Текст книги "Лабиринты чувств"

«Неужели это все? Неужели конец? Что же я наделала? Почему я не бегу за ним? Почему я не ползу за ним?». – Она плакала в машине, остановившись, как только повернула за угол, и Петя скрылся из вида. Нестерпимая обида захлестнула ее. И сразу вспомнила, как она ощутила его зарвавшуюся вседозволенность, как она взорвалась тогда.

Звонок.

– «Elle se répand dans ma vie comme un air imprégné de sel, et dans mon àme inassouvie verse le gout de l’eternel». (Моя душа иссушенной пустыней впитала всю тебя, ты вкусом вечности пролилась, и раня и храня. (Ш. Бодлер)) Мила, Pardon, je voulais pas… (прости, я просто пришел. Я не хотел…) – совсем по взрослому извинялся Петя.

– Tu m’as fait peur! Quelle vitesse! (Ты меня напугал. Что за кавалерийские наскоки!)

– Donc je viendrai? (Так я приду?)

– Et je peut t’interdire venire a la piscine? (А я что, могу тебе запретить ходить в бассейн?)

Услышав его голос, рыдания сами собой прекратились. И тут не было речи ни о какой силе воли или усилии с ее стороны. Просто рыдания прекратились. Она уже не плакала. Уже вернулась в себя. Уже привычно отвечала.

Отвечала так, как это Мила делала всегда. И вернулась в себя, оказывается, уже полностью. – Не получилось с бассейном, так не пропадать же времени. Позвонила Вадиму и как прежде, целеустремленно и стремительно, владела им, хотя не совсем так как прежде, сегодня это у нее было весело.

И появившись на работе, вроде бы так же как всегда, сухо, дотошно, с пристрастием вникала во все, что ей говорили, что ей показывали. Но было ощущение веселья, какой-то бесовской радости. И впервые ее работники уходили не озабоченные тем, что они не все возможное сделали, а в приподнятом настроении полностью исполненных обязанностей.

И ночью, с Мужем, она «проснулась», проснулась так, что он охнул, но и у него сегодня вздохи были не устало обреченные, вздохи измочаленного раба, а облегченно вдохновленные.

Странно, все это странно. Как я рыдала, как окаменела от его поцелуя, от его появления. Как после этого была весь день охвачена эйфорией. Как теперь жду продолжения. – Мила опять могла рассуждать, просматривать и обдумывать свершившееся, и придумывать продолжение.

Правда, результат этого был почти что никакой, но и само состояние размышлений уже приносило радость. Теперь она уже с нетерпением ожидала, когда же она увидит его снова, ждала следующего похода в бассейн. В том, что он придет, Мила совсем не сомневалась. Но и придумать что-нибудь другое для их встреч, кроме бассейна, а после него ресторана и короткой поездки в машине, когда она его подвозила, у нее не получалось, да она и не хотела придумывать такое, почему-то ей и вовсе не приходило в голову, почему-то не хотело приходить.

– «И встречи были редки, как длинны были сны, но я не знала едкой такой еще весны» (Клара Арсенева).

– Петя, attends, tu me rаcontreras de ton printemps quands nous rencontrerons. (подожди до встречи, там все и расскажешь про свою весну.)

– Милочка, mais comment je peut attendre toute la journee? Je peux pas sans ta voie. (как я могу ждать, если ждать еще целый день. И если я не могу без того, чтобы тебя не слышать.)

– Et alors, c’est tout? Tu m’as entendu – attends. Salut. (Ну все, услышал? Теперь опять жди. Пока.)

Ей теперь самой было смешно, как она с ним разговаривала, как она его отфутболивала. Наверное, это отфутболивание было еще и защитой от возможного ощущения его наглости, что уже заставило ее взорваться раньше, и чего она так не хотела теперь.

Она, казалось, теперь могла со стороны смотреть, как она «прежняя», деловая, та, что была всегда – комиссаром в красной косынке, работает, общается, делает дела, живет. Как «новая», мечтательно-чувствительная, страдает, мучается, придумывает разные несуразицы, но тоже живет. Живет вместе с «деловой» и уживается, и даже помогает ей.

