Текст книги "Коралловый остров"

Глава XXIII

Кровавый Билл. – Мрачные догадки. – Странный парус, странная команда и странный груз. – Еще одна причина уважать миссионеров. – Жестокая резня и последовавшие за ней мысли.

Через три недели после беседы, описанной в предыдущей главе, я стоял на юте[57]57
  Ют – кормовая часть верхней палубы судна или кормовая надстройка на судне.


[Закрыть] шхуны, наблюдая за стаей дельфинов. Стоял мертвый штиль – один из тех спокойных, жарких, душных дней, которые так часто случаются в Тихом океане. Казалось, что природа уснула, и только тяжелое дыхание могучего моря показывало, что она еще жива. Ни облачка не было на ярко-синем небе, ни одна волна не оживляла такое же синее море. Солнце яростно светило, и его лучи отражались от воды почти с такой же силой. Так тихо было вокруг, таким прозрачным стало море, что вселенная представлялась нам огромным синим жидким шаром, а наш корабль – единственной живой точкой во всем мире.

Ни звука не было слышно вокруг, кроме плеска дельфинов, тихого поскрипывания мачты или случайного хлопка обвисших парусов. Команда, измученная зноем, пряталась под навесом, закрывавшим фордек[58]58
  Форде́к – носовая часть палубы.


[Закрыть]. Кровавый Билл, как его называли все без исключения, стоял за штурвалом, но сейчас эта должность была чистой синекурой[59]59
  Синеку́ра – хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда.


[Закрыть], и он то безучастно смотрел в компас, то подходил к борту, чтобы сплюнуть в море. Во время одного такого перехода он подошел ко мне и, облокотившись на фальшборт, стал смотреть в голубую даль.

Несмотря на его мрачность и молчаливость, это был единственный человек на корабле, с которым я бы не отказался сойтись поближе. Команда, заметив, что я не получаю удовольствия от их компании, и зная, что мне покровительствует капитан, относилась ко мне с полным безразличием. Кровавый Билл, правда, делал то же самое, но, поскольку так он держал себя со всеми, в его отношении ко мне не было ничего особенного. Раз или два я пытался втянуть его в беседу, но после нескольких односложных ответов он разворачивался и уходил. И сейчас я сказал ему:

– Билл, почему вы такой мрачный и никогда ни с кем не разговариваете?

Билл улыбнулся и ответил:

– Потому что мне нечего сказать.

– Странно, – задумчиво сказал я, – вы выглядите человеком мыслящим, а таким обычно есть что сказать.

– Да, парень, – серьезно ответил Билл, – и я мог бы, да какой в этом смысл? Здесь люди открывают рот, только чтобы браниться. Их это забавляет, а меня нет, поэтому я помалкиваю.

– Вы правы, Билл. И я бы предпочел, чтобы вы вовсе молчали, чем чтобы вы говорили так, как другие. Но я никогда не бранюсь. Возможно, вы могли бы разговаривать со мной? Я устал от одиночества. Нет никого, с кем я мог бы перекинуться словом. Я привык к хорошей беседе, и вы бы доставили мне огромное удовольствие, если бы изредка со мной поговорили.

Билл удивленно взглянул на меня, и мне показалось, что ему сделалось грустно.

– Когда это ты привык к беседам? – спросил он. – Не на Коралловом же острове?

– Как раз там! – с жаром сказал я. – Я провел там счастливейшие дни своей жизни. – И, без дальнейших расспросов, я пустился в рассказы о радостях, которые мы делили с Джеком и Питеркином, и обо всех наших приключениях на острове.

– Эх, мальчик, – сказал Билл голосом таким низким, что напугал меня, – здесь тебе не место.

– Это правда, – согласился я, – от меня мало проку на борту, и мне не очень нравится команда, но что же делать? Я надеюсь, что скоро стану свободным.

– Свободным? – удивился Билл.

– Да, – подтвердил я, – капитан обещал высадить меня на берег, когда закончится это плавание.

– Плавание? Скажи-ка, парень, – Билл понизил голос, – что сказал тебе капитан?

– Он сказал, что он вовсе не пират, а торгует сандаловым деревом, и предложил мне долю в прибыли. И обещал отпустить на любом цивилизованном острове, если я захочу.

