Текст книги "Копенгагенский разгром"

– Дайте мне несколько минут, – попросил лорд Томпсон капитана. – Я доложу вице-адмиралу.

– Но мы уже собрали людей! Все жаждут зрелища! – возмутился лейтенант Леймен.

– Хорошо, повесим вас, – вполголоса согласился сэр Бенджамин Томпсон и удалился с изящной медлительностью.

– Черт знает что, – прошипел лейтенант.

– Мистер, заказать вам виски? Напоследок? – усмехнулся я.

– Не умничай! – разозлился тот. – Лорд Томпсон не указ сэру Томасу Харди. Он может повесить тебя немедленно, и никто его не осудит!

Я помолился, чтобы сэр Бенджамин Томпсон оставил изящные манеры и поторопился.

Тут я вновь заметил Жана. Подлый французишка таращил на меня перепуганные глаза.

– Послушайте! – крикнул я. – Давайте повесим Джона Кэну!

Каналья вздрогнул. Взгляд его сделался совершенно несчастным.

– Смотрите, – продолжал я. – Он трясется от страха так, словно вешают не меня, а его! Так давайте же и повесим его! Что же он понапрасну мучается?!

Прокатился одобрительный гул. Сброд совсем недавно поддерживал французишку, но теперь сменил симпатию. Людям хотелось зрелища, а вешать человека, трясущегося от страха, куда веселее, чем человека, презирающего смерть.

Я с усмешкой глядел на французишку. Он с опаской покосился на тех, кого только что обучал артиллерийскому делу. Черный султан на его цилиндре подрагивал – отнюдь не от ветра.

На палубу выбежал какой-то офицер, за ним следовал мой спаситель. Двигался он неторопливо, из чего я заключил, что, пока молился, Бог сидел, заткнув уши. Впрочем, в этот раз судьба и без участия высших сил благоволила мне.

Капитан с недовольным видом выслушал офицера и дал команду разойтись.

Невольников погнали обратно в трюм, а в толпе бывалых матросов нарастало напряжение. Сброд кипел от недовольства.

– Нужно было кого-нибудь повесить, – промолвил мистер Леймен.

Случайно мосье Каню оказался рядом со мною.

– Жан, не хочешь повисеть? – спросил я. – Совсем чуть-чуть. Минут пять. Пока толпа успокоится.

– Все бы вам, сударь, смеяться-с надо мной-с, – покачал головой он. – А я же как лучше хотел-с. Для вас-с старался-с.

– Старался-с, – с угрозой в голосе передразнил я каналью.

Подлый французишка, заметив перемену в моей судьбе, немедленно изменил тон. Он бы кинулся пылинки сдувать с моей обуви, если бы сэр Бенджамин Томпсон не прогнал его. Каналья, посмотрев, как я растираю только что освобожденные руки, спорить не стал и поспешил удалиться.

– Так там внизу были вы? – воскликнул мой спаситель.

– Признаться, и я в полумраке и без парика не узнал вас.

– Но как вы здесь оказались? Что с вами стряслось? Что за наряд вы надели? – сыпал вопросами сэр Бенджамин. – Идемте ко мне, вы все мне расскажете, а потом нас пригласят к вице-адмиралу.

В каюте я быстро, но достаточно подробно поведал о своих злоключениях. По мере того как я рассказывал, взгляд собеседника становился все более отрешенным, на губах блуждала благоговейная улыбка. Воспоминания унесли его прочь с корабля в гостиную графа Воронцова.

– Надо же, – промолвил он, – Элен де Понсе. С виду такая милая мадемуазель…

– Ну, признаться, мне она сразу не понравилась, – возразил я. – Ума не приложу, зачем доверился ей? Как говорится, бес попутал.

– А с виду такая милая девушка, – повторил сэр Бенджамин Томпсон, затем взгляд его прояснился, и он спросил: – А этот негодяй, ваш камердинер? Вы говорите, что видели его здесь, на борту?

– Да, в качестве офицера, обучавшего нас артиллерийскому делу, – подтвердил я.

– Мы добьемся, чтобы его арестовали. А то и повесили! – воскликнул сэр Бенджамин Томпсон. – Вот и капитан сетовал, что петлю соорудили, а никого не вздернули.

Я подумал, что маменьке с папенькой не понравилось бы, что я согласился отправить на виселицу бывшего гувернера, пусть он и попался на воровстве. А еще я вспомнил Николь: она никак не хотела поверить в подлую сущность канальи Жана, искала оправдания его гнусным поступкам.

