Текст книги "Квантун"

Горскому вспомнились сапфировые глаза Агаты. Агата!.. Вот кого бы он хотел видеть своею спутницею! Вот кто скрасил бы его дорогу! Вспомнив о ней, у него сжалось сердце…

Их расставание произошло так же внезапно, как и встреча. Новость Воскресенского о Дальнем и о вакантной должности судебного следователя свалилась на Антона Федоровича как снег на голову. Никак не ожидал он такого подарка судьбы. Первое время коллежский секретарь витал в эмпиреях, совершенно оторвавшись от бренного мира. Счастье и радость переполняли его душу. Он больше не мог ни о чём думать.

Но вот разум протрезвел, и открылась ужасная истина: с Агатой придется расстаться. Как бы сильно он к ней ни привязался, как бы сильно он ее ни любил, он знал одно: Дальний – это его шанс встать на выбранный путь, начать тернистую карьеру судебного следователя. Горский понимал, что только добившись признания и определенного финансового успеха, он сможет рассчитывать на ее руку…

Но будет ли она его ждать? Станет ли эта синеокая красавица годами хранить его любовь?

Ответ напрашивался очевидный, хотя Горский его наивно отвергал. Однажды, покидая Минск и отправляясь в Киев, он точно так же надеялся на лучшее…

Вопреки самым скептическим ожиданиям Антон Федорович и предположить не мог, что дорога в Квантун окажется такой тяжелой и изнурительной. Вот уже восьмой день он пересекал необъятные просторы нашей великой Империи, а добрался лишь до ее середины! Вагон первого класса стал прочно ассоциироваться с домом, как будто иного, киевского дома, у него никогда и не было. Будто его вотчина только здесь, в тесном купе, и здесь же ему суждено провести остаток жизни.

На следующий девятый день пути Горским овладел такой навязчивый сплин, что не помогала и книжка. Чиновник Министерства юстиции раздумывал над тем, чтобы помиловать Унгебауэра и завести с ним разговор о Дальнем. Тем паче, лейтенант давеча вернулся трезвый и спокойный. Так и поступил.

– Демьян Константинович… – начал коллежский секретарь, отложив книгу. Морской офицер напрягся, сдвинул брови – не ожидал. – Скажи мне, отчего в дороге так скучно? Отчего порой находит такая безудержная тоска?

– Я бы назвал это эффектом замкнутого пространства, – поразмыслив, ответил Унгебауэр.

– Но о каком замкнутом пространстве может идти речь, если мы время от времени сходим на станциях и даже гуляем по городу, как это было в Челябинске?

– И тем не менее каждый день, вне зависимости от остановок, мы возвращаемся в наш вагон, в наше купе. Наше пространство всегда ограничено…

– А как же станции и города? Чем оно ограничивается там?

– Оно ограничивается временем, – философски заметил Демьян Константинович, подкручивая усы.

Горский задумался. Он ждал, что лейтенант попросит прощения, однако Унгебауэр сидел как ни в чём не бывало. Внутренний стержень у этого человека, безусловно, присутствовал.

Бог с ним. Антон Федорович обойдется без его извинений.

– Как прошел вчерашний винт? – поинтересовался коллежский секретарь.

– С чего ты взял, что я играл в винт, а не в преферанс? А быть может, я был в ресторане.

– Едва бы ты вернулся трезвый из ресторана, – саркастически заметил Горский. – К тому же обшлаг твоего рукава испачкан мелом. И ты сам говорил, что предпочитаешь винт преферансу.

– Хе-хе!.. – искренно усмехнулся Демьян Константинович, осматривая форму. – Ну ты и чертяга, Антон Федорович!

– Просто в следующий раз не води рукавами по ломберному столу, – улыбнулся в ответ киевлянин. – Так что же: выиграл или снова проигрался?

– Выиграл. Но очень мало. Я вообще думаю завязать с картами… здесь, в салоне.

– Почему же?

– Очень уж местные господа лихо играют… Тот же Ильин, например.

– Ты что-то подозреваешь? – воодушевился Антон Федорович.

– Да в целом нет…

– Но я же вижу!