Билл нахмурил брови и сказал тихим и злым голосом:

– Он не лгал, когда говорил, что торгует сандаловым деревом, но лгал…

– Вижу корабль! – закричал впередсмотрящий.

– Где? – вскричал Билл, вставая за штурвал, а команда, испуганная внезапным возгласом, оглядывала горизонт.

– По правому борту, сэр! – ответил впередсмотрящий.

В этот миг на палубу вышел капитан и, взобравшись по вантам[60]60
  Ва́нты – снасти стоячего судового такелажа.


[Закрыть], посмотрел на горизонт в подзорную трубу.

– Убрать марселя! – заорал он, спрыгивая вниз.

– Убрать марселя! – повторил старший помощник. Матросы разбежались по мачтам, как кошки. Жизнь закипела на сонной до этого палубе. Марселя были убраны и скатаны, люди стояли у шкотов[61]61
  Шкот – снасть для растягивания парусов и управления ими.


[Закрыть] и фалов[62]62
  Фал – снасть, предназначенная для подъема и спуска парусов.


[Закрыть], а капитан следил за ветром. И тут нас настиг шквал. Шхуна вздрогнула, будто удивленная внезапной атакой, и накренилась, как будто признавая свое поражение, а потом вдруг, когда Билл направил ее к странному кораблю, понеслась вперед, как дельфин.

За полчаса мы приблизились к кораблю достаточно, чтобы увидеть, что это также была шхуна, и, судя по неуклюжим мачтам и парусам, торговая. Наше появление ей не понравилось, и, едва поймав ветер, она поставила все паруса. Ветер немного утих, и мы снова поставили марселя, и тогда сделалось очевидно, что скоростью мы превосходим чужую шхуну вдвое. Подойдя к ней на расстояние мили, мы подняли британский флаг, но не получили ответа. И тогда капитан приказал стрелять. К моему удивлению, матросы подняли дно лодки и извлекли оттуда огромную пушку. Тяжелое ядро ударилось о воду в нескольких ярдах перед шхуной и, срикошетив, отлетело чуть ли не на милю.

Это произвело желаемый эффект. Шхуна убрала паруса и легла в дрейф[63]63
  Лечь в дрейф – настроить паруса таким образом, чтобы корабль оставался на одном месте без якоря.


[Закрыть], в то время как мы сделали то же самое примерно в сотне ярдов от нее.

– Спускайте лодку! – крикнул капитан.

В минуту лодка была спущена, и в нее садились люди, вооруженные саблями и пистолетами. Капитан велел мне тоже сесть в лодку, сказав, что я могу ему понадобиться. Я повиновался, и через десять минут мы уже стояли на чужой палубе. Зрелище, представшее нашим глазам, немало нас удивило. Вместо команды, которую мы ожидали увидеть, на палубе нас встретили пятнадцать чернокожих, смотревших на нас в ужасе. Они были не только безоружны, но и не одеты. Впрочем, несколько человек владели какими-то элементами европейского платья. На одном были холщовые брюки, слишком для него маленькие, на другом, кроме набедренной повязки, – черная бобровая шапка, но наиболее курьезно выглядел их главарь. Это был высокий человек средних лет с простым добрым лицом, облаченный в белую рубаху, фрак и соломенную шляпу, в то время как его сильные черные ноги оставались совершенно обнаженными.

– Кто командует этим кораблем? – спросил наш капитан, подходя к нему.

– Моя капитан, – ответил тот, сдергивая свою шляпу и кланяясь.

– Ты! – удивился капитан. – Откуда вы и куда направляетесь? Какой груз имеете на борту?

– Мы идти, – ответил чернокожий, – из Айтутаки. Мы идти в Раротонга[64]64
  Айтутаки и Раротонга – острова в Тихом океане.


[Закрыть]. Мы миссионер[65]65
  Миссионе́р – духовный посланник, проповедник, посылаемый в языческие страны для проповедования христианской веры.


[Закрыть]. Имя корабль «Оливковая ветвь». Мы везти два тонна кокосовый орех, семьдесят свинья, двадцать кошка и Евангелие.

Наша команда встретила этот ответ взрывом хохота, но капитан велел им прекратить и, сменив гнев на утонченную вежливость, тепло пожал руку миссионеру.

