Текст книги "Лабиринты чувств"

15

До ее отлета было еще несколько дней, а до его – на день больше. Мила, еще когда отдавала ему билеты, сказала ему: «Петенька, через пару дней мы будем вместе, так не надо сейчас дергаться. Ты только не забудь, когда тебе надо улетать, а там я тебя встречу».

Поэтому Петя и не звонил ей, и не пытался ее увидеть. Он даже не считал дней до ее и до своего отлета.

Он как-то совершенно освободился. Ничто не связывало его. Даже его желание Милы как-то умиротворенно покоилось до того дня, когда ему надо будет сесть в самолет. И теперь у него не было неприятия, отторжения этих девочек, что так тщетно пытались увести его из Милиного кафе.

Он совершенно спокойно и естественно принял их появление рядом с ним на улице. Совершенно спокойно и, как ему казалось, вполне дружески поцеловался с ними, причем опять он был почти инициатором этих поцелуев.

А им опять показалось, что Петя, ухаживающий за ними, возродился, пропав было в глубине кафе у Милы. И они были готовы к этому. Впрочем, они-то были готовы и к варианту, когда Петя был бы более их отвергающим. Тут же уговорили Петю поехать с ними к их друзьям на дачу. А ведь Петю уже ничто не держало в городе, поэтому он совершенно свободно и легко согласился, лишь позвонив родителям, что до своего отъезда на остров побудет у друзей на даче.

– Петя твои странности по-прежнему изумляют нас.

– Какие странности, девочки?

– То ты от нас шарахаешься, как от зачумленных, то, наоборот, целуешься, как будто долго скучал…

– Я и действительно скучал, только по… – Петя прервался, он ощутил, что совсем не время для откровений, и наконец-то понял, что девочки именно его везут к себе на дачу, и что скорее всего они будут к нему приставать, и что ему, наверное, надо будет как-то им подыгрывать, чтобы не испортить себе два дня до самолета, – скучал по природе. Как-то хочется с ней слиться и раствориться в ней.

– Вот-вот, Петя, и нам того же хочется, соединиться с природой, и будем вместе этим заниматься.

– Этим невозможно заниматься, это происходит само собой, естественным образом.

– Вот, вот, вот, наконец-то ты начал философствовать, мы только не понимаем, почему это так раздражает твоих товарищей, нам твои высказывания очень нравятся.

– Что ж, прекрасно, я бы не хотел портить вам день, – Петя уже стал заботиться о том, чтобы через два дня оказаться в городе и улететь к Миле.

Поэтому он, с самого начала не сказав, когда уезжает, начал исподволь объяснять, что он свободен лишь на один день, страхуя себя от возможных накладок. Эта страховка была странной, в первую очередь, для него самого, раньше никогда он не страховался, просто не додумывался до этого.

А здесь как будто не он говорил, произнося эти слова. Было ощущение, что это Мила обговаривает его сроки пребывания с девочками, это она страхует его от опоздания на самолет. Но и она уже не охраняла его, а лишь берегла для себя.

А когда приехали на дачу, то выяснилось, что из друзей там лишь один большой пес устрашающего вида, грозно и уверенно на всех посмотревший, но тут же понявший, что с хозяйкой (а хозяйкой была одна из девочек) приехали не враги, и поэтому мирно отошедший в сторону, улегшись в теньке. И до того он был уверен в своей хозяйке, что позволял себя даже гладить, не ворча, а лишь внимательно следя глазами.

– Где же ваши друзья? Здесь так безмятежно-патриархально.

– Петя, это не деревня, это дача.

– Я ведь сказал «патриархально», совсем не подразумевая деревню, здесь так неторопливо-спокойно, как-то не современно.

– Да, конечно, дача не модерн, но есть куда приехать, пойдем в дом.

– И что мы будем здесь весь день делать? Я-то думал, будет народ, будет весело.

– Вот с нами и повеселишься.

– Не смешно, девчонки, пожалуй, передохну часик, да поеду опять в город, домой.

Но девочки совсем так не думали, они уже заранее все приготовили, всем запаслись, как они считали нужным. И пока Петя осматривал дачу, бродил по участку, чесал грозного пса за ухом, собрали стол во дворе: «Петя, идем обедать, уж скоро день закончится, и у тебя от голода и настроение плохое».