– Послушайте, это дело сугубо семейное, – сказал я сэру Бенджамину. – Предоставьте мне самому разобраться с мосье Каню.

– Ну, хорошо, хорошо, – согласился он. – Но что теперь? Что вы намереваетесь делать дальше?

– Что делать? – повторил я. – Намерен вернуться в Россию…

– Вернуться в Россию?! – воскликнул собеседник. – Но что вас там ждет?!

– Если бы виконтесса похитила деньги, я бы провел остаток жизни на каторге, – признался я. – Но надо думать, что сейчас она плывет на «Brunhild» в Кенингсберг, а оттуда отправится в Санкт-Петербург, так что серебро не пропадет. А я… Скорее всего, меня разжалуют в солдаты…

– Вы сумасшедший?! – вскрикнул сэр Бенджамин Томпсон. – Вы же сами говорили, я прекрасно запомнил ваши слова: «Я служу своему государству. Но если оно затеет войну, пусть на меня не рассчитывает». И тогда я подумал: вот замечательный молодой человек, с живым умом. И что с вами случилось теперь?! Зная о том, что вас ждет, вы собираетесь добровольно сдаться! А с учетом того, что в Россию вас доставит английская эскадра, намеревающаяся предварительно разгромить российский флот, – о! с учетом этого обстоятельства разжалованием в солдаты дело не обойдется! С учетом этого обстоятельства даже не знаю, зачем я вытащил вас из петли? Вам же так хочется быть повешенным! Или русская виселица вам милее английской?

– Но что же мне делать? – вымолвил я.

– Что делать? – всплеснул руками сэр Бенджамин. – Будьте, как я, гражданином мира. Это здесь я сэр Бенджамин Томпсон, английский лорд, основатель Королевского института, а в Баварии я граф Румфорд. Случись завтра попасть в Америку, меня расстреляют как английского шпиона. Но в ближайших моих планах – перебраться во Францию! Уж больно нравятся мне француженки… И знаете ли, меня нисколько не заботит, что Англия не в ладах с Францией! Вся эта политика – тьфу на нее! Сегодня друзья, завтра враги, послезавтра опять друзья! А француженки как были, так и останутся француженками! Вспомните ту же виконтессу де Понсе…

– Право, не знаю, – вымолвил я. – В России остались маменька с папенькой…

– Ах, этот российский патриотизм! Сын на виселице предпочтительнее сына в бегах! – с сарказмом произнес сэр Бенджамин Томпсон.

– Но что я скажу английскому капитану? – спросил я. – Что я не дипломат, а гражданин мира? Так он ответит, что у него на нижних палубах – целая армия граждан мира, и отправит меня назад, скажет, там мне и место!

– Не волнуйтесь, я договорюсь с вице-адмиралом, – заверил меня сэр Бенджамин Томпсон. – Ждите меня здесь, никуда не отлучайтесь!

– Куда же я денусь? – Я с горькой усмешкой кивнул на море в иллюминаторе.

Сэр Бенджамин Томпсон поднялся, открыл дверь, но вдруг повернулся уже на пороге и произнес:

– Кстати, вы упомянули судно «Brunhild».

– Да, это корабль, на котором я прибыл в Англию и на котором виконтесса де Понсе отправилась в Санкт-Петербург…

– Так вот, – перебил меня сэр Бенджамин, – это судно идет в Копенгаген, а не в Кенингсберг.

– Как в Копенгаген?! – изумился я. – Но откуда вы знаете?

– Мы подобрали в море русского офицера с этого корабля, – ответил сэр Бенджамин. – Он очень хотел догнать свое судно и очень надеется, что наша цель – датский, а не русский флот.

Глава 11

Сэра Бенджамина не было час. За это время я совершенно извелся, не зная, как поступить. А тут еще какой-то офицер с «Брунхильды»! В отношении него противоречивые чувства владели мною. С одной стороны, следовало установить связь с этим человеком. Глядишь, вдвоем мы бы что-то придумали. Но с другой стороны, наверняка этот офицер был обо мне дурного мнения. Ладно бы он оказался пруссаком. Но лорд Томпсон назвал его русским. Стараниями Элен де Понсе в его глазах я выглядел гулякой, забывшим за пьянкой обо всем на свете, в том числе и о том, что в Лондон меня послал сам государь император.

