Текст книги "Журнал «Юность» №11/2023"

Дарья Потапова

16 лет. Живу в Москве, училась в 218-й школе, но в этом году перешла в лицей. Люблю изучать другие языки, потому что удовольствие мне приносит сам процесс. Еще мне нравится играть на гитаре, калимбе и укулеле. Вдобавок я коллекционирую случайно найденные красивые камни, рисую и, разумеется, придумываю и записываю свои истории. Благодаря увлечению писательством с раннего детства я уверена, что хочу стать сценаристом. Мечтаю сделать российский кинематограф таким же знаковым, как американский.

Маша открыла глаза. В комнате стояла кромешная тьма: ночь была безлунной, все небо затянуло облаками. От тишины звенело в ушах. И вдруг – шорох! Маша покрепче обняла любимую куклу. Все снова затихло. Но ненадолго: раздался скрежет. А за ним еще и еще. Маша задрожала. Сомнений не было: звук шел из-под кровати.

Маша затаила дыхание в надежде, что монстру надоест и он уйдет. Иногда это срабатывало. Но не сегодня. Скрежет становился все громче, все противнее. Когда к нему прибавилось тяжелое хрипящее дыхание, от которого воздух в комнате начал покрываться ледяной корочкой, Маша не выдержала и, соскочив с кровати, побежала к спальне родителей с криками: «Мама, папа, он снова пришел!» Монстр осторожно выглянул из-под кровати и широко улыбнулся.

На следующий день Маша медленно, но решительно подошла к кровати и, наклонившись, крикнула:

– Я больше не буду тебя бояться, я уже большая!

Монстр только тихо посмеялся над детской уверенностью и ночью, как ни в чем не бывало, стал пугать девочку. Сначала Маша, как обычно, молчала, а потом уверенно прошептала:

– Я тебя не боюсь, уходи!

Монстр слегка оторопел от такой смелости, но тут же пришел в себя и предпринял новую тактику. Темная, как ночь, рука с тощими скрюченными пальцами и когтями-иглами змеей скользнула на кровать и стала подбираться к Маше. Нужно было сбить с девчонки спесь, не дать ее смелости укорениться.

Приглушенный крик боли потонул в тишине. Монстр, жалобно подвывая, стал волочить ушибленную руку обратно под кровать.

– Не пугай меня больше, а то опять получишь. – Маша погрозила кулаком, вглядываясь в темноту.

Монстр почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, хотя боль уже утихла: кулачок Маши был слишком мал, чтобы нанести серьезный урон. Ее смелость ранила намного сильнее. Монстр понял – так же весело, как раньше, ему уже не будет.

С каждым днем Маша становилась заметно старше: понемногу начала читать энциклопедии, которые вскоре полностью вытеснили книги со сказками, одну за другой убрала надоевшие игрушки в ящик, так что на виду в конечном счете осталась только ее верная кукла-хранительница, и заполнила освободившееся место коробками с бисером, разноцветными ручками, альбомами для рисования, упаковками цветной бумаги, которые пустели невообразимо быстро, и еще великим множеством других материалов для поделок.

Монстр чувствовал себя неуютно и чуждо в поскучневшей комнате. Он то и дело уходил мыслями в прошлое, к беспорядку из кубиков и плюшевых зверей, к выдуманным играм Маши, за которыми ему удавалось незаметно наблюдать в течение дня. В голову невольно лезли тоскливые воспоминания об испуганном визге девочки, ее напуганном шепоте, бегстве ко взрослым в поисках защиты. Конечно, монстру все еще удавалось иногда пугать Машу: во время гроз и после того, как она втайне от родителей смотрела ужастики. Но это был позорный успех, после которого ощущалось не удовлетворение, а стыд. От этих мыслей его отрывал детский плач, появившийся однажды в квартире и звучавший в ней теперь каждый божий день, иногда без перерыва. В тот день, когда монстр услышал крики впервые, Маша почти не появлялась в комнате. Целых две недели она проводила все свободное время снаружи. А потом вдруг, наоборот, стала почти безвылазно сидеть в комнате. Ее непривычно хмурый вид озадачил монстра, и он время от времени скребся, хрипел и шуршал, чтобы расшевелить девочку.

