Текст книги "In medias res"

Если истины нет…

Если истины нет (в принципе) и незачем ее искать, то, значит, прав Невзоров: есть только «наши» и «не наши». И тогда существует только право сильного, право силы (а не сила права!) – в какие бы словеса оно ни облекалось. Между тем, народ верит, что «Бог не в силе, а в правде». Пусть эта сентенция дополняется другой: «Бог правду видит, да не скоро скажет».

* * *

Благочестивый ужас перед Богом – это своего рода восторг преклонения перед тем, что стоит над человеком, восторг смирения личности. Ее свобода – направлена в область чисто духовную, чему и служит разделение духа и плоти, свойственное всем религиям. То есть свобода воли распространяется на нравственное поведение, не затрагивая предопределенного земного бытия. Духовно ты всегда свободен. Свободен – принести себя в жертву, когда требования нравственности приходят в непримиримое столкновение с требованиями реальной жизни.

* * *

В экстремальных ситуациях как раз и обостряется оппозиция между интересами индивидуума и коллектива. Чтобы выжить, род, коллектив должен жертвовать индивидуумами, а индивидуумы должны быть подготовленными к этому. Система запретов, табу – в любом обществе – это своего рода строевая подготовка души, способ отработки механизмов дисциплины, а главное, самодисциплины, необходимой для совместных действий в жизни, что и инсценируется, проигрывается первоначально в соответствующих ритуалах.

* * *

Запрет – необходимый институт сообщества. Но запрет – будь-то поначалу внешний (закон), а потом – внутренний (совесть) ценен не сам по себе. Он лишь создает возможность – быть человеком, очерчивая «веер» его свободы. Эта свобода реализуется людьми. Она и делает человека – человеком. Однако уже свобода – направленная, ориентированная. И запрет дает ей вектор.

* * *

Сколь это ни прискорбно, но в практическом своем преломлении религия (деяниями церковников) культивирует чувство фатализма, божественного предопределения, понимаемого, так сказать, буквально. И выходит, история – фатум, неуправляемая стихия. Стало быть, к ней неприложимы нравственные критерии и оценки: раз так случилось, – значит, таков промысел господний… И всё же, совесть человеческая против этого восстает: что есть тогда свобода воли – к чему она?

* * *

В какой-то статье, относящейся к началу 90-х, прочитал: в храм можно придти помолиться, покаяться, грехи замолить. Нет ли в сегодняшней подчеркнутой заботе государства о церкви особой предусмотрительности – в преддверии многих и многих грехов? А то где же их замаливать? И кто будет отпускать?..

* * *

В такой огромной стране, как Россия, где 16-й век перемешан с 21-м, где переплелось столько социальных укладов, объединилось столько национальных и этнических групп, нет постоянного большинства. Человеческие сообщества неустойчивы, их интересы противоречивы, зачастую непримиримы – особенно в силу отсутствия глубинных традиций гражданственности, – выработанных веками навыков общественной жизни. Такая ситуация чревата столкновениями, гражданской войной. В свою очередь – как противовес – возникает жажда твердой руки, единой самодержавной власти. И нынешний исторический этап показывает, что борьба партий и, особенно, кланов, у нас не совершенствует, а дестабилизирует общество. Это ожесточает людей, делая их рабами ожесточения, тоскующими о справедливом Боге, но сублимирующими свою тоску в преклонение перед очередным диктатором. Наиболее распространенный выход – опять же типично русский – в «уходе». Как бывало и прежде: в степь, в лес, в монастырь или – за рубеж, а также – в себя, в одиночество… Оно, очевидно, не может не питаться религией, ибо религия – это духовная связь одиночеств. Пусть – и опосредованная идеей абсолюта.

