Текст книги "История литературных связей Китая и России"

Глава 2. Китайское путешествие А. С. Пушкина

Русский поэт А. С. Пушкин с самого раннего детства знал, что на далеком востоке есть такая страна – Китай. В юности на него особое впечатление произвели здание театра, мостики и павильоны в китайском стиле в царскосельской императорской резиденции[107]107
  Строительство загородной императорской резиденции в Царском Селе началось при Петре I и было продолжено при Елизавете Петровне, и к середине XVIII века первоначальный облик императорского дворца значительно изменился. При Екатерине II резиденция подверглась масштабной реконструкции и в конце концов превратилась в огромный комплекс из дворцовых построек и парков, в которых появились объекты в китайском стиле, к примеру, Китайская беседка в Екатерининском парке, Китайские мосты и Китайская деревня в Александровском парке и др. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Пушкин интересовался Китаем: он использовал любую возможность, чтобы повстречаться с теми, кто побывал там, читал книги о Китае, а во время южной ссылки познакомился с посещавшим Китай дипломатом Ф. Ф. Вигелем (1786–1856). Впоследствии поэт завязал дружбу с Н. Я. Бичуриным. В Пушкинском доме, в личной библиотеке Пушкина, хранятся переводы таких китайских сочинений, как «Сицзан чжи» («Описание Тибета»), «Сань цзы цзин» («Троесловие»), «Чжао ши гу эр» («Сирота из рода Чжао»), а также труды о Китае.

Образ Китая постоянно появляется в стихах Пушкина, написанных в разные периоды, и объединяет многие его произведения: «К Наталье», «Воспоминания в Царском Селе», «Надпись к беседке», «Руслан и Людмила», «Евгений Онегин», «Поедем, я готов; куда бы вы, друзья…», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – в ясной последовательности «китайской серии» нетрудно разобраться. Но откуда подобный контекст взялся у никогда не покидавшего Россию поэта? Если принять во внимание дух той эпохи, то становится понятно, что пушкинские китайские описания, его фантазии на китайские темы и знания о Китае тесно связаны с европейской китаеманией в XVII – начале XIX века. В своем труде «Ориентализм» Э. В. Саид (1935–2003) указывает, что примерно с 1765 по 1850 год «помимо научного исследования Востока, которым занимались на протяжении этого периода ученые-профессионалы, в Европе разворачивается настоящая эпидемия увлечения Востоком, затронувшая практически каждого крупного поэта, эссеиста и философа того периода»[108]108
  Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А. В. Говорунова. СПб.: Русский мир, 2006. С. 80–81.


[Закрыть]. Пушкин, в совершенстве владевший французским языком и хорошо знавший западноевропейскую литературу и культуру, естественным образом был погружен в данный контекст. «Китайское поветрие» появилось в Европе и в России практически одновременно, «с начала XVIII века, подобно европейцам, русские принялись собирать фарфор, украшения из резного лака и произведения китайского искусства, их жизнь наводнили китайские изделия; “китайские иллюзии” также стали популярны в литературе и искусстве, Китай рассматривали как “идеальное государство”, а книги и журналы были полны известиями о Китае; двор и высшие слои общества, увлекшись “китайскими настроениями”, украшали и обставляли дворцы и официальные резиденции в соответствующем стиле, имитировали его в парковых ансамблях и в архитектуре, устраивали китайские виды в императорских парках. “Поветрие” такого рода продолжалось до XIX века и даже позднее, и географически из столицы перешло в провинцию»[109]109
  Ли Мин-бинь. Чжунго юй Э Су вэньхуа цзяолю чжи (О культурном обмене между Китаем и Россией, СССР). Шанхай: Шанхай жэньминь чубаньшэ, 1998. С. 29.


[Закрыть]. Страстное увлечение Китаем в Европе XVIII столетия стало результатом общечеловеческого стремления к «диковинному»; в России же это увлечение оказалось обусловлено еще и личным интересом Екатерины II, которая была совершенно очарована китайской культурой.

«Китайский парк» – один из лейтмотивов европейской литературы. Авторы этих строк полагают, что, помимо беседок, террас, башен, павильонов и мостов, как лейтмотив в широком смысле можно рассматривать китайские цветочные вазы, фарфоровые изделия, шелк и даже Великую Китайскую стену и «библиотеку китаеведа»[110]110
  Подробнее см.: Ху Я-юй. Юнхэн дэ бяньти – цун «Чжунго цыпань» дао «Ханьсюэцзя дэ тушугуань» (Перманентное видоизменение – от «китайской фарфоровой тарелки» до «библиотеки китаеведа») // Юйван юй хуаньсян – дунфан юй сифан (Желание и фантазия: Восток и Запад) / Гл. ред. Юэ Дай-юй. Наньчан: Цзянси жэньминь чубаньшэ, 1991.