– Они порядочные господа…

– …однако ты полагаешь, что они шулеры? – попытался угадать Горский.

– В общем-то, да, – сознался лейтенант.

– На чём основаны твои выводы? – тоном бывалого следователя осведомился коллежский секретарь.

«Пора привыкать», – сказал он себе.

– Несколько раз у господина Ильина в последний момент оказывались такие карты, вероятность нахождения которых у него являлась весьма низкой. Будто бы он заранее знал мою руку. Конечно, ему могло дико везти, но что-то мне не верится в подобную благосклонность фортуны.

– Гм. Ты подозреваешь исключительно Ильина?

– Не знаю… Калинин и Иваницкий не похожи на шулеров, но они вполне могут быть в сговоре.

– С кем ты играешь в паре?

– Сразу видно, Антон Федорович, что ты не играл в винт, – печально вздохнул Унгебауэр. – В винте партнеров не выбирают. Всё решает жребий.

– Из этого может следовать лишь одно: в сговоре вся троица.

– Возможно.

– Пожалуй, я могу тебе помочь.

– Каким образом? Ты ведь не знаешь правил.

– А ты мне с ними поможешь.

– Запомнить их не так-то просто.

Несколько часов Демьян Константинович обучал Горского премудростям винта. К концу второго часа у Антона Федоровича разболелась голова. Запомнить, что̀ значит левѐ, фоска, онёр, ро̀ббер, бланка, коронка – труда не составило. Куда сложнее оказалось запомнить запись очков и последовательность торгов.

– Признаться, я совсем запутался… – повесил голову коллежский секретарь.

– Полноте! Начнешь играть – тотчас втянешься! – задорно парировал Унгебауэр.

– Учти, я играть не собираюсь.

– Для чего тогда я тут распинался?? – возмутился лейтенант.

– Знать общие сведения не помешает. Но мне думается, что названные тобою господа выигрывают исключительно за счет ловкости рук.

– Что же ты предлагаешь?

– А вот что…

К шести после полудня прибыли в Нижнеудинск. Почти пять часов опоздания… Короткая остановка, и снова в путь. Назавтра путешественников ждал Иркутск.

В восьмом часу вечера Унгебауэр оправил форму и пошел в салон. Горский должен был присоединиться к товарищу спустя десять минут.

Эти десять минут Антон Федорович приводил себя в порядок. Сперва он хорошенько высморкался (остатки былой простуды), затем сменил несвежую сорочку и, наконец, причесался. Причесываясь, обратил внимание, что волосы успели порядком отрасти. Нелюбивший помад он, однако, пожалел, что не обзавелся фиксатуаром. Ну да мелочи.

В салон-вагоне, кроме картежников, никого не было. В окружении господ в строгих черных тройках Унгебауэр отнюдь не выделялся, ибо и сам щеголял вороной тужуркой. Шел разгар торгов.

– Две пики, – коротко бросил господин с плешью, что сидел у окна напротив Демьяна Константиновича. Стало быть, его напарник.

– Две трефы, – возвысил игру моложавый блондин с веснушками.

Унгебауэр спасовал, а когда очередь дошла до четвертого винтующего, тот вдруг просиял в лице и громко поздоровался:

– Господин Горский! – воскликнул золотодобытчик, с которым Антон Федорович имел честь познакомиться в ресторане. Как-де его звали? – Рад вас видеть! Желаете присоединиться?

– Добрый вечер, Игнатий Ферапонтович!

– Нет-нет! Никаких имен! Когда мы играем в винт, предпочитаем обходиться фамилиями. Зовите меня господин Ильин.

«Вот как! Игнатий Ферапонтович – это и есть тот самый ловкач Ильин!»

– Как вам будет угодно, – невозмутимо согласился коллежский секретарь.

– Позвольте вам представить моих товарищей, – господа за столом отложили карты и поднялись. Ильин стал их представлять: – Мой напарник по этому робберу и сегодняшнему дню, господин Иваницкий, – им оказался веснушчатый блондин. – Это господин Калинин, – «Плешь». – Ну а с лейтенантом Унгебауэром вы, как я понял, знакомы.

– Совершенно верно, – ответил за Горского Демьян Константинович.

