Текст книги "Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими"

ГОРАЛИК Это в какие годы?

СВАРОВСКИЙ Сейчас скажу. Тринадцать-четырнадцать-пятнадцать лет. Три года я отходил, ну там неполных три. Там была у меня компания какая-то сионистская.

ГОРАЛИК Вы там младшенький, получается, были?

СВАРОВСКИЙ Да, я был младший в группе. Но там как-то мне не чинили препятствий. И там было очень интересно, потому что оказалось, что по крайней мере часть преподавателей совершенно не твердолобые люди и действительно знают, что говорят. 84–86 годы. Я с удовольствием ходил туда сам, без принуждения. Мне было интересно. Я там какие-то конспекты писал и прочее. И вообще, прямо скажем, наверное, больше всего полезных знаний я там и получил. Плюс я там увидел первый раз в жизни действительно нормальных, образованных людей, уверенных в том, что они говорят. То есть эти люди действительно были специалистами в какой-то области. Не как в школе, короче говоря. И еще, как я сказал, у меня была сионистическая компания очень смешная там.

СВАРОВСКИЙ Да, они были такие молодые сионисты, собирались ехать в Израиль.

ГОРАЛИК Из тех, кто учил иврит, или не настолько?

СВАРОВСКИЙ Кто-то учил, кто-то нет. Они очень были смешные. Один там был действительно всерьез настроенный юноша – учил иврит и довольно много знал. Остальные – так себе. Мы встречались у синагоги. Еще там был мальчик, который подошел, помню, к нашему такому сионистскому лидеру и говорит: «Антон, – а это все прямо у синагоги происходит, – а евреи детей крестят?» А тот задумался и в ответ говорит: «Ну, вообще да, но только после этого они евреями не считаются». Ну, конечно, они все разъехались.

ГОРАЛИК Вы собирались поступать на философский?

СВАРОВСКИЙ Да, но для этого надо было вступить в комсомол. И меня родители переломили. Они сказали: давай иди и вступай. Это было совершенно несложно на первый взгляд, потому что секретарь комсомольской организации был мой самый главный кореш в школе, человек абсолютно разбитной, который в свободное от школы время ходил весь в цепях, заклепках и шипах. И я понимал, что приду – максимум три минуты, хоп-хоп, все подпишут бумажки, и все. Но проблема оказалась в том, что поскольку я в этот момент уже прослыл антисоветчиком, фашистом и пацифистом одновременно, то на собрание явилась Яна Яковлевна Маргулис, комиссар наш, то есть завуч по внеклассной работе, тот человек, который в школе за идеологией следит. И она сказала: а какой тут комсомол? Вы что? Сваровский-то кто у нас? Цвет-то у него коричневый вообще-то, мы же все знаем про это. Я говорю: да идите вы в жопу с вашим комсомолом, и ушел. Поэтому в комсомол я не вступил. Честно пытался, но не взяли.

ГОРАЛИК Мне кажется, вы единственный человек, который попытался – и не взяли.

СВАРОВСКИЙ Нет, ну я просто как бы и не готовился и серьезно не относился к этому. Секретарем был мой друг, а его замом была его девушка. То есть там было все схвачено. И если бы эта Яна не пришла, вопрос был бы решенным. И вот такая пакость вышла.

Поэтому мне стало понятно, что философии никакой не предвидится. Я родителей успокаивал: какой комсомол уже, посмотрите, что происходит, ну подождите два года, ну хорошо, чуть позже поступлю, все равно уже конец всему. СССР развалится скоро. Но они мне не верили. Расстраивались.

ГОРАЛИК И как в результате складывалось?

СВАРОВСКИЙ Ну, потом я стал собирать группу уже. Мы репетировали. А потом я понял, что с группой у меня не выходит. Дело было в том, что все те люди, которые были вокруг меня, – они все были серьезные музыканты, в том числе они собирались деньги этим зарабатывать. Басист сказал: «Ты понимаешь, что нам, для того чтобы работать, нужно найти место, нам нужна аппаратура, она должна быть наша, вот, давай возьмем взаймы аппаратуру и поедем на гастроли». Я говорю: «Ты чего, с ума сошел? Откуда у нас возьмутся гастроли?» А он нашел человека, какого-то майора КГБ, что ли, который уже тогда, вот удивительные времена были – перестройка, он был заодно еще и музыкальным продюсером. И мы встречались с ним.