26

Мила вышла из машины, уже ожидая его появления. И он тут же возник рядом.

– Петя, tu me parsuit ou quoi? (ты что, меня караулишь?)

– Bien sûre, tu peux disparaitre! (Конечно же, а вдруг ты исчезнешь!)

– C’est toi qui disparais pour le moment. (Пока исчезаю не я, а ты.)

– Je ne disparais pas – je suis toujours aupres de toi. (Я не исчезаю, я все время возле тебя.)

– Mais je vois pas ça… (Только я почему-то этого не вижу.)

– C’est parce que tu veux pas me voir. (Это оттого, что ты не хочешь меня видеть.) – И Петя взял ее за руки, приблизив к себе ее губы.

– Петя, t’es fou ou quoi? Te conduit comme il faut! (ты что, сдурел? Веди себя прилично.)

– Милочка, s’embrasser dans la rue c’est convenable. (целоваться на улице – это тоже прилично.)

– Mais bon, (Ладно, ладно.) – Мила чмокнула его, его, тянущегося за поцелуем, чмокнула быстро и резко и, засмеявшись, отскочила. – C’est tout? Ça te suffit? (Все? Ты удовлетворен?)

– Милочка, mais c’est la moquerie! (это же издевательство!)

– La moquerie c’est venir dans la piscine et s’embrasser.

(Издевательство – это когда мы пришли в бассейн, и вместо того, чтобы плавать, стоим и целуемся.)

– T’appelle сa – s’embrasser? (И ты это называешь целоваться?)

– C’est tout, on va dans le piscine. (Все, пошли в бассейн.)

Сегодня она не повела его в спортзал, а сама сразу же пошла туда и, размявшись уже, спустилась к ванне. Петя не плавал, а сидел на скамейке, беспомощно озираясь.

– T’étais 6u? Je t’attends. (Где ты была? Я тебя жду и жду.)

– Ques que t’as perdu? (Что, потерял?)

– Oui. (Да.)

– J’étais dans la salle et toi, paresseux, tu t’assis sans moi et t’ennuie. (Я-то была в зале, а ты, лентяй, без меня сидишь и киснешь.)

Она сама прилипла к нему взглядом. Возможно, потому и убегала от него в зал, для разминки, якобы, а на самом деле – чтобы желание не выскочило случайным порывом.

Приятная всегда прохлада воды на этот раз совсем была горячей. Расслабления и усталости не наступало, хоть Мила и работала, как никогда, как тогда, когда она еще активно тренировалась. Вышла, по километражу наплававшись, а по ощущениям будто совсем и не была в воде. Сказала Пете, все так же сидящему на скамейке: «Пойдем», – и ушла в душ.

Как всегда вышли из бассейна, как всегда сели в ее машину. Она уже не предлагала, а он уже не спрашивал. Как всегда поехали в ресторан, но Петя попросил ее остановиться. А когда остановились, он опять прижался губами к ее губам. И Мила теперь не оттолкнула его, но и не ответила.

Она как-то спокойно и с любопытством наблюдала, как он целует ее, как он целуется. Она принимала его поцелуй как естественно должное, будто это тоже самое, что одеть плащ, или раскрыть зонтик. А Петя, похоже, заводился, вгрызаясь в нее губами, языком, зубами. Уже и руки начали свое сопровождение в поддержку губам. И Мила остановила его: «J’en ai assez (хватит), Петя», – и даже с усилием отодвинулась. А увидев его изумленно-молящие глаза, продолжила: «Il me suffit pour aujoud’hui». (На сегодня хватит.)

Сегодня она без надрыва отстранялась от него, без надрыва целовалась с ним, и, хоть и сбежала от него в зал, потом-то вернулась, и, хоть и сбежала от него затем в воду, но и не касалась его, когда он был так близко.

По-прежнему она хотела Петю, она ХОТЕЛА его! Но это желание уже не было истощающе-изматывающим, или еще не было, а было приятным, созидательно-манящим, без уничтожающей страсти.

Опять и опять она радовалась, что придумала костюм «охотницы», но теперь уже мучилась над тем, как и когда надевать его. И совсем не заметила, что этот костюм уже врос в ее кожу, уже стал совершенно неотделим от нее.