– Так вы играете? – не унимался золотодобытчик.

– Играть в винт впятером весьма обременительно… Вы продолжайте, господа, а я погляжу, наберусь опыта.

– Лучший опыт в практике! – разомкнул уста блондин.

– Господин Иваницкий прав. Присоединяйтесь! – продолжал настаивать Ильин. Присутствие в салоне наблюдателя его очевидно не устраивало. – Так что? Впрочем, как знаете. Нам хватит и господина Унгебауэра. Какое счастье, что он нам повстречался – а то, знаете ли, надоело играть с болваном.

– Простите, с кем?.. – опешил Горский.

Картежники дружно засмеялись.

– Так называется винт втроем, – пояснил Демьян Константинович. – Когда нет четвертого игрока, одному приходится играть с «болваном», то бишь с незримым напарником, карты которого кладутся рубашкой вниз. Господин Ильин хотел сказать, что игра с эдаким товарищем весьма скучна.

Антон Федорович уселся на диван поблизости. С этой точки ему хорошо просматривались карты Унгебауэра и совершенно не просматривались карты «черной троицы», как назвал их для себя коллежский секретарь. Таким образом, имея сообщника, постоянно слонявшегося в салоне, господа винтёры имели возможность знать карты соперника.

Игра продолжилась. Заказ выиграли Ильин с Иваницким дойдя до четырех треф. Сидя с довольно длинной пиковой коронкой, Унгебауэр ничего не мог поделать с онёрами соперников. Необходимые леве они набрали, чем значительно приблизили несколько десятков рублей, что стояли на кону. На зеленом сукне появились новые записи.

– Господин Горский, заклинаю вас: смените вашего товарища! Этак я с ним по миру пойду! – театрально и несколько фривольно заныл Калинин. Стало быть, вошел с Унгебауэром в хорошие сношения, раз позволяет себе такие колкости.

– Не сочиняйте, дорогой друг – эту игру мы проиграли из-за вас! – в той же манере ответил Демьян Константинович.

– Это почему же? – выпучил на него глаза «Плешь».

– А потому! Имея на пару почти все пики, вы, тем не менее, отдали им игру!

– Помилуйте! С моими-то фосками возвышать до пяти?

– А!.. Черт с вами, Калинин. Соберитесь!

– Господин Горский! Ваш попутчик настоящий изверг! – скривился плешивый, пристально глядя на Антона Федоровича.

«Минуточку! Откуда он знает, что Унгебауэр мой попутчик? Знакомый – еще не означает попутчик. Рассказать мог только Игнатий Ферапонтович. Стало быть, связи у них тесные. Причем эти связи распространяются далеко за пределы ломберного стола и этого салона».

– Он не изверг, – защитил товарища Горский. – Просто лейтенант Унгебауэр весьма азартная персона.

Следующая партия сложилась для Демьяна Константиновича еще печальнее. Заявленные три бубны им собрать не удалось, зато противники разжились аж шестью взятками, что̀ предопределило роббер.

Унгебауэр с Калининым падали в пропасть. Чем дальше шел винт, тем рискованнее они производили заказы, желая, разумеется, поскорее отыграться. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не одно обстоятельство, помогшее Антону Федоровичу уличить шулерство.

– Который час, господа? – поинтересовался Демьян Константинович, точно пребывавший в прострации.

– Половина девятого доходит, – уверенно ответил Ильин, лишь мельком взглянув чуть выше Иваницкого. Горский запомнил это направление, провел умозрительную проекцию и обнаружил совсем уж небольшие настенные часы, круглый циферблат которых находился не менее как в трех саженях от того места, где сидел блондин! Коллежский секретарь тотчас отдал должное остроте зрения Игнатия Ферапонтовича.

Присмотревшись к Ильину, Антон Федорович несколько раз заметил, как золотодобытчик молниеносно и коротко стрелял глазами в Демьяна Константиновича. Вскоре открылось, что поглядывал Ильин не на лейтенанта, а куда-то в сторону. Горский и здесь прочертил траекторию и… не поверил собственным глазам. На стене аккурат за спиной Унгебауэра висело зеркало!