* * *

Не складываются ли – порой – отношения «гонителей» и «гонимых» как дополняющие друг друга? Иногда создается впечатление, что в современном мире полярные силы взаимодействуют, добиваясь эксцесса, который втайне устраивает и ту, и другую сторону (при условии сокрытия глубинных причин эксцесса, не исключающего и возможность кровавого исхода). Каждая из сторон взваливает ответственность на противоположную, что разжигает вражду как бы по немой договоренности. Вообще, похоже, что политика – это искусство взаимных провокаций.

* * *

Общество поляризовалось. И один стан оправдывает свою недееспособность наличием другого. Идет взаимоблокировка. При таком противостоянии обеим сторонам выгодно спровоцировать друг друга. Спровоцировать на первый удар. Это – особая игра, требующая изощренности. Скопление противоположных зарядов энергии жаждет столкновения. А от него – искра, взрыв, разгул, вроде бы, неорганизованной, но направленной стихии.

Март 91.

* * *

Вероятно, мы осознаем (ощущаем) вечность в меру своей причастности к роду, к нации, к человечеству. Может быть, это чувство есть необходимый противовес обостренному самосознанию личности. Однако род, нация могут и подавлять, растворять в себе личность. И эта опасность сегодня постоянно возникает в межнациональных распрях. Они потому и безумны, что разум одного человека здесь бессилен или отключен.

* * *

Дима сказал, имея в виду Лешу: «Я не понимаю и не могу принять людей, у которых любовь равно распространяется на всех». Действительно, главная христианская заповедь как бы приравнивает любовь к долгу. Что же получается – любовь по принуждению? Но так ли это? Христианство вбирает в себя опыт буддизма, согласно которому любовь распространяется на всё живое, но избирательная любовь, любовь к данному индивиду не поощряется. Да, выходит, такая любовь – чисто созерцательная. Но она – не разрушительна по отношению к тому, что дано Богом. И если пристальнее взглянуть на заповедь: «Возлюби ближнего, как самого себя», то можно понять, о какой любви идет речь. (Всё дело, очевидно, в смысле, вкладываемом в это понятие). Речь идет не просто о симпатии, о восхищении, преклонении, а тем более – увлечении и влечении (ипостасях любви). Речь идет о выходе из круга собственного эгоизма. Уж, наверное, Христос понимал, что любовь не может быть принудительной. Самоотдача человека, его «служение» другому (другим) и означает «отождествление» другого – с собой. А иначе любовь – только вспышка (страсть). Остальное – обязательства.

* * *

Американские студенты удивляются русской литературе: герой – не действующий, побеждающий, а страдающий. Непонятно! Но для русского разумения правота деяния сомнительна. В то время как правота страдания – несомненна. Именно правота, правда, справедливость – глубинные струны российского менталитета. А вовсе не пресловутый – извне приписываемый нам – мазохизм. Страдание – лишь индикатор правоты-неправоты. Победа, подразумевающая чье-то поражение, греховна и если случается, то требует искупления – в религии, культуре. Христос не пожелал своей физической победы. Предпочел страдание и смерть, а потому остался навсегда правым, праведным. И если победил (а победил-таки!), то духовно. Вместе с тем обнажил, проявил неправоту казнящих, идущих путем неправедности и несправедливости, царящей в человеческом мире. Таково, как мне кажется, наше понимание христианства. И должно быть, не напрасно Г. П. Федотов называл нашу литературу христианской.