Он был очень доброжелателен, с бородой, что вообще как-то нетипично, мне кажется, для этой организации. Симпатичный вполне человек. Еврей. Почему-то мы в болгарском посольстве встречались. Странное место. Он почему-то мог свободно заходить в болгарское посольство. Видимо, работа позволяла. И он предложил нам невероятную вещь: мы едем на гастроли в Туркмению, в Ашхабад. А там практически всякий, кто угодно, если выходит на сцену, встречает лишь бешеный восторг. И поскольку там денег у людей очень много, потому что там рабство и хлопок, и прочее, а тратить эти деньги некуда, то есть возможность заработать десять или двадцать тысяч рублей. И это при том, что он себе еще что-то брал. Невероятная сумма. За эти деньги мы любой там «Роланд», любые гитары могли купить и прочее. Но и не очень-то мне хотелось, как-то мне было страшно.

ГОРАЛИК Вы же маленький были. Сколько вам было? Шестнадцать, семнадцать?

СВАРОВСКИЙ Семнадцать мне было. Нет, а что маленький? Басист был старше меня всего на год. Но он был очень самостоятельная личность. Остальные были старше. Но с ним, с этим гэбэшником, что-то случилось вдруг. Кто-то в него стрельнул или что-то такое. В общем, все это сорвалось. А басист наш давно уже был недоволен мной, что я так пассивно ко всему отношусь. Он мне высказал все, что у него накопилось, и ушел в другую группу. Кстати, в довольно тогда известную. И я подумал, что, видимо, он прав. Музыка не для меня.

А в то время появилось новое модное искусство – видеоарт. О как. Это уже 88–89-й годы.

И я решил, что буду заниматься видеоартом. И здесь мне опять повезло. Я пришел в гости к незнакомым людям. Они были знакомыми знакомых. И оказалось, что женщина, жена хозяина – моя родственница. Какая-то очень дальняя, но у нее фамилия такая же, девичья. И поэтому она как-то очень тепло ко мне отнеслась, стала меня всячески рекламировать своему мужу, рассказала ему, чем я хочу заниматься. А он был режиссером в компании «ВИД», которая «Взгляд» делала. А это была самая вообще дикая крутизна. Он, значит, посмотрел мой сценарий роликов и сказал: «Мы не можем просто как продукцию „Взгляда“ это сделать, но мы можем сказать, что ты молодое дарование и мы снимаем про тебя передачу. А заодно мы снимем клип. Два клипа». И мы сняли два клипа. Это были обработки песни «Там вдали за рекой догорали огни». В одном случае это было очень смешное такое массовое шествие, снятое где-то в Тушино. Половина там была графика, а половина – реальное изображение. Суть была в том, что там просто люди идут и поочередно падают, а во рту у них там папироски горят. И поется это таким семитским красивым женским голосом хриплым. И потом под конец показывают певицу – ее невероятное семитское лицо. Эффект был комическим. Вдруг выбегает из темноты носатая еврейка с длинными волнистыми волосами. А вторая серия была… Это было очень интересно, потому что я организовал настоящие большие съемки, собрал кучу народу в квартире моего приятеля. Это была любовная история, очень примитивная. Юноша и девушка познакомились, а потом чего-то там не срослось. Но этот сюжет развивался тоже под эту песню, которую совершенно комическим образом с эстонским акцентом исполнял мой приятель-певец.

ГОРАЛИК Это тоже под «Там вдали за рекой»?

СВАРОВСКИЙ Та же самая песня с эстонским акцентом. И все это под барабаны. Там никакой музыки не было, только барабаны. И самое смешное, что главную роль играл Женя Гиндилис, который теперь кинопродюсер, муж Жени Лавут.

ГОРАЛИК Это сохранилось?

СВАРОВСКИЙ Где-то есть какие-то VHS-кассеты, и у него, может быть, сохранилось, у режиссера. А, это еще не все. Эти ролики я отправил на фестиваль видеоарта в Копенгаген. И они даже вошли в какой-то шорт-лист, что для меня совершенно непонятно. Но я об этом уже узнал лишь в Дании у одного телепродюсера, через несколько лет после всей этой истории.

ГОРАЛИК Но вы в тот момент твердо верили, что видео-арт – ваше будущее?

