Текст книги "Копенгагенский разгром"

Глава 9

В полутемном трюме находилось с полтора десятка бедолаг. Все они с угрюмыми лицами сидели подле пушек. Очевидно, что, как и я, они попали на корабль не по своей воле и, по сути, оказались узниками. В углу в загоне хрюкали свиньи, блеяли овцы и мекали козы.

Моему появлению матросы радовались так, словно я появился в результате похабного фокуса и этот фокус был последним примечательным событием в их жизни. Они хохотали и насмехались надо мною. Пережить собственные несчастья им было легче в потехе над еще более несчастным человеком. А я, несомненно, в эти минуты выглядел куда несчастнее тех, кто уже притерпелся к рабской доле, хотя и отличался от прочих обитателей трюма тем, что с утра умылся и испускал запах виски, а не сточной канавы.

Я привалился спиною к чугунному стволу и закрыл глаза. Мое поведение вызвало бурю эмоций у прочих обитателей трюма – теперь в их выкриках слышалось больше негодования, чем издевок. Бедолаги надеялись, что получат сольный концерт и вдоволь поизмываются над артистом, но я не оправдал их ожиданий.

Что-то шлепнулось мне в лицо. Я открыл глаза, глумливые рожи с любопытством следили за мной. Неизвестный пакостник бросил в меня комком грязи. Я огляделся и на расстоянии вытянутой руки заметил пушечный банник, стоявший в стеллаже.

– Что, весело?! – крикнул я соседям.

Они загалдели в ответ. Я взял банник, размахнулся и треснул по зубам ближайшего оборванца. Чумазый незнакомец взвыл.

– Не повезло тебе, – ухмыльнулся я. – Будешь получать по роже всякий раз, как я разозлюсь. А характер у меня скверный. И хорошее настроение бывает редко.

Я поднялся с пола и с банником в руках направился к трапу. Матросы с опаской расступались передо мной. Но только я поставил ногу на ступеньку, по трюму прокатился ропот.

– Эй, мистер, куда это ты собрался?! – возмутился кто-то.

– На свободу! – ответил я.

– Туда нельзя! – раздалось в ответ. – Из-за тебя пострадают все!

– Страдальцы, – буркнул я, поднимаясь по лестнице.

Едва я выглянул, в плечо мне уперся приклад мушкета.

– Куда прешь?! – рявкнул солдат в красном мундире.

– Я российский дипломат, – ответил я. – Попал сюда по недоразумению! Доложите обо мне капитану!

Надо мною склонился еще один наглый субъект, но уже в синей куртке.

– Эй, ты! Ты новичок! – заорал он, брызгая слюной.

– Я дипломат, попал сюда по недоразумению, – ответил я.

– Ты родился по недоразумению! – с перекошенной от злобы рожей выкрикнул он. – На первый раз свободен! А высунешься еще раз без спросу, вся ваша батарея займется тренировкой – перекаткой пушек! Еще не тянул за тали? Поверь мне, там, внизу, ребята очень на тебя обидятся!

Субъект в синей куртке ударил меня ногою в плечо, и я скатился вниз.

– Что, освободился?! – загоготали вокруг. – Больше не лезь, а то намнем бока, и банник не поможет!

Я привалился к лафету и закрыл глаза. Соседи с возмущением обсуждали мою выходку, однако их запала хватило ненадолго. Гвалт стих. Каждый занялся своим делом. Иногда вспыхивали ссоры, узники переругивались гнусными голосами, но перебранкой дело и ограничивалось.

Какое-то время я потратил на совершенно пустое занятие: клял себя за то, что не прислушался к советам Николь. Чего уж проще было дать денег тому же трактирщику, чтобы приглядел за «нашим» подгулявшим другом, а самому идти в полицию!

Я еще раз огляделся. Вокруг одни собратья по несчастью. Я стиснул зубы от злости, вообразив, как повезло мадемуазель де Понсе. Оглушив меня кувшином и опоив виски, она намеревалась выиграть пару дней. Знала бы злодейка, какой подарок я сделал для нее, по собственной нерасторопности угодив в передрягу!

Что ж, нужно дождаться какого-нибудь офицера и еще раз заявить, что я не бродяга, а российский дипломат.