В один день Маша вдруг села на пол лицом к кровати и с горечью сказала:

– Я знаю, ты все еще там. Выходи и забери меня.

Монстр оцепенел: ни один из детей, к которым он был приставлен раньше, не говорил ничего подобного, тем более таким странным, чересчур взрослым тоном. Маша выглядела подавленно и печально. Было очень непривычно смотреть на нее такую, ведь раньше не проходило и дня без ее по-детски счастливой, наивной улыбки. Монстру захотелось обнять несчастную малышку, но он не был способен полностью выбраться из-под кровати. Подумав немного, он высунул свою длинную скрюченную руку и осторожно погладил Машу по головке. Девочка вздрогнула, но не отшатнулась. Обрадованный, монстр ласково взял ее руку в свою, аккуратно сжав. Маша обхватила его ладонь своей и прижала к себе.

Они не знали, как долго просидели в такой позе, неподвижно и молча. Наконец Маша отпустила руку монстра. Однако он не спешил убирать ее. Указав на девочку, он жестом попросил ее рассказать, что случилось. Вздохнув, Маша пожаловалась:

– После того как родился мой брат, родители совсем перестали обращать на меня внимание. Кажется, я им больше не нужна…

Монстр покачал пальцем, возражая.

– С чего ты взял? Ты же ничего не видел! Они теперь возятся только с ним, а про меня забыли. – Маша вздохнула.

Монстр задумался. Он знал, что сказать, но не знал как, и это разрывало его изнутри. От бессилия он зарычал, отчего девочка сжалась. Взяв себя в руки, монстр огляделся. Заметив часы на стене, он указал на них. Маша удивилась и попыталась угадать:

– Вечер?

Монстр покачал пальцем.

– Час? Часы? Стрелки?

Монстр замахал всей кистью, пытаясь заставить ее думать в другом направлении.

– Время? – наконец догадалась Маша.

Монстр поднял большой палец вверх.

– Я не понимаю…

Монстр указал на дверь.

– Ты про родителей? – Снова большой палец вверх. – Им нужно время?

Монстр радостно щелкнул пальцами.

– То есть ты думаешь, что они все еще меня любят? Но откуда ты знаешь?

Монстр указал на кровать, затем выпрямил пять пальцев, а после показал «ноль» всей кистью.

– Тебе пятьдесят лет? – удивилась девочка.

Вообще-то монстру было пятьсот, но он решил лишний раз не путать девочку количеством нулей, так что просто выставил палец вверх.

– Тогда ты и правда должен много знать. – В голосе Маши было слышно почтение. – Ладно, наверное, им и правда сейчас непросто: Павлик кричит днем и ночью… Подожду еще немного, когда он чуть-чуть подрастет и поймет, что вниманием родителей нужно делиться.

Монстр снова погладил Машу по головке. Девочка улыбнулась и обняла его руку.

– Спасибо тебе.

Монстр надеялся дождаться развязки истории и, если нужно, еще немного поддержать Машу. Но начальство решило иначе. На следующий день монстру поступило сообщение о переводе к другому ребенку, помладше. Как бы ни хотелось остаться, ослушаться было нельзя.

Жизнь монстра снова заиграла яркими красками: детский визг, воображаемые игры и даже кошка, которую можно было пугать в любое время, если вдруг станет скучно. Но мысли о Маше никак не отступали, мешая наслаждаться новой работой. Из-за этого несколько лет с новым мальчиком, то ли Витей, то ли Митей, пролетели быстро. Только получив очередное сообщение о переводе, монстр осознал, как много времени прошло. Он твердо решил, что пора перестать вспоминать о Маше.

В первую же ночь монстр решил пугать, не сдерживаясь, чтобы поскорее отвлечься. Мальчик с криками выбежал из комнаты и скоро вернулся с провожатой.

– Не бойся, Павлик, он тебя не тронет.

Монстр замер: голос показался ему знакомым. Он хорошо видел в темноте, поэтому, приглядевшись, узнал свою Машу.