СВАРОВСКИЙ Ну, немножко это все по-шарлатански выглядело, но да. То есть я на полном серьезе собирался наниматься на работу на «Видеофильм». Там тоже модное место было, это в Ростокино. Еще я как зверь стал писать киносценарии. Все тогда мечтали снять кино. И я был единственный человек, который писал сценарии. И каким-то образом моя мама, а она очень общительный человек, нашла какого-то ростовского предпринимателя, который прочел один из сценариев и сказал, что это очень круто – и он просто дает деньги, то есть вопрос решен. Но тут я решил зачем-то жениться и под давлением жены и друзей уехать в Данию. И я все эти возможности выкинул в помойку.

ГОРАЛИК Где вы работали до отъезда?

СВАРОВСКИЙ Я работал, например, на Центральной студии документальных фильмов администратором киногруппы. Еще я работал до этого в одном совершенно замечательном месте. Когда началась вся эта кооперативная деятельность, приятель моей мамы из Литвы открыл свою небольшую кооперативную фирму – фильмы на заказ. Оказалось, что это очень востребованно. Мы снимали что-то такое про энергетику. В Москве в том числе, но в основном в Прибалтике. Мы объездили всю Прибалтику. И поскольку это было кооперативное все, то у меня были какие-то сногсшибательные суточные совершенно. Я ходил по каким-то роскошным барам и вообще чувствовал себя господином, а лет мне было семнадцать.

ГОРАЛИК А как случился отъезд? Все, что вы сейчас рассказывали, совершенно не ведет к Дании.

СВАРОВСКИЙ Да, вообще-то, по идее, я должен был остаться и, скорее всего, заняться кино. Я хотел этого. У меня был друг. Называть я его не буду, но он довольно прославленный в определенных кругах человек, ультраправый деятель. Он армянин, человек очень загорающийся. У нас была большая компания. И этот человек мечтал увезти в Индию. Это была такая мечта. Все хотели «уехать в Индию». Но в Индию, конечно, никто не стремился.

И в результате он выправил большому количеству, ну то есть изначально четверым, какие-то приглашения, а в конце концов он вывез, если всех подсчитать и связать между собой, человек сто.

Но проблема в чем – оказалось, что все люди очень разные, и, в общем-то, там никто особо между собой общаться не хотел. И мы через два месяца по приезде с этим товарищем поссорились. Поскольку он нас вывез, он от нас хотел какого-то поведения, каких-то ответных шагов и стал просить каких-то таких вещей, которые нами воспринимались как контроль над нашей жизнью. И мы расстались.

ГОРАЛИК Вы планировали отъезд насовсем, надолго, на сколько?

СВАРОВСКИЙ Насовсем. Это была эмиграция, мы бежали. Я женился незадолго до этого.

ГОРАЛИК Вы же были очень молоды по-прежнему.

СВАРОВСКИЙ Мне было девятнадцать уже, да. В восемнадцать лет у меня было такое прекрасное путешествие по Крыму, месяца на два с половиной, без денег, без всего, где много чего произошло. В частности, я повстречал женщину, которая произвела на меня сильное впечатление. Я и женился. Но она была с Украины, и она очень хотела уехать. Как-то люди с Украины гораздо сильнее хотели уехать. В Москве все-таки казалось все как-то довольно весело.

Получилось так, что я очень не хотел уезжать, но все очень хотели, чтобы я уехал. Кроме родителей, наверное. Но они понимали, что так тоже, наверное, лучше.

ГОРАЛИК Тем более в Данию.

СВАРОВСКИЙ Ну, Дания – это было вообще непонятно что. В общем, уехали мы в Данию. И приехали в Данию, и мне сразу не понравилось. Прямо на вокзале. Я понял, что здесь будет плохо-плохо-плохо.

ГОРАЛИК А из чего это состояло?

СВАРОВСКИЙ Вот какой-то запах жизни там мрачный. Мрачная страна, невеселая.

ГОРАЛИК Вы знаете, что они считаются одними из самых счастливых людей в мире?

СВАРОВСКИЙ Это потрясающе, потому что в тот момент, когда я приехал, она была одной из самых несчастных, по-моему, там самоубийств было больше всего в мире.