Но потом? Что потом? Возвращение в Россию? С повинной к государю императору?

Впрочем, нет! Теперь я знал, кто убил лейтенанта Феклистова и должен был добиться его поимки! Но для начала нужно вырваться из плена!

Заскрипело дерево, в полу открылся люк, и наверх поднялись три субъекта. Я обрадовался, решив, что бог услышал мои молитвы! Но это оказались поварята. Двое выглядели немногим чище моих соседей. Зато от котла, что они тащили, воняло хуже, чем от всех узников вместе взятых, включая свиней и овец с козами. Третий господин в офицерской форме наблюдал за поварятами с такою ревностью, словно те делили не отвратительнейшее пойло, а сокровища английской короны.

– Supply for wind-mill! – воскликнул кто-то.

– Эй, мистер, – услышал я чей-то шепот.

Обернувшись, я увидел соседа, получившего давеча банником по зубам.

– Чего тебе? – буркнул я.

– Мистер, ты от своей порции не отказывайся. Отдай ее мне, – попросил он.

– А с чего ты взял, что я от нее откажусь? – насторожился я.

– Все новички поначалу воротят нос от харчей, – объяснил оборванец.

Повара разливали варево по плошкам. Офицер следил за тем, чтобы никого не обделили. Дошла очередь и до меня.

– Жрать будешь? – спросили меня.

Я посмотрел на содержимое котла и понял, что не буду. Я не чувствовал голода, да и с царившим в трюме смрадом не настолько обвыкся, чтобы есть отвратную гороховую похлебку. Но, вспомнив соседа, буркнул:

– Буду! Двойную порцию!

– А рожа не треснет?! – взъярился кок.

– Мне положено. Я завтрак пропустил!

– Да ты после вольных харчей еще неделю без пайка обойдешься, – возразил кок.

Неожиданно за меня заступился офицер. Мое требование предоставить мне пищу привело его в неописуемый восторг.

– Непременно накормите этого господина! – воскликнул он. – Видите, какой аппетит пробудил в нем суп, сваренный по моему рецепту!

Его голос показался мне знакомым, но в полумраке я не разглядел лицо достаточно хорошо. Я потупил взор. Рецепт вызывал у меня одно желание: вылить получившуюся бурду за шиворот изобретателю! А тот продолжал восторгаться моим аппетитом:

– Человек, едва поступивший на службу, только от домашних харчей! И этот человек требует накормить его моим супом! Это говорит о том, что он по достоинству оценил питательность и полезность моего блюда! О, говорю я вам, наступит время, когда мой суп будут подавать в лучших домах Лондона и Парижа, а не только в казармах и на галерах!

Я терпеливо ждал, пока он выговорится, в расчете заслужить симпатию. Кок хмыкнул, наполнил плошку и подал мне. Даже в темноте я заметил, что суп в плошке столь жидкий, словно повар полагал, что основой питания является вода, а все остальное – специи для придания вкуса.

– Господин офицер, – обратился я к суповару. – Я российский дипломат, попал сюда по недоразумению. Прошу вас, доложите своему начальству.

– Российский дипломат! – хмыкнул тот. – А что ж не испанский король?!

Он отвернулся, и кашевары двинулись дальше. Я едва сдержался, чтобы не плеснуть похлебку Суповару в спину.

Со всех сторон доносились чавканье и непотребные звуки, прояснившие значение слов «supply for wind-mill»: по ходу трапезы люди без зазрения совести пускали ветры.

Обильную дань собирала и морская болезнь. Несчастные страдальцы рыгали, чуть ли не выворачиваясь наизнанку, и кислый запах блевотины пронизывал спертый воздух.

Я опустил свою плошку на пол и подвинул ее к соседу. Он посмотрел на меня с благодарностью и промолвил:

– Спасибо, мистер! Храни тебя бог!

Хорошая зуботычина превратила английское быдло в джентльмена. Оборванец поставил на пол свою, уже опустошенную, посудину и подтолкнул ее ко мне.

Корабельные поварята оделили пайкой последнего узника и сразу начали собирать пустую посуду. Я всматривался в Суповара, пытаясь припомнить, где слышал его голос. В полумраке я различал на его лице умильное выражение, с которым он смотрел на пустые плошки. Но вспомнить этого господина я так и не смог.