– Я очень рад, что встретил вас, – сказал он, – и от всей души желаю вам успеха в ваших трудах. Отведите меня в свою каюту, я хотел бы поговорить с вами наедине.

Миссионер немедленно повел его в каюту, и я успел услышать:

– Мы бояться вы пират. У вас мачты как пират.

Я не слыхал, о чем они говорили, но капитан вышел на палубу через четверть часа и, сердечно распрощавшись с миссионером, велел нам садиться в лодку и возвращаться на борт. Через несколько минут «Оливковая ветвь» осталась далеко позади.

Позже, спустившись вниз к обеду, я слышал, как команда толковала об этом корабле.

– Хотел бы я знать, – сказал один, – почему капитан соловьем разливался перед этим туземцем во фраке. Если бы это был обычный торговец, мы бы взяли себе сколько нужно свиней и пустили эту посудину на дно.

– Ха, Дик, ты, верно, новичок в этих морях! – заявил другой. – Евангелие заботит капитана не больше, чем тебя, то есть очень мало, но он знает, да и все знают, что в этих морях можно заходить только туда, куда уже попало Евангелие. Здесь сотни островов, высаживаться куда без трех десятков вооруженных до зубов ребят – все равно что кинуться акуле в пасть.

– Да, – сказал человек с глубоким шрамом под правым глазом, – Дику тут все в новинку. Но если мы пойдем на Фиджи за сандаловым деревом, он узнает этих туземцев. Мне плевать, что с ними делает Евангелие, но я знаю, что там, где оно есть, торговать легко. А уж если нет – то дикарям сам Вельзевул не брат.

– Ральф, – послышалось сверху, – тебя капитан зовет.

Я поспешил к каюте капитана, обдумывая по пути влияние Благой вести на дикарские натуры. Свидетельство матросов, пусть и равнодушное, было, без сомнения, верным.

Когда я возвращался, Кровавый Билл опять стоял у руля и, поскольку мы были одни, я попытался заговорить с ним. Пересказав ему беседу с миссионерами, я спросил:

– Скажите, Билл, эта шхуна правда возит сандаловое дерево?

– Да, Ральф. Но при этом она пиратская. Черный флаг, который ты видел, не был шуткой.

– Тогда почему вы говорите, что это торговое судно? – Очень просто. Когда нельзя взять силой, мы становимся торговым судном, но капитан все же предпочитает применять силу. Если бы только ты видел ужасные дела, которые творились здесь, на палубе, тебе не пришло бы в голову спрашивать, пираты ли мы. Но скоро ты сам все увидишь. Что до миссионеров, капитан любит их, поскольку они ему полезны. Жители здешних островов – настоящие демоны во плоти, и укротить их способны только миссионеры.

Дальнейший наш путь проходил среди множества небольших островков, где мы частенько попадали в штиль. В это время вахта на палубе и впередсмотрящий сохраняли особенную бдительность, поскольку мы подвергались не только опасности нападения островитян (которые здесь были особенно кровожадны, по словам капитана), но и могли в любой момент наскочить на коралловый риф, каковых здесь было множество. Но вскоре я обнаружил, что все предостережения против дикарей были излишни.

Однажды мы шли среди небольших островов, казавшихся нам необитаемыми. У нас вышла пресная вода, поэтому капитан распорядился отправить лодку на берег. Но мы ошиблись, сочтя остров необитаемым. Стоило лодке приблизиться к берегу, как нам навстречу выскочили голые чернокожие, потрясающие палицами и копьями. Наша команда была хорошо вооружена и не проявляла никаких признаков волнения. Вместо этого мы приблизились к берегу, чтобы поговорить с дикарями. Тут я обнаружил, что многие знают наречие, на котором разговаривают в здешних краях. Оказавшись на расстоянии сорока ярдов от берега, мы бросили грести, и старший помощник встал во весь рост и попытался заговорить с ними. Но вместо ответа они обрушили на нас град камней. Команда мгновенно подготовила мушкеты к стрельбе, но тут раздался голос капитана со шхуны, лежавшей всего в пяти или шести сотнях ярдов от берега.

– Не стрелять! Гребите назад.