ГОРАЛИК Это не обязательно противоречивые вещи…

СВАРОВСКИЙ Нет-нет. Просто на самом деле потом, когда случилась технологическая революция и все эти интернет-проекты, стартапы, там действительно стало веселее. Плюс там случилась эмиграция, которая, как бы датчане к этому ни относились, я считаю, их спасла. Тот факт, что туда приехали сербы, боснийцы, поляки и прочие, значительно изменил атмосферу.

ГОРАЛИК Появилась рабочая сила?

СВАРОВСКИЙ Нет, появились люди с другим подходом к жизни. Веселые, бодрые, красивые, умеющие пользоваться деньгами. То есть они стали заражать датчан нормальным подходом к жизни. Ну, в общем, мы приехали и сразу сдались в лагерь.

ГОРАЛИК Что это значит?

СВАРОВСКИЙ Вот мы приехали утром на вокзал. Пошли к знакомому. Поели. Он нам все объяснил – что, куда. Мы сели на электричку и поехали в центральный лагерь Сандхольм. Знакомый этот сказал: «Если хотите избежать волокиты, не ходите в полицию. Потому что вы будете сидеть в полиции, они будут составлять протокол, будут с вами развлекаться, дурацкие вопросы задавать. Поезжайте в лагерь центральный, подойдите к двери, постучите и объясните там, что вы беженцы». Ну, мы и поехали. Собственно, двое, я и Паша Хихус. А человек, который нас привезу него уже был фиктивный брак, и ему это было не нужно.

Мы пришли в лагерь такие стыдливые, такие изношенные, советские. Мне казалось, что я был одет шикарно для заграницы. У меня были замшевые ботинки, какие-то джинсы, сшитые вручную одной приятельницей, мне казалось, что все у меня такое крутое. А потом где-то дня через три я понял, что вот то, что носят арабы-беженцы, – это круто, а я вообще в каких-то обносках страшных хожу. Когда мы сдавались в лагерь, были выходные, и мы попали в изолятор и два дня просидели в тюрьме. В датском изоляторе не страшно. Нас кормили вполне нормально, то есть по сравнению с советской едой это было что-то прекрасное, это была ресторанная еда. Сидели вместе с арабским террористом. Я еще Пашу постоянно подкалывал. Я ему говорил: «Паш, я ему сейчас скажу, что ты еврей. Так что ты у меня заложник». Тонкая шутка, не правда ли?

ГОРАЛИК То есть Паша провел два дня в тюрьме в заложниках у арабского террориста?

СВАРОВСКИЙ Ну да. И ему очень не понравилось. И мне. Скука ужасная. Ну а потом что? Потом первый допрос. Но это все рутина. Единственное интересное из общения со всеми этими чиновниками в лагере было то, что во время очередного интервью там был дяденька переводчик, который прекрасно говорил по-русски, и был полицейский, майор, судя по погонам, который вел допрос, и вот где-то в середине нашей беседы я понял по поведению переводчика, что чин переводчика гораздо выше. И он, конечно, переводчик, но вообще он не переводчик. То есть он был как минимум подполковник, явно совершенно. Он был из натовской разведки, судя по всему, а тот был просто полицейский. И переводчик его просто затыкал. Он просто разговаривал со мной, игнорируя полицейского. Тот лишь печатал. Полицейский пытался вредничать, придираться, а тот его всячески затыкал, потому что офицер разведки понимал, что в Советском Союзе ужасно, и ему было меня жалко. В общем, смешно было убедиться на практике в том, что вовсе это был не переводчик. Хотя там работали в том числе и обычные переводчики. Мой датский приятель, например, потом там работал.

ГОРАЛИК Что происходило с момента, когда вас приняли?

СВАРОВСКИЙ Оформили, выдали нам кружки, ложки, постельное белье, отвели в многокоечную палату, где потом к нам вечером заселили человек семь румын. Мы были в ужасе, честно говоря. Но вообще румыны не так уж плохи. Например, многие из них очень хорошо говорят по-английски, по-французски, они вообще какие-то все были довольно ученые. И мы поняли потом, что большинство из них очень симпатичные, очень свои. Мы даже вместе с этими румынами стали исследовать окружающую реальность, это было очень интересно. Зашли на территорию военной базы. Там же лагерь центральный, а кругом военная база. Старая база. Нас там арестовали военные. Помнится, как-то мы ходили куда-то, и румыны, человек пять, шли немного сзади, а мы с Пашей впереди, и Паша, глядя на румын, говорит: «Тебе это не напоминает неореалистический фильм?» А кругом такой мягкий закатный свет, лето. Я говорю: «Да, „Похитители велосипедов“».