– Иди пока, выпей водички и успокойся. А я прогоню монстра.

Павлик послушно вышел, а Маша присела на корточки. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла подобрать слов. Тогда монстр, учащенно дыша, вытянул руку и погладил Машу по голове.

– Ты был прав, – прошептала она, обнимая его руку, – все у нас наладилось.

Летисия Лоуренсо да Сильва

15 лет. Живу в городе Тулуне Иркутской области. Писательство – мое основное хобби, с которым я планирую связать свою дальнейшую жизнь. Помимо этого, я увлекаюсь чтением и анализом литературы, немного рисую и учусь играть на гитаре. Меня привлекает творчество в любом своем проявлении, и я хочу прикасаться к нему не только как потребитель, но и как творец. Есть много книг, которые смогли задеть что-то внутри меня, но я хотела бы выделить четыре произведения: «Кэрри» Стивена Кинга, «Призраки» Чака Паланика, «Заводной Апельсин» Энтони Берджесса и, конечно же, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл.

Шел четвертый год со Дня Великого Переворота. Осень, последние числа сентября. Небо, все еще мрачное и плотно затянутое темными тучами, такими же темными, как и наступившая эпоха. Вся жизнь теперь проходит в ожидании грозы, и, увы, не в виде дождя или молний, а в облике острых когтей и разрывающего душу «мяу».

Идя на работу в офис, Алекс старался не думать об окружающем его мире, так как эти мысли зажигали в его сердце противоречивый огонек жажды справедливости. Будь он чуть смелее, чуть отважней или чуть глупее, он бы вступил в ряды анархистов, стал главным предводителем революции, но он лишь работник офиса, желающий простого спокойствия. Он долгое время пытался обрести его в Новом Пушистом Мире, в эпоху мягколапых, но самые разнообразные чувства терзали его душу, начиная со светлой ностальгии по минувшим светлым дням и заканчивая обидой и злобой на всех вокруг: на власть, главные должности которой теперь по большей части занимают коты, а остальные – люди, являющиеся приспешниками кошачьего режима; на злую судьбу и ее невероятные повороты, которые раньше можно было вообразить лишь в антиутопиях; на тех безмозглых людей и их подпольные опыты над кошками. О, на них он злился в особенности. Они разработали особую вакцину, вводили ее котам, и именно из-за нее в маленьких мозгах пушистиков начало вырабатываться некое вещество, от которого животные извилины становились уж больно похожими на человеческие. Коты стали думать как люди и, следует догадаться, нашли способ перехватить власть путем восстания. Все это сотворила нелегальная корпорация, которая теперь стала коммерческим монстром и одной из частей двигателя современной цивилизации. Они ставили опыты над множеством котов, и того количества хватило, чтобы поработить мир…

Молодой работник едва успел вбежать в лифт, прежде чем он закроется. Он очень торопился передать боссу папку с бумагами, ибо задолжал это дело уже на два дня, что чревато выговором. Пока лифт продвигался вверх по небоскребу, мысли из головы временно исчезли, а как только двери распахнулись, парень, обуреваемый беспокойством, поспешил в нужный кабинет.

Он остановился перед прозрачной дверью, провел рукой по волосам, приглаживая их, и только потом набрался смелости постучаться.

– Войдите!

Молодой человек робко зашел в помещение и тут же виновато потупил глаза, встречая неодобрительный взгляд, как всегда пронизывающий до каждой косточки.

– Малыш Алекс наконец соизволил выполнить рабочий долг! Ты же не рассчитываешь на премию в этом месяце, да? В твоем положении даже думать об этом было бы глупо.

Раздалось сардоническое хихиканье, такое противное, что от него передергивало. Кто бы мог подумать, что прогресс дойдет до того, что эти ошейники на кошках смогут с точностью переводить их речь и даже воспроизводить таким образом смех. Их голоса были выше, почти как у детей, но отличались особой четкостью, у каждого был свой тембр, и это сходство с людьми пугало.