Матросы оглядывались, удивленные, и изрыгали проклятия. Трое или четверо заколебались.

– Успокойтесь, парни, – посоветовал старший помощник с горькой усмешкой, – капитан не из тех, кто стерпит оскорбление. Если сейчас не вступит Большой Том, я отдамся на съедение акулам.

Матросы улыбались, отходя от берега, куда высыпала толпа дикарей, числом не менее пяти или шести сотен. Стоило нам отойти на пару сотен ярдов, как послышался гром выстрела, и смертоносный дождь картечи обрушился на толпу, оставив в ней широкую просеку. С жалобным криком выжившие бросились в лес. Среди груды мертвых тел, лежащих на земле, я различал отдельные фигуры, бьющиеся в агонии. Кровь застыла у меня в жилах от этого зрелища, но тут вновь раздался спокойный голос капитана:

– Возвращайтесь на берег и принесите воды!

Команда молча повиновалась, и мне показалось, что даже их черствые сердца дрогнули из-за этого ужасного поступка. Подойдя к устью ручья, из которого мы хотели набрать воды, мы обнаружили, что он полон крови. Теперь никто не мог помешать нам высадиться на берег, так что мы отнесли бочонок к пруду, расположенному чуть выше, и, наполнив его, вернулись на борт. К счастью, скоро подул ветер и унес нас от этого жуткого места, но то, что я видел, навсегда осталось у меня в памяти.

«И это, – думал я, глядя на капитана, который как ни в чем не бывало курил сигару и обозревал чудесные зеленые островки, – человек, который ценит миссионеров за то, что они способны усмирять дикарей». Интересно, были ли на свете миссионеры, способные усмирить нашего капитана!

Глава XXIV

Кровавый Билл оказывается разговорчивым и благоразумным. – Неприятные перспективы – Размышления о прошлом прерываются извержением вулкана. – Переговоры пиратов с вождем племени фиджи. – Удивительные и ужасные вещи.

Прошло много дней после описанных событий, прежде чем я немного пришел в себя. Долгое время мне казалось, что это просто кошмарный сон, и вид нашего капитана наполнял меня таким ужасом, что я старался сталкиваться с ним так редко, как только позволяли мои обязанности по поддержанию порядка в каюте. К счастью, он обращал на меня так мало внимания, что едва ли заметил мое изменившееся отношение.

Я решил, что на первом же острове убегу и сдамся на милость дикарей, поскольку это лучше, чем провести лишний час на пиратской шхуне. Обдумав все как следует, я решил поделиться с Кровавым Биллом. После нескольких бесед с ним я убедился, что он бы тоже сбежал при первой возможности. Когда я рассказал ему о своем замысле, он покачал головой.

– Нет, Ральф. Даже не думай. В каком-то другом месте ты мог бы найти безопасный приют, но на этих островах ты попадешь из огня да в полымя.

– Почему же, Билл? Разве туземцы не примут меня?

– Принять-то примут. А потом съедят.

– Меня? – удивился я. – Я считал, что островитяне едят только своих врагов.

– Пф! – воскликнул Билл. – Думаю, это тебе мягкосердечные дружки в Англии наговорили. Я знаю таких неженок, которые не терпят, чтобы их чувства ранили. Если скажешь им что-то, что придется не по сердцу, хоть бы и чистую правду, они тут же затыкают уши и стонут: «Ах, какой ужас. Ах, я не могу в это поверить». И они правда не могут поверить, потому что не хотят. Небось в Англии есть тысячи таких, которые говорят, что туземцы едят только своих врагов и только в гневе. А я доподлинно знаю, и многие английские и американские капитаны тоже, что жители островов Фиджи едят не только врагов, но и друг друга, просто для удовольствия. Они предпочитают человеческую плоть любой другой еде. Правда, белых они любят меньше, чем черных, говорят, что от нашего мяса у них брюхо болит!

– Но, Билл, – возразил я, – вы же сами только что сказали, что они съедят меня, если поймают.

