Текст книги "Дом Поэта"
Автор книги: Лидия Чуковская
Жанр: Критика, Искусство
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Надежда Яковлевна говорит о «дымке таинственности» (480) [434]. В «Эпилоге» никакой дымки, все голо, прямо, страшно, а как знаменательно изменилась самая смерть! В первой части смерть – тайна:
Смерти нет – это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть – пусть расскажут мне.
……………………………………
Что ты манишь меня рукою?!
За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой…
……………………………………
И драгунский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди…
Это все смерть первой части, прикрытая «дымкой таинственности». А вот смерть в «Эпилоге»: Ахматова попросту называет ее безносой девкой.
Вот она, бездонность «Поэмы»; заклятье Евдокии Лопухиной – «быть пусту месту сему» совершилось: «город в развалинах», «ухают тяжелые орудия», за окном автора черная пустота», и Россия, уходящая на Восток за тысячи верст, куда вместе с нею уходит и автор.
Россия – и Ахматова с нею – уходит «от того, – как сказано в “Эпилоге” – что сделалось прахом»? Да весь петербургский период русской истории, а также, например, «все, что сказано в первой части».
Но Надежде Яковлевне угодно свести всю «Поэму», всю ее безмерную глубину именно к этой первой части – к той, от которой, показав столь блистательно, уходит Ахматова. Но Надежда Яковлевна уже разъяснила нам, что в ахматовской шкатулке пусто, потому что поэма скользит по жизни, а третье дно легко вынимается и ничего там нет кроме дамских аксессуаров. О 1937 годе, например, и о 1941, который занимает в «Поэме» столько места, Надежда Яковлевна и не поминает. «“Поэма”… плач об утраченном времени» – твердит она (489) [442]. Пусть плач, но почему же всего лишь об утраченном, то есть лишь о давно прошедшем, а где же настоящее время, то, что в газетах именуется «текущий момент» – то есть время, современное написанию «Поэмы»? В «Поэме без героя», рядом с прошедшим, существует и настоящее время – то есть, конечно, не 1976 год, кода я пишу эти строки, – а сороковые, военные, блокадные, когда Ахматова писала «Поэму» и плакала уже не об утраченной молодости, а «над безмолвьем братских могил».
Всего этого в Поэме-шкатулке Надежда Яковлевна не усматривает.
Упорно говоря всего лишь о первой части, она замечает, что Ахматова осудила тогдашних людей и себя самое, приложив к ним и к себе мерку «долины Иосафата». У Ахматовой хватило мужества сказать своей Козлоногой: «не тебя, а себя виню», пишет Надежда Яковлевна. Это верная мысль (которая была бы еще вернее, если бы мемуаристка не переврала цитируемую ею строку; у Ахматовой сказано со свойственной ей силой: «не тебя, а себя казню» (495) [448] *. Но требовать от Надежды Яковлевны, чтобы какие-нибудь стихи она цитировала, не переврав, было бы с моей стороны отсутствием гуманности: запоминать – или проверять стихи – свыше ее силы). Однако нельзя и отказать ей в правильности мысли: одна из тем первой части – Ахматова осуждает себя…
Одна из тем одной из частей «Поэмы без героя» – покаяние. Но куда же делись все остальные музыкальные темы этой музыкальной лавины? Например, лагерная – та вторая судьба Ахматовой, несостоявшаяся, которую она постоянно чувствовала у себя за плечами, о которой написала столько стихов – и которой посвящены столько строф в «Поэме без героя»?
А вот автопортрет Музы, данный Ахматовой в «Решке» – он страшен:
…Полумертвая и немая,
Рот ее сведен и открыт,
Словно рот трагической маски,
Но он черной замазан краской
И сухою землей набит.
Даже кнутом иссеченная муза Некрасова меркнет перед чудовищностью этого изображения, рот ее сведен и открыт, да еще набит сухою землей, да еще замазан краской! Таких воистину «дамских» аксессуаров не ведала, мне кажется, ни одна поэзия мира, в такой маске не щеголяла ни одна муза – и это естественно для поэта, пережившего мученические годы тридцатых годов XX века в России. Поэта России.
4 июня 1955 года Анна Андреевна сказала мне очень торжественно: «Я дерзнула (!) покуситься на (!) “Решку”. Столько лет ее не трогала»[201]201
ПАА, с. 136–137. [Записки. Т. 2, с. 140].