* * *

Вчера позвонил Лиле. У нее глаукома. Денег на операцию нет. Рукопись книги из издательства вернули. А книга, вероятно, очень интересная, – ее содержание невольно выплеснулось в наш долгий разговор. Лиля – археолог, историк, искусствовед, человек с умом неравнодушным и острым, обрушила на меня множество сведений и фактов; на всё у нее свой довод – в оценке современной ситуации. Но суть вот в чем. Чтобы выжить, человечество должно сократиться в 10 раз. Молоко разливают в пакеты для экологически чистой воды. Эти пакеты уже заготовлены… Когда она была на Арале, туда завезли некую рыбешку, – другая уже не приживалась в отравленной воде, а эта как-то существовала. Но – благодаря тому, что поедала сама себя. Вид жертвовал индивидами ради самосохранения. С человечеством сейчас происходит по сути то же самое. Весь развал наш, все гражданские войны – просчитаны и входят в программу выживания части человечества. (Разумеется, Запада, Америки). За счет нас, африканцев. Впрочем, между африканцами и нами разницы большой не будет. Человеческий материал пойдет на пересадку почек… Мои «культуртрегерские» возражения – утопия. Они ничего не могут изменить в реальности. А реальность складывается из фактов. И т. д. Всё так, должно быть, всё так. Однако не подобной ли «логикой фактов» усыпляла себя русская интеллигенция в 17-ом году? Как факт рассматривалась «историческая необходимость» революции. Теперь – как факты – необходимость пожирания одних народов другими, апокалипсис. А что если миссия культуры (интеллигенции) в том и состоит, чтобы, исповедуя свой нравственный закон, не смиряться перед фактами? Да, несомненно, прятаться от фактов наивно. Но вставать перед ними на колени – пошло. Ведь сила фактов оборачивается – «фактом силы». Тот, кто обладает силой, – будь-то государство, ВПК, мафия, – диктует свою волю. Но можно ли на этом поставить точку? Все-таки, иногда народ вспоминает о Боге. И все-таки, у тех рыбок нет культуры. А у людей почему-то есть. И если культура – форма покаяния по отношению к тому, что уже совершилось, то есть вносит в случившееся свою поправку, свой корректив, то и по отношению к «наличной реальности» или к вариантам ее развития она тоже может быть коррективом, выражая свое несогласие. Пусть оно кажется бессмысленным! Но, как видно, это именно то, что отличает нас от рыб. Что-то ведь отличает…

7. 02. 93.

* * *

19 февраля умерла двоюродная сестра Нонны – Жанна. Упала лицом на пол – от кровоизлияния в мозг. Была дома одна, растапливала печку. За полчаса до смерти кто-то разговаривал с ней по телефону. В гробу она лежала как бы с сознанием выполненного долга, в ней было что-то буддийское. Нонне даже казалось, что она улыбается. Последний год они с Жанной были в ссоре. Я определял их периодические распри как некий способ сохранить девический статус соперничества, то есть своеобразное желание не стареть. Неожиданную же смерть Жанны Нонна истолковала как стремление – неосознанное – убежать от (или – из) нашего времени. Я-то думаю, что время всё старательнее вытесняет нас. Оно уже не наше, и мы ему не нужны… Похороны были двухступенчатыми. В крематории – в минуты тишины – было слышно, как капает вода в дверях прощального зала. Ни дать, ни взять, – фильм Тарковского, наш родной сюр. На поминках мне пришлось быть «отдушиной» для отца Жанны, Глеба Михайловича. Нет, не то, чтобы горе сломило его, он – держался. Но словоизвержения его, – причем, был в них и резон, и даже ясность ума, несмотря на возраст – 82 года, – остановить было невозможно. Невысказанность всей жизни распирала его. Одна из произнесенных им сентенций мне особенно запомнилась: «Быть честным среди нечестных – невозможно. Если ты честный – сиди в своей скорлупе и помалкивай. Высунулся – тут же ощиплют»… У Жанны оказалось много друзей. Она была неким притягивающим центром. И главный ее дар – дар общения, разговора (эрудиции у нее хватало), что очень характерно для поколения «шестидесятников». Нонна, хотя и говорила, что смерть, должно быть, перепутала адрес: шла к ней, а попала к Жанне, и что Жанна – последний человек, с которым связана бо́льшая часть жизни, и теперь этого человека нет, то и дело недоумевала, что она не чувствует, не переживает утраты. – Как будто всё в ней обледенело, одеревянело, задубело. Я думаю, это самозащита. Мы – уже, как на войне. И готовы к тому, что смерть станет «бытовым явлением». После недавней смерти Нюры и я только умом воспринимаю смерть Жанны. У нас с ней были добрые отношения. Я никогда не поддерживал их – с Нонной – «состояния войны». Маша даже предпринимала попытки примирить Нонну с Жанной, (Жанна водила свою внучку Северину в музыкальную школу), но эти попытки остались безрезультатными…