– Сказал, и я в самом деле так думаю. Я слыхал, как они говорят, что черные вкуснее белых, но с голодухи они привередничать не станут. В любом случае я уверен, что они тебя убьют. Видишь ли, Ральф, я довольно долго жил здесь и часто бывал на островах как торговец. И, скажу я тебе, среди торговцев попадаются мерзавцы не хуже, чем среди пиратов. Один из капитанов, под началом которого я плавал, был ничем не лучше нашего. Однажды он торговался с дружественным вождем на борту своего корабля. Вождь приплыл туда, неся товары на голове – эти дикари все плавают, как выдры. Вождь был тверд и не хотел уступать цену. Они достигли соглашения, и вождь выпрыгнул за борт, чтобы плыть назад. Но не проплыл он и сорока ярдов, как капитан зарядил мушкет и застрелил его. Потом поднял якорь и, проплывая вдоль берега, застрелил еще шестерых туземцев, приговаривая, что это испортит торговлю следующим. Но я говорил, что я их знаю. Один из законов этой страны гласит, что любой выброшенный на берег, будь он жив или мертв, должен быть поджарен и съеден. Однажды мы пережидали бурю в гавани на одном из этих островков, и у нас на глазах затонуло маленькое торговое судно. Команда погибла, кроме трех человек, которые выбрались на берег. Их тут же схватили дикари и потащили в лес. Мы догадались об их судьбе, но ничем не могли им помочь, поскольку наша команда была мала и, отправься мы на берег, нас бы убили тоже. Больше мы никогда не видели этих людей, но ночью дикари устроили праздник и плясали вокруг костров, а тот, кто пришел к нам с товаром на следующий день, рассказал, что «длинных свиней», как они называют людей, зажарили и съели, а их кости пустили на иглы. Еще он рассказал, что они были дурны на вкус, и многие дикари после этого захворали.

Этот рассказ поразил меня и заставил совсем пасть духом. Я спросил у Билла совета. Оглядевшись, он понизил голос и сказал:

– Есть два или три способа бежать, но простых среди них нет. Если мы подойдем к Таити, можно бежать там, поскольку тамошние жители христиане. Как бы дикари ни воспринимали христианство, они всегда бросают свои кровавые дела, и им можно доверять. Я сам дурной христианин, – продолжил он задумчиво, – и никогда не думаю о Боге, но даже слепой заметит, как религия влияет на дикарей. Однако капитан всегда зорко приглядывает за нами на этих островах, поскольку подозревает, что несколько ребят устали от его общества. Можно также спустить лодку тихой ночью во время нашей вахты и уйти подальше, пока они не заметили. Но в этом случае мы рискуем попасть в лапы дикарей, и мне этот план не слишком нравится. Но мы с тобой обмозгуем его и что-нибудь придумаем. А вот, кстати, и наша вахта закончилась.

Билл пожелал мне доброй ночи и ушел вниз, а за штурвал заступил другой матрос, с которым я был не расположен беседовать. Поэтому я стал смотреть на фосфоресцирующие волны, разбегавшиеся из-под руля и горевшие ярким голубым светом. Мысли мои были печальны. Я с трудом удерживался от слез, сравнивая свое нынешнее незавидное положение со счастливыми мирными днями, которые я проводил на Коралловом острове с друзьями. Вспомнив Джека и Питеркина, я подумал, с каким горем и ужасом они осмотрели каждый уголок Кораллового острова в поисках моего мертвого тела. Я понимал, что, выбравшись из пещеры и не увидев ни шхуны, ни лодки, они бы не поверили, что меня взяли в плен. Я думал также, как сумел Джек вытащить Питеркина из пещеры без моей помощи, и дрожал при мысли о том, что тот мог потерять присутствие духа и забиться в узком туннеле. Размышления мои были неожиданно прерваны красным пламенем, полыхнувшим на юге и окрасившим море в багрянец. Одновременно послышался низкий звук, как будто отдаленный раскат грома, и небо над нами почернело, и задул горячий ветер.

Команда поспешно собралась на палубу, и все они были уверены, что надвигается ужасный ураган, но появившийся капитан разъяснил странное явление.

– Это всего лишь вулкан, – сказал он. – Я знал, что тут есть один, но был уверен, что он давно спит. Ступайте наверх, уберите брамселя[66]66
  Бра́мсель – прямой парус, обычно самый верхний.


[Закрыть]. Скоро налетит ветер.