[Закрыть]. Это напрямую связано с «бумом китайских парков», который распространился в середине XVIII века в западноевропейских странах. Не меньшую популярность подобные парки обрели в России[111]111
  В XVII–XVIII веках китайский стиль сильнее всего повлиял на парковую культуру Англии и Франции, а также некоторых других стран, включая Германию, Швецию и Россию. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Царскосельский лицей, в котором А. С. Пушкин проучился шесть лет, располагался вблизи императорского парка – это был сад, где школяры развлекались и играли, и впечатления от него наиболее полно отражены в следующих произведениях поэта: «К Наталье», «Воспоминания в Царском Селе», «Надпись к беседке» и «Руслан и Люд-мила».

В стихотворении «К Наталье» молодой человек во сне встречает свою возлюбленную в беседке:

 
Скромный мрак безмолвной ночи…
<…>
Я один в беседке с нею[112]112
  Пушкин А. С. К Наталье («Так и мне узнать случилось…») // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 1. Лицейские стихотворения / Ред. М. А. Цявловский и Т. Г. Зенгер; ред. пер. инояз. текстов А. А. Ахматова. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1937. С. 5–8.


[Закрыть].
 

Китайская беседка – пушкинская обитель любви, она не только существует в мире грез поэта, но и хранится в его воспоминаниях:

 
С благоговейною душой
Приближься, путник молодой,
Любви к пустынному приюту.
Здесь ею счастлив был я раз[113]113
  Пушкин А. С. Надпись к беседке («С благоговейною душой…») // Там же. С. 289.


[Закрыть].
 

Британский историк-китаевед Дж. Д. Спенс (1936–2021) полагал, что, когда в XVIII веке парки стали популярны в Англии, Франции и Германии, в этом искусстве нашли отражение многие китайские стандарты, в которые так верили европейцы. Похожее мнение высказал и немецкий китаевед и переводчик В. Кубин (р. 1945) в своей лекции «Китай в немецкой литературе 1773–1890 годов». Он отметил, что интеллектуалы XVIII столетия придавали огромное значение китайским паркам, которые, как им представлялось, являли собой образчики естественности. Так же обстояли дела и в России. «Воспоминания в Царском Селе», наиболее полно демонстрирующие типическое устройство китайского парка, начинаются с его описания:

 
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
<…>.
С холмов кремнистых водопады
Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
Его ленивою волной;
А там в безмолвии огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам[114]114
  Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе («Навис покров угрюмой нощи…») // Там же. С. 78–83.


[Закрыть].
 

Царскосельский парк настолько глубоко запал в сердце поэта, что даже в 1829 году в стихотворении с таким же названием повзрослевший Пушкин по-прежнему вспоминал о тогдашней своей грезе:

 
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады[115]115
  Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе («Воспоминаньями смущенный…») // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 3, кн. 1. Стихотворения, 1826–1836. Сказки / Ред. С. М. Бонди, Т. Г. Зенгер, Н. В. Измайлов, А. Л. Слонимский, М. А. Цявловский; общ. ред. М. А. Цявловского. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1948. С. 189–190.


[Закрыть].
 

Понятие «сад» часто связывается воедино с поющими птицами, превращаясь в целостный образ. В поэме «Руслан и Людмила» есть отзвуки темы «китайского сада» и ее вариация – волшебный сад с китайским соловьем. Вот как поэт описывает это во второй песне:

 
И наша дева очутилась
В саду. Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды.
<…>.
С прохладой вьется ветер майский
Средь очарованных полей,
И свищет соловей китайский
Во мраке трепетных ветвей…[116]116
  Пушкин А. С. Руслан и Людмила // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 4. Поэмы, 1817–1824 / Ред. С. М. Бонди, Г. О. Винокур, Н. К. Гудзий, Н. В. Измайлов, Б. В. Томашевский; общ. ред. С. М. Бонди. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1937. С. 30–31.


[Закрыть]
 

С точки зрения Гэ Бао-цюаня, здесь Пушкин упомянул «китайского соловья» не случайно. Описание сада из «Руслана и Людмилы» отдаленно напоминает восторженно нарисованный в «Воспоминаниях в Царском Селе» пейзаж китайского парка: склоны холмов, текущие воды, ласковый ветерок, рощи, луга, ивы, водопады, озерная гладь, лунный свет.