10. 03. 93

* * *

Когда происходит поляризация общественных сил, и они неизбежно глупеют в своем ожесточении, это лишь знак того, что надо искать «третий путь». Вообще следует задуматься о философии «третьего пути». Ее нет, если рассматривать ее только как путь компромисса. Но «третий путь» – понятие более глубокое, чем просто примирение, сглаживание контрастов, усреднение. Это – выход в иное измерение, в иное пространство. Компромисс здесь приходит «сам собой», как следствие решения коренных проблем.

Конечно, Маэстро досказал не все…

В полузабытье привиделось мне, что я лежу на больничной койке. И сквозь навязчивый шум каких-то металлически поблескивающих аппаратов прорезается, становясь явственным для моего слуха, голос того, кого я некогда принимал за Главного.

«Ну, как? Он еще разговаривает? Бредит… Про Бога вспоминает. Ладно, побеседуем… Что – Бог… Если он и есть, то там, на небе. А я – здесь, на земле. И я тебя спрашиваю. Даю, так сказать, возможность покаяться! Спрашиваю не от имени смерти, а от имени жизни. Что же ты не погрешил всласть? Надеялся получить за свою постылую аскезу премию на небесах? В виде бессмертия души? Какой – склеротической? Ха-ха! Нужна Господу твоя забывающая самое себя душа?! А поскольку никто и не ждет ее – склеротическую твою душу, то и Господа, может быть, там вовсе нет. Неужели ты до сих пор не понял? А есть только, уж извольте простить, Маэстро… Ведь если кто и был вестником свободы, так это он, – Ваш покорный слуга. Бог-то заманивал лишь свободой отказа, отречения от жизненных благ, а я – дьявол, раскладывал весь товар, вводил тебя в свой супермаркет. И ты прошел мимо, растяпа… Да! – Я, именно я, предлагал тебе варианты – на твое усмотрение, то, бишь, предоставлял свободу, а не Бог. А ты, дурак, в надежде на то, что тебя похлопает по плечу Господь, не воспользовался деловыми предложениями!.. И не разбогател. Не словил желанный кайф. Не пожил в свое удовольствие. Не поблудил. Главное – не поблудил! Такое упущение! Не набрал коллекцию всех возможных удовольствий и прегрешений. Или лучше: «удовольствий-прегрешений», через дефис. И не скучно тебе? Искал, видишь ли, истину! А истинно то, что рекламируется. Всё равно – мыло, шампунь, сникерс. И то, чем рекламируется. В основном – верчением задницы. Задница (гладкая, аппетитная!) – и есть истина! А большего – не дано. Большего, чем обещание оргазма. Вам, сударь, кажется это цинично? Но цинизм вполне неуязвим! Ибо – плюет на всё. Что, сударь, Вы стонете? Больно?.. И не божественный напиток небесных воспарений поможет Вам, а дьявольское зелье. (Дайте ему наркотик!) Где она, твоя душа? Вот сейчас сделают тебе укол – и пусть немножко погуляет по раю. А весь рай – вот в этой ампуле! Пусть душа твоя потешится слегка, покуда еще теплится в твоей изношенной плоти. Догорит и она, как свечечка и – только дым сизый, совсем неблаговонный…»

«Ты прав, Маэстро дьявол. Моя плоть перестает быть моею. Но есть у меня мои близкие. – И моя плоть, и не моя. Это и «я», и «не-я». Моя плоть успела продлить себя. И может быть, душа – тоже. Став отцом, я по-настоящему понял, что я и сын, что через меня течет род, на-род. Я – только частица, звенышко в цепи. И именно потому, что я служил не только себе, я служил не только плоти, но и духу. Ведь отцовство – это ответственность. Признание ответственности за свой выбор. А понимание отцовства – это и приобщение к отечеству. И значит, – к духовно близким людям, родственным душам. Они – были во мне. Я остаюсь – в них… Нам не о чем спорить, дьявол. Я только спрошу тебя: «Есть ли у тебя дети? Растил ли ты их?» И еще: «Вспоминал ли ты о родителях? Вообще – любил ли (и оберегал!) кого-то?»…