В конце концов, я решил действовать самостоятельно. А вступать в контакт с русским офицером только после того, как полностью реабилитирую себя действиями на благо России.

Вернулся сэр Бенджамин и сразу же пригласил меня на аудиенцию. Мы прошли в другую, более просторную каюту, хозяин которой производил какие-то расчеты, согнувшись над столом.

Сэр Бенджамин Томпсон кашлянул, офицер оторвался от разложенной на столе карты и окинул меня оценивающим взором. Сам он был невысокого роста, худосочный и этакий… левосторонний. В смысле, с его левой стороной все было в порядке, а вот с правой – беда. Правый глаз – мертвый, застывший и словно молоком залитый. Правый рукав пустовал. Впрочем, правая нога оказалась на месте и, сколько я мог судить, работала исправно.

Неопытный человек увидел бы в нем пародию на вояку. Однако меня невзрачная внешность не могла ввести в заблуждение. Хватило одного взгляда, чтобы понять: передо мною совершенно ненормальный человек. Природа сыграла шутку, поместив в тщедушное тельце сердце льва. Такой человек возьмется за невозможное, положит тысячи жизней, но добьется намеченной цели.

При этом самого себя, даже в первую очередь самого себя, он не щадит нисколечко. И что примечательно: обстоятельства, словно пораженные силой его духа, его дерзновенностью, отступают перед ним. Неприятельская пуля, пробив навылет голову такого человека, непостижимым образом не заденет жизненно важных органов, и он с болтающейся на рваном сухожилии челюстью продолжит атаку. За одно сражение от вражеской артиллерии под таким человеком падет десяток коней, а он вернется с обгоревшими подошвами и с победой.

И я не знал, при каких обстоятельствах вице-адмирал потерял руку и повредил глаз, но был уверен: случись на его месте другой человек, его бы в капусту порубило.

– Сэр, имею честь представить графа Воленского, – промолвил сэр Бенджамин Томпсон, повернулся ко мне и сказал: – Сударь, представляю вам вице-адмирала сэра Горацио Нельсона.

Я поклонился. Вице-адмирал указал на стулья. Мы дождались, пока он опустится в кресло, и сели напротив. Вперившись в меня здоровым левым глазом, вице-адмирал промолвил:

– Сэр Бенджамин Томпсон утверждает, что на родине вас ждет виселица?

– Да я и здесь ее едва избежал, – признался я.

Вице-адмирал выдал короткую улыбку, но через мгновение его лицо сделалось злым, он потянул носом и с возмущением произнес:

– Вы пьяны!

– Сэр, виноват лейтенант Леймен, – поспешно ответил я. – Исполнил последнее желание, но так и не повесил.

Он смягчился и сухим тоном сказал:

– Дерзкий вы человек, – и чуть погодя спросил: – Так вы согласны перейти на службу английской короне?

Он окинул меня придирчивым взглядом, и я почувствовал себя неловко: на мне до сих пор было платье моего камердинера, да и пара ночей, проведенных на нижних палубах, не добавили моему облику светского лоска. Преодолев смятение, я промолвил:

– Для начала хотелось бы выяснить, с кем предстоит воевать?

– Откуда мне знать, – усмехнулся сэр Горацио Нельсон. – Поступит приказ от Мандаринчика – узнаем. Боитесь, что придется сражаться с русскими?

– Воевать против России я не соглашусь ни при каких обстоятельствах, – твердо заявил я.

Сэр Бенджамин Томпсон шумно вздохнул и незаметно для вице-адмирала пнул меня ногою.

– Я предлагаю вам остаться здесь. Каким бы ни был морской бой, рано или поздно он заканчивается. И тогда понадобится помощь дипломата. Ну, а если нашей целью окажутся шведы, то вы возглавите небольшой десантный отряд. Сэр Бенджамин Томпсон утверждает, что у вас есть военный опыт.

– Да, я воевал в Европе, – подтвердил я.

– Воинское звание?

– Я ушел в отставку с военной службы в звании поручика, – ответил я.

– Что ж, я распоряжусь, чтобы граф Гэллоуэй назначил вас командиром небольшой группы. В бригаде стрелков не хватает офицеров. – Неожиданно он вздохнул и проговорил так, словно размышлял вслух: – Заменить бы самого графа, а его отправить… с попутным ветром.

Затем вице-адмирал бросил на нас несколько смущенный взгляд, словно извинялся за размышления вслух и слова, не предназначенные для чужих ушей. Мы промолчали, придав физиономиям каменное выражение.