Для Европы XVIII век, век философии, стал периодом наивысшей в истории любви к Китаю: в ту эпоху едва ли не каждый философ был вовлечен в «китайское поветрие», не остались в стороне и литераторы. Все это, естественно, воздействовало на Россию, которая со времен Петра I все больше сближалась с развитыми европейскими странами. Первые десятилетия XIX века пришлись как раз на юные годы Пушкина, когда влияние предыдущего столетия по-прежнему было весьма ощутимо. В первом своем стихотворении «К Наталье», написанном в возрасте четырнадцати лет и ставшем известным позднее, поэт показывает китайцев в сравнительном ряду:

 
Не владетель я Сераля,
Не арап, не турок я.
За учтивого китайца,
Грубого американца
Почитать меня нельзя,
Не представь и немчурою
С колпаком на волосах…[117]117
  Пушкин А. С. К Наталье («Так и мне узнать случилось…») // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 1. Лицейские стихотворения. С. 5–8.


[Закрыть]
 

Отраженное здесь представление о китайцах как об «учтивых» восходит к тому, что Китай рассматривался как страна церемониалов. Какова же подоплека подобных представлений? Если исходить из того, что «начиная с XV века жители Запада постоянно находились в поиске патриархального общества, рассчитывая через его описание подвергнуть критике собственное общество и культуру»[118]118
  Кубин В. Гуаньюй «и» дэ яньцзю (Об изучении «диковинного») / Сост. и пер. Цао Вэй-дуна. Пекин: Бэйцзин чубаньшэ, 1997. С. 2.


[Закрыть], то во времена правления Екатерины II литературная и культурная элита России – такие люди, как Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин, А. Н. Радищев, – окончательно закрепила за Китаем статус патриархального общества, и именно эти люди вызвали волну интереса к достижениям китайской традиционной культуры, рост соответствующих переводов и публикаций. Конечно, когда они мечтали об ином, совершенно не похожем на их собственное обществе, всматривались в него, воображали его, то одновременно предавались самоанализу и саморефлексии. В глазах писателей эпохи Просвещения Китай превратился в образец идеального государства, в котором существуют милосердный император, неподкупное правительство, трудолюбивый народ. Затем появилась еще одна группа деятелей – китаеведы, чей интерес к традиционному китайскому мировоззрению рос с каждым днем; тогда впервые в истории российской синологии знакомство с идеологией, культурой и письменными памятниками Китая достигло наивысшей точки развития. Все это сформировало и укрепило в умах жителей России идею о том, что в Китае, в этой стране мыслителей, все люди поголовно культурны и вежливы. Отсюда ясно: выражение «учтивый китаец» отображает чужеземный утопический идеал, который ставит под сомнение окружающую реальность и обладает способностью подрывать существующие общественные устои.

В первой половине XIX века для России и Запада Китай все еще оставался исполненной мудрости философской Меккой. «Китайский философ», «китайская принцесса» и «китайский император» были базовыми восточными образами как для европейской, так и для русской литературы (за исключением отсутствия образа «китайской принцессы» в последней). Еще в XVIII веке Д. И. Фонвизин, А. Н. Радищев и Г. Р. Державин, благодаря переводам канонических китайских сочинений, создавали в своих произведениях образ Конфуция, мудреца и философа, – и таким он сохранялся в литературе вплоть до XIX века[119]119
  Подробнее см.: Чэнь Цзянь-хуа. Ши ба шицзи Эго цзоцзя юй Чжунго (Русские писатели XVIII века) // Ван Цзе-чжи, Чэнь Цзянь-хуа. Ююань дэ хуэйсян – Элосы цзоцзя юй Чжунго вэньхуа (Дальнее эхо – русские писатели и китайская культура). Иньчуань: Нинся жэньминь чубаньшэ, 2001.


[Закрыть]. В черновиках романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» Конфуций выступает олицетворением того самого «учтивого китайца»:

 
[Конфуций] мудрец Китая
Нас учит юность уважать —
[От заблуждений охраняя],
[Не торопиться осуждать]…[120]120
  Пушкин А. С. Евгений Онегин. Другие редакции и варианты // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 6. Евгений Онегин / Ред. Б. В. Томашевский. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1937. С. 219–220.


[Закрыть]
 

В глазах Пушкина Конфуций – премудрый наставник. В первой половине XIX века его образ составлял суть «китайской иллюзии» знатных русских интеллектуалов, равно как и древняя Великая Китайская стена, упомянутая Пушкиным в стихотворении «Поедем, я готов, куда бы вы, друзья…»:

 
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец…[121]121
  Пушкин А. С. «Поедем, я готов; куда бы вы, друзья…» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 3, кн. 1. Стихотворения, 1826–1836. Сказки. С. 191.