«Где же ты, дьявол? Что же не отвечаешь? Помалкиваешь. Но, думаю, это продлится недолго. Всё равно без меня соскучишься…»

Сюжеты из повседневности

«Следующая станция – Невский проспект!» – Как так, позвольте? – Да, сэр, Вы едете в обратную сторону. Слишком увлеклись! Продолжали полемизировать с тем, что уже прошло. Знаете, излишняя целеустремленность – это и ограниченность. Шоры!.. А ведь всё Ваша мания искать правду (или, как это в обиходе называется, «качать права»). И где искали-то?! На почте! Полемизировали с девчонками, которые получают гроши и мечтают лишь о том, как поскорее выйти замуж. Да мужья-то перевелись… Как же после этого относиться к клиентам? «Вас много, а я одна!» И вообще: если Вы сами работаете, так чего (какого черта! – подразумевается) приходите на почту в свое рабочее время получать Ваши («дурацкие» – подразумевается) бандероли?! Ну, зачем Вам было надо впадать в амбицию и кричать девушке – и притом, какой-то бесцветной, высохшей, – что, дескать, не ей Вас учить, где и когда Вам работать? А то, что почта открыта, а на месте никого нет – нормально. Кто хочет работать на почте? Вы же не послали сюда свою дочь! Это Вам хорошо объяснили в очереди. И нечего кричать, скандалить, требовать заведующую! Подумаешь, нашелся правдоискатель! Мы вот стоим полчаса, – терпим, и еще будем терпеть. А он не может! Почему его правда важнее нашей? Заведующую ему подайте! А заведующая – и разгружает посылки. Идите сами сюда работать. Больно много ученых таких развелось. Надо же понимать! Очередь – не просто сумма людей. Это живое существо. Сороконожка! – Где каждое звено сцеплено с другим. И это сцепление тем крепче, чем оно больше выстрадано, выстояно. Очередь – это «мы», то есть коллектив, а, значит, сила. Следует уважать силу! Вот. Люди стоят спокойно, а он портит им настроение! Поезд у него, видите ли, уходит! А у нас – ребенок плачет. И не оправдывайтесь: мол, вы сдаете посылки, а я получаю бандероль и вам – не конкурент. Всё равно, – ученый больно. И не презирайте заведующую, не унижайте ее своими интеллигентскими соображениями: «величественная в своем безразличии, усмиряющая им страсти клиентов». Она правильно усмиряла: «Сколько Вы ждали – всего 15 минут?!» Да, сэр, нехорошо. И – себе дороже! Поволновались – и поехали не в ту сторону…

Начало 90-х.