– Вскоре Мандаринчик вскроет приказ, – продолжил лорд Нельсон. – Если целью окажутся шведы, вы пойдете в бой. Если русские, значит, вам воевать не придется, поможете в составлении писем и в переговорах. А пока вы свободны.

– Я еще не дал согласия, – произнес я. – Мне необходимо время обдумать ваше предложение.

Сэр Горацио Нельсон уставился на меня, и я выдержал его взгляд. Губы вице-адмирала дрогнули в легкой усмешке.

– Я не тороплю вас, – сказал он. – Но если вы больше не дипломат, дам команду, чтобы петлю пока не снимали с реи.

Одноглазый лис ставил мне ультиматум. Выбора у меня не было. Но я решил выдержать характер и сказал:

– Дайте время до вечера. В случае согласия я бы желал обсудить некоторые условия. Рассчитываю на непродолжительную аудиенцию.

Вице-адмирал слушал меня с некоторой растерянностью. Он полагал, что под страхом смертной казни я соглашусь на все что угодно.

– А поводу петли, – добавил я, – действительно, проследите, чтобы пока ее не занимали.

Я еще раз поклонился и направился к выходу. Сэр Бенджамин Томпсон выбежал следом.

– Нужно было соглашаться! Вы с ума сошли! – прошипел он.

– Ну, по-моему, это основное достоинство, которое ценит вице-адмирал, – ответил я.

– И что теперь? – воскликнул англичанин. – Что с вами делать? Формального приказа освободить вас нет. Но и держать вас на привязи…

Он запнулся, не имея иных идей, как со мною следует поступать, пока я решаю, сложить ли буйну голову в какой-нибудь никчемной баталии или, не откладывая, сунуть ее в заготовленную петлю?

– Предоставьте меня самому себе, – предложил я. – Самое страшное, что я могу совершить, так это выброситься за борт. Или вы думаете, что я подниму бунт?

– Что ж, пожалуй, до вечера составлю вам компанию, – нашел выход из положения сэр Бенджамин.

– Кстати, кто такой граф Гэллоуэй? Сэр Нельсон грозился отправить его с попутным ветром.

– Граф Гэллоуэй? А, это подполковник Уильям Стюарт. Он возглавляет команду морской пехоты. Они с сэром Нельсоном не сошлись характерами.

Я хотел спросить еще, кто такой Мандаринчик, но на глаза попалась петля, что слегка покачивалась от ветра, и я промолвил:

– Ну да, вице-адмирал рассчитывает, что я окажусь более покладистым.

До вечера я прогуливался по палубе, обдумывая сложившееся положение. Желания воевать, да еще и на стороне англичан я не испытывал. Болтаться в петле – тем более. Но иных вариантов пока не просчитывалось. Эскадра находилась в открытом море, бежать я не мог.

Поступить на службу – другого выхода не было. Но я медлил с ответом, решив использовать предоставленное время до последней минуты. Хотел характер показать. Да и на чудо все еще надеялся: вдруг сыщется способ и от службы отвертеться, и казни избежать. Время от времени я бросал взгляд на рею. Тяжелая петля призывно покачивалась на ветру.

Военный корабль – отнюдь не лучшее место для праздных моционов. Мы с сэром Бенджамином переходили с места на место, мешая трудившимся матросам. Они посмеивались, узнавая во мне джентльмена, чудом избежавшего петли.

Проделав круг, мы оказались на носу, где обнаружился мосье Каню. Он стоял за фок-мачтой у правого борта между пушками и любовался морскими пейзажами. Сперва я хотел скинуть негодяя в море, но сдержался, предположив, что мастера артиллерийского дела здесь ценятся не менее, а то и более, чем поручики в отставке. Сбрось я французишку за борт, точно не избежал бы петли.

Тогда я решил хлопнуть его по плечу эдак по-свойски. Ну, промахнулся бы, попал бы по затылку, да так, чтобы цилиндр с султаном на радость рыбам улетел. Но и тут что-то меня удержало.

Уж не знаю, может, морской воздух произвел со мною необычную декантацию. Но вдруг захотелось мне поговорить с мосье Каню, понять, что же это за человек такой? Ведь с малолетства знаком я с канальей, а все ж, выходит, не понимал его до конца.