[Закрыть]
 

Слово «друзья» указывает на Н. Я. Бичурина и П. Л. Шиллинга (1786–1837), которые в марте 1830 года уехали с экспедицией в Забайкальский край. Здесь поэт наконец-то прямо выразил свое желание отправиться в Китай. Строки его стихов передают читателю сигнал к безысходному «бегству», а их настроение заметно отличается от настроения произведений, которые были упомянуты выше. Почему так? Говоря словами теории имиджелогии сравнительного литературоведения: «В литературных произведениях далекие иные страны часто выступают как противопоставление авторского “я” постороннему, инаковому. Все, к чему автор стремится, что воображает, но не имеет возможности получить в реальности, может быть чудесным образом спроецировано на инаковость некоей иной стороны»[122]122
  Юэ Дай-юнь. Шицзе вэньхуа цзунти дуйхуа чжун дэ Чжунго синсян (Образ Китая в общем диалоге мировых культур) // Спенс Дж. Д. Вэньхуа лэйтун юй вэньхуа лиюн (Сходства культур и использование культур). Лекции / Пер. Ляо Ши-ци, Пэн Сяо-цяо. Пекин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 1990. С. 6.


[Закрыть]. Так какие же чаяния и замыслы Пушкин не имел возможности удовлетворить, когда создавал это стихотворение? Мысль о побеге родилась у поэта главным образом в результате неудачи, которую он потерпел на личном фронте. В конце 1828 года поэт повстречал и полюбил «первую красавицу Москвы» Н. Н. Гончарову (1812–1863), сделал через посредника ей предложение выйти за него замуж, но был отвергнут, в основном по инициативе матери девушки. В конце 1829 года, когда Пушкин уже вернулся с Кавказа, Гончарова оставалась по-прежнему к нему равнодушна, а ее мать все так же не давала согласия на брак. Тогда-то подавленный поэт и написал это стихотворение, а через две недели подал царскому правительству ходатайство с официальной просьбой отпустить его за границу:

Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством[123]123
  Письмо А. Х. Бенкендорфу от 7 января 1830 года. Цитируется по: Павлова К. С. Переводы иноязычных текстов / Ред. А. А. Смирнов // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 14. Переписка, 1828–1831 / Ред. Л. Л. Домгер, Н. В. Измайлов, Б. Л. Модзалевский, Д. П. Якубович; общ. ред. Н. В. Измайлова. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1941. С. 398.


[Закрыть].

Ответ с отказом Пушкин получил через несколько дней. Хотя сначала целью бегства в стихотворении была выбрана Великая Китайская стена, а в письме – Франция или Италия, однако последовательность выбора тут не столь важна. Важно, что из стихотворения мы узнаем: Великая стена в воображении поэта – безопасная и тихая, спасительная для него гавань. С другой стороны, была и более веская причина отправиться в Китай. За время южной ссылки в первой половине 1820-х годов, оказавшись рядом с Востоком в географическом смысле, Пушкин сблизился с населявшими те места народами и проникся их культурой. Общение с Н. Я. Бичуриным во второй половине 1820-х годов еще больше усилило стремление поэта побывать в Китае.

В 1830-е годы Пушкин продолжал испытывать к Китаю сильный интерес. В «Истории Пугачева» он назвал прибывших из Китая калмыков «мирными» и объективно оценил их заслуги, поскольку они «верно служили России, охраняя южные ее границы»[124]124
  Пушкин А. С. История Пугачева. Часть первая // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 9, кн. 1. История Пугачева. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1950. С. 10.


[Закрыть]. «Друг степей калмык»[125]125
  Пушкин А. С. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. Т. 3, кн. 1. Стихотворения, 1826–1836. Сказки. С. 424.


[Закрыть] снова появился в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», написанном поэтом за год до гибели.

Так созданный пером Пушкина образ Китая прошел через все периоды его жизни.

Французский литературовед Д.-А. Пажо (р. 1939) полагает: «В определенный период в определенной культуре накапливается больший или меньший лексический запас, прямо или косвенно транслирующий образы инаковости». Исходя из этого, нетрудно свести воедино глоссарий Пушкина, связанный с вышедшим из-под его пера образом Китая: «учтивый китаец», «китайский мудрец», «китайский соловей», «китайская стена». Можно сказать, что именно эти слова со второй половины XVIII по первую половину XIX века использовались в русской литературе и в культуре в целом для описания представлений о китайцах. В то же время можно отметить еще два момента: несмотря на то что в разных частях стихов Пушкина и других его произведений содержатся лишь краткие упоминания Китая и китайцев, созданные поэтом образы неизменно позитивны, и писал он о Китае с очевидным восхищением. Этому есть несколько причин. Во-первых, период жизни и творчества Пушкина относится к расцвету романтизма в русской литературе. Пришедшая из Европы мода на романтизм принесла с собой представление о Востоке как о чужеземном крае чудес, поэтому образ Китая в интерпретации поэтов-романтиков неизбежно обретал утопические черты. Во-вторых, хотя Пушкин не владел китайским языком, никогда не бывал в Китае и не контактировал с китайцами, однако его знания об этой стране не являлись плодом воображения, а основывались на различных источниках из его личной библиотеки, в том числе на книгах, имеющих отношение к Китаю, а также на сочинениях французских мыслителей-просветителей, прежде всего Вольтера, внесшего существенный вклад в распространение китайской культуры, по стопам которого Пушкин шел всю жизнь[126]126
  Подробнее см.: Чжа Сяо-янь. Гл. 4: Чэнсянь лисин дэ юньсы цзеши шэнминдэ чжэньли – Пусицзинь дэ цимэн чжуи сысян (Явление рационального мышления, раскрытие правды жизни – просветительские воззрения А. С. Пушкина) // Пусицзинь – Элосы цзиншэнь вэньхуа дэ сянчжэн (Пушкин – символ русской духовной культуры). Пекин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 2001.