Мистер Маффин был крупным котом породы рэгдолл, белый с коричневыми пятнами по телу и «шторками» на лбу, а также имел черный хвост. Голубые глаза его были красивы, но их взгляд заставлял чувствовать себя так некомфортно, что нередко на лице выступала испарина от волнения. Он был боссом конторы на тридцать втором этаже, в которой Алекс и работал. Разве когда-то он представлял, что в один прекрасный день все изменится и его злобным боссом станет не ворчливый дядя в пиджаке и галстуке, а котик, чей пушистый зад будет просиживать место в кожаном кресле?

– Сегодня среда, помнишь об этом? День, в который…

– День Великого Переворота. Помню, мистер Маффин.

– В три часа спускаемся вниз для пения гимна. Будь добр прийти, Алекс, а то, я слышал, что ты перестал посещать Кошачьи Часы.

Внутри все оборвалось и заледенело от ужаса.

Молодой человек насторожено поднял глаза на босса, чья наглая морда выражала недобрые мысли этой пушистой головушки. Он изо всех сил попытался скрыть испуг в собственных глазах и сделать как можно более непринужденный вид, успокоить голос, дабы дрожь не выдала его.

– Простите, мистер Маффин. Я так заработался, что совершенно забыл о Кошачьем Часе и…

– Можешь не врать. – Даже через механический переводчик в этих словах слышался ледяной укор. – Я отсюда твое дыхание чувствую. Думаешь, я не знаю?

И в этот момент Алекс был готов умереть на месте, уже представляя, как в кабинет врывается КОТОлиция и вяжет его, и…

– Просто заканчивай запираться в туалете, ладно? Кабинка не место для сна и прогулов, друг мой.

Алекс с облегчением выдохнул.

– Да, мистер Маффин, извините. Больше не повторится.

– Очень уж на это надеюсь.

Дверь в кабинет открылась, и Алекс дернулся, думая, что за ним и вправду пришли, но это оказалась лишь секретарша, несущая мисочку с молоком.

– Ваше парное молоко, мистер Маффин. Приятного аппетита.

Белокурая девушка очаровательно улыбнулась и поспешила выйти из помещения. Котик проводил ее долгим немигающим взглядом.

– Эх, какая женщина… – Он вдруг опомнился и перевел уже суровый взгляд на парня. – А ты… Твой напарник станет работником месяца уже в четвертый раз. Имей в виду, что его могут скоро повысить и перевести на этаж выше, а к тебе приставят другого.

– Я знаю. Мне нравится Пушистик, и я правда постараюсь брать с него пример. – Услужливым тоном парень сказал то, что всегда крутит в своей голове на случай подобной отмазки.

Впрочем, это даже было почти правдой, так как ему и впрямь нравился его коллега.

– Вот-вот. Если хочешь, то старайся. Без напарника будет сложно, а с кем-то неподходящим – еще сложнее. Посмотри хоть на них.

Алекс глянул на стену, на которой висело три портрета. На одном из них была изображена кошка, невероятно похожая на Маффина, но отличал ее от него лишь шрам на левом глазу. Это была Великая Баффи – та самая кошка, которая возглавила движение кошачьей революции и впоследствии стала первым президентом кошачьей эпохи. Под ее портретами два других. То были кошки, сестры, полосатая и черная, с говорящими именами – Полосатка и Чернота. Полосатка – нынешний, второй президент Нового Пушистого Мира, Чернота – ее правая лапа, советчик, а также заместитель. Эти двое смогли поставить мир на ноги, более или менее привести его в норму. Они прочно держали власть в когтях, умело управляли всеми государственными делами, но… Становилось понятно, что режим, который они создают, уж больно напоминает начало тоталитаризма, но говорить об этом вслух опасно – вольнодумие пресекается.

– В одиночку всегда труднее… – Кот потупил взгляд, думая о чем-то. Не отрывая глаз от своей миски с молоком, он сказал: – Иди работай, Алекс. И смотри, не опаздывай.