[Закрыть]. Помню, сочетание слов «дерзнула покуситься» как-то неприятно поразило меня своею высокопарностью. Лишь позднее я оценила вполне, сколь серьезным было это покушение. Оно перевернуло смысл всей второй части, оно осветило брошенным факелом новую глубь, оно воистину переосмысляло «Поэму».
Главная сила Ахматовой в «лобовой атаке», – говорит Надежда Яковлевна. (Не стану оспаривать: сейчас мне не до того; иногда в скрытности, в еле чувствуемом прикосновении, еле слышимом звуке, иногда и в лобовой атаке.) «Поэма» же не удовлетворяет Надежду Яковлевну потому, что она, будто бы, уклончива, будто бы скользит по поверхности, будто бы недоговаривает.
Сравним же выдумку Надежды Яковлевны с истиной, то есть с «Поэмой».
X
Враг пытал: А ну, расскажи-ка.
Но ни слова, ни стона, ни крика
Не услышать ее врагу.
И проходят десятилетья —
Пытки, ссылки и смерти…
Петь я В этом ужасе не могу.
Ха
Ты спроси у моих современниц:
Каторжанок, стопятниц, пленниц —
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
Хб
Посинелые стиснув губы,
Обезумевшие Гекубы
И Кассандры из Чухломы,
Загремим мы безмолвным хором
(Мы, увенчанные позором):
«По ту сторону ада мы…»
Не правда ли, читатель, какая «уклончивость» и «недоговоренность»? А может быть, это лобовая атака и есть?
Лобовая атака на все чудовищное, что принес России «настоящий XX век».
Вот что означали слова Ахматовой, не сразу воспринятые мною: «Я дерзнула покуситься на “Решку”»… Покушение увенчалось успехом.
«Эпилог» оказался Реквиемом не только по убитым в войнах, но и по замученным в лагерях. Возмездие предстало во всей полноте.
Недаром в прозаической ремарке к «Решке» помечено: «В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема». Так две поэмы Ахматовой «Реквием» и «Поэма без героя», писавшаяся одна накануне другой и одна параллельно другой, пересеклись… Встреча Ахматовой и России совершилась на пути в эвакуацию: это была дорога беженцев и дорога заключенных. Они совпали.
На новые строфы «Решки» откликались новые строфы в «Эпилоге»:
И открылась мне та дорога,
По которой ушло так много,
По которой сына везли,
И был долог путь погребальный
Средь торжественной и хрустальной
Тишины Сибирской Земли.
3
Итак, толкуя будто бы о «Поэме без героя», – о «Поэме», представляющей собою триптих, то есть произведение, состоящее из трех частей, фактически Надежда Яковлевна говорит постоянно лишь о первой, да изредка о второй, о «Решке», – к тому же о «Решке» в неокончательном виде. Потому результат анализа получается ложный. Мощного землетрясения, которое совершается посередине «Решки», и поворачивает «Поэму» на сто восемьдесят градусов, и переосмысляет предыдущую часть, и предвосхищает «Эпилог», Надежда Яковлевна просто не ощутила.
Как бы в предчувствии подобной рассеянности, Ахматова, окончив первую часть и переходя ко второй, заботливо предваряет «Решку» следующим сообщением: «Автор говорит о поэме “1913 год” и о многом другом, в частности, о романтической поэме начала XIX века, которую он называет “столетней чаровницей”»[202]202
[Строки одного из вариантов прозаической ремарки к «Решке» – см.: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. В. М. Жирмунского. Л.: Сов. писатель, 1976, с. 518 (Большая серия. Б-ка поэта)].
[Закрыть]. Это предусмотрительно сообщается в прозе. В стихотворных строфах «Решки» мы прочитаем:
А столетняя чаровница
Вдруг очнулась и веселиться
Захотела…
Итак, Ахматова, в отличие от Надежды Яковлевны, называла «столетней чаровницей» первую часть «Поэмы без героя» – «Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть», именно ее, эту первую часть в виде брюлловской красавицы, томно жмурящейся из-за строчек, а вовсе не свою «Поэму без героя», не «Триптих». Если вместо целого заниматься исследованием одной части какого-либо предмета, выдавая при этом часть за целое, то из этой операции неминуемо родится ложь.