Они планировали не мытьем так катаньем заполучить Петю в свои руки, думали, усадив его за стол и разморив напитками, сделать податливым и пылким, как пылкими становились все их ровесники, впрочем, и безо всякого подогрева. Но Петя с самого начала выбивался из общего образа и потому еще больше подогревал их желание наконец-то победить его.

Они совсем не кривили перед Петей, говоря о своих друзьях, просто те, по обычной манере все делать не вовремя, появились, когда уже девочки решили, что те не приедут. А когда появился народ, причем тут были и ребята из его группы, все стало намного веселее, и Петя слегка забыл о своем решении уехать вечером в город.

И опять было обильное возлияние, и опять все устроили дискотеку, центром которой традиционно была шашлычница, а когда и шашлык был уже готов, то и Петя и все остальные были расслаблено-веселые, никуда уже не спешащие, а начавшие искать место ночлега на этой не слишком обширной даче.

А Петя, сначала осторожно пивший, в конце концов, как-то расслабился и здорово набрался. Набрался, наверное, от того, что ему нужно было снять и напряжение от радости предстоящей поездки с Милой, что захватывало его уже два дня, и тревогу, возникшую неожиданно от близости этих девочек, да и просто уже хотелось расслабиться.

Петя никогда в жизни не напивался до беспамятства, всегда в компании друзей он как-то умудрялся соблюдать меру, хоть и был очень нестойкий к спиртному. И сейчас он не дошел до потери пульса, но умудрился ввести себя в такое состояние, что мозг его отлично работал, все видя и все соображая, а язык уже ничего внятного произнести не мог, и ноги тоже совершенно отказывались ходить, если он не хотел этого. Стоило его голове отдать указание, а она по-прежнему все четко и ясно соображала, то и язык и ноги начинали функционировать совершенно нормально.

И вогнал он себя в это состояние совсем незаметно для окружающих. Только что болтал с девочками, нашептывая им что-то полуприличное на ушки, как внезапно обмяк и осел, и уже издавал только слабые звуки.

И опять невольно всплывало напоминание о Миле, опять это она охранно напоила его. Опять он, оберегая себя, выпил столько, чтобы стать неинтересным для девочек. И, скорее всего, он осел, обмяк не от очередного глотка, а от приказа из головы, что уже пора прятаться. Прятаться за свою алкогольную немощь.

А девочки сначала и не поняли, что Петя спрятался.

– Петя, теперь пойдем укладываться спать, – весело защебетали они, увидя, что он вроде бы дошел до нужной им кондиции и никакого сопротивления уже не сможет им оказать.

Он и действительно совершенно не сопротивлялся, спокойно и достаточно твердо прошел с ними в комнату, но когда они стали его раздевать, мягко отстранил их, сказав: «Вот это я сам» – после чего упал с размаху на диван и вроде бы захрапел. Но это лишь вроде бы. На самом деле упасть-то он упал, а вот заснуть никак не мог, мозг его хорошо бодрствовал, с интересом все вокруг просматривая и контролируя.

Девочки огорченно посмотрели на Петю, лежащего на диване лицом вниз, и задумчиво произнесли: «Похоже, мы чуть-чуть переборщили, придется над ним работать».

Им самим было смешно, что он, недвижимый, лежит у них под носом, совсем не приставая к ним, как обычно делают его сверстники, его товарищи, их друзья. И, сначала раздевшись сами, начали раздевать и его, пытаясь его хоть как-то расшевелить: «Петенька, очнись, ты что, не мужик, что ли?»

А Петя все также лежал уже обнаженный в их пытливых, но отнюдь неумелых руках. И его глазам, его отлично все фиксирующему мозгу было отлично видно разницу даже между действиями этих девочек и тем, с чем он теперь все жизнь будет сравнивать – с Милой. И никакого желания эти девочки по-прежнему в нем не вызывали.

Нет, тело, физическое тело, сегодня не измученное Милой, с охотой откликнулось на эти девичьи приставания. И, подчиняясь их воле, участвовало в их проказах, но это было только тело, а сам он ясно понимал, как просты, безыскусны и неинтересны ни их позы, ни их движения, ни их стремления, и никакого удовольствия, удовлетворения он не испытывал, кроме одного желания, когда же они от него отстанут. Уж неизвестно, что они-то испытывали при этом. Но, в конце концов, и они удовлетворились сполна и угомонились. И Петя уснул.