И ее голова, ее рассудочная Мила только обманывали ее, или обманывались сами, когда начинали рассуждать, какой молодчиной она была, не набросившись на Петю. А на самом деле, она на него уже бросилась, не понимая этого и не зная, поймет ли это когда-нибудь.

Увлекшись своими рассуждениями, как правильно она себя вела, Мила походя заехала на работу, походя сделала что-то нужное, так же походя, по привычке, позвонила Вадиму. Но почему-то поехала с ним не на свою квартиру, а решила снять на сутки номер в гостинице. Естественно, не собираясь там оставаться более чем на обычные пару часов.

То ли ей захотелось выскочить из сложившегося стереотипа, то ли эти размышления о ее «правильном» поведении заставили ее сделать так. Вадим даже спросил ее, а что случилось, что с квартирой?

– Да с квартирой-то все в порядке, только захотелось какой-то перемены.

– Хорошо хоть ты меня переменить не собираешься.

Интересные парни эти мужчины, они почему-то всегда думают, что они единственны и уникальны, и что женщина сама никогда не сможет их бросить, а когда это происходит, то изумленно все равно не понимают, как это произошло.

Так и Вадим, зная, конечно, что у Милы есть муж, и принимавший это вполне естественно, совсем не представлял, что Мила может быть еще с кем-то, помимо него. Он был и доволен и даже горд, что увлек такую женщину. И, за последнее время еще более возгордившийся, видя, как она похорошела, – его чувств совершенно не хватало на то, чтобы разглядеть в ней то, что видели другие, что в ней расцветает русалочье очарование, колдовское обаяние и влечение.

Он был и продолжал оставаться в упоении каков он молодец, отхватив такую женщину, услаждаясь ей, не зная, что она-то теперь чуть ли не из сострадания общалась с ним, терпя его лишь только оттого, что он функционировал, пока еще удовлетворяя ее.

– Да менять тебя просто руки не доходят.

– От таких твоих слов я еще сильнее распаляюсь. – Он так и не понимал, что она говорит правду.

– Смотри не расплавься, герой.

Мила теперь и с Вадимом не просто утоляла свое тело, а как бы со стороны смотрела, пробовала, а что, если бы все это она проделывала с Петей. И как-то меньше была яростна, как-то меньше требовательна, менее изощренна.

Казалось бы, ее неистощимая фантазия, ее неиссякаемые причуды исчезли, переродившись лишь в обыденность простого действия. Но на самом деле все происходило совсем иначе, и где-то внутри себя Мила это осознавала, поэтому она без удивления смотрела, как она, искусная, просто, по рабоче-крестьянски, безыскусно проделывает то, что всегда делала с вожделением, выдумкой и страстью. Все время примеряя это на Петю. И со стыдом обнаруживая, что так, с Петей, она не хочет.

Ее близость с Вадимом сегодня была вдохновляющая по отношению к ее мечтам о Пете, она заряжала ее энергией ожидания, предвкушения, желания. Мила была с Вадимом, глядя сквозь него, в общем-то, не видя его. Для нее сейчас он создавал «компанию», как-то оставаться одной со своими размышлениями не хотелось, да и телу тоже требовалось успокоиться. Она, вольно раскинувшись на кровати, слегка участвовала в том, что творил Вадим, когда позвонил Петя.

– «Она на пальчиках привстала и подарила губы мне, я целовал ее устало в сырой осенней тишине» (Игорь Северянин).

– Toi encore?! On s’est vu déjà aujourd’hui. (Ты что-то зачастил сегодня, мы ведь уже виделись.)

– Tu me manqué déjà. (И уже соскучился.)

– Vraiment? (Неужели?)

– Милочка, mais je pense vraiment – pourquoi pas se rencontrer encore un fois? (Я действительно думаю, а почему нам еще бы не встретиться?)

– J’y penserai et maintenant – salut. (Я посмотрю, а пока – пока.)

– Мила, тебя дела никогда не оставляют в покое. – Вадим не понимал ничего, кроме русского, да и то почти всегда слишком прямолинейно.