Парень коротко кивнул и тихо выскользнул из кабинета. Он глубоко вздохнул, немного пришел в себя и пошел к своему рабочему месту. Теперь коты работают вместе с людьми, все верно. Коты стоят в управлении, все время находятся рядом с человеком, имеют равные с ним права – даже чуть больше, и многие из этих мурчащих ребят действительно милые, но есть и такие, которые считают своим главным долгом службу кошачьей партии, именно поэтому не пренебрегут возможностью показать свою верность. Нельзя сказать, что среди людей таких нет – есть, и примерно столько же, сколько таких котов. Доверять теперь никому нельзя, ведь однажды ты можешь проснуться, а в дверь уже ломятся, потому что кто-то донес на тебя за твои «неправильные» мысли. Самым подозрительным в этом плане являлся один серый косматый кот, который работал в одном офисе с Алексом. Именно он сейчас провожает его подозрительным пристальным взглядом со своего рабочего места.

Парень, как всегда, сделал вид, что не замечает его, но сердце предательски быстро колотилось.

Кабинет Алекса представлял собой небольшое помещение с прозрачными дверями, внутри которого было два рабочих места. За одним из таких сидел бежевый сфинкс, чья мордочка опять исказилась в гримасе растерянности.

– Алекс, наконец-то! Я опять что-то не то нажал, и тут вылезла эта штука, и я не могу ее убрать! Незадачливый работник подошел к своему не более умелому напарнику и другу по совместительству, чтобы исправить дело. Это происходит постоянно, несколько раз в день, и именно эти казусы с компьютером лысого котика их и сблизили.

– Пушистик, это просто парадокс, что ты с такими умениями идешь на повышение.

– Когда-нибудь я точно нажму на что-то, из-за чего меня уволят… Я говорил, что моя далекая прабабка была родом из Египта? Там кошкам поклонялись, а теперь нас заставляют работать. Мои предки были бы разочарованы.

– Говори потише. Меня и так уже поймали на пропуске той среды.

– Да ну! – Сфинкс обеспокоенно распахнул глаза и снизил голос до громкого шепота. – Босс сказал?

– Да. Думаю, это Клубок донес. Я ему точно не нравлюсь, по глазам вижу, что он мне не доверяет. Постоянно следит за мной. Точно говорю – он из этих. – Немного помолчав, Алекс добавил: – Ты тоже будь поосторожней. Такие, как он, и котов не пощадят, тут же сдадут.

Пушистик удрученно вздохнул и вновь начал набивать лапками по клавиатуре.

– Самое настоящее проклятье – думать как люди…

Ульяна Бацких

15 лет. Живет в Первомайском – небольшом поселке в Тамбовской области. Хобби – писательство и чтение. Готова вечно перечитывать книги Фредрика Бакмана: он пишет по-настоящему трогательные рассказы об обычных людях с их проблемами, радостями и печалями. Оканчивает школу через два года, хочет стать инженером-строителем.

Больше всего в своей жизни Витька любил приключения. И не важно, какие именно были эти приключения: втайне от мамы сходить с соседскими мальчишками на речку, наловить в банку кузнечиков и принести их домой, чтобы посмотреть, чем они занимаются в повседневной жизни, или запустить с папой огромного, ярко раскрашенного воздушного змея, которого мастерили всей семьей. Поэтому когда Витькина бабушка Римма Константиновна, улыбаясь и хитро щуря глаза, сказала, что у нее есть машина времени, мальчик твердо решил, что ему непременно надо на нее взглянуть. Ведь бабушка врать не будет, а значит, в ее доме, деревянном, низеньком, с резными наличниками, потемневшими от времени, стоит настоящая, всамделишная машина времени! О работе такого хитрого прибора Витька, честно сказать, знал мало: пару раз видел в научно-фантастических журналах картинки с учеными, стоящими около громадных, похожих на печки устройств с многочисленными лампочками, сверкающими разными цветами, да и все.

Когда Римма Константиновна открыла дверь внуку, прилагающему все силы, чтобы принять серьезный вид ради столь важного дела, и повела его не в тайную комнату, предназначенную для хранения машины времени, а в спальню с полинявшими старыми диванчиками и столь же старым столом, с которого уже слезла краска, Витька насторожился и спросил:

– Бабушка, а ты уверена, что у тебя есть машина времени?