[Закрыть]. Царскосельские пейзажи в китайском стиле пробудили в юном поэте интерес к Поднебесной, а письма лицейских товарищей Пушкина, приходившие из мест ссылки, близких к китайско-русской границе, поддерживали этот интерес. Формированию китайских образов в творчестве поэта способствовало, с одной стороны, широкое распространение востоковедения в начале XIX века, а с другой – дружба Пушкина с китаеведами. Хотя поэт так и не сумел последовать за Н. Я. Бичуриным и другими в Китай, его энтузиазм к описанию этой страны ничуть не иссяк[127]127
  Через три месяца после отбытия Н. Я. Бичурина Пушкин все еще продолжал читать его «Описание китайской империи», а также публиковавшиеся в редактируемой им «Литературной газете» отчеты Бичурина о ходе путешествия и новостях из Китая и приходившие ему от Бичурина письма. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Пушкин не дожил и до 38 лет. Всю его короткую жизнь путешествие в Китай оставалось лишь далекой мечтой. Умер он в 1837 году – в год, когда на восточном факультете Казанского университета была создана кафедра китайского языка, что стало знаменательным событием для российской синологии. Бог весть – было ли так предначертано исторически или же это просто совпадение…

Памятник А. С. Пушкину, установленный в Шанхае в 1937 году

Имя Пушкина давно знакомо китайскому народу, а его произведения в Китае не только завоевали широкую читательскую аудиторию, но и повлияли на творчество современных авторов. В начале 1980-х годов Б. Л. Рифтин, находясь в Тяньцзине, встретился с писателем Фэн Цзи-цаем (р. 1942). Разговор их начался именно с Пушкина, а в ходе беседы Фэн Цзи-цай сообщил Рифтину, что в юности частенько декламировал дома стихотворение Пушкина «К морю».

Иногда история бывает непостижима. Среди потомков Пушкина есть и состоящие в кровном родстве с китайцами. Прапрапраправнучка Пушкина Е. А. Дурново (р. 1941) в 1958 году вышла замуж за Родни Лю – американца китайского происхождения.

В XX веке памятник Пушкину появился в тихом месте в центре Шанхая.

Александр Сергеевич, разве Вы уже не в Китае?

Глава 3. Н. В. Гоголь и Лу Синь

Весной 1952 года известные писатели Дин Лин и Цао Юй отправились в Москву, чтобы принять участие в мероприятиях по случаю столетия со дня смерти Н. В. Гоголя. Когда они делали пересадку в аэропорту Улан-Батора, к ним подошел, улыбаясь, монгольский пассажир и хотел было завязать беседу, но по-китайски, к сожалению, он не понимал, а китайские писатели не знали монгольского языка – и они не ведали, как выразить друг другу чувство братской дружбы. Прошло довольно много времени, как монгольский друг вдруг спросил: «Гоголь?» Цао Юй немедленно ответил: «Гоголь!» Больше они не сказали друг другу ни слова, только достали по книге сочинений Гоголя – в переводе на китайский и на монгольский – обменялись ими и стали листать. Монгольский друг, проглядывая иллюстрации к китайскому переводу «Мертвых душ», горячо рассказывал о том, как распространяются произведения Гоголя в Монголии, и, хотя Цао Юй и Дин Лин его не понимали, они тем не менее слышали хорошо им известные имена. Оказалось, что этот монгол тоже был писателем. Так монгольский и китайские писатели стали друзьями благодаря Гоголю.

Гоголь и его произведения – это не только российское национальное достояние, но и одна из самых драгоценных частей культурного наследия всего человечества.

Все любители русской литературы в Китае знают написанные Гоголем «Записки сумасшедшего», а те, кто разбирается в современной китайской литературе, знают, что Лу Синь создал рассказ «Куан жэнь жицзи» («Записки сумасшедшего»). Из-за сходства названий читатели естественным образом видят связь между этими произведениями.