Встав поутру, он порадовался, что уже прошло почти полдня, что у него хорошо помятое, измученное лицо, с явными следами вчерашних бурных возлияний, – значит, он уже никому не будет интересен, значит, он свободен и ничем никому не обязан. Народ уже почти весь был на ногах. Девочки увидели его и улыбались: «Петя, да ты был вчера великолепен».

– Это вы о чем?

– Ты что, ничего не помнишь?

– А что я должен помнить, посидели, выпили, поговорили, даже попели, а потом я ушел спать.

– Один? Не прикидывайся.

– Вот уж не помню, по-моему – один, – и, взяв их под руки, спросил доверительно: – А рассол какой-нибудь имеется?

– Петенька, да ты алкоголик.

– Наверное, да, – с гордостью сознался он.

Нашел бутылку минеральной воды и выпил ее всю. Улыбнувшись, сказал, что полегчало, и уселся погреться на солнышке. А девочки, похоже, уже потеряли интерес к нему, наверное, поняв, что привлечь его наяву, может быть, им никогда не удастся.

И опять невольно Мила всплывала в его голове, тем, что это она сделала ему такое помятое и непривлекательное лицо. Это она защищала его, отключив его голову от его же тела. И это воспоминание приятным теплом разливалось по телу, начиная пробуждать и напоминанием о его скором самолете, о скорой встрече.

16

А Милу весь день отвлекали ее подруги, постоянно то звоня ей, то приезжая вместе и по отдельности, так, что она им сказала: «Уж лучше вы сидите в моем кабинете, а я периодически сюда заходить буду и спрашивать, что для вас еще сделать».

Они ее дергали по всяким пустякам, которые Милу совершенно не интересовали, начиная с выбора гостиницы, заканчивая солнечными очками, все им надо было, чтобы Мила одобрила. Тогда, им казалось, их мужья с более легким сердцем будут их провожать. И Мила едва смогла сама устроить договоренности уже о своей программе отдыха.

Она с удовлетворением рассталась с подругами вечером, зная, что завтра уже вылет, а значит и они от нее отстанут, – все, девочки, пока, до встречи на борту авиалайнера, целую. – О Пете она совсем не думала, вернее, думала, но для нее Петя уже был там, на острове, вместе с нею, а не в этом городе, где они уже попрощались. И поэтому уже здесь она его не ревновала, не искала, не ждала, а напрасно.

Он, подправив свое лицо холодной водой, а себя крепким чаем, поехал в город, добрался к вечеру – и сразу же в ее кафе. Но, понимая, что сегодня ей, вероятно, будет не до отдыха, и что она может так и не зайти в него, вышел на улицу и просто стоял невдалеке от входа в ее офис. И увидев, как приезжают и уезжают ее подружки, понял, что правильно сделал, выбравшись из кафе.

А ее подружки тоже увидели его:

– Петенька, несчастный, ты и не знаешь, что мы с Милой уезжаем в отпуск! – И, не давая ему ответить: – Сейчас мы ей позвоним и скажем, что ты здесь ждешь ее.

– Умоляю, только ничего не надо делать, и звонить не надо.

– Ну, как скажешь, страдай дальше, а мы побежали, у нас куча дел перед отъездом. – И в порыве пламенных сборов они нежно прижали Петю к себе, сочно чмокнув его в щеки, но и не без хулиганства – чмокая, укусили его, просто будто сговорились, только одна укусила в щеку, а другая в мочку уха.

И убежали, а Петя остался стоять, потирая щеку и ухо. И в это время вышла она. Петя к ней двинулся, но Мила остановила его жестом кисти, и медленно сама подошла:

– Мы ведь уже простились до встречи на острове.

– А я не утерпел и пришел.

– И над тобой похулиганили, – она увидела следы укусов.

– Да, – честно сознался Петя, не пытаясь заслониться ее подругами, да, впрочем, она и сама догадалась, что это были они, так недавно вылетевшие от нее, и так свежи еще были эти укусы.

– Теперь и я тебя буду кусать, только отойдем немного, а то здесь, у моей работы, слишком много знакомых лиц, которых я отнюдь не стесняюсь, но все же не надобно им лишнее знать.

Как-то все у Милы происходило теперь очень спокойно, не торопясь, с тех пор, как она увидела Петю вместе с девочками в ее кафе, с тех пор, как осознала, сформулировала для себя два пространства.

Казалось, она теперь все делала так, чтобы не жалеть, что что-то упустила, так, как будто каждый миг ее с Петей был последним. И отойдя с ним совсем недалеко, сама обняла, сама прижалась к нему губами, сама застыла в этом сладком соприкосновении.