Он покинул нашу палубу. Поварята собрали свой скарб и исчезли в люке. А через минуту появились два офицера и матрос. Последний развесил несколько масляных фонарей, в трюме стало светло. Я получил возможность разглядеть грязные рожи соседей. Встретившись со мною взглядом, ближайший бедолага улыбнулся. При этом его физиономия претерпела жуткие метаморфозы. Сначала губы дрогнули и растянулись в несколько застенчивой улыбке, его лицо просветлело, и я невольно улыбнулся в ответ. Тогда он улыбнулся смелее, обнажив черные десна. Лицо, только что казавшееся приветливым, вызывало отвращение. Я скрыл смятение, а сосед улыбался, раззявив черный рот. Половины зубов в нем не хватало. Поневоле я устыдился давешнего поступка и понадеялся, что столь катастрофические разрушения вызвала не моя зуботычина.

Появились новые офицеры. Они пришли преподать нам урок артиллерийского дела. За их спинами с мушкетом наизготовку держался матрос. Я думал о том, как бы вновь заявить о своем дипломатическом статусе. Слушал я невнимательно, а если мысли и переключались на предмет урока, то для того, чтобы оценить, можно ли изловчиться и пальнуть из пушки вертикально вверх и получится ли из такого выстрела какая-нибудь выгода?

– Господа офицеры, проводите меня к начальству! – громко потребовал я по окончании занятия. – Я российский дипломат и попал сюда по недоразумению.

В ответ они объявили, что лишают меня очередной трапезы за нерадивое отношение к учебе.

– Не больно-то и хотелось, – буркнул я.

Желудок мой уже подвывал, но при напоминании об отвратительной похлебке голод отступил.

Матрос собрал фонари и ушел вместе с офицерами. Мы маялись в полумраке, сгустившемся пуще прежнего. Я хотел познакомиться поближе с беззубым товарищем по несчастью, но тот завел беседу с другим соседом.

Отдыхали мы недолго. Вновь появились офицеры в сопровождении большой группы вооруженных мушкетами солдат в красных мундирах. Сверху донеслась команда. Один из офицеров прокричал:

– Ну, вы, лежебоки! Поднять якорь!

– Мистер, – обратился я к ближайшему офицеру, – я российский дипломат, попал сюда по нелепой случайности. Проводите меня к начальству!

– Какая уж тут случайность, если мы против России идем? – ухмыльнулся англичанин.

Он подал знак солдату в красном мундире, тот замахнулся прикладом мушкета, и я вместе с другими бросился к кабестану. Мы навалились на рычаги, барабан заворочался, наматывая на бока якорный канат.

– Yo-heave-ho! Yo-heave-ho! – кричали офицеры.

После четвертого круга едкий пот катился по моему лицу, кровавые мозоли обжигали ладони. Я удивлялся тому, что у меня нашлись силы на эту работу. Несколько часов назад я валился с ног от усталости после поездки по Ярмуту.

– Что, мистер Дипломат, это тебе не жену на перине разминать! – крикнул мне в ухо случайный сосед.

– Да уж, кажется, я погорячился, вступив во флот! – отозвался я. – При первой же возможности исправлю ошибку!

– Забудь! Теперь твою жену без тебя разомнут!

Рядом захохотали, а я произнес:

– Да нет, приятель. Это твоей жене придется за двоих отдуваться!

– С какой это стати?! – набычился сосед.

– А с такой, что я-то не женат, – осклабился я.

Неудачливый шутник вращал глазищами, но не нашел что ответить.

Мы вытянули весь якорный канат, и офицеры приказали вернуться по местам. Судно пришло в движение.

Дневной свет, проникавший через решетку, позволял немного ориентироваться во времени суток. Наступил вечер. Больше нас не тревожили, и я ворочался на грязном полу в надежде хоть сколько-нибудь отдохнуть. После упражнения с кабестаном ныли мускулы и кровоточили ладони. Воспользовавшись темнотой, я отхлебнул из бутыли доктора Руиза. Жидкость уже не казалась мне горькой. Сделалось совестно, но делиться лекарством с соседями я не хотел.