Но пусть бы Надежда Яковлевна правдиво, без искажений, восприняла хотя бы первую часть «Триптиха», если уж ей этого так хочется. Первая часть занимает в «Поэме» огромное место не только по количеству страниц.
Увы! истолковать и эту единственную часть – часть первую «Поэмы без героя», прочитать, не извращая то, что там написано, – Надежда Яковлевна тоже не в состоянии.
Во «Второй книге» Надежды Мандельштам я с удивлением прочитала:
«Остается вопрос, права ли Ахматова, направляя удар на элиту. Каблучки козлоногой и гибель гусарского (то есть по Ахматовой, драгунского. – Л. Ч.) корнета, толпа лжеучителей, писавших законы, которым “Хаммураби, ликурги, солоны у тебя поучиться должны” – все это только тонкая пленка, верхний слой, в событиях, как будто, не принимавший никакого участия» (492) [445].
Толпа лжеучителей, писавших законы, оказавшиеся посильнее тех, которые предписывали народам самые могучие законодатели мира!
Читатель! Говоря о законах, разве о толпе говорит Ахматова? И разве о лжеучительстве?
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны —
вот строки, которые цитирует здесь и облыгает здесь Надежда Яковлевна.
Кто же этот «ты» у Ахматовой? «У тебя поучиться должны» – у кого у тебя? У толпы лжеучителей?
На примере этой цитаты я еще раз намерена продемонстрировать, в какой степени Надежда Яковлевна глуха к стихам, не только к их таинственному, никогда до конца не раскрываемому, и уж во всяком случае, не поддающемуся изложению смыслу, но к самому прямому, простому. Вчитайтесь, пожалуйста, внимательно в простой и ясный смысл приведенной строфы.
Кто, по утверждению Ахматовой и по буквальному смыслу процитированных Надеждой Яковлевной строк, кто и что оказывается сильнее времени, пространства и всех ликургов, солонов на свете? О чьей победе идет речь – не в произвольном изложении Надежды Яковлевны, а в подлиннике «Поэмы без героя»?
Если довериться Надежде Яковлевне – речь идет о победе над временем и над законодателями толпы лжеучителей…
Это – очередной вздор, очередная передержка. Очередное пустословие, выдающее себя за мысль. Очередная имитация мыслительного процесса.
«…толпа лжеучителей, пишущих законы, которым “Хаммураби, ликурги, солоны у тебя поучиться должны”», – пересказывает Ахматову Надежда Яковлевна.
Да у кого же это – у тебя?
Поэт создает законы – написано черным по белому у Анны Ахматовой, – законы, более властные над сердцами людей, чем законы всех ликургов и хаммураби, – то есть всех бенкендорфов и дубельтов, всех Сталиных и Ждановых – эту мысль проповедует Ахматова своей поэзией, своей судьбой и, в частности, строфами «Поэмы без героя». Да и без «Поэмы» мыслью о неизбежной победе поэта, победе поэзии над военачальниками, законодателями, царями проникнута поэзия Ахматовой. Вспомним хотя бы стихотворения «Смерть Софокла» или «Александр у Фив»[203]203
БВ, с. 428 и 429.
[Закрыть]. Оба эти стихотворения словно краткие нравоучительные басни: вот как в древности умели античные герои и цари почитать поэзию и поэтов. Мои современники – истязатели и убийцы поэтов – научитесь не терзать и не убивать, а беречь, радоваться, чтить.
Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта, —
говорит Александр – один лишь Дом Поэта средь всех построек города он велит сохранить, оберечь. Узнав о смерти Софокла, царь велит снять осаду: «чтоб дать афинянам почтить его отраду».
То в стихах, как бы обиняками, а в прозе, в «Слове о Пушкине», Ахматова впрямую рассказывает о неизбежности поражения властителей, которые воображают, будто они всемогущи. Победителем в схватке с властью неизбежно оказывается побежденный, даже если он всю свою жизнь сетует, плачет о своей горькой судьбе, а они прибегают к убийству.
«Хаммураби, ликурги, солоны / У тебя поучиться должны» – у тебя, у поэта, а не у вас, толпа лжеучителей, как вычитала из этих строк Надежда Яковлевна.
«…напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить этот один нерукотворный аеге perennius»[204]204
Крепче меди (лат.).
[Закрыть] – так кончает Ахматова свое «Слово о Пушкине». И вот как она повествует о победе поэта над всеми хам-мураби, ликургами – то есть власть имущими и над всеми спесивыми пошляками его времени.