– А теперь все, иди, послезавтра увидимся, я буду встречать.

– А я жду.

– Все, Петенька, целую, пока.

Миле и самой было странно это ее спокойное созерцание Пети. Спокойное при том, что она-то по-прежнему хотела его. Но хотела тоже как-то странно, оберегая, охраняя, она ловила себя на том, что сейчас для нее больше всего удовольствия было бы закрыть Петю на замок и одной любоваться им, даже не дотрагиваясь до него.

И, при этом, она спокойно отнеслась к тому, что ее подруги обнимали Петю, к тому, что они игриво его кусали. К тому, что вокруг Пети вились эти девочки, и что он говорил ей не все и, наверное, неправду. Она уже воспринимала его и его мир чуть-чуть отдельно. Пусть он в своем пространстве изворачивается, а она-то знает, что он ей не все сказал.

Она-то знает, что у него были искушения, и что он не устоял перед ними, но совсем не винила его. Он был ее наградой, ее откровением, ее радостью и наслаждением. И это она пыталась сейчас как можно дольше сохранить. И уже не тело ее диктовало ей свою волю. Уже она справлялась или пыталась справиться с ним, закрываясь Петей. Хотя именно Петю и требовало тело больше всего.

Она вернулась к своему офису, но осталась стоять на улице. Все дела, все приготовления к отъезду уже были сделаны. Уже всех видела, уже со всеми распрощалась. Даже Петя, с которым она простилась раньше, уже был здесь и опять исчез.

– Ты не замерзнешь? – Это вышел Муж из офиса и стоял теперь рядом с ней. – Может, поедем домой?

– Конечно, уже пора. Да и здесь больше делать нечего. Только поедем на моей машине, ты и поведешь ее.

– Как скажешь, Милочка, я с удовольствием тебя покатаю.

Они проехали по вечернему городу, и внезапно Мила почувствовала нежность к своему Мужу. Надо же, это чувство и как неожиданно – к кому – к Мужу.

За то время, что она была за ним замужем, он уже так стал неотделим от ее постоянного окружения, причем совершенно не меняясь, что она практически перестала и замечать его. В том смысле, что совсем о нем не думала.

Приезжала на работу – он там, приезжала домой – он тоже там. Если куда-то надо выйти, то надо взять его. Как берут зонтик, когда идет дождь, как причесываются, прежде чем выйти из дома. А сейчас, в преддверии отъезда на отдых, причем за последние уже лет десять впервые без него, она как-то со стороны взглянула на Мужа.

И увидела, что вот он, везет ее, рулит ее машиной, все такой же послушный и покладистый, как и тогда, когда они познакомились. Только тогда ей приходилось чуть больше подстраиваться под него, сглаживая его юные суждения, а сейчас, наверное, уже он больше подстраивается под нее, терпя ее, в общем-то, достаточно вздорный характер, нетерпимость ее к возражениям, к пререканиям.

И эта привычка, что Муж все время рядом, наверное, и отдалила его, по-видимому, поэтому и стала Мила забывать его. А вот сейчас внезапно она о нем вспомнила.

И благодарно прильнула к его плечу: «Как хорошо, что ты у меня есть…»

Муж, ошарашенный такой нежностью, такой Милой, даже машину остановил.

– Милочка, я ведь тебя люблю.

– Я это знаю, только говори мне об этом чаще, а то, похоже, ты и сам стал забывать об этом.

– Милочка, я никогда не забываю это, я ведь люблю.

– Ладно, ладно, поехали, – она прижала свои губы к его щеке. – А к вечеру ты становишься колючим, приедем домой – иди бриться.

Мила уже сейчас, в машине, начала понимать, откуда эта нежность к Мужу. Совсем не от того, что это Муж, а от того, что это Петя говорил ей «до свидания» сегодня, это Петя пробудил ее, это Петя легкой грустью и нежностью всплывал в самые неожиданные минуты, и сейчас это всплыло, когда рядом был Муж.

Но как ему стало приятно. Приехав, он просто влетел в ванну, и выбритым, благоухающе-свежим встречал ее в спальне. А она, все так же задумавшаяся своей нежной грустью, совсем не похоже на прежнюю Милу полубессильно встретила его, и отвечала ему так же полубессильно, полунехотя, но грустно-нежно, совсем не так, как он привык, совсем безынициативно.