Пока он говорил, с неба пошел дождь, да вот только состоял он не из воды, а из пепла. Много миль отделяло нас от вулкана, поэтому пепел, вероятно, принес ветер. Как и предсказывал капитан, вскоре подул бриз, который унес нас от вулкана, но большую часть ночи мы видели его мрачный свет и слышали отдаленные раскаты. Пепел падал, не переставая, еще несколько часов, и нам пришлось пройти под этим дождем не менее сорока миль. В конце концов наша палуба и весь такелаж оказались покрыты толстым слоем пепла. Меня очень заинтересовало это явление, и я вспомнил, как Джек часто говорил нам, что многие из островов в Тихом океане представляют собой вулканы, действующие или потухшие, и что многие ученые мужи полагают, что эти острова – вершины гор огромного континента, утонувшего из-за извержения вулкана.

Три дня спустя мы оказались в нескольких милях от острова изрядных размеров, имевшего очень нарядный вид. Он состоял из двух гор, каждая высотой около четырех тысяч футов. Их разделяла широкая долина, густо поросшая деревьями, а вокруг гор простирались обширные луга. По долине протекала река. Вершины гор сильно отличались от виденных мной на Коралловом острове. Они заострялись кверху и были лишены всякой растительности. Билл был рядом со мной, когда мы заметили остров.

– Ага! – воскликнул он. – Я знаю этот остров. Его называют Эмо.

– Вам уже приходилось бывать здесь? – полюбопытствовал я.

– Да, и часто, вместе с этой шхуной. Эмо знаменит сандаловым деревом. Мы много раз брали здесь груз и платили за него, поскольку населяющие остров дикари столь многочисленны, что мы не рисковали брать что-то силой. Но капитан не раз пытался их обмануть, так что они питают к нам не самые добрые чувства. Кроме того, в прошлый раз команда скверно вела себя, так что я удивляюсь смелости капитана, готового снова сюда пристать. Впрочем, он ничего не боится.

Вскоре мы вошли внутрь кораллового рифа и бросили якорь на глубине шести морских саженей[67]67
  Морская са́жень – единица длины, равная 6 футам (1,83 м).


[Закрыть], прямо напротив устья небольшой реки, где росло множество мангровых[68]68
  Ма́нгровые деревья (заросли, рощи) – древесно-кустарниковые растительные сообщества, развивающиеся на периодически затопляемых участках морских побережий и устьев рек, защищенных от прибоя и штормов коралловыми рифами или прибрежными островами.


[Закрыть] деревьев и других, высоких и тенистых, названия которых я не знал. Главная деревня дикарей находилась примерно в полумиле от нас. Капитан велел спустить лодку и приказал мне к нему присоединиться. Пятнадцать матросов были вооружены до зубов, а старший помощник получил указание приготовить Длинного Тома к стрельбе на случай непредвиденных обстоятельств.

– Вали, ребята! – крикнул капитан.

Весла ударили по воде, лодка отошла от шхуны и через несколько минут приблизилась к берегу. Здесь, вопреки нашим опасениям, мы были очень любезно встречены Роматой, вождем острова, который отвел нас в свой дом и усадил на циновки. Проходя по деревне, я обратил внимание, что туземцы, которых насчитывалось до двух или трех тысяч, были совершенно безоружны.

После короткой вежливой беседы нам подали жареных свиней и разнообразные коренья, которым мы отдали должное, прежде чем перейти к делу. Капитан изложил причины своего посещения острова и выразил сожаление по поводу недоразумения, происшедшего во время последнего визита. Он надеется, что обе стороны настроены дружелюбно и готовы возобновить торговые отношения ко всеобщему удовлетворению.

Ромата ответил, что любые разногласия забыты, и сказал, что счастлив вновь видеть своих друзей и поможет им рубить и грузить деревья. Соглашение было достигнуто быстро, и мы отправились в обратный путь. Всю эту беседу впоследствии пересказал мне Билл, в совершенстве владевший наречием туземцев.