* * *

Вчера, 1 октября 93 г. отмечали день рождения Тани, двоюродной племянницы Нонны. Был там и танин мальчик – Константин. Офицер (очевидно, для маскировки, – без звездочек на погонах), служащий по контракту в Приднестровье. И возник традиционный российский спор «отцов и детей». «Дети», особенно этот мальчик, были очень агрессивны, ратуя за «свободу личности». Этим понятием у Кости уравнивались и ученый, и художник, и Вася-ларечник. Культура для него (Кости) – один из продуктов потребления. Любимый его писатель – Чехов. Прочел от корки до корки. Всё остальное выстраивается «под Чехова» – кто нравится, кто не нравится. Костя – однолюб. И этот жизненный принцип применяет, ничтоже сумняшеся, к искусству. В чем нельзя не увидеть типичный пример отождествления принципа демократии и принципа культуры. А вместе с тем – переноса ценностей первой – в сферу тонких материй художества. Другой мальчик (Григорий), ухажер Лизы, видит беду России в том, что ее народ всегда отдавал предпочтение равенству, а не свободе. Опять же понятие «свобода»: его конкретное содержание не расшифровывается. Свобода – кого угодно: спекулянта, рекетира, бандита… Свобода хищников! Таков итог абсолютизации личности как «монады», – самодостаточной, замкнутой в себе, конечной. Отсюда – и общая эсхатология, которая, в свою очередь, делает бессмысленной – по большому счету – заботу о человечестве, о сохранении планеты Земля. Из этой философии вытекает узко эгоистический принцип: «живи в свое удовольствие, кайфуй, пока можешь, а после нас хоть потоп!» Ну, если хочется, выстраивай свой идеальный рай, никак не соотносимый с реальностью. В обществе, построенном одномерно, – по чисто материальным параметрам («кто богат, тот и умен!»), и не может быть представления об истине как о том, что выражает подлинную (божественную!) общность рода людского. Такое общество в исторической перспективе антиэкологично, а, следовательно, самоубийственно. Здесь царит плюрализм, благословляющий пошлость. До поры пошлость только самодовольна. Но она – потенциально – и агрессивна. Костя стучал на нас с Нонной – кулаком по столу! Смешно и печально. Он, Костя, выражал явное неприятие, больше того, отрицание старшего поколения вообще. В споре «отцов и детей» он вожделел совершить «отцеубийство»; физиологически вожделел! Но, – приноравливаясь к цивилизованным рамкам, милостиво предоставлял нам свободу выживать, (то есть, умирать) самостоятельно. И это было живым наполнением его демократической программы.