– Они никого никогда не оставляют. Это только кажется, что их нет, или они закончились, на самом деле всегда все только начинается. И ты, кстати, давай заканчивай, мне надо на работу.

– Какая работа….

– Тогда мне надо домой. Ты что-то разболтался, какая разница, мне надо и все.

– Хорошо, хорошо, Милочка, только не сердись.

– Все, поехали.

Она так же, как и Петя, уже с нетерпением ждала их следующей встречи. Так же нетерпимо отвечая на его звонки, по-прежнему неприветливо, по-прежнему неопределенно. Но для себя с радостным ожиданием – он звонит, значит, он мой.

Одна только странность произошла с Милой. Или уже давно произошла, а она стала это замечать только сейчас.

Мила теперь стала смотреть на всех женщин, и на молодых, и на взрослых, как на соперниц. Раньше такого у нее не было. Только раз, еще в школе, она соперничала со своими нынешними подружками. А дальше никогда не сталкивалась с этим. И сейчас никакого столкновения не было. Только почему-то она стала определять всех, как возможных соперниц.

Только ее подружки были вычеркнуты из этого конкурирующего, как ей казалось, окружения, они отпали после того, как подняли лапки вверх в бассейне. А все остальные – это соперницы. Более того, в критерий «соперниц» попадали и все мужчины.

Очевидно, Петя так понравился ей, был так для нее привлекателен, что казался очаровательным и привлекательным для всех, сама она не произносила таких слов, как и не произносила, что это все связано с Петей, не сомневаясь, что он может привлечь не только женщин, но и мужчин.

И это ее недоуменное разглядывание соперниц и соперников привело, в конце концов, к тому, что она приревновала собственную дочь. Вернее сказать, она не то, чтобы приревновала ее, но стала чуять в ней соперницу.

Ее дочь была младшей из детей, и Мила именно к ней всегда испытывала больше нежности, чем к старшим – сыновьям. А тут она внезапно обнаружила, что дочь-то выросла. И ей звонят непонятные, незнакомые. И она вертится перед зеркалом. И значит, ей мог звонить Петя. Ах, как это плохо. Петя ведь только ее.

Все это Мила не оформляла в слова, в образы, но чуяла, что она слегка расслабилась, пуская все на самотек, вроде бы и определив, что она охотница, и ей надо охотиться, определив, на кого идет охота, но затем, став лишь сторонней наблюдательницей, в том, что с ней происходит.

Естественно, она никак это внешне не проявила, наоборот, заставила себя еще более внимательно, еще более нежно обращаться с дочкой. Но при этом все же, смотря искоса на нее, тут уж Мила ничего не могла с собой поделать.

А результатом стали постоянные размышления, как ей продолжать встречаться с Петей, может быть, еще и где. И ничего путного не придумывалось, кроме того, что из каждой их встречи теперь нужно ей выжимать все, что возможно, оставляя Петю с нереализованной мечтой, с невыполненным желанием, но уверенностью, что эти мечты и желания вскоре сбудутся.

27

– Петенька, tu ose encore de s’embrasser en endroit publique. (опять ты пытаешься целоваться в людном месте.) – Снова он встречал ее у машины.

– Мила, t’es trop chaste – t’as peur de s’embrasser au publique, (Мила, ты слишком целомудренна, боясь поцеловаться на людях.) – Мила чуть не умерла, подавившись смехом. Приятно, когда тебя считают целомудренной.

– Où t’as trouve des mots comme ça? je suis demonde et j’aime pas faire certains choses au publique. (Где ты таких слов нахватался? Я всего лишь старомодна и не люблю некоторые вещи делать на людях.)

– «Да, целовала и знала губ твоих сладкий след, губы губам отдавала, греха здесь нет» (Черубина де Габриак), а мне все – все равно, лишь бы с тобой.

– Тогда пойдем плавать.

Она уже и на словах не отпускала его, а вела вместе с собой. Но здесь Петя сам засопротивлялся, сказав, что не пойдет с ней в сухой зал: «Мне этого не выдержать во второй раз». – И Миле пришлось разминаться в одиночку. Но, выйдя из бассейна, она уже не выпускала его. И сама остановила машину. И сама тронула губами его губы.