Когда я разомкнул глаза, в трюме было намного светлее. Я повертел головой, ненавязчиво разглядывая соседей. Один перевернулся на бок лицом ко мне, но я не смог различить, открыты ли его глаза. Я тоже лег на бок, повернувшись к нему спиной. Передо мною оказался тот, что намедни получил банником по зубам. Он лежал на спине, верхнюю часть его тела скрадывала тень. Царил полумрак, и я видел, как лицо соседа странным образом морщится. Я подумал, что столь живая мимика вызвана волнительным сном, но вдруг мне показалось, что часть правой щеки оборванца отделилась и переметнулась куда-то за левое ухо. Пораженный зрелищем, я впился глазами в его лицо. Еще один кусок лица отпрянул в сторону, прошмыгнул к поясу и оказался… крысой!

– Черт побери! – сорвалось с моих уст.

Я вскочил на ноги, ударился головою о потолок, выругался еще раз. Но даже произведенный мною шум не распугал серых тварей. Крысы с деловитой сноровкой пожирали лицо соседа.

Я схватил банник и ударил им в голову несчастного. Грызуны разбежались, и я содрогнулся от ужаса. Лица у соседа не оказалось, крысы изгрызли его целиком.

Со всех сторон послышались возмущенные голоса:

– Проклятие! Мистер! Какого черта ты шумишь?! Мы могли еще поспать!

– Крысы! – объяснил я, задыхаясь. – Крысы! Они сожрали его лицо!

– Эка невидаль, – буркнул кто-то.

– Пусть лучше жрут трупы, чем корабельную провизию, – проворчал еще кто-то.

– Но он только что был жив! – крикнул я, будучи уверен, что именно грызуны и убили этого человека.

Со всех сторон послышались хохот и леденящие душу выкрики:

– Был жив, да помер!

– Цинга, мистер Дипломат!

– И тебя когда-нибудь сожрут крысы!

– На том твоя дипломатическая миссия и закончится!

– Зато сатана не узнает!

Я опустился на пол, уронил руки на колени и сидел, понурив голову. Судя по звукам, крысы вернулись к трапезе. Корабль жил обычной жизнью. В какой-то момент пришел офицер, выбрал меня и еще одного узника и велел убрать труп. Схватив умершего за ноги, мы вытащили его на верхнюю палубу.

– Yo-heave-ho! – крикнул напарник, и мы сбросили мертвеца за борт.

Беззубая застенчивая улыбка все время стояла у меня перед мысленным взором. Пока тело падало вниз, я прочитал короткую молитву и испросил прощения у покойного и у Господа за то, что ударил этого человека. Мелькнула малодушная мысль, что плошка с гороховой похлебкой хоть сколько-то послужит искуплению моей вины.

Я огляделся по сторонам в надежде увидеть какого-нибудь высокопоставленного офицера и вновь заявить о своем дипломатическом статусе, но вокруг суетились только матросы. Конвоиры погнали нас обратно на нижнюю палубу.

Я успел разглядеть, что попал на борт линейного корабля и плыли мы в составе громадной эскадры. Казалось, что в море, сколь бескрайним оно ни было, а свободного места не осталось: насколько хватало глаз – всюду линейные корабли, фрегаты, корветы, бомбардиры, брандеры и тендеры под британскими флагами. Как я узнал позднее, в эскадру входило пятьдесят три корабля, а весь английский флот составляли сто четыре судна. В груди похолодело от недобрых предчувствий. Я подозревал, что английские офицеры проводили урок артиллерийского дела отнюдь не ради того, чтобы скрасить наш досуг. Нам предстояло сражение. Морская битва с моими соотечественниками!

И для невольников с нижних палуб единственным шансом выжить была победа.

Глава 10

Во время следующей трапезы я уже не отказался от своей пайки. Мало того, нашел гороховую похлебку вполне сносной.

Потом мы вновь крутили кабестан. Корабль встал на якорь.

Привели новую партию узников. Их переправили на шлюпках с другого корабля. «Старожилы» радостно гоготали, осыпали новичков оскорблениями, норовили угостить затрещинами и пинками. Конвоиры не препятствовали издевательствам, молчаливо одобряя все, что способствовало подавлению воли пленников.