Что еще было интересного? Как-то утром меня разбудил дедушка, пожилой украинец, который пришел в лагерь в день, когда он освободился из этого лагеря. Он, оказывается, в день выписки из лагеря всегда сюда приходит, разговаривает с местными. Дедушка был бандеровцем. И он стал рассказывать, как было в этом лагере в 1945-м. И это, конечно, было для меня откровением. Это лагерь очень старый. После войны это была английская оккупационная территория, и по договору Сталина с англичанами НКВД разрешалось делать что угодно на всех этих территориях. И приехали несколько «виллисов» с пулеметами и стали всех беженцев расстреливать. А тут жили русские и украинцы. И люди побежали. А там такая долина за лагерем, довольно большая. И они бежали, а за ними ехали машины и расстреливали всех из пулеметов, а дедушка этот просто спрятался каким-то образом за кочкой или еще где-то. И выжил. А так их всех почти перебили, все население лагеря. Вот в таком месте мы жили, оказывается.

ГОРАЛИК Чего вы ждали?

СВАРОВСКИЙ Я ждал ада, я знал, что это будет очень плохо и что жизнь моя кончилась. То есть, конечно, ты же молодой человек, ты думаешь, что надежда какая-то все-таки есть, но было тяжело. Я хотел в Россию. Как проводили время? Ну, напивались. Я некоторое время провел там с писателем с одним, эмигрантом. Он был запойный человек. Он работал на ВВС, получал гонорары и их пропивал. Вот мы вместе пропивали его гонорары. В китайском ресторанчике сидели.

ГОРАЛИК Вот лагерь – он на сколько мест вообще? У вас же было сколько-то людей вокруг?

СВАРОВСКИЙ Сколько угодно.

ГОРАЛИК И как вам представлялось будущее? Как развивались обычно такие истории?

СВАРОВСКИЙ Когда мы приехали, русских было в лагерях сорок человек. Я, даже если не был знаком с каждым человеком, но знал, что он есть, знал, как его зовут. Поэтому появление в Копенгагене в каких-то сообществах нового человека воспринималось с интересом, с восторгом. Потому-то какой-то писатель русский и согласился со мной пить, потому что ему вообще-то и пить было особо не с кем. Была еврейская эмиграция, которая частично тоже соприкасалась с нами.

Конечно, звучит нелепо, но лучше всего в лагере было быть гомосексуалистом. Некоторые так и сделали. Человек говорил: «Я гомосексуалист».

ГОРАЛИК Почему?

СВАРОВСКИЙ Это же Дания, это же страна, которая первая разрешила однополые браки. Там был один товарищ из русских, в одном из лагерей, где я жил. И ему прописали какую-то там зарядку странную, какие-то походы к врачам. Ему полагалась дополнительная еда, фрукты, сок, льготы. Было не совсем понятно, чем это обусловлено. Только потом мы догадались, что он заявил себя гомосексуалистом для надежности. Гомосексуалистов не высылали. И ему за это еще всяких льгот надавали.

Что еще рассказать? Сперва мы жили в этом первом лагере в корпусе, который был за оградой. У нас не было пропускной системы. В главном корпусе было все очень сурово, потому что там были настоящие арабские террористы. Наркотики. Люди с ножами. Довольно жутко. Поножовщина происходила каждый день. Сомалийцы дрались с арабами, иранцы – с иракцами. Сидишь в столовой, и вдруг кто-то бежит по столу – «розочку» делает и пошло-поехало. Помню, кого-то в окно выкинули.