«Вот так номер! Неужели Демьян Константинович не видел? – под впечатлением размышлял коллежский секретарь. – С эдакой орлиною зоркостью Игнатию Ферапонтовичу не составляло труда рекогносцировать карточную руку морского офицера».

Намечалась очень важная партия. Хмурый лейтенант хотел досрочно капитулировать, однако, почувствовав уверенную руку Горского у себя на плече, взбодрился, с азартом принялся сдавать карты.

– Я верю в вас, мой друг! – произнес Антон Федорович, стоя позади Унгебауэра и заслоняя тем самым его королей и тузов от зорких глаз Ильина. Важно было закрыть собою лейтенанта до поднятия карт.

Игнатий Ферапонтович напрягся. За коллегу вступился Иваницкий:

– Этак вы ему только мешать будете.

– Право слово, господин Горский, присядьте! – выдал себя Калинин.

«Все, все, черти, в сговоре! А ну-ка, сыграйте по правилам, мерзавцы!»

Говорят, дуракам и пьяницам везет. Не хотелось бы списывать удачнейший расклад Унгебауэра из длинной бубновой коронки исключительно на его чрезмерное пристрастие к спиртному. Думается нам, что сие явилось Божьим Провидением.

Назначив сперва «пять бубен», он вскоре взвинтил игру до малого шлема, чем ввел Иваницкого с Ильиным в замешательство. Посмирневший Калинин также занервничал, хотя уж он-то нервничать как раз не должен был. Вместо того, чтобы помочь при торге, плешивый напарник Унгебауэра всем своим видом давал понять, что в собственных картах не уверен. Играть малый шлем на червах противники не решились, не говоря уже о шлеме большом.

Взять шесть леве Унгебауэру и Калинину латентно мешал сам Калинин, который, избавившись в начале игры от крупной бланки, поставил под угрозу провала не только самый малый шлем, но и свою репутацию честного человека. Роббер завершился едва начавшись. Опьяневший от выигрыша, Демьян Константинович вскочил из-за стола с воплем:

– Так-то, господа! Уф, отыгрался! С меня довольно! – одернув тужурку, он потащил за собою Антона Федоровича. – А с вами, Калинин, только в дурака играть, ей-Богу! – бросил на прощание лейтенант.

– Всего наилучшего, господа, – поклонился Горский и вышел вслед за товарищем.

Уже в купе своего вагона Унгебауэр искренно благодарил Антона Федоровича за поддержку. Лейтенант сделал из коллежского секретаря золотого тельца, приносящего материальный успех.

– Это правда лишь отчасти, – скромно согласился чиновник Министерства юстиции. – Своим выигрышем, а вернее отыгрышем, ты обязан моей спине.

– Твоей спине?.. – нахмурился офицер.

– Именно.

– Но каким образом?

– Моя не слишком широкая спина, тем не менее, сумела закрыть твое отражение в зеркале.

– В зеркале?..

– Поражаюсь, как ты не заметил зеркало, что висело аккурат за тобой!

– Я действительно его не заметил… Но оно, вероятно, находилось весьма далеко от меня… Как же они могли видеть мои карты? Полагаю, это невозможно!

– У Ильина превосходное зрение. Возможно, даже дальнозоркость.

– Стало быть, эти подлецы каждую партию знали мои карты!

– Именно поэтому ты и проигрывал.

– Но ведь я запросто мог оказаться не на том месте, спиною к зеркалу, а, положим, у окна, как то было в первый раз. Или сбоку, как намедни. В винте расположение соперников и команды напарников определяются исключительно жребием. Поэтому что-то в твоих доводах не сходится…

– Все сходится! – парировал Горский. В мозгу его выстроилась стройная цепочка фактов. – Первую свою игру с этими господами ты проиграл, так?

– Ну, я…

– Так или не так?

– Так, так.

– Ты сидел у окна? На том месте, которое сегодня занимал Калинин?

– Верно.

– Стало быть, твои карты просматривались в отражении окна.

– Гм…

– А когда ты сидел сбоку, ты выиграл. Так?