* * *

На днях, проходя мимо аптеки, что у площади Льва Толстого, увидел рыженького паренька – в длинном белом балахоне. Он стоял с листовкой-плакатом, на котором была представлена Мария-Деви-Христос, возвещающая – уже в нынешнем году! – о Конце Света, и продавал какую-то свою газету. Висящие по всему городу эти листовки намозолили мне глаза, и я с простодушием далекого от жизни интеллигента (вокруг парня кучковались какие-то люди) рубанул: «Как вам не стыдно!» – За что и был тотчас же предан анафеме и низвергнут проклятиями во ад, где меня ждут страшные муки. На меня физически ощутимо дохнуло энергией фанатизма, я почувствовал ее как некую угнетающую силу, как инфекцию, способную поразить, и невольно отпрянул, понимая, что явно проиграл поединок. Доводы разума здесь были бы ни к чему… Правда, «народ» (проходивший поблизости довольно молодой мужчина) – поддержал меня: «Правильно, отец, говоришь!» Немного опомнившись от психической атаки, я начал казнить себя за дурацкую прямолинейность. Надо было отреагировать совсем не так. Подойти смиренно, вступить в разговор: «Женщина-проповедница, пророк? Как интересно! А где бы ее можно увидеть?» И т. д. А после уже спросить, например, – если в ноябре нынешнего года Конец Света, то стоит ли мне копать грядки, разводить огород? Кстати, о грядках. Я вскопал и засеял их целых пять. В Карташевке, на участке литфондовской дачи, – четыре маленьких и одну – побольше. Посадил: морковь, лук, сельдерей, петрушку, кинзу, щавель, укроп, редьку (черную и белую), редиску, салат, репу. Еще надо посадить свеклу – Анна, тамошняя Королева-домоправительница обещала дать рассаду. Во мне явно оживают крестьянские гены… Май – нынешний – взметнулся во всем своем блаженном неистовстве. Теплынь. Всё цветет одновременно, а не последовательно, как обычно. И запахи словно возвращают состояние тех дней, когда был моложе. Запахи – в них нечто ностальгическое! Цветущий барбарис, тут же у грядок – нарциссы. А то сиренью повеет или уж совсем пронзительно-щемяще прихлынет чуть кисловатый аромат цветущих яблонь. И это всё – под аккомпанемент всевозможного щебетанья, щелканья, чириканья и – потонувшего где-то в лесной глубине и размытого пространственным отдалением – метронома кукушки… Может быть, высшее счастье – возиться с землей, пребывая в единстве со всем космосом, с природой. Ведь в проклевывающихся нежных зеленых остриях – есть что-то космически упрямое, закономерное. Не говоря уже о чуде возрождения, воскресения… Не знаю, хватило ли бы у меня силы духа вскапывать грядки даже тогда, когда о Конце Света объявили по радио, как объявляют прогноз погоды, так сказать, научно? Но именно так и надо было бы поступить – вскапывать, не взирая ни на что! Сейчас эсхатологические пужания вновь (конец века!) вошли в моду и стали хорошо идущей на рынке всего и вся психологической пряностью. Но вот какие соображения приходят мне на ум: да, теоретически – «всё, что имеет начало, имеет конец». Помню, как эту истину своим элегантно-квакающим голосом произносил Н. И. Альтман. И все же, – практически – жизнь человека и жизнь Вселенной, даже в масштабе солнечной системы, включающей Землю, едва ли соизмеримы. И аналогия между жизнью Вселенной и человеческой жизнью могла возникнуть лишь на основе гипертрофированного представления о личности. Удел личности был экстраполирован на весь мир. Мир как бы отождествлялся с человеком. Такое понимание связано, однако, только с иудео-христианской традицией. Идея векторного времени в сочетании со сверхценной идеей свободы личности не могла не привести к формуле прогресса, основанного на принципах техногенной цивилизации. Свобода личности – безгранична и проявляет себя в освоении мира, в покорении природы. И для этого все средства хороши. К тому же, если личность сверхценностна, то логична и формула: «После нас хоть потоп!» Так техногенная цивилизация оказалась антиэкологичной. Человечество подошло к грани самоубийства, отравив свой собственный дом, испакостив его. И в данном варианте апокалипсические пророчества как бы оказались наиболее адекватными драматургии истории, ее реальной и весьма грозной! – диалектике. Сомнение вызывает лишь то, что этот вариант – единственный и неизбежный. В средние века, да и в древности многие великие технические открытия искусственно тормозились, замораживались. Сейчас цивилизация пытается своими силами оградить себя от своих же вредных последствий. Отсюда – ставка на безотходную технологию, проекты общества постиндустриализма. Но нужна еще и соответствующая идеология…

20. 05. 93.

* * *

Мой «роман» с Марией-Деви-Христос продолжился. Возвращаясь с покупками, у дверей нашего дома встречаю молодого человека в белом балахоне и с портретом новоявленного (новоявленной?) мессии. Парнишка видит, что я заинтересованно остановился и начинает проповедовать: «Второе пришествие Христа… В ноябре сего года – Конец Света… Огненное преображение…» Тут-то я и спрашиваю вполне серьезно: «Да?.. Действительно так? А скажите, копать мне грядку или не копать?» И он сходу заглатывает блесну: «Нет, не копать! Всё равно всё сметет огненным ураганом!» – «Так вы хотите, чтобы всё летело прахом, разрушалось?» – «Нет, мы предупреждаем». – «А вам известно, что в Библии сказано: нам не дано знать о сроках Конца Мира?» – «Богу – всё известно». – «Там сказано еще, что явится много антихристов…» Он усиленно – широким жестом крестит меня. – «А Вы, – нет, кажется, он уже перешел на «ты, брат», – ты, брат, ты, брат, пропадешь, если не покаешься!» – «Что же вы угрожаете человеку, оказываете на него психическое давление? Разве не Бог даровал нам свободу?» – «Мы не подавляем, мы призываем». – «А кто вас финансирует? Кто платит деньги?»… Это я произношу, когда он уже разворачивается от меня и отходит. Я вижу его удаляющуюся спину. Молодой и, видно, еще не очень опытный в своем деле паренек, и тоже – рыжеватый… Такой вот случай – на мой день рожденья.

24. 05. 93.