Потом в другом лагере жили. Там были сплошные арабы. Эксцессов много было. Сложно с ними. При всей моей искренней приязни к арабам, вынужден признать, что палестинцы – это ужас какой-то. Там еще персы были. Вот это нормальные люди, симпатичные. Даже Борхеса читали. А еще иракские летчики. Там было несколько человек. Прекрасные ребята. Это те, что от Саддама улетели. Но в лагере все время из-за палестинцев были проблемы, драки, поножовщина. Когда зарезанного человека бросили в комнату моему приятелю, как-то мы решили подумать о смене дислокации. И поехали. Наш приятель переехал в другой – в Ютландию. В Дании считается, что Ютландия – это страшная дыра. Мы решили попробовать в эту дыру. Съездили посмотреть сперва. И я был совершенно очарован, потому что, во-первых, там были горы, чего в Зеландии не встречается, во-вторых, когда мы подъехали к лагерю, из окна высунулась еврейская женщина и закричала: «Ромочка, иди скорее есть вкусные сосиски!» Небольшой дом на пятьдесят человек, что само по себе уже прекрасно. Флигель и такой трехэтажный дом. Это был гостевой дом замка. Владельцы замка его отдали в бессрочную аренду Красному Кресту, чтобы налоги не платить. И мы переехали туда. И самое удивительное, что обычно в Красном Кресте если что-то просишь, то это стараются не выполнить. Если ты, например, просишь переехать в какой-то конкретный лагерь, тебя точно переведут в другой. Кафкианские такие дела. А здесь я написал заявление – хоп, и перевели. И мы счастливые переехали. Большая отдельная комната в старом доме. Можно входить не через центральный вход, а по винтовой лестнице старой. На кухне можно самому готовить. В общем, очень все мягко. Сотрудники Красного Креста – ютландские люди. Они хоть на людей похожи, добрые. Не какие-то такие чиновники, функционеры. Состав жителей в лагере был такой: половина евреи местечковые, город Енакиево, немножко москвичей, две пары из Питера, люди из Эстонии, очень приличные, симпатичные люди. Даже были знакомые московские – человек, которого я знал еще по Москве, художник с женой и детьми, еще один человек, который поехал за нами, потому что мы ему рассказали. Еще поляки, частично русскоязычные, частично совсем польские были. Там был один очень интересный тип. Он сбежал из французского иностранного легиона. Такой огромный бугай-громила. Он там охранял каких-то негров в зиндане, и ему приказали их расстрелять. А он их просто отпустил и сбежал. Но потом он абсолютно рехнулся – каждую ночь рыдал, бился о стены. Потом были румыны, очень тихие и спокойные, которые потом совершенно сошли с ума и разгромили весь дом. Был замечательный человек Салах, которого я никогда не забуду. Это человек с потерянной идентичностью. Папа араб, а мама еврейка. С израильским паспортом. Абсолютно свихнутый. Он пытался все время шутить, пытался со всеми пообщаться. Не очень удачно. А когда у него был перегруз в мозгу, он шел и покупал пиво, там был магазинчик. Ему хватало одной бутылки, чтобы дойти до состояния абсолютного безумия. Тогда он начинал все громить, почему-то ругаясь по-польски. Грязно ругаясь по-польски. И его в конце концов увезли в какой-то другой лагерь, потому что наблюдение медика ему нужно было.

Еще некоторые там самогон варили. Воровали на кухне сахар, ставили брагу и перегоняли.

ГОРАЛИК Какого вы ждали будущего?

СВАРОВСКИЙ Не было никакого будущего. Что-то происходит такое, катастрофа, ну и живешь как-то. И начинаешь ценить текущий момент. Все происходит сегодня. Надо сказать, что я был такой типичный измученный дачей московский ребенок, который любил город и ненавидел природу. Там я очень сильно полюбил природу. Я уходил один часами гулять. Там природа потрясающая. В лесу грибов – море. Ведрами их носили. Уже не знали, что с ними делать. В общем, гулял я много. Сидишь на холме. Коровы для красоты по пейзажу разбросаны, в речке форель водится. Никого нет вообще. Идешь – и пустой мир такой вокруг. Все эти сельские люди только по делу из дома выходят, коров загнать и дальше опять в дом. Там было очень вольготно, в этом ютландском лагере. Мы загорали, летом в бассейн нас возили открытый. Зимой – закрытый бассейн. Ну, в общем, как-то они старались, чтобы мы с ума не сошли, как-то нас развлечь пытались. Только проблема в чем: народ стал подворовывать в магазинах, махинации всякие, гешефты. Там были литовцы, они были настоящие бандиты. Обворовывали магазины. Да вообще все воровали. Кстати, более вежливых и милых бандитов, чем эти литовские, я не встречал. Слова плохого никогда не слышал. Матом? Ни за что. Они мне говорили: «Федя, какой язык русский грубый, зачем вы так грубо друг с другом разговариваете?» При этом они жуткие люди были абсолютно.