Он был моим гувернером, и надо сказать, неплохим, по крайней мере образованностью своей я в значительной мере ему обязан. Многие науки он хотя и преподносил мне так же, как и античную литературу, но ведь при этом умел пробудить во мне такой интерес к предмету, что уже и в наставнике я не нуждался, а познавал учение самостоятельно.

Я вырос, он остался служить камердинером и при каждом удобном случае обворовывал меня. Как он к женщинам относился – вообще стыд сплошной.

А главное, сколько знаю каналью, он всегда был трусом. А тут, смотри-ка, мундир английский напялил и командует так, словно всю жизнь только тем и занимался, что артиллерийские батареи строил.

Я облокотился на борт и окликнул французишку:

– Ну что, Жан?! Вот жизнь какие обороты принимает!

– Барин, сударь мой! А кот Нуар-с пропал, – всхлипнул Жан.

– А я-то думал, о чем ты тут печалишься? Кот у него пропал! Ну, Жан, твоя непосредственность меня подкупает! – с деланым восхищением воскликнул я.

– Барин, сударь мой! – с обидой в голосе промолвил Жан. – Я хотел-с вам помочь-с…

– Да, я заметил! – с сарказмом ответил я. – Особенно, вижу, тебя беспокоит пробел в моем образовании. А? Ну как же так, артиллерийскому-то делу обучить не успел!

– Если вы об этом-с, сударь, так я хотел-с как лучше-с! Я думал-с, вас-с переведут-с в другое место-с, подальше от этого сброда-с!

– А-а, спасибо за заботу, – протянул я и, кивнув на петлю, присовокупил: – Там меня и впрямь никто бы не побеспокоил. Жаль, сэр Бенджамин Томпсон помешал.

Я оглянулся на англичанина. Тот беседовал с лейтенантом Лейменом, явно недовольным нашим появлением.

– Сударь, я хотел-с выручить вас-с. Вы такую потасовку-с затеяли-с, – повторил Жан.

– Эти наглецы обозвали меня медком и простофилей! – прорычал я.

– И вы из-за такой глупости-с мордобитие-с учинили-с! – воскликнул Жан.

– Нельзя спускать с рук такого рода оскорбления, – сказал я.

Жан Каню только передернул плечами, выражая этим жестом скепсис к моим словам.

– Я прекрасно слышал, – продолжал я. – Один сказал «honey», а другой – «dottrel»!

– Сударь, вам показалось. Он сказал-с не «dottrel», а «dottle»! – промолвил мосье тоном примерного гувернера.

– Ну, спасибо, Жан! Только «окурок» ничуть не лучше «простофили»!

– Они совсем не имели в виду ни мед, ни окурок, ни тем более простофилю! – вмешался в разговор сэр Бенджамин Томпсон, он заговорил по-французски, как и мы. – Это кокни, господа.

– Кокни? – переспросил я.

– Скорее всего, – кивнул сэр Бенджамин Томпсон. – Они заметили, что вы что-то прячете, и спорили по этому поводу. Один утверждал, что вы прячете деньги – «money», а другой угадал, что у вас бутылка – «bottle».

– Нет-нет-нет, – покачал я головой. – Я прекрасно слышал. Один сказал «honey». Другой – «dottrel» или «dottle». «Окурок» или «простофиля» – значения не имеет, в любом случае это оскорбительно.

– Он сказал «honey», а имел в виду «money», и «dottle» вместо «bottle», – настаивал сэр Бенджамин Томпсон. – Замена начальной буквы – обычный прием в кокни.

– Черт, я и нормальным-то английским владею не так уж и хорошо. А тут еще кокни, – проворчал я.

– Вы прекрасно говорите по-английски, – сделал комплимент сэр Бенджамин Томпсон.

– Ладно, – махнул я рукой. – В любом случае в трюм я не вернусь!

– Означают ли эти слова, что вы примете предложение его светлости? – поинтересовался лейтенант Леймен, узнавший о предложении вице-адмирала от сэра Бенджамина.

– Какое? – спросил я. – В петле болтаться?

– Простите, сударь, – подал голос Жан. – Но и мне тоже интересно, что теперь вы будете-с делать-с?

– Что же вы все такие нетерпеливые? – вздохнул я. – Ну, скажу я вам, и что? Получите минутное удовольствие от удовлетворенного любопытства и вновь будете до вечера от скуки маяться!

– Дело ваше, – ответил лейтенант Леймен с издевательской улыбочкой. – У меня приказ держать петлю наготове.