– Так…

– Они просто дали тебе отыграться, чтобы в следующий раз вытащить на большую ставку. Недаром ты сегодня оказался напротив зеркала!

– Может быть… Но жребий!..

– Как он проводится?

– На стол кладется колода, и каждый тянет по карте. У кого самая младшая – тот выбирает место и становится сдатчиком. Двое, вытащивших младшие карты, играют в паре.

– То есть перед тем, как колода кладется на стол, ее кто-то тасует?

– Верно.

– Ты хотя бы раз это делал?

– Нет… Но ведь колода всегда на виду!

– Практически каждый шулер владеет техникой вольта.

– Чем?

– Вольтом. Это искусная ловкость одной руки, при которой нужная карта оказывает в нужном месте. В твоем случае – наверху.

– А…

– Поверь, каждый раз тебя сажали туда, куда было условлено.

– Ну и сволочи! – подскочил Унгебауэр. – Они мне за это ответят!

– Не горячись! Успокойся! Прошу тебя, Демьян Константинович, сядь!

– Я – офицер морского флота! – гордо выпятил грудь лейтенант. – Никому не позволено издеваться над…

– Прекрати! Сколько ты им проиграл?

– Это не имеет значения!

– Сколько? – повысил голос Антон Федорович.

– Ну… с учетом сегодняшнего выигрыша… рублей 20 осталось вернуть.

– Всего-то? Это не те деньги, ради которых стоит устраивать скандал. Самое главное, ты не проигрался в пух и прах, а сумел выйти сухим из воды. Это дороже.

Жуира Унгебауэра Горский все-таки убедил. Вскоре желание отомстить за надувательство покинуло лейтенанта всецело.

6. Байкал

Десятый день пути таил в себе долгожданный переход через Байкал – самое глубокое озеро в мире и самое обширное из пресноводных в Старом Свете. Глубина его доходит почти до пяти тысяч футов! Площадь – тридцать тысяч квадратных верст. Увидеть это своими глазами – большая удача, ибо мало кто в нашей Империи может похвастаться как пребыванием на самом Байкале, так и в Сибири в целом.

Поезд изо всех сил пытался наверстать пятичасовое опоздание, однако справиться со временем так и не сумел. В Иркутск путешественники прибыли затемно, хотя было лишь 4 часа после полудня по времени петербургскому. Разница ощущалась.

По дебаркадеру бродило множество солдат. Группка мастеровых сосредоточилась у деревянного парапета. Крестьянка в пуховой шали с корзиною под локтем продавала пирожки. Двое путейцев что-то увлеченно обсуждали с озябшим городовым в черной шинели. Народу для позднего вечера более чем достаточно.

Простояв час, состав продолжил свой путь вдоль правого берега Ангары. До озера оставались считанные версты. Около полуночи по местному времени поезд остановился на станции Байкал.

Как жаль, что была полночь! Но и даже в темноте суровой сибирской ночи антрацитовым блеском переливался Байкал, чернел своими неспокойными водами.

На станции, которая представляла собою скорее порт, а не станцию, суетились сотни носильщиков и путейцев, мастеровых и солдат, дам и господ, крестьян и крестьянок. Железнодорожное полотно оканчивалось пристанью у самой воды, где выделялись симметричные трубы высокой громадины. Это новенький паровой ледокол «Байкал» ожидал пассажиров для дальнейшей транспортировки на восточный берег. Никогда еще в своей жизни коллежский секретарь Горский не видел таких больших кораблей.

Ветер усиливался.

– Боюсь, начинается буря! – покачал головою Унгебауэр, придерживая фуражку локтем (обе руки его занимали саквояжи). – Гляди, какие волны поднялись!

Взобравшись на деревянную пристань, сколоченную из гигантских бревен, путешественники попали под сильнейший ветер, налетевший внезапно. Горского едва не сорвало в воду, и если бы не случившийся с багажной тележкой артельщик, молодой чиновник рисковал и вовсе не добраться до Квантуна. Сверху открывалась величественная панорама озера, раскинувшегося вокруг гор и отвесных скал. Помимо обыденных заберегов, урез Байкала облепили непривычные белые наледи.

– Это сокуи, – пояснил Демьян Константинович, бывавший в здешних краях.