Вот что пишет Ахматова о победе Пушкина над царем и жандармами:
«Мой предшественник П. Е. Щеголев кончает свой труд о дуэли и смерти Пушкина рядом соображений, почему высший свет, его представители ненавидели и извергли его, как инородное тело, из своей среды. Теперь настало время вывернуть эту проблему наизнанку и громко сказать не о том, что они сделали с ним, а о том, что он сделал с ними.
После этого океана грязи, измен, лжи, равнодушия друзей и просто глупости… ханжеских салонов Нессельроде и пр., высочайшего двора, заглядывающего во все замочные скважины, величавых тайных советников – членов Государственного Совета, не постеснявшихся установить тайный полицейский надзор над гениальным поэтом, – после всего этого как торжественно и прекрасно увидеть, как этот чопорный бессердечный… и, уж, конечно, безграмотный Петербург стал свидетелем того, что, услышав роковую весть, тысячи людей бросились к дому поэта и навсегда вместе со всей Россией там остались.
…Через два дня его дом стал святыней для всей его Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел»[205]205
«Звезда», 1962, № 2.
[Закрыть].
Вот она, победа поэта —
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны, —
победа не только над бегом времени, но и над сильными мира сего. Он – сколько бы параграфов, пунктов, примечаний в инструкциях и конституциях они ни сочиняли – он посильнее их. Вот у кого, а вовсе не у толпы лжеучителей, должны поучиться официальные законодатели. Вот истинный ответ Ахматовой всем постановлениям, всем Ждановым и всем наемным перьям, которые разъясняли, растолковывали, прославляли великое позорное постановление.
Надежда Яковлевна – не странно ли? – в своем изложении называет победителем не Поэта, как сказано ясно у Ахматовой, а толпу лжеучителей, к которой Ахматова его не причисляет, из которой Ахматова его выделяет.
Победа поэта почти всегда сопряжена с его гибелью.
О гибели поэта упорно говорят в своих стихах поэты – в частности, Анна Ахматова:
Или:
Или:
Дом был проклят, и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднять не посмела
Перед страшной судьбою своей.
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный пол[209]209
[Строки из стихотворения «Все ушли, и никто не вернулся…»].
[Закрыть].
В «Поэме без героя» говорится и о гибели и о победе Поэта.
Чтоб они столетьям достались,
Их стихи за них постарались…
Прозаическая ремарка к первой главе первой части – проза, где, точно в оглавлении, обозначены темы последующего стихотворного текста, – кончается так: «Маскарад. Поэт. Призрак». Чтоб мысль стала ясна даже и тем обделенным природой читателям, кто, подобно Надежде Яковлевне, глух к поэзии – Ахматова составила этот перечень тем первой части: «Маскарад. Поэт. Призрак». Участниками фантастического новогоднего маскарада Ахматова сделала и конкретных поэтов: это – Маяковский, Блок, Кузмин. Но в цитируемых строфах, и в предваряющей первую главу первой части ремарке Ахматова говорит не о том или другом из них, а о Поэте с большой буквы, о понятии «Поэт» вообще.
Ту полночную Гофманиану
Разглашать я по свету не стану
И других бы просила…
Постой,
Ты как будто не значишься в списках,
В калиострах, магах, лизисках,
Полосатой наряжен верстой,
Размалеван пестро и грубо —
Ты…
Размалеванным пестро и грубо выступал, как известно, Маяковский. Но он – конкретный персонаж полночной гофманианы; помянув его, Ахматова идет к обобщениям.
Тут интонационный и зрительный, звуковой и графически-звуковой обрыв. Интонация меняется, обретает вместо иронии торжественность и даже, я сказала бы, декларативность. Этот обрыв – восхождение на гору, сказ о неизбежной победе сквозь гибель – победе Поэта; интонация уже не ироническая и не перечисляющая, а обобщающая; само величие, само торжество, сама победа: тут в лирику вступает эпос, тут вступает Библия; повествование о Поэте берет свое начало не от Блока или Маяковского, как бы значительны они ни были, а от века, исстари, с библейских времен:
Ты…
ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Вот как характеризует жизненный путь Поэта и его неизбежную гибель Ахматова:
Существо это странного нрава.