И он отправился прочь, на ходу раздавая указания матросам. Сэр Бенджамин Томпсон засеменил следом за лейтенантом, к моему удовольствию оставив нас с французишкой наедине.

– Ну, каналья, – прорычал я, и мосье Каню втянул голову в плечи. – Что скажешь?

– Барин, сударь! Я так рад-с, что вы живы-с…

– Не юли, скотина! – оборвал я его. – Или теперь считается в порядке вещей, что я донашиваю твое платье?! Как ты посмел обокрасть меня?!

– Что вы?! Что вы?! Сударь! – замахал руками Жан. – Девой Марией клянусь, и в мыслях не было-с! Это все мадемуазель де Понсе…

– Ну конечно! – воскликнул я. – Элен оставила вещи на мое имя в банке, чтобы выкрасть их, переодевшись в мой мундир и приклеив твои усы!

– Ах, вы об этом-с!

Французишка взмахнул рукой, словно речь шла о пустяке, но его глаза бегали как тараканы в банке.

– Да, я об этом, – подтвердил я.

Я не спускал глаз с канальи, размышляя, дать ли ему сразу в морду или полюбопытствовать, какое абсурдное объяснение он измыслит.

– Тут, сударь, каюсь, и впрямь обворовал я вас, – промямлил французишка и уставился на меня обреченными глазами.

– Как это – «обворовал»?! – воскликнул я, не ожидавшей такой прямоты.

– Вышло как, сударь, – развел руками Жан. – Когда я понял-с, что виконтесса де Понсе нас-с обманула, то решил, что делать нам в Ярмуте-с нечего-с, а нужно как можно быстрее убираться оттуда…

– И что? – повысил я голос.

– Я решил-с, что будет хорошо-с, если я поскорее заберу из банка вещи, чтобы уже без промедления-с, как только вам станет-с лучше и вы сможете-с, покинуть Ярмут-с…

– Ну, конечно, – с издевкой поддел я французишку, – а потом как-то так вышло, что Ярмут покинул ты – без промедления, пока мне не стало лучше!

– Сударь…

– Хватит! – рыкнул я. – Что было в банке и где эти вещи?!

– В том-то и дело-с, что ничего, – всхлипнул французишка.

– Как это – ничего? – удивился я.

Каналья говорил искренне, сейчас я в этом не сомневался.

– Ничего ценного, – промямлил он. – И я испугался, что вы мне не поверите-с, подумаете, что я присвоил-с… вот и бежал с перепугу-с…

– Но как вообще получилось, что «Брунхильда» ушла без нас? – спросил я.

Рассказ Жана Каню полностью совпал с моими догадками. Когда французишка и Николь прибыли в Ярмут, я пребывал в состоянии сильнейшего опьянения виски и крепко «ушибившимся» головою. Доктор Руиз убедил капитана, что в таком состоянии морская качка не оставит мне шанса на выздоровление. Благодарная мадемуазель де Понсе оставила для меня в банке средства на существование, не доверив денежный вопрос прислуге.

Но теперь мосье Каню утверждал, что в банке ничего не было. Я припомнил ярмутского банкира. Крючковатый нос тогда сказал: «Мистер Воленский, я должен предупредить вас, что оставленные на ваше имя вещи сегодня утром забрали…»

– Так что все же в банке было? – воскликнул я.

– Какие-то медали-с, – пробубнил французишка. – Всего десять штук-с. Да вот они-с все.

Жан вытащил из кармана кошель и протянул мне. Я раскрыл его и вытащил несколько серебряных кругляков.

– Ловко же тебе удалось обвести банкиров вокруг пальца, – пробормотал я, раскладывая монеты на ладони.

– Я всегда умел-с хорошо подделывать письма, – обреченным голосом признался Жан.

– Это я заметил, – буркнул я, вспомнив расписку, в которой даже узнал свою руку.

Французишка умолк. А я разглядывал серебряные кругляки. Первым делом я обратился к реверсу. Но к моему удивлению, вместо надписи «рубль», «полтина» или «талер», способных прояснить достоинство монеты, по верхнему краю красовалась надпись «ефимокъ». В середине монеты крестообразным образом располагались четыре буквы «П» с коронами над верхней перекладиной – инициалы его императорского величества Павла. В центре между ножками букв заключался двуглавый орел.

Я перевернул монету. Но и лицевая сторона ничего не прояснила. На аверсе только и значились что слова из Псалтыри:

«Не нам, не нам, а имяни твоему».