– Поразительно! – восхитился Антон Федорович.

– Это еще что! Видал бы ты, какие торосы выдаются тут зимой!

– Что, прости? Торосы?

– Да! Это такие большие ледяные глыбы, которые образуются из нагромождения осенца.

– Да Господи! Здесь что ни слово – загадка!

– Осенец – это обломки толстого крепкого льда. Но поздней осенью его не увидишь – рано. Разве что колобовник. Да и то вряд ли.

Горский усмехнулся. Жители Прибайкалья, как оказалось, большие выдумщики на слова.

Внизу тем временем медленно, но верно, вагоны загонялись на нижнюю палубу ледокола, специально для такого дела оснащенную рельсами. Покамест не достроили Кругобайкальскую железную дорогу, так пассажирам и мучиться…

Разместившись в комфортабельной каюте, путешественники с нетерпением ожидали отплытия. Вот уже кончили погрузку, а ледокол всё стоял.

– Не выйдем в ночь – опасно. Волны! Какие волны поднялись! – повторял Унгебауэр, глядя в окно.

«Стало быть, не выйдем», – с сожалением подумал Горский. В этом вопросе морской офицер знает наверное. Кому, как не ему, лучше знать?

Разумеется, в бурю, да еще и в ночь, ледокол не вышел. Вышел он поздним утром одиннадцатого дня пути. Все 60 верст просидел Антон Федорович у иллюминатора, наблюдая за неспокойными водами Байкала. Встречавшиеся на пути плавучие льды едва ли затрудняли навигацию, однако ледокол предпочитал по мере возможности их обходить.

– Зачем это он их обходит? Что будет такой махине от небольшой глыбы? – не понимал Горский.

– Мало ли… – с серьезным видом протянул лейтенант флота. – Спущенный на воду два года тому, этот ледокол уже в прошлом году простаивал по неисправности. Тут лучше не рисковать. Как говорится, обжегшись на молоке, дуешь на воду.

Коллежского секретаря неприятно удивил самый факт поломки нового судна. Что̀ у нас за строители такие в России, что снятый со стапелей корабль (притом ледокол!) уже на второй год выходит из строя?

При всем при этом «Байкал» смотрелся более чем достойно и презентабельно. Даст Бог, еще не одну тысячу пассажиров перевезет.

Порядка пяти часов заняла переправа. Еще засветло причалили к станции Мысовой Забайкальской области, а еще через полчаса Горский с Унгебауэром сидели в буфете и пили чай, поглядывая за вещами. К местным артельщикам – поголовно бывшим каторжным – доверия было мало.

– Жизнь здесь адская, должно быть, – предположил Унгебауэр. Трезвый лейтенант производил самое благоприятное впечатление, в отличие от своего порочного антипода.

– Отчего же? Здесь очень мило: леса, свежий воздух! Природа – просто дух захватывает!

– Что природа, когда вокруг одни каторги? Куда, думаешь, беглым податься? Здесь и ошиваются, в окрестностях. Очень тут неспокойно. Как давеча на Байкале.

Точно в подтверждение его слов из лесу раздался выстрел.

– Убили кого-то… – сглотнул Горский.

– Вряд ли, – зевнул морской офицер. – Должно быть, кто-то из местных стрелял. Для острастки. Так порой делают перед тем, как запереть ворота на ночь.

Вагоны составили довольно быстро. Вернувшись в собственное купе, Горский испытал неприятное дежавю. Ему хотелось поскорее покинуть эту осточертевшую комнатушку с плюшевым диваном и поселиться, наконец, в нормальном доме. Единственное, что приятно удивило, так это то, что оба спальных места были аккуратно застелены свежим бельем.

Верхнеудинск проехали ночью. Оба товарища к тому времени мерно посапывали – день для них выдался долгий и, как сказали бы физики, энергозатратный.

К концу двенадцатого дня добрались до Читы. Ночное прибытие создало массу хлопот станционному коменданту. Ему пришлось вызывать дополнительный взвод солдат. Места здесь крайне опасные, чистую публику необходимо строжайше оборонять. Тем паче, в одном из вагонов ехал генерал из Петербурга. Обо всем этом Горскому и Унгебауэру поведал осведомленный кондуктор.