Я не выдержал и вступился за новеньких:

– Эй вы, канальи! А ну заткнитесь! Кто откроет свой поганый рот, отделаю так, что крысы хоронить не придут!

– Вот мистер Дипломат! – выдал кто-то благодушную реплику.

– И впрямь дипломат, – нехотя поддакнул еще кто-то.

Гвалт стих. Новички, оказавшиеся поблизости, поглядывали на меня с опаской и с одобрением. Их оказалось так много, что теперь улечься на полу можно было только прижавшись друг к другу. Теперь для выяснения отношений пушечный банник не требовался. А получить локтем в глаз или под ребро удавалось и без драки, достаточно было повернуться с боку на бок. Эта скученность произвела на меня, пожалуй, самое удручающее впечатление.

А потом случилось нечто и вовсе невероятное.

Явился офицер и солдаты, вооруженные мушкетами. Офицер объявил, что отныне у нас будет новый преподаватель артиллерийского дела.

– Мистер Джон Кэну, – представил учителя англичанин, сделав в фамилии ударение на первый слог.

Конечно же, никакого мне дела не было до того, кто будет разъяснять, как заряжать пушки и стрелять из них. Новый преподаватель, старый! Вот сдохли бы оба – хоть какая-то радость. И конечно же, произнесенное с английским акцентом имя Джон Кэну не вызвало у меня никаких ассоциаций.

И когда я увидел мосье Каню в английском мундире, я чуть языком не подавился. Он спустился по трапу, высокомерным взглядом окинул пленников и с особой галантностью раскланялся с офицером.

– Жан! Скотина! – заорал я. – Что ты тут делаешь?!

– Я намерен обучить вас артиллерийскому делу, – ответил подлый французишка.

Оставив без внимания мои оскорбления, он подчеркнул свое новое столь высокое положение: посчитал ниже достоинства опускаться до словесных перебранок со мною.

– Какому артиллерийскому делу?! – не унимался я. – Да ты только по бабам и умеешь стрелять!

– Напрасно вы так думаете, сударь, – степенным тоном ответил он. – Прежде чем попасть в Россию, я служил в артиллерии.

Мы говорили по-русски, офицер поглазел на нас с любопытством и решил вмешаться.

– В чем дело? – спросил он.

– Встретил старого знакомого, – объяснил подлый французишка.

– Знакомого?! – разгневался я и, обращаясь к англичанину, объяснил: – Этот человек – мой слуга!

Физиономия офицера приобрела умильное выражение, какое встречается у людей, только что удовлетворивших праздное любопытство.

– Ага! – обрадовался он. – Французская революция в отдельно взятой семье! Превосходно, мистер! Тем больше рвения вы проявите в сражении с русскими!

– При чем здесь сражение с русскими?! – возмутился я.

– Будут знать, к чему приводит дружба с лягушатниками! – объяснил офицер.

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, многим пленникам понравилось, что мой слуга будет командовать нами. Англичанин обменялся взглядом с мосье Каню. Жан показал кивком, что берет бразды правления на себя. Он сделал шаг вперед и прогремел:

– Итак, господа артиллеристы! Возрадуемся! Благодаря гению доблестного сэра Френсиса Дрейка у нас есть превосходный шанс одержать верх в морском бою, сохранить корабль, а значит, и наши жизни!

По трюму покатился ропот, но мосье Каню перекрыл шум своим голосом. Он рассказал о том, как Френсис Дрейк первым додумался сделать пушечные порты и расставить пушки вдоль бортов корабля. До того пальба производилась только с кормы или с носа. Французишка поведал и о том, как королева Елизавета произвела знаменитого пирата в рыцарское звание и как с легкой руки сэра Френсиса Дрейка в армии появилась традиция отдавать приветствие, приставив руку к правому виску.

Я сидел, разинув рот, будучи не в силах поверить, что бравый вояка в красном мундире и черном цилиндре с роскошным плюмажем, метущим по потолку, – и есть Жан Каню! Скотина, каналья, не упустивший случая обворовать меня!