Лу Синь был первым, кто познакомил китайцев с Гоголем, и перевел его произведений больше, чем кто-либо еще. На протяжении всей жизни Лу Синь придавал огромное значение Гоголю, даже взял название одного из его сочинений для собственного рассказа; главная тому причина – сходство этих двух великих авторов-реалистов и в образе мыслей, и в искусстве. Писать «во имя жизни»[128]128
  «Во имя жизни» – выражение Лу Синя из статьи «Во цзэньмэ цзоци сяошо лай» («Как я начал писать»), где он раскрывает свое творческое кредо: писать необходимо во имя жизни и для улучшения этой жизни.


[Закрыть] – вот общий для них обоих творческий принцип. Во многих реалистических шедеврах Лу Синя можно усмотреть намеки на произведения Гоголя, например в сборниках рассказов «Нахань» или «Панхуан»[129]129
  Сборники «Нахань» («Клич») и «Панхуан» («Блуждания») были переведены на русский язык и изданы в составе четырехтомного собрания сочинений Лу Синя в 1954 году.


[Закрыть].

Обратимся сперва к «Запискам сумасшедшего» Гоголя.

В 1834 году, когда в России разразился кризис крепостного строя и народное возмущение стало множиться день ото дня, Гоголь создал рассказ в форме дневника от первого лица. Главный герой его – Поприщин, мелкий чиновник с ничтожным доходом, которого все третируют и унижают, и даже домашняя собака начальника называет «черепахой в мешке». Поприщин испытывает чувства к дочери начальника, но счастье, которого он жаждет, совершенно недосягаемо. Он печалится о потере чаемого рая и права там жить сегодня. Не обретя взаимности в любви, Поприщин мечтает стать большим чиновником, сделаться генералом, а когда сходит с ума, полагает себя и вправду королем Испании, потому что лишь королю никого ни о чем не нужно просить, наоборот – все просят его. И вот этот фантазер-безумец, жаждущий от жизни положения, власти и денег, в конце концов оказывается заключен в узилище. В своем дневнике он болезненно вопит: «Матушка, спаси твоего бедного сына!» Гоголь, продолжая пушкинскую традицию, устами сумасшедшего выражает глубокое сочувствие к трагической судьбе маленького человека, оскорбленного и униженного, и решительный протестует против ранжированной бюрократической системы.

Теперь обратимся к «Куан жэнь жицзи» («Записки сумасшедшего») Лу Синя.

В 1918 году, через 84 года после Гоголя, когда старая китайская демократия трансформировалась в новую демократическую революцию, Лу Синь также создал повествование от первого лица под названием «Куан жэнь жицзи», свой дебютный рассказ на байхуа. Содержание этого сочинение очень хорошо знакомо китайскому читателю, поэтому мы не будем повторять его здесь[130]130
  В «Куан жэнь жицзи» Лу Синь описывает, как главный герой все глубже и глубже погружается в пучину безумия на почве того, что окружающие якобы хотят его съесть. Сначала ему кажется, что это соседи, потом родственники, наконец, герой воображает, что все вокруг – организованная банда, только и ждущая удобного случая, чтобы съесть его, как его брат уже съел их сестру. Окончательное открытие, которое добивает героя, – что в Китае людей едят уже на протяжении четырех тысяч лет. Считается, что этот рассказ Лу Синя обличает пороки сословно-родовых отношений и феодальных этических норм старого Китая.


[Закрыть]. В Китае «Куан жэнь жицзи» входит в учебную программу для средней школы. Сумасшедший, растоптавший «приходно-расходную книгу господина Гу Цзю»[131]131
  Здесь и ниже цитируется по изданию: Лу Синь. Записки сумасшедшего / Пер. с кит. С. Л. Тихвинского // Лу Синь. Избранное / Пер. с кит.; [вступ. ст. Л. З. Эйдлина; коммент. В. В. Петрова]. М.: Художественная литература, 1989. С. 52–63. (Библиотека китайской литературы).


[Закрыть], за что его преследовали и довели до безумия, – борец против феодализма. Его финальный призыв «спасите детей!» на самом деле был призывом Лу Синя к обществу ниспровергнуть «железную клетку» феодализма и спасти следующее поколение. И этот призыв не останавливался на реакционном обществе того времени, а распространялся на всю китайскую феодальную культуру и идеологию, «пожирающую людей».