А, тронув, вздрогнула, она чуть не сделала это по-хозяйски, так, как она привыкла это делать с другими. А Петю эта дрожь и завела и пробудила. – «Петя, что ты, что ты, угомонись, держи себя в руках. Ты не в постели, а я не твоя…»

– Мила, я хочу, чтобы ты была моей.

– Петенька, опомнись, ищи себе своих ровесниц.

Вроде бы она говорила холодные, отталкивающие слова, идущие вразрез с ее желанием, но всегда важен контекст, и сейчас эти слова заманивали, рассказывая о том, как будет все хорошо и по-другому, чуть-чуть позже.

– Я их просто не вижу.

– Это тебе кажется, что ты их не видишь, ты посмотри внимательно, вместо того, чтобы целоваться с чужими женщинами по машинам.

– Я ни на кого и не хочу смотреть, кроме как на тебя.

– Петенька, остановись, а то ты договоришься, а я поверю. Все. Выходи. – И опять она сама прильнула к его губам, именно прильнула в ожидании….

Как ей хотелось встречаться с ним еще и еще. Но для себя не могла подыскать ни повода, ни причины. Ей, такой изобретательной и предприимчивой, не удавалось подыскать повода? – Даже не смешно.

И не смешно и оттого, что она просто не могла, не умела подыскивать повод для Пети, ничего, кроме опьянения, эти ее размышления и выдумывания не давали. То, что они встречались в бассейне, целовались в машине, ей казалось ничуть не предосудительным, а вполне приличным – люди встретились на занятиях, поехали вместе, потому что было по дороге, ну и поцеловались на прощание.

Никаких двусмысленностей, все четко и ясно, все прилично. А причину, по которой она могла позвать его, эту причину она скрывала от себя, вернее, прятала тут же, как обнаруживала, но как ни прячь, все равно эта причина все время маячила перед глазами. Вести его к себе на квартиру? Вроде бы именно это она и решила сделать, но как только об этом думала, так ей становилось стыдно, как будто она собиралась повести его в грязный, развратный притон.

И каждый раз, выходя из воды, видя его раздетым, в одних плавках, Мила замирала, задыхалась от желания, желания дотронуться, желания схватить, смять, разорвать. И с этим желанием выходила и садилась с ним в машину, и, усмиряя себя, позволяла только поцелуй, не давая ни ему, ни себе возможности почувствовать друг друга в руках, приблизиться.

Сразу же после бассейна, после Пети (у нее уже стало это ритуалом) она звонила Вадиму и ехала с ним к себе на квартиру. Но чем дальше, тем более безвкусным, пресным было ее время с ним. И, несмотря на то, что он старался, несмотря на то, что она пыталась распалить себя, все было тщетно.

Воспоминания трепета, когда ее губы соприкасались с губами Пети, гасили все ее и его усилия. И ничего не получалось, кроме простой работы. Как на заводе, у станка, выточили деталь, выточили другую, без всякого окраса, без запаха, без вкуса.

И Муж ей сказал: «Я чувствую себя брошенным, как будто ты покинула меня».

– Ты же стонал, что я тебя замучила.

– Мила, я был идиот. Ты как-то странно расцветаешь, будя желание, а ложусь с тобой, как с железкой. Холодной и твердой. И хотя я помню мою Милу, изуверски страстную, но я уже соскучился по ней.

– Так вот же я, и я стараюсь.

– Мила, я думал, ты понимаешь, о чем я.

– Ну, милый, тебя на девок потянуло, я что тебе, проститутка с большой дороги, не нравится – я не держу, и ты это знаешь.

Так у нее и с Мужем отношения если не портились, то уже были далеко от того, как он ей восторгался раньше. По крайней мере, ночью. Днем он уже все забывал, очарованный по-прежнему колдовски заманчивым ее обликом. По-прежнему мистически невероятным, влекущим, манящим.

28

– Мила, рourquoi pas aller avec moi? (а давай поедем со мной?) – они опять сидели в ресторане после бассейна, после дурманящих поцелуев в машине.