ГОРАЛИК Чем вы занимали голову в это время?

СВАРОВСКИЙ О… Я занимал голову оккультизмом. Это очень развлекает поначалу, когда делать нечего. И сходил с ума. Какие-то книги идиотские читал. Я занимался астрологией, Господи прости. Эфемериды себе выписал для вычислений.

Пропорционально увеличению времени отсидки у всех начинала портиться голова. Там кто-то заводил какие-то романы, естественно. Свальный грех какой-то у кого-то начинался. Я тогда придумал делать дискотеки, чтобы напряжение снимать. Просто совсем уже, совсем с ума сходили. Я как-то говорю: «Ребят, давайте, что ли, танцевать хотя бы будем». Брали много алкоголя, много гашиша. Специально посылали гонца в город. Он привозил три килограмма травы. Потом брались в офисе Красного Креста весы для писем. Ну, они понимали зачем. И, значит, полная укурка, некоторые, собственно, никогда не приходили в сознание. Самогонку, как я уже упоминал, гнали.

ГОРАЛИК Что страна собиралась с вами делать?

СВАРОВСКИЙ Международная конвенция. Они и сами не знали, что делать. Тех, кому убежище давали, селили в таких коммуналках для беженцев. Пособие платили. А дальше – сам. Учишь язык. Работу ищешь. Можно пойти учиться. Можно на пособии бездельничать. А если не дают убежища – сидишь в лагере, безумствуешь.

ГОРАЛИК То есть они от вас вообще ничего не хотели? Они готовы были просто держать вас там?

СВАРОВСКИЙ Угу. Нет, многие уезжали, не выдерживали. Кто-то в Швейцарию пешком ушел, кто-то во Францию уехал. Кто-то в Англию отправился.

ГОРАЛИК Чем лагерь кончился для вас?

СВАРОВСКИЙ Нам с женой дали отказ. У нас было единое дело вместе с Пашей Хихусом. И ему дали убежище, а нам дали отказ. Нелогично как-то. Дальше процедура – суд.

ГОРАЛИК Отказ – это значит, что вас не признали беженцами?

СВАРОВСКИЙ Да. Не признали. Потом был суд в Копенгагене, был адвокат, которого для нас оплачивало государство. Как выяснилось, адвокат был бездарный. Мне это было сложно понять. Здесь просто сыграл роль тот факт, что там собрались немолодые люди гуманитарной направленности, правозащитной такой направленности – судьи, присяжные. Судились мы за право остаться, оспаривали решение Директората для иностранцев. Наверно, я им рассказал такие невероятные вещи, что они мне полностью поверили. Судья был мужчина такой в очках, пожилой, седой, очень серьезный, – так пристально на меня смотрел. Одна тетенька заплакала. В общем, большинством голосов, за исключением, естественно, представителя Директората для иностранцев, они решили нам убежище дать. Но это еще не все. За нами шел мой друг Сережа, который шел по еврейской теме. Он был такой уже не совсем молодой человек, лет тридцати, наверное. Выглядел внушительно. Называл себя художником. Это у него в лагере тяга к живописи проснулась. И он суду говорит: «Я художник, а художнику вообще нигде спокойно дышать не дают». А у судей за спинами для красоты такие дешевые репродукции разных картинок висят, такие большие, как в офисах любят вешать. И Сережа, глядя им за спину говорит: «А когда ты одновременно и художник, и еврей, то жить становится совершенно невыносимо. Вот, например, Шагал». И рукой так показывает на стену. Они оборачиваются, а там действительно – Шагал. Еврей со скрипкой по небу летит. «Шагалу пришлось эмигрировать. Пришлось бежать и мне», – закончил свою речь Сергей. В результате позитивное решение суда – «автоматом». Они были зачарованы. При том что эту морду казацкую надо было видеть.

Значит, получили мы убежище. Поселили нас в квартиру. Вызывает меня социальный советник, так как теперь из рук Красного Креста я поступаю в руки датского государства. Оно должно нам платить пособие, давать квартиру, следить, чтобы я интегрировался. Ну, мы с этой дамой-советником все обсудили. И она под конец говорит: «Можно я вам задам личный вопрос?» Я говорю: «Ну, задайте». – «Вот вы молодой человек, вот вам сколько лет?» – «Двадцать». – «Почему у вас статус „К“?»

ГОРАЛИК Что такое «статус „К“»?