Злоба душила меня. А прочие невольники слушали его с почтением. Он же разглагольствовал о подвигах Френсиса Дрейка, английский офицер взирал на всех с блаженной улыбкой, а слушатели, по их замыслу, наверно, должны были возгордиться при мысли о том, что не просто сдохнут в вонючем трюме, а продолжат традиции, заложенные каким-то отъявленным негодяем!

– Еще раз напоминаю, – говорил Жан Каню, – мы зависим друг от друга. Нерасторопность одного обернется гибелью всех! Замешкается обезьянка с подачей картуза – неприятель выстрелит первым, и все! Из-за нерадивой обезьянки погибнем все!

Я не выдержал и взревел:

– Какой еще обезьянки?! Что ты несешь, каналья?!

– Вольно, сударь, вам меня обижать! – насупился французишка. – А между тем ваш настрой мешает общему делу.

Офицер посмотрел на меня с осуждением. Я едва не захлебнулся от ярости. Со всех сторон вновь полетели насмешки и оскорбления. Собранное в трюме отребье веселилось, обнаружив, что я оказался во власти бывшего слуги.

– Вот тридцатишестифунтовая пушка, – продолжал Жан, указав на орудие. – Такую пушку обслуживает тринадцать человек, это оптимальный состав команды.

Мосье Каню перешел к содержательной части разглагольствований, и даже английский офицер больше не взирал на пленников с умилением, а целиком был поглощен поучениями подлого французишки.

– Картуз – это мешок с порохом, – объяснял Жан. – Того, кто подает картуз, по традиции называют обезьянкой!

Бурное веселье охватило невольников.

– Вот пускай этот мистер Дипломат и будет обезьянкой! – выдал кто-то.

Остальные поддержали его идею одобрительными выкриками.

– Ну, каналья! Я тебе покажу! – проскрежетал я.

Мои угрозы еще больше развеселили публику. Соседи улюлюкали и кидали в меня мусором. Даже новички, которых я только что защищал от нападок «старожилов», – даже они потешались надо мною, а те, что оказались поближе, позволили себе распустить руки. Я получил несколько затрещин. В ответ дал по зубам первому попавшемуся соседу. Кулаки со всех сторон обрушились на меня. Я отбивался наугад. Послышался окрик канальи:

– Господа! Поберегите свой пыл! Ярость пригодится в бою!

Офицер смотрел на нас с раздражением прилежного школяра, которому непоседы мешают усвоить урок. По его сигналу солдаты, пустив в ход приклады, прекратили потасовку.

– Картузом заряжается ствол, – продолжал урок французишка. – Затем забивается пыж, через дуло вкатывается ядро, забивается еще один пыж…

– Seems honey, – услышал я голос за спиной.

Обернувшись, я увидел двух мрачных типов. Они смотрели на меня с каким-то особенным интересом.

– Honey, – повторил один.

– No, dottrel, – ответил другой.

Интуиция подсказывала: в подобных случаях нужно бить сразу, лучше на убой. Я подскочил к мрачным типам, замахнулся кулаком. Их руки взметнулись вверх. А я врезал промеж ног коленом одному и мыском сапога другому. Они взвыли дуэтом от боли.

– Вот вам scrambled eggs! – рявкнул я.

Солдаты повалили меня ударами прикладов.

– О, боже мой, сударь, что ж вы творите?! – завопил подлый французишка. – Нужно гнать его прочь! Он вносит смуту!

Поднялся гвалт, и я не разобрал, что ответил англичанин. Но солдаты потащили меня к люку.

– Жан! Каналья! – закричал я по-русски. – Немедленно передай командиру этой лоханки, что я русский дипломат!

– Кстати, – прозвучал голос Жана. – Этот господин отлично разбирается в поварском деле. На камбузе ему самое место!

Я рванулся, надеясь добраться до французишки, чтобы свернуть ему шею. Каналья вздумал распоряжаться мною! Но крепкие руки удержали меня, а английский офицер фыркнул:

– На камбузе?! Чтобы он отравил всю команду?

А еще кто-то поддакнул:

– Да, у этого дипломата такой аппетит, что он оставит экипаж без провизии!