– Avec toi? Mais où? (С тобой куда?)

– Tu sais mon pote a un appartement vide, il m’a donne les cles – ses parents sont partis et il est dans mon maison a la village. (Ты знаешь, у моего друга есть пустая квартира, у него родители уехали, и он согласился пару дней пожить у нас на даче, а ключи отдал мне.)

– Et oui, au cinema on eteind la lumiere aussi – pourquoi pas aller la bas? (Ты бы мне еще в кино предложил пойти, там тоже выключают свет и мало народу.)

– Мила…

– Arréte-ne plaisante pas, mieux aller dans ma village (Отстань, не смеши, уж легче ко мне на дачу поехать.)

– On y vas alors. (Так поехали.)

– Arrête! S’il faudra on ira, (Угомонись, надо будет – поедем.)

Мила как-то совсем упустила вариант своей дачи, рассматривая только съемную квартиру как вариант уединения с Петей, потому что именно квартиру она с самого начала готовила под Петю. Но и дача сейчас ей показалась совершенно неприемлемой. Как показались и неприемлемы его предложения с его квартирой, но вариант своей дачи она уже начала обдумывать, еще не сказав себе об этом.

То, что на даче были соседи – это как раз ее не смущало. И участок был большой, и огорожен тоже хорошо, так, что практически ничего разглядеть было невозможно, ну, если специально не задаваться такой целью. Да и постоянные заезды на дачу самых разных людей в самом разном составе уже давно были привычным для всех соседей делом, если они этим интересовались.

Мила их знала, здоровалась, но не более. Она к ним не лезла, и они тоже не беспокоили ее. А не думала о даче, наверное, совсем по другому поводу. Просто она привыкла, что с этим делом она встречалась со своими друзьями никак не на ее домашней территории. Поэтому и с Петей этот вариант совсем не приходил ей в голову.

Хотя Петя у нее как-то не квалифицировался как просто один из ее «друзей», но почему-то, наверное, по привычке, она встречу с ним также проецировала как вариант встречи с каким-либо «другом», видимо, только оттого, что он, как и они, «друзья», был тоже мужчиной. А вот будучи предложенным Петей, прилип и уже не отпускал своей простотой, своей заманчивостью. И, возможно, она уже решилась на него. Но еще не спешила себе в этом признаться.

Мысль о даче, о Пете, постоянно будоражила Милу. И все больше и больше зажигала ее своей простотой, своей доступностью. А что и как она будет там с Петей делать, пока она не продумывала. Она лишь ощущала всем своим телом, как они окажутся на ее даче – а дальше, дальше все будет очень хорошо.

Но когда окончательно созрела к этой поездке, внезапно вмешалась, наверное, ее практичность, трезвость, а может быть, и мечтательная осторожность. Мила позвонила подружкам и договорилась после бассейна поехать с ними к ней на дачу. Причем почему-то договорилась, что своей машины она не возьмет, а поедет вместе с ними.

Как всегда, Петя встречал ее, когда она, вместе с подругами, подъехала к бассейну. Но даже шутливого поцелуя не получилось. «Петенька, что ты, целуйся вот с ними, а я пойду поплаваю».

И они втроем, подхватив Петю, направились в бассейн. А когда вышли, то Мила ему сказала: «Ты знаешь, сегодня я не подвезу тебя, ты видишь, я без машины, да и мы решили съездить ко мне на дачу, провести день на природе».

– А я?

– А что ты? Уже не маленький, сам доберешься, куда тебе надо.

– А можно с вами? Я тоже поеду к тебе.

– И что ты там будешь делать?

– Мила, – вмешались подруги, – да пусть едет, места и у нас в машине и на твоей даче для него хватит, и даже веселее будет.

– Ну, как хотите.

Так Мила, пусть не сама, но взяла Петю, она вроде бы даже была против, но подчинилась желанию подруг. И намеренно села сзади с одной из подруг, оставив Петю впереди с другой.

Всю дорогу Мила молчала, отстраненно наблюдая, как ее подруги болтают с Петей, совсем без зависти, совсем не ревнуя, а просто созерцая.