Ромата проводил нас на шхуну и рассказал, что у него гостит великий вождь с другого острова и что на следующий день назначен большой праздник в честь него. Он попросил разрешения представить гостя нам и, получив таковое, отправил каноэ на берег. Одновременно он велел привезти двух своих любимцев, петуха и попугая. Когда каноэ отбыло, я сумел наконец рассмотреть туземного вождя. Это был мужчина огромного роста, прекрасно сложенный, с мощной, но красивой фигурой. Обнаженными оставались только широкая грудь и мускулистые руки: хотя подданные вождя обходились полосой ткани, обмотанной вокруг бедер и называемой маро, сам он по торжественным случаям облачался в многослойное одеяние из местной ткани, изготовленной из коры шелковицы. Лицо его украшали черные усы и борода, а волосы были завиты до такой степени, что напоминали какой-то головной убор, украшенный деревянной булавкой. Впоследствии я узнал, что эта булавка употребляется для чесания головы, поскольку пальцами можно было нарушить сложную прическу. Ромата терпел из-за своих волос и куда худшие неудобства. Потом мы узнали, что он спит на деревянной подушке, в которой проделано углубление для шеи.

В течение десяти минут каноэ вернулось с другим вождем, отличавшимся необыкновенной внешностью. Одна половина его лица была выкрашена красным, а вторая – желтым с черными узорами. Во всем остальном он походил на Ромату, хотя обладал не столь величественной фигурой. Так как этот вождь никогда прежде не видел корабля – за исключением, может быть, мелких торговых суденышек, изредка приплывавших на эти отдаленные острова – он был поражен красотой и опрятностью нашей шхуны. Особенно его поразил продемонстрированный ему мушкет. Он спросил, откуда белые люди берут топоры настолько острые, чтобы рубить дерево, из которого сделан ствол. Пока он осматривал шхуну, другой вождь спокойно беседовал с капитаном, поглаживая роскошного петуха и небольшого попугая с синей головой, о которых я уже упоминал. Другие дикари, проходя мимо Роматы, склонялись в низком поклоне. Прежде чем гости покинули нас, капитан распорядился дать в их честь залп из пушки. Я полагаю, что он сделал это, чтобы продемонстрировать нашу мощь, на тот случай, если туземцы затаили против нас зло. Ромата никогда раньше не видел этой пушки, поскольку при предыдущих визитах ее не открывали, и рассматривал ее с большим любопытством. Желая увидеть ее силу, он упросил капитана выстрелить еще раз и указал на скалу, лежавшую на расстоянии около двух миль. Через мгновение верхушка скалы обрушилась в море.

Ромата пришел в такой восторг, что показал на человека, идущего по берегу, и попросил выстрелить в него, полагая, что его разрешения будет достаточно для капитана, чтобы совершить такой поступок. Он немало удивился и встревожился, когда капитан отказался стрелять в туземца и приказал закрыть пушку.

Среди всех вещей, забавлявших туземцев, сильнее всего гостя Роматы поразила помпа. Он без устали качал воду и никак не хотел расстаться с помпой и вернуться на берег. Вместо этого он послал каноэ за своим любимым сиденьем и провел остаток дня, беспрерывно откачивая воду из трюма.

На следующий день команда отправилась за сандаловым деревом. Капитан с двумя людьми остался на борту, чтобы в любой момент привести в действие пушку, нацеленную прямо на дом вождя. Команда была вооружена, как обычно, и капитан приказал мне пойти с ними и помогать в работе. Я был рад выполнить это приказание, поскольку оно избавляло меня от общества капитана, которое я с трудом выносил, и давало возможность разглядеть дикарей.

Пока мы шли по густым ароматным зарослям, я различил бананы, кокосовые пальмы, хлебное дерево, сливу и баньяновые деревья, с которым я познакомился на Коралловом острове. Кроме того, я заметил, что они выращивают таро, ямс и сладкий картофель. Внезапно мы вышли к группе туземных жилищ. Они были выстроены из бамбука и крыты большими толстыми листьями пандана. Большая часть их состояла всего-навсего из трех стен и покатой крыши. Мужчины, женщины и дети с любопытством смотрели на нас, когда мы проходили мимо в сопровождении людей, которых вождь отрядил для нашей защиты. Примерно через полмили мы встретили сандаловые деревья. Матросы принялись их валить, а я взобрался на близлежащий холм, чтобы оглядеть эту землю.