В Чите стояли очень недолго и вскоре двинулись дальше. На Яблоновый хребет в помощь основному паровозу пришел еще один – сзади. С горем пополам вскарабкались.

Приближалось важное место Великого Пути: Китайский разъезд. Здесь железная дорога раздваивалась. Один из путей вел на Нерчинскую каторгу, другой – пересекал левый приток Амура – Ингоду – и уходил прямиком на Китай. Туда-то наш состав и свернул.

Леса засим закончились. Им на смену пришли степные равнины с их узкоглазыми кочевниками.

На стыке тринадцатого и четырнадцатого дней (по харбинскому времени, которое опережает петербургское на 6 часов и 24 минуты) поезд остановился на многолюдной станции Маньчжурия. Отсюда начиналась совсем иная, Маньчжурская железная дорога, а посему путешественники повинны были сменить поезд.

Тут-то и начались неприятности…

7. Поднебесная

Впервые в жизни Горский оказался за границею, и впервые в жизни он видел так много китайцев. Ночь в своем апогее, а народу – точно в воскресный день на Крещатике. Кто-то что-то несет, кто-то кого-то обгоняет. Суета жуткая. Повсюду маячат длинные косы. Наверное, ни в одной стране мира мужчины не отращивают эдак волосы.

– Вот она – Желтороссия! – иронично воскликнул Унгебауэр, глядя на фраппированного Горского.

– Какая к черту Желтороссия? Тут Русью и не пахнет, – перефразировал классика киевлянин.

– Как будто нет? Разве? Все начальники станций русские, солдаты – русские, коммерсанты – и те поголовно наши русские! Подданные Государя Императора.

Сколько ни убеждал Демьян Константинович товарища, признавать Маньчжурию Желтороссией Антон Федорович наотрез отказался.

Поезд на Дальний по причине задержки Сибирского состава отложили на то же время следующего дня – без десяти час пополудни. Надо заметить, что последующие даты и часы будут представлены по времени местному, то есть харбинскому. Тотчас по прибытии наши путешественники перевели стрелки своих «луковиц».

Коллежский секретарь хотел сперва расположиться в буфете, но лейтенант флота быстро его отговорил – требовалось елико возможно скорее получить билеты.

– К чему такая спешка? – не понимал Горский. – Сядем за стол в буфете, и я спокойно пойду и возьму наши билеты.

– Не всё так просто, Антон Федорович. Вагонов первого класса здесь обычно нет. Второго – раз, два и обчелся. А сколько будет желающих, представляешь?

У касс образовалась такая давка, что, право, стыдно стало за соотечественников. Толкались локтями, напирали, ругались. Не щадили даже дам и детей. Последних пришлось в скором порядке уводить, дабы их не затоптали обезумевшие взрослые.

Первый всплеск неудовольствия случился очень скоро, когда служащий за окошком объявил, что билеты второго класса закончились.

– Как так?! – шумели господа, что пробились в авангард. – Там же три вагона!

– Этого не может быть!

– Мерзавцы!

Второй всплеск озлобленности произошел тогда, когда кто-то в толпе узнал, что один из трех вагонов второго класса полностью передали в распоряжение петербургского генерала и его немногочисленной свиты, состоящей из двух адъютантов, вестового и денщика. Его превосходительство обложили отборными ругательствами, самыми безобидными из которых были «столичная гнида», «лампасный хрен» и «зажравшаяся сволота».

Горский и Унгебауэр печально вздыхали, смиренно ожидая своей очереди.

Через некоторое время пустили новую сплетню: дескать, и вагонов третьего класса не всем хватит. Этот беспочвенный слух подогрел и без того вскипяченное русское общество, потому что перспектива ехать с китайцами в вонючем четвертом классе положительно никого не прельщала. Про опального генерала как-то вдруг позабыли, обратив недостойные ругательства в адрес местных путейцев. Только своевременное вмешательство начальника станции помогло остановить эскалацию конфликта.