Мальчик покрутился вокруг своей оси, упорно пытаясь разглядеть в знакомой комнате что-то новое. Безрезультатно! Все оставалось прежним: кровать с деревянной, грубо вытесанной спинкой, часы с кукушкой, переставшей петь уже давным-давно, висящий на стене ковер с хитрым узором.

– Уверена, Вить, уверена, – ответила Римма Константиновна, кряхтя, села на диван и взяла с низкого столика, балансирующего на трех ножках, увесистую книгу в истрепавшемся от времени кожаном переплете. – А ты сомневаешься во мне, да?

– Ну… Машина времени большая, а у тебя тут такую громадину даже спрятать негде.

Мальчик, разочарованно вздохнув, запрыгнул на диван, протестующе скрипнувший от резких движений, и уселся рядом с бабушкой.

– А тебе прямо все вынь да положь? Вот молодежь пошла! – Бабушка Римма усмехнулась и покачала головой. – Давай так: я тебе кое-что показываю, а ты решаешь, понял ли, в чем хитрость машины времени.

– Ладно, – протянул Витька, откинувшись на спинку дивана и подняв прищуренные глаза на бабушку.

Римма Константиновна, улыбнувшись непоседливому внуку (что взять с десятилетнего мальчишки?), открыла альбом, лежащий у нее на коленях. Пролистав несколько пожелтевших от времени страниц, указала на фотографию маленькой девочки:

– Это я в детстве. Совсем маленькой тогда была, даже младше тебя. – Бабушка посмотрела на Витьку, который заметно оживился и с неподдельным интересом заглядывал в альбом. – Помню, как мы с родителями собирались в город, чтобы сделать фотографию в специальном ателье. В те времена это было дорогим удовольствием. Денег у всех было мало, но мама каким-то чудом купила мне новые ботиночки, белые, блестящие, с ремешком на щиколотке и голубым бантиком на носочке. Они мне невероятно нравились: раньше у меня были только грубые, темные башмаки, которые я донашивала за старшими сестрами и братьями, а тут – такое! Я, как принцесса из сказки, была в нарядном платье, сшитом бабушкой специально для такого важного повода, и в тех самых ботиночках. Я собой налюбоваться не могла: ходила мимо зеркала и думала о том, что не похожа я на себя неопрятную и чумазую от вечной беготни по деревне. Потом мама устала, оттого что я кручусь у нее под ногами и мешаю собираться, и отправила меня на улицу. А день был просто загляденье! Летний, жаркий, немного душный день, оттого что всю неделю, не переставая, шли дожди, наполненный пением птиц и радостными вскриками ребят и девчонок, резвящихся на речке. Мне так захотелось к ним пойти! Пусть не поиграть, просто поздороваться и похвастаться, что я, мол, еду в фотоателье, как важная особа. От нашего дома до речки было рукой подать: я бы сбегала быстро, и мама даже не заметила бы. Решила я пойти к речке самой короткой дорогой, проходившей через заросшие поля и огороды. Да тут и появилась проблема: забежала я в эти огороды, а земля там сырая, вязкая, после дождей она высохнуть не успела. Когда выбежала на дорогу, обнаружила, что одного моего ботиночка нет: потеряла, когда шла. И где именно? Ведь по всему огороду прошлась, пока пыталась найти дорогу. Мне тогда стало так обидно, но больше даже не за то, что потеряла ботинок, а за то, что ругаться будут. Мама-то на них деньги копила. Поэтому я сняла вторую туфельку, бросила ее куда-то в высокую траву (вдруг не заметят моей пропажи!) и пошла к дому. Мама, конечно же, все заметила, но ничего не сказала, только вздохнула глубоко и повезла меня в город на фотографию в старых башмаках… Витька рассмеялся:

– Да как же ты так сделать могла? Нужно было второй оставлять. Может, не заметили бы, что первый пропал.

– Ну, – улыбнулась Римма Константиновна, потрепав внука по голове, – я тогда не так размышляла. Но благодарю за высказанное мнение! Я учту. Вдруг опять ботиночки потеряю.

Бабушка Римма снова пролистала несколько страниц альбома и остановилась на другой фотографии: там уже было намного больше людей, все они сидели на лавках, составленных полукругом, и смотрели прямо в камеру.