По приказу офицера солдаты отвели меня на нижнюю палубу, приковали к кольцу в грязном закутке и оставили одного почти в полной темноте. Они ушли, я опустился на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Я почувствовал блаженство и сам удивился тому, сколь невзыскательным оказался. Некоторый покой в грязном углу вместо артиллерийских упражнений – вот все, что понадобилось для счастья. Я глотнул из бутыли доктора Руиза и задремал. А проснулся оттого, что по мне бегали крысы. Я подпрыгнул, стряхивая с себя грызунов, и зачем-то по-английски, словно полагал, что так местные твари понимают лучше, завопил:

– My God! I’m steel alive!

– Not for long, – раздался голос из темноты.

Появились солдаты. Они скрутили мне руки и повлекли в этот раз на верхнюю палубу. Дневной свет ударил в глаза. Зажмурившись, я задрал голову и с удовольствием подставил лицо солнечным лучам.

– Ха-ха, порадуйся напоследок, – послышался тот же глумливый голос.

– Что значит – напоследок? – не понял я.

– Смутьяны на борту не нужны, – ответил англичанин.

– И что? – спросил я.

– Сделаем из тебя вертишейку в мокрых штанах, – пояснил он. – Всем другим в назидание.

– То есть? – вскинул я брови.

– Скоро увидишь, – отмахнулся офицер.

– Что еще за «вертишейка в мокрых штанах»? – спросил я солдата.

Я вспомнил, что точно так же в Лондоне инспектор Салливан выразил уверенность, что в кратчайший срок изловит убийц. Я не на шутку встревожился, подозревая, что за непонятным выражением скрывается изощренная пытка. Но ответ превзошел самые худшие опасения.

– Тебя повесят, – пояснил солдат.

– Ха-ха-ха! – зашелся смехом офицер. – Сейчас капеллан придет. Облегчишь душу, а потом мы посмотрим, как ты облегчишь тело!

– Не нужен мне священник! Я хочу выпить!

– Черт подери! Вот ответ истинного джентльмена! – одобрил мой выбор офицер. – Принесите виски!

Протрубили сбор. Пехотинцы выстроились на шканцах. Этим красавцам в круглых черных шляпах и красных мундирах с белыми ремнями предстояло брать на абордаж корабли и высаживаться на чужие берега.

Матросы в синих куртках заняли шкафуты. Здесь же мичманы, раздавая тумаки, пытались придать подобие строю и разношерстной массе узников с нижних палуб, одетых в то, в чем застали их вербовщики. Об охране уже не заботились: несчастным, насильно загнанным на корабль, вдали от берега ничего не оставалось, кроме как служить. Что от них и требовалось.

Обмундирование и строевая выучка, вернее, их отсутствие оказались далеко не главным отличием новобранцев от бывалых матросов. Глаза последних наполнены были тяжелой тоской. Каждый из них знал, что не сегодня, так завтра погибнет – может, в бою, а может, подохнет в петле на рее. Они улыбались и отпускали в мой адрес глумливые шутки. Они радовались тому, что меня убьют сейчас, а их – на следующий день, а то и через неделю. А в промежутке между моей и своею смертями они собирались исправно нести службу.

Лица же новичков исказились от ужаса. Адская бездна разверзлась перед их взорами. Что бы ни заставляли их делать, всё они воспринимали как нестерпимую муку. И теперь, когда не было возможности вернуться к семье, к работе, к бутылке дешевого виски, – словом, туда, откуда их насильно выдернули вербовщики, кажется, ими владело одно животное желание – вернуться на нижнюю палубу, забиться по углам, задыхаться от запаха собственных испражнений, – только чтоб их больше не трогали, не заставляли крутить кабестан, возиться с пушками и наблюдать казни. Большинство из них скоро погибнут. А кто-то выживет, превратится в бывалого матроса с продубленной солнцем и солью рожей и погибнет спустя некоторое время.

На рее приладили петлю. Я смотрел на нее, и тоскливое чувство завладело мною. До сих пор о казни я думал отстраненно, словно вешать собирались не меня, а еще кого-то и к тому же не наяву, а во сне. И вдруг понял, что это всерьез, что через несколько минут в последний раз подрыгаю ногами – и на этом все кончится. Я почувствовал отвратительную слабость в животе и, наверное, если бы вовремя не спохватился, обмочил штаны еще до того, как оказался в петле. Острое чувство несправедливости и жалости к себе захлестнуло меня. Я же еще совсем молод, у меня не осталось ни жены, ни детей, и я не сделал ничего плохого этим людям, а они вознамерились повесить меня, а потом сбросят труп в море, и никто – ни друзья, ни маменька с папенькой – ничего не узнают о моей судьбе.