СВАРОВСКИЙ Я объясню. Большинство беженцев, которые уезжают в другие страны европейские, получают так называемый статус «Д», то есть получают убежище «де факто», то есть признается, что им не надо никуда возвращаться, но они не признаются настоящими страдальцами или борцами за свободу, Нельсонами Манделами. Ну, вот разбомбили у тебя дом в Армении. Не поспоришь. Война. Ну, живи тогда. Но ты – не герой. А статус «К» получают люди, которые бились на баррикадах, сидели в тюрьме в кандалах.

И статус «К» отличается тем, что его нельзя отобрать. То есть его можно забрать, только для этого надо собрать Женевскую конференцию. Вот такой мне дали подарок. Я говорю советнице: «Извините, я ничего не знал. У меня статус „К“?» Она говорит: «Ну да, у меня в документах написано. Вы настоящий правозащитник?» Получается, что эти добрые люди, несчастные, которые слушали мои излияния битый час, – они посчитали меня политическим борцом. Та женщина не зря плакала. И мне, и моей жене выдали статус «К» как диссидентам настоящим.

ГОРАЛИК Что происходило дальше?

СВАРОВСКИЙ Мы переехали в город Орхус, на окраину. Это было ужасно, как под водой жить или в космосе. Мы называли свою квартиру космическим кораблем. Комнаты называли отсеками. Представляли себя героями Star Track. Это такие коммуналки, все между собой знакомы. Там на улицу страшно было выходить, потому что там никогда никого нет. Пустота, чайки летают и «ааа» кричат. Естественно, все мечтали в Копенгаген уехать. Там я очень много писал – прозу, сценарии. Собственно, только этим и развлекался. Причем из-за полной этой изоляции и тишины я полностью уходил из реальности. И это, увы, потом, к сожалению, во многом сдвинуло мне голову, как мне кажется. Я перестал ощущать грань между реальным и нереальным, а это очень плохо. Но тогда мне сперва нравилось.

ГОРАЛИК Вы очень много писали – прозу, сценарии, – кто это читал тогда?

СВАРОВСКИЙ Никто. Не, ну читала жена, знакомые.

ГОРАЛИК Но вы не отправляли тексты никуда?

СВАРОВСКИЙ Я отправлял другу – режиссеру. И он говорил: клево, клево, снимем. Да, но только я-то здесь, а он там. Я написал сценария три, наверное, тогда полнометражных.

ГОРАЛИК Про что?

СВАРОВСКИЙ Всегда что-то такое апокалиптическое, катастрофическое. Для примера? Один сценарий был про то – потом этот сценарий воплотился в реальности, только не в России, а на Балканах – про то, как молодой человек работал на радио ведущим, наступила война, и он там стал пулеметчиком. А он был большой меломан, его только музыка и интересовала. И он там все время музыку слушает, все время с плеером, и это всех очень раздражает. И эта сторона, на которой он воюет, она проигрывает. И их задача – удержать некий окраинный район, за которым аэропорт, чтобы максимальное количество войск и людей успело улететь. И он попадает случайно в свой дом. Многоэтажный дом, обычный советский такой, где он прожил жизнь с родителями, а потом с бывшей женой. И там его коллекция пластинок, все, что он бросил. И для него это потрясение, конечно. Например, они зачистку производят, поднимаются по лестнице, все напряжены, – и вдруг во время зачистки он достает ключ и просто открывает дверь. Ну, его напарник ужасно пугается. А он ходит по своей квартире, трогает вещи, а на следующий день встречает там свою бывшую жену. Этот фильм весь построен на популярной музыке, которую он слушает, которую он раньше по радио крутил. И вот встречает он свою бывшую жену. Она ему объясняет, что ей некуда пойти и что она пошла туда, где жила раньше. И у нее даже ключи были. Ей помочь некому. А тут хоть дом уцелел, и он близко к аэропорту. Ну, и у них начинается разбор прежних отношений. Он ее прячет от начальства. А параллельно они ставят огневые точки на крыше, параллельно отражают какие-то атаки. И он решает всех подбодрить. И устраивает им танцы на крыше. А в это время начинается бой. В конце все погибают. Ностальгический такой фильм. Оказалось, что всего через год Бахтиер Худойназаров снял свой чудесный фильм «Кош ба кош» – по сути, ровно про то же самое.