на него, и, лениво, не спеша, открыла дверь.

– «Puisque l’arome insigne de ta paleur de cygne, et puisqe la candeur de ton odeur» (Твой облик лебединый, твой аромат невинный в чистейшей белизне открылись мне. (Поль Верлен – пер. И. Булатовского)), tu me disais que c’est vide, mais c’est splendide (ты рассказывала про запустенье, а здесь очень мило). – Петя уже обежал всю квартиру и выдал это, рассматривая запасы на кухне.

Но, скорее всего, выдал под впечатлением главного атрибута этой квартиры – кровати. Уже и у него (если и была неопределенность захода сюда) наступила ясность, зачем он сегодня увязался за ней, зачем они бродили вместе по магазинам, зачем они пришли сюда, зачем они здесь.

А Мила, внешне очень равнодушная, безэмоциональная, пошла на кухню, достала вино.

– On mange quelques choses? (Перекусим?)

– «Немного красного вина, немного солнечного мая – и, тоненький бисквит ломая, тончайших пальцев белизна…» (О. Мандельштам). Bien sure, après la piscine et une telle promenade je meurs de la famine. (Конечно, после бассейна и такой прогулки я умираю от голода.)

Но их наслаждение вином совсем не долго продолжалось. И уж совсем не голод теперь хотел утолять Петя. А Мила как-то неожиданно равнодушно и покорно участвовала в его прихотях. Она как бы со стороны наблюдала за ним, за собой. Наблюдала, как она подыгрывает ему, как она отвечает ласками на его ласки. Как соединяются их губы, ноги, животы. Как изумленно-нехотя, безразлично-равнодушно отдается ему. И как безрадостно-устало, по крайней мере, для нее, все происходит. И вроде бы ее тело активно работало, деятельно участвовало в этом безумстве, устроенном Петей, но почему-то для нее самой это было откровением, почему-то все было до ясности безвкусно.

И Мила сбрасывала с себя тот чувствительно-мечтательный налет, что когда-то принес Петя своим появлением. – А ведь я совсем не хочу его…