Я воздел очи горе. Heus-Deus, что ты делаешь там, в облаках? Куда смотришь в эту минуту?

Только что потешавшийся надо мною офицер поднес мне ко рту кружку с виски. Я выпил, не почувствовав вкуса. Никакого действия алкоголь не оказал. Тяжелая петля покачивалась на ветру. Сверху, из «вороньего гнезда», мне улыбались какие-то рожи. На ангелов они решительно не походили.

На квартердеке появился еще один офицер, лет сорока, круглолицый, с большим открытым лбом, который не могла скрыть даже огромная двууголка. Судя по мундиру и по тому, с какой сноровкой все засуетились, он был капитаном корабля.

– Сэр! – крикнул я ему. – Вам передали, что я российский дипломат?

Лейтенант Леймен ткнул меня под ребра и шикнул:

– Это капитан сэр Томас Мастерман Харди! Ты не смеешь обращаться к нему напрямую!

Я почувствовал ненависть к лейтенанту и решил всеми силами не позволить ему унизить меня перед смертью.

– Очень даже смею! – рявкнул я на него и крикнул, обращаясь к капитану: – Сэр, ваш помощник норовит заткнуть мне рот. Однако же, замечу, мое обращение к вам – большая честь для вас, поскольку следующим, к кому я обращусь, может стать сам Господь Бог!

По рядам солдат и матросов прокатились одобрительные смешки. И только Жан Каню, бледнее морской пены, молчал и с ужасом таращился на меня. Лейтенант Леймен хотел было что-то предпринять, но капитан остановил его взмахом руки. Сэр Томас Мастерман Харди улыбнулся и громко сказал:

– По части мужества и храбрости всем вам стоит брать пример с этого джентльмена!

В душе моей потеплело. Капитан показался мне благородным человеком, и я питал надежду, что он остановит казнь. Но неожиданно еще один человек вмешался в действо.

– Позвольте! Что здесь происходит?! – услышал я знакомый голос.

– Сэр, мы намерены повесить этого джентльмена, – прозвучало в ответ.

Я посмотрел вниз и увидел голову мистера Суповара. Он выглядывал из люка. Но теперь солнечный свет и напудренный парик позволили мне узнать этого человека.

– Что вы здесь делаете? – воскликнул лорд Бенджамин Томпсон.

– Мы все когда-то окажемся на небесах, многие в ближайшее время. В общем, меня отправляют во главе авангарда, – ответил я.

Сэр Бенджамин Томпсон спросил, показав взглядом на петлю:

– Вы торопитесь?

– О, нет, – ответил я и, кивнув на конвой, добавил: – Если друзья не возражают, готов подождать вас.

Лорд Томпсон выбрался из люка и, задрав голову, сказал капитану корабля:

– Сэр, вы не можете повесить этого человека!

– Очень даже могу, – раздраженным тоном ответил капитан. – Здесь я решаю, кого вешать, а кого нет. И попрошу вас, сэр, не вмешиваться в службу! Вы вносите сумятицу, а это недопустимо!

– Недопустимо казнить дипломата, даже если он представляет интересы государства, с которым мы вознамерились воевать, – возразил сэр Бенджамин Томпсон.

– Это не дипломат, – резким голосом заявил лейтенант Леймен.

– Если его казнят, – прищурился лорд Томпсон, – я лично прослежу, чтобы вас отправили на переговоры с русскими. Посмотрим, окажутся ли они столь великодушными, чтобы заметить белый флаг в ваших руках.

– Черт подери, – прошипел Леймен.

Лорд Томпсон подошел ко мне.

– Сэр, – промолвил я, – когда на вашем пути встречаются неподходящие места, не сочтите за труд тщательно их обследовать. Велика вероятность встретить меня. Я, знаете ли, большой мастак попадать в неподходящие места.