Около полудня прибыл вождь с несколькими людьми, один из которых нес жареную свинью на деревянном блюде, а другие – ямс и картофель. Мы расположились под тенистым деревом и приступили к обеду. Вождь присоединился к нам, однако, он не трогал пищу сам, предоставив одной из жен класть куски прямо ему в рот! Я сидел рядом с Биллом и спросил его об этом обычае.

– Наверное, он считает, что есть самому ниже его достоинства. Но думаю, что это соблюдается только в торжественных случаях. Понимаешь, Ральф, у них есть странный обычай, называемый «табу», и он очень широко распространен. Если человек выбирает какое-то дерево для своего бога, есть плоды с этого дерева нельзя. И того, кто попробует это сделать, убьют и съедят. А видишь ты копну волос на голове у вождя? У него, наверное, есть целый штат цирюльников. Но при этом существует закон, по которому если кто коснется головы живого вождя или тела мертвого, его руки становятся табу. Поэтому цирюльники не могут пользоваться руками в жизни, и их кормят, как младенцев.

– Это очень странно, Билл. Но посмотрите сюда, – я указал на человека, кожа которого была намного светлее, чем у остальных. – Я видал тут нескольких человек с гораздо более светлой кожей. Они принадлежат к другой расе?

– Ты совершенно прав. Это дикари с островов Тонга, которые лежат далеко к востоку отсюда. Они приезжают сюда, чтобы строить большие военные каноэ, а поскольку это занимает не менее двух, а то и четырех лет, среди здешних черных всегда встречаются парни посветлее.

– Кстати, Билл, мне вдруг пришло в голову, что в этой части света я еще не видал ни одного пресмыкающегося.

– А их здесь и нет. Если не считать самих черных, конечно. Здесь живут разве что ящерицы и прочие безобидные создания, и то я никогда ни одного не видел своими глазами. Но если их и нет на суше, то более чем достаточно в воде. Пойдем, я покажу тебе чудовище, – с этими словами Билл поднялся и, оставив команду, повел меня в лес. В скором времени мы подошли к небольшому пруду со стоячей водой. За нами увязался мальчишка-туземец. Подозвав его, Билл сказал пару слов, которые я не разобрал. Мальчишка подошел к краю пруда и свистнул особым образом. Вода словно бы вскипела, и огромный угорь высунул голову на поверхность, позволив мальчишке себя погладить. Он был не менее двенадцати футов в длину, а толщиной с человеческую ногу.

– Ну вот, – с отвращением сказал Билл, – как тебе нравится такой бог, Ральф? А это один из их божков, которого кормят живыми младенцами. Он сожрал уже несколько дюжин, и сколько еще сожрет, пока не сдохнет – черт его знает.

– Младенцами? – недоверчиво переспросил я.

– Да. Всякие неженки в Англии и на это бы сказали: «Ах, это ужасно! Невозможно!» – и отправились бы домой успокоенные. Но это чистая правда, Ральф. Я видел это собственными глазами, и если ты задержишься в этом проклятом месте, то тоже сможешь увидеть. Они не кормят его младенцами регулярно, но время от времени дают одного в качестве угощения. Ну ты и дрянь! – крикнул Билл, отвешивая чудовищу пинок, от которого оно сразу скрылось в свое отвратительное логово. К счастью для Билла и для всех нас, туземец как раз повернулся к нам спиной. Если бы бедные дикари увидели, как мы обращаемся с их богом, нам пришлось бы силой прорываться к кораблю. По дороге назад я спросил у Билла:

– Как же матери это позволяют?

– Позволяют? Да они сами это делают! Для этих дикарей не может быть ничего слишком жестокого. На этих островах есть общество под названием Ареой, и его члены способны на любые пороки, какие только может представить человек. Они не перед чем не остановятся. Один из их обычаев – убивать детей при рождении. Матери на это соглашаются, а отцы делают это своими руками. В лучшем случае они протыкают их насквозь острыми бамбуковыми палками, душат или закапывают живьем.

Услышав все это, я почувствовал себя дурно.

– Любопытно, – продолжил Билл после паузы, во время которой мы в тишине шли туда, где оставили команду, – любопытно, что, стоит тут появиться миссионерам, как все это немедленно заканчивается, и дикари начинают петь псалмы, что твои методисты.