Вероятно, по причине идентичности названий в кругах китайских литературоведов особо любят делать сопоставительные исследования этих двух произведений. «“Записки сумасшедшего”, одноименные рассказы Лу Синя и Гоголя» – типичный пример названия научной работы в этой области. В Китае самая ранняя статья с сопоставлением этих двух произведений появилась в 1928 году. В 1949–2012 годах были опубликованы десятки исследований, сравнивающих два рассказа о сумасшедшем. Если проанализировать эти статьи, то можно заметить, что каждая из них констатирует поразительное сходство в социальном фоне рассматриваемых произведений. Китай начала XX века имел много общего с дореволюционной Россией, и идеологические воззрения Лу Синя и Гоголя также были очень близки. В своих «Записках сумасшедшего» Гоголь искусно описал реакционность российского общества, отразил и выразил демократический революционный дух, направленный против феодализма, и этому соответствуют установки Лу Синя «всего себя я отдам служению народу», «жить для людей, для общества и Родины». Лу Синь восхищался способностями Гоголя как реалиста, здесь лежат истоки его собственных базовых принципов и творческих методов, позволяющих радикально раскрыть реакционную сущность общества и привлечь внимание к его «исцелению». Разница между двумя упомянутыми произведениями – или, иначе говоря, новаторство Лу Синя – состоит в том, что он в «Куан жэнь жицзи» выигрывает у Гоголя в выражении главной идеи, в создании образа героя и в его художественном воплощении. Гоголевское разоблачение системы русской бюрократической иерархии хотя и исполнено силы, но не нацелено на крепостной строй в целом; тогда как Лу Синь не только обнажает пагубность китайской феодальной семейной патриархальности и норм ее морали, но и прямо указывает на «пожирающее людей» общество, и это более глубоко. Русский сумасшедший – ничтожный, вульгарный человечишка, заботящийся лишь о собственном «я», в итоге он только и может, что беспомощно взывать к матери о спасении; китайский сумасшедший – «настоящий смельчак», проведя серьезные исследования сродни социологическим, он обнаруживает, что тысячелетняя история есть праздник пожирания человеческой плоти, он взывает к «живущим в мире и не терпящим пожирать людей», и это более мудро. «Записки сумасшедшего» Гоголя под комической формой скрывают трагическое содержание, и, бичуя иронией иерархический строй, автор всего лишь насмехается над маленьким человеком; «Куан жэнь жицзи» Лу Синя от начала и до конца представляет собой трагедию, которая потрясает дух и переворачивает нутро, а заключение: «Только сегодня я понял, что живу в мире, где на протяжении четырех тысяч лет едят людей»[132]132
  Лу Синь. Записки сумасшедшего // Лу Синь. Избранное. С. 63.


[Закрыть] – бьет в самое больное место, и это гораздо мощнее. Большинство исследователей приходят к выводу о том, что Лу Синь гораздо более вдумчив, чем его русский учитель, и никто из них не упускает из внимания слова самого писателя: «Идея моих позднее появившихся “Записок сумасшедшего” в обличении патриархального строя и зла конфуцианского учения о поведении человека в обществе. Гнев в этом рассказе по сравнению с гоголевским более сильный»[133]133
  Цитируется по: Серебряков Е. А. Гоголь в Китае // Гоголь и мировая литература / АН СССР, Институт мировой литературы им. А. М. Горького; отв. ред. Ю. В. Манн. М.: Наука, 1988. С. 226.


[Закрыть].

Вплоть до конца 1980-х годов изучение двух этих произведений в Китае оставалось в невыразительном состоянии. Если исходить из структуры знаний, способности к одобрению и эстетических запросов современных китайских читателей, то вышеописанные суждения воистину были подобны «старой приходно-расходной книге». Однако в 1990-е годы появился «настоящий смельчак», на самом деле заговоривший по-новому. Проведя в своей работе «Гогэли юй Чжунго» («Н. В. Гоголь и Китай») сравнительное исследование «Записок сумасшедшего» и «Куан жэнь жицзи», профессор Нанькайского университета Ван Чжи-гэн (р. 1959) отметил, что прежде сравнения этих произведений всегда в первую очередь исходили из поиска сходств и отличий в сюжете и во внешней форме, но игнорировали необходимость сначала обратиться к глубинным пластам их литературно-художественной сущности, которая определила конкретную форму. В данной работе утверждается, что если следовать старому способу исследований, то оба рассказа практически не имеют ничего общего. Здесь автор подчеркивает: именно различия в повествовательной структуре, в культурном сознании и в философских взглядах связывают эти два рассказа. Свежий взгляд, высказанный Ван Чжи-гэном, обновил китайские сравнительные исследования двух рассказов о сумасшедшем, которые на протяжении многих лет были подобны тривиальным суждениям старого начетчика.