И Муж изумился:

– Мила, тебе действительно нужен отдых, я только сейчас это понял, все думал, что это просто блажь, ан нет, ты действительно изменилась и устала.

– И ты думал, что я лукавлю? Я разве хоть раз дала повод усомниться во мне?

– Нет, Милочка, никогда, это я в себе усомнился.

– Ладно, спи уже, философ. – Мила продолжала лежать с открытыми глазами, сон совершенно не шел к ней, но было легко и приятно.

И от кануна скорого свидания с Петей, и от усталости ей было по-прежнему грустно-нежно и светло. Ее руки гладили, ворошили, ласкали волосы Мужа, но совершенно автоматически она это делала, делала, все время погружаясь в Петю, в его глаза, в его губы, так, в конце концов, под утро она и заснула.

17

Милу с подругами провожала куча народа. Хоть она и сказала с самого начала, что со всеми попрощается дома. Но, естественно, поехал ее Муж. И мужья подруг тоже были. И общительные подруги притащили за собой хвост еще каких-то знакомых. Так что в аэропорту в их компании было шумно, неугомонно и бестолково. Но, возможно, это было даже лучше, чем если бы они были одни.

Эта большая куча народа позволяла Миле легко оставаться наедине с собой, пребывая со всеми вместе одновременно. Так же шумно, неугомонно и бестолково попрощались, и, наконец-то, Мила взошла по трапу и осталась одна, уютно устроившись в кресле.

Она уже была одна, подруги, так же как и провожающие, остались для нее за бортом самолета. И хоть она и отвечала им, говорила с ними, но уже не видела и не слышала их. И они уже не мешали ей.

А когда приземлились, то и физически рассталась с ними – их такси поехало в одну сторону, а она совершенно в другую, хотя сначала и ехали одним путем. И сутки Мила крутилась, устраивая все, чтобы уже встретить Петю полностью готовой к безоблачному отдыху.

Если ее подруги остановились в отеле на берегу этого гостеприимного острова и, вероятно, дальше пляжа и ресторана никуда не высунутся, то ей, ее деятельной натуре, такой вид отдыха претил изначально. Она арендовала яхту и уже давно обдумала, где и как будет пролегать ее маршрут. И наметила пару необитаемых, необжитых стоянок, где яхта может стоять на якоре, давая им возможность полностью побыть наедине.

Мила сама встретила Петю. Она всегда предпочитала взять машину напрокат, чем зависеть от таксистов. И легко улыбнувшись ему, взяла за руку, повела к машине. Поцеловала свободно и легко, без надрыва, без внешней страсти, а мимолетно-заманчиво, все с тем же налетом светлой грусти, что был и у Пети уже несколько дней перед отъездом. А когда подъехали к яхте, сказала:

– Петенька, только не надо внешних проявлений восторга, не надо поросячьего визга. Мы с тобой просто хорошо отдыхаем.

– Милочка, а что еще может вызвать восторг, кроме тебя, а ты уже рядом со мной. Мне все эти пароходы-самолеты по барабану. Я только с тобой себя ощущаю.

Мила улыбнулась и благодарно прильнула к нему, делясь с ним нахлынувшим желанием. Они почти взбежали по трапу, и Мила только успела сказать капитану: «Вперед, отчаливай», и они с Петей стремительно окунулись в уют каюты, пытаясь высказать друг другу, как долго они не виделись.

Как долго их руки не сплетались, как долго их губы не делились сладостью откровения, как долго их ноги жили без преступных прикосновений. А когда очнулись, то услышали мерный, тихий рокот мотора, вносящего уют и прелесть, и чуть заметное покачивание уже открытого моря.

Они вышли на палубу и, удобно устроившись в шезлонгах, молча сидели рядом, глядя на блестящее море, на уже заходящее солнце, нежась в теплом ветерке, и ей казалось, что ветерок целует всего Петю, а она ловит, принимает эти поцелуи всем своим телом.

И опять не в силах удержаться, Мила пересела к ногам Пети, положив голову на его колени, поглощая их своими губами, покрывая и впитывая руками. А Петя тоже уже не выдерживал, он снова подхватил Милу, поднял ее на руки, и понес в каюту. И уже сладостная тяжесть нежности царила в них. Казалось, волны за бортом, передавали им свою мягкую и бесконечную энергию, заставляя их сливаться вновь и вновь.