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
И ни в чем неповинен: ни в этом,
Ни в другом и ни в третьем…
Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета
Или сгинуть!..
Да что там! Про это
Лучше сами сказали стихи[210]210
БВ, с. 317–318 [Ч. 1. Глава первая].
[Закрыть].
Вот кто железные пишет законы – по Ахматовой, а не толпа лжеучителей по Надежде Яковлевне. Он не ждет юбилеев и не нуждается в них, он всегда повержен и всегда торжествует.
На позорном помосте беды,
Как под тронным стою балдахином… —
говорит Ахматова в «Черепках», и эти гордые строчки могли бы в сущности стать эпиграфом ко всей ее поэзии.
Пристали ли поэтам грехи или не пристали – это уже вопрос иной. «И ни в чем неповинен: ни в этом, / Ни в другом и ни в третьем…». Это в сущности тот же пушкинский вопрос: сочетаемы ли гений и злодейство или гениальность исключает возможность злодеяния? Быть может – за это я не поручусь, но позволю себе высказать такое предположение – быть может, как бы ни был греховен поэт, грехи ему заранее прощены, потому что ему уготована гибель, потому что вся жизнь его гибельна, и он искупает гибельностью свои грехи. И, грешный, он идет навстречу гибели, не отвергая гибельного пути.
сказала Ахматова еще в 1935 году. Пусть так, а поэт остается поэтом, и пока не коснется его шеи топор, пока его какой-нибудь Дантес, какой-нибудь Мартынов не поставит к барьеру или не растопчет сапогами на следствии какой-нибудь Ежов или Берия, – длится жизнь, отравленная Поэту более, чем кому-либо из смертных, истинной его повелительницей – больною совестью.
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Пушкин
Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю жизнь веду переговоры
С неукротимой совестью моей.
Я говорю: «Твое несу я бремя,
Тяжелое, ты знаешь, сколько лет».
Но для нее не существует время,
И для нее пространства в мире нет.
……………………………………
И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани…
Ахматова
«Неукротимая совесть» – «это тоже вещица» – тоже казнь, на которую обрекает себя поэт – сам – еще до того, как Дантес или Мартынов взведут курки своих пистолетов.
…Поэтам
Вообще не пристали грехи, —
говорит Ахматова в «Поэме без героя», говорит, конечно, иронически, но всерьез потому, думается мне, что победитель-то он в будущем, посмертно, а в жизни он – жертва. Он обречен. «Без палача и плахи / Поэту на земле не быть». Он расплатился за все свои грехи, он расплатился, он расплатится, как нам и не снилось, – неукротимой совестью и гибелью.
Грехами поэта, мнимыми или подлинными, пусть и занимаются те несчастные люди, которые к этому занятию приставлены, не ведают они, что творят, а нам, кто выкован поэзией, кто ею счастлив и светел, кто пережил бури и грозы ее требовательной совести, – упаси нас, Боже, оказаться в стане его гонителей, оказаться хотя бы на день, на минуту среди тех, о которых снова произнесет будущий Лермонтов:
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Как бы ни был грешен поэт, его кровь – кровь праведника; как бы ни был он грешен – он свои грехи искупил. При жизни – совестью, в конце жизни – гибелью.
О гибели же поэта и о победе стихов, о победе песни и о гибели певца раньше Ахматовой и близко к Ахматовой написал Александр Блок:
Но песня – песнью всё пребудет,
В толпе всё кто-нибудь поет.
Вот голову его на блюде
Царю плясунья подает;
Там – он на эшафоте черном
Слагает голову свою;
Здесь – именем клеймят позорным
Его стихи… И я пою…
Поэт на эшафоте черном слагает голову свою; его голову подает царю плясунья (не падчерица ли Ирода? как в «Поэме без героя» у Ахматовой?), именем клеймят позорным его стихи – не Жданов ли? «Осквернили пречистое слово, / Растоптали священный глагол»…
Ахматова, как известно, не любила «Возмездия», делая, впрочем, исключение для «Вступления», из которого мною процитирован этот кусок. «Вступление» она любила и знала наизусть. Не потому ли, в частности, делала она это исключение, что мысли ее тут совпадают с блоковскими и даже образы совпадают, и не потому ли нам негоже заниматься грехами поэтов, что:
…Без палача и плахи
Поэту на земле не быть…
Ахматова
…голову его на блюде
Царю плясунья подает…
Блок
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