Среди всех шедевров Гоголя китайцы всегда отдавали предпочтение именно «Запискам сумасшедшего», здесь мы должны благодарить Лу Синя, который столь смело обратился к ним. Однако пристрастие Лу Синя к Гоголю вовсе не ограничивалось заимствованием названия и подражанием «Запискам сумасшедшего». Лу Синь действительно придавал большое значение Гоголю: за свою более чем тридцатилетнюю литературную деятельность он познакомил китайских читателей с произведениями многих зарубежных авторов, и видное место среди его переводов занимали именно сочинения Гоголя. Острым глазом распознав жемчужину, Лу Синь показал широкой публике вершину реалистического творчества Гоголя. В свои поздние годы он завершил перевод «Мертвых душ», который потребовал тяжелого и кропотливого труда. Лу Синь также собрал и опубликовал более сотни иллюстраций к поэме, выполненных известными русскими художниками, и даже успел за день до смерти просмотреть оповещение о выходе книги. Согласно подсчетам писательницы Дин Лин, к 1952 году было напечатано больше пятнадцати переизданий «Мертвых душ» в переводе Лу Синя.

Название «Мертвые души» шокирует читателя. Сюжетная структура этого произведения проста, но в то же время самобытна, она строится на том, что главный герой Чичиков посещает помещиков с целью купить у них списки мертвых крепостных. Чичиков – хитрый, гонящийся за наживой пройдоха, он называет себя гражданским чиновником шестого класса. Однажды поучаствовав в деле о получении залога под крепостных, Чичиков вдохновился и решил начать спекулятивную торговлю мертвыми душами. И вот в сопровождении слуг он является в некий город, заводит знакомство с именитыми местными чиновниками и окрестными землевладельцами, покупает у них уже умерших, но еще не вычеркнутых из ревизской сказки крестьян, под предлогом вывода крестьян подает прошение о покупке у государства заброшенных земель на юге России, с тем чтобы перепродать по завышенной цене и попытаться получить с этого прибыль. Однако пока Чичиков выполняет положенные при перепродаже юридические формальности и уже практически видит себя богачом, на банкете в доме губернатора землевладелец Ноздрев выбалтывает его секрет и распространяет слух, будто Чичиков делает фальшивые банкноты и хочет обманом увезти губернаторскую дочку. После того как все дело раскрылось, Чичиков в экипаже уезжает из города прочь.

Первоначальным намерением Гоголя, который потратил шесть лет, вкладывая все душевные силы в написание этого романа, было создать эпическое произведение, описывающее страну, где куда ни кинешь взор – всюду страдания, страну, исполненную бедствий и злодеяний, и, подобно «Божественной комедии» Данте Алигьери (1265–1321), провести Россию из «ада» через «чистилище» в «рай». Сильное чувство социальной ответственности и историческое самосознание Гоголя, лидера литературных кругов России, были сродни общим устремлениям группы писателей-реалистов (в том числе Лу Синя) в начале становления новой китайской литературы. Лу Синь проницательно уловил такую творческую особенность Гоголя, как описание темных сторон жизни в обществе, и успешно использовал ее в собственных произведениях. В сравнении с остальными сочинениями Гоголя «Мертвые души» более полно демонстрируют художественный талант автора посредством образов и психологии персонажей показать пребывающих в невежестве уродцев и уродливость самой жизни. Таковы и многие произведения Лу Синя. Перед нами предстают параноидальные личности в больном обществе – в лице таких героев, как помешанный в «Чанмин дэн» («Светильник»), Кун И-цзи из одноименного рассказа и Чэнь Ши-чэн из рассказа «Байгуан» («Блеск»)[134]134
  Все эти рассказы были переведены на русский язык и опубликованы в четырехтомном собрании сочинений Лу Синя в 1954 году. Два последних неоднократно переиздавались в составе сборников и избранного Лу Синя.


[Закрыть]. Все они напоминают череду вышедших из-под пера Гоголя болезненно-странных персонажей – сумасшедшего, о котором мы уже говорили выше, Плюшкина, Хлестакова и Башмачкина, о которых будет сказано дальше, выписанных с одинаковым мастерством.

Издание «Мертвых душ» в переводе Лу Синя

Гоголь оказал благотворное влияние на все творчество Лу Синя. Можно, конечно, начать упорно сопоставлять произведения обоих писателей одно за другим, кропотливо доискиваясь преемственных связей, но это вовсе не обязательно. Китайский читатель прекрасно знает непревзойденный и исполненный романтизма лирический финал «Мертвых душ»: Русь – необгонимая тройка, летящая в светлое будущее. Тревожащий Гоголя вопрос «Русь, куда ж несешься ты?» и его вера в будущее своей родины некогда сообщили поколению молодых интеллектуалов, выросших на «Движении 4 мая», огромную духовную силу, воодушевили на поиски выхода для китайского общества.

Лу Синь не покладая рук трудился для продвижения в Китае «Мертвых душ», этого монументального творения, в которое Гоголь вложил всего себя. К сожалению, масштабные структура и объем произведения – по сравнению с «Записками сумасшедшего» и «Ревизором» – негативно повлияли на распространение «Мертвых душ» среди китайских читателей.