А когда приехали и разобрались с обстановкой и собрались на лужайке перед домом, – был изумительный день, очень теплый, но с неярким, чуть в дымке солнцем, не сжигающим, а приятно ласкающим своими лучами, – то она тоже почти совсем не говорила, лишь поддакивала, глядя, как сгорают ее сигарета за сигаретой. И, как-то само собой получилось, что подруги сами собой растворились, исчезли, уйдя, наверное, в дом.

Мила встала из шезлонга и пересела на теплую траву. Медленно посмотрела на Петю. Он глядел на нее, не отрываясь.

– Что же ты, иди сюда, – сказала она.

И Петя подошел, но как-то внезапно робко, внезапно, потому что за последние дни их встреч, поцелуев, казалось, он продвинулся в область совсем непринужденных отношений с ней. Да и сегодня никто не мог бы упрекнуть его в застенчивости, когда он болтал с ее подругами.

– Садись рядом, Петя, не стой, – очень мягко сказала Мила.

И как только он присел, протянула руку и притянула его. – «Ну вот, здесь ты можешь целоваться».

Но теперь целовал не он, а Мила. Это она опрокинула его на спину и прижалась к нему. Петя тоже обхватил и прижал ее к себе.

– Петенька, отпусти, убери руки.

И она отвела его руки в стороны. Она снова прижалась к его губам. И хоть и целовала сейчас Мила, а не он, и хоть вроде бы хозяйничала, действовала она, но по ее ощущениям это было совсем не так, как и с Мужем, и с Вадимом, и с другими ее друзьями.

Здесь, целуя Петю, она не срывалась в бешеный, истощающий ритм удовлетворения, а мечтательно растягивала патокой, изумлением, дурманящей мягкостью.

Она чувствовала, как распаляется Петя и как распаляется она сама, но не давала ему шевельнуться, заставляя себя и его быть в мучительном полете, в ожидании, в предвкушении. И все растягивала и растягивала это предвкушение. Но, почувствовав, что уже больше не сможет его удерживать – отстранилась.

Он было стал подниматься за ней. Но Мила остановила его, – все, Петенька, ты ведь хотел целоваться, вот мы и поцеловались.

Красный, взъерошенный Петя, весь – одно желание, не нашелся или не мог, что ответить.

– Полежи, расслабься. – И Мила опять уронила его на спину. – Давай тебя проветрим.

И она стала снимать с него футболку. Он лежал перед ней обнаженный по пояс, прерывисто дыша, вздымалась его грудь.

Петя протянул к ней руку. «Не надо, не надо, ничего не говори», – остановила его Мила.

Она осторожно, нежно касалась пальцами его живота, поводя по нему так, будто легкий муравей пробегал своими лапками, скользя то вверх, к груди, шее, лицу, то вновь спускаясь вниз, до самого среза его брюк. То, остановившись, ласкала пальцами его сосок и ждала, пока он окаменеет, пока они ни будут торчать пиками из его груди. И, дождавшись этого, уже губами, языком продолжала ласкать его.

– Мила, ты совсем меня замучила, – еле прошептал Петя.

– Все, все, все – успокойся, я ухожу.

– Я ведь тоже хочу уйти с тобой.

– Все это, Петенька, потом.

– Когда потом?

– Потом, потом, позже….

Мила пошла в дом, нашла подруг, и все вместе вышли опять к Пете.

– Мила, на твоего парня так подействовал свежий воздух, что свалил его с ног.

– Девочки, я ведь уже вам говорила, что это скорее ваш, чем мой, парень, да еще и не совсем парень, а пока растущий мальчик.

– Мила, я же здоровый мужик, – Петя вскочил с травы и принял позу культуриста, надувшись изо всех сил. И Мила и ее подруги покатились со смеху – уж больно все потешно и смешно получилось. Петя, слегка обиженный, сдулся.

– Петенька, не обижайся, конечно же, ты мужик.

Больше сегодня они не оставались вдвоем, также все вместе сидели на террасе, болтали, ели, пили кофе. И собрались по домам, когда по времени уже был вечер, но северное солнце по-летнему еще стояло высоко и по-прежнему грело.