– Уважаемые пассажиры! Дамы и господа! – закричал главный путеец. – Прошу вас не впадать в панику и не верить той чепухе, что распространилась среди вас! Я, как начальник станции, смею вас заверить, что билетов третьего класса хватит всем! Поэтому нет никакой необходимости толкаться и лезть в драку. Повторяю: билетов третьего класса хватит всем пассажирам Сибирского поезда!

Страсти улеглись, народ поутих. Тем не менее еще долго в разных концах очереди слышались неодобрительные восклицания.

Простояв не меньше получаса, Горский никак не мог взять в толк, отчего выдача билетов на Китайско-Восточную железную дорогу ведется так долго. Оказалось, что каждому совершеннолетнему пассажиру надлежало заполнить расписку, согласно которой за любое увечье, полученное в пути, маньчжурская дорога ответственности не несет! Каково?

Впрочем, такой пугающей предусмотрительности имелось свое рациональное объяснение. Регулярного пассажирского сообщения между Квантунской областью и столицами пока нет, а потому корректировки в расписании и задержки неизбежны. Некоторые участки дороги, как заверял Унгебауэр, и вовсе не готовы. В первую очередь он имел в виду, безусловно, Большой Хинганский хребет.

Итак, подписавшись под листами К.В.ж.д., Антону Федоровичу и Демьяну Константиновичу оставалось надеяться лишь на самих себя и Господа Бога. Получив долгожданные билеты, они вернулись в буфет.

В буфете, разумеется, все места были заняты. Дамы и господа с кислыми физиономиями утешали себя тем, что им, по крайней мере, посчастливилось присесть, в отличие от подавляющего большинства остальных пассажиров. И только многочисленная детвора громко кричала и хихикала, бегая между родительскими вещами. Им было веселее всего.

Простояв с полчаса, коллежский секретарь не выдержал и уселся на собственный чемодан. Стоять более он не мог. Лейтенант примеру товарища не последовал – всё-таки морской офицер.

Унгебауэр занимал себя тем, что постоянно бегал курить и постоянно возвращался с красными щеками – мороз в Маньчжурии ударил степенный. После каждой такой вылазки он с четверть часа отогревался и снова убегал. Антон Федорович предпочел погрузиться в чтение, хотя непривычная обстановка чужой страны отнюдь не способствовала вниманию.

Мучительно долго тянулось маньчжурское время. Казалось, оно настолько уступало русскому, что за три наших часа кончался лишь один китайский. Как порою оно не к месту ускоряется и как, бывает, совершенно ненужно замедляется…

К полудню распогодилось. Восточная Азия сжалилась над европейскими путешественниками и подарила им чудесный солнечный день. Подтаял снег, появились прогалины. К дебаркадеру подали очень необычный состав: с новенькими вагонами странной конструкции в голове и старыми товарными в хвосте. Странность конструкции первых заключалось в стальном бронированном поясе, который проходил вдоль всего корпуса ниже уровня окон.

– На «владикавказце» поедем! – воскликнул Демьян Константинович.

– На чём? – не понял Горский.

– Вагон владикавказского типа по системе французского инженера Полонсо! – пояснил осведомленный Унгебауэр. – Выпускаются на Путиловском заводе специально для Кавказа и К.В.ж.д. В первом регионе для защиты от абреков, в нашем случае – от хунхузов.

– О здешних разбойниках наслышан, – гордо качнул головою Антон Федорович.

– Не дай Бог нам их встретить.

После погрузки багажа началась посадка. К вящему удивлению коллежского секретаря, солдаты, прислуга и некоторые прочие усеченные в средствах русские подданные не без сожаления залазили в товарные вагоны, перемешиваясь с китайским людом, коего здесь собралось в избытке.

– Что же это они точно скот поедут?.. – раскрыл рот Горский.

Лейтенант пожал плечами. Антона Федоровича настолько поразил самый факт перевозки человеческих душ в товарном вагоне, что он неосознанно поплелся в их сторону. Заглянув внутрь одного из вагонов, он увидел по центру железную печь, вокруг которой на деревянных скамейках теснились несчастные пассажиры. Тепла от столь незначительной топки едва ли хватит, чтобы обогреть такое количество народу.