– А вот здесь я уже намного старше: окончила школу, отучилась девять классов, хотя почти все в нашей деревне обычно переставали заниматься учебой после пяти-шести классов и начинали больше помогать по хозяйству родителям, искать работу. А я очень уж любила получать знания: и арифметикой занималась, и историей, и русским языком. Когда нам сказали, что из города приедет фотограф, все невероятно обрадовались. Помню, как я перед этим событием всю ночь перекраивала свою старую одежду для того, чтобы она на мне смотрелась лучше, наряднее. Взяла я тогда у бабушки швейную машинку и начала трудиться. Из бесформенного, длинного сарафана получилось красивое платье до колена, с воротничком и рукавами-фонариками. Пришла в школу, и все девчонки мне завидовали. В то время такое модно было носить, но стоили обновки дорого – не все могли себе позволить. Мне даже городской фотограф сделал комплимент, представляешь? Сказал, что я красиво получаюсь в кадре, – вспоминала Римма Константиновна. – Были же времена… А потом, Вить, началась война. Тяжелые это были годы. Тогда уже о платьях и фотографах не мечталось.

Бабушка Римма повернулась и посмотрела на внезапно замолчавшего Витьку, который задумчиво водил пальцами по поверхностям фотографий в альбоме, а потом проговорила:

– Ну, чего ты? У меня еще истории есть, они самые разные: и грустные, и веселые.

Римма Константиновна открыла следующий альбомный разворот и указала внуку на фотографию: там, на фоне многочисленных железных кроватей, составленных у стен с осыпающейся штукатуркой, замерло множество людей. Кто-то был одет в длинные белоснежные халаты врачей, кто-то – в накрахмаленные передники и косынки медсестер, а кто-то – в поварские халаты с закатанными рукавами.

– Ты была санитаркой? – уточнил у бабушки Витька, подняв голову и вглядевшись в ее глаза.

Римма Константиновна заливисто рассмеялась, словно не вспоминала переживания и страхи прошлого.

– Куда мне! Я до дрожи в руках боялась навредить раненому. Но на войне каждые рабочие руки на счету, поэтому я стала служить кухаркой в госпитале. Работы было много: кормить нужно было и врачей, и медсестер, и солдат. Мы справлялись. Иногда даже служивые помогали в меру своих возможностей. Так, однажды мне парень помог донести короб с овощами до кухни. И зачем, спрашивается, мучился, если у него ранение было? Потом оказалось, что понравилась я ему, решил познакомиться, – вспоминала, мягко улыбаясь, Римма Константиновна. – Начал он приходить на кухню и говорить со мной обо всем. Санитарки ругались страшно за нарушение режима, а он цветы полевые мне приносил. Потом выписался, уехал дальше службу нести. Ты не представляешь, как я тогда расстроилась: ходила больше двух недель как в воду опущенная. Дальше жизнь стала прежней, забот прибавилось, и перестала я так часто думать об этом солдате. Но не забыла и, когда война закончилась, встретила его снова. Судьба, я считаю, не иначе! Это твой дедушка был, Вить, – добавила бабушка Римма, чтобы мальчик смог придать эфемерному образу незнакомого парнишки родные черты, видимые только в раннем детстве, но хранимые в памяти до сих пор.

– Ну, что? – Старушка захлопнула альбом и водрузила его на подлокотник дивана, обратившись к Витьке. – Хочешь еще на машину времени посмотреть?

– Можно все-таки? – просиял мальчишка, улыбнувшись.

Римма Константиновна глубоко вздохнула и слегка усмехнулась, посмотрев на внука с высоты прожитых лет:

– Знаешь, я тут подумала… Ее в порядок привести надо, рано тебе еще смотреть. Беги вон, поиграй с ребятами, а я пирожков напеку.

Витька, уже расстроившийся оттого, что не увидит чудесный прибор, приободрился, как только услышал о бабушкиной затее, и выбежал на улицу, напоследок крикнув о том, что еще вернется. А Римма Константиновна осталась в доме наедине с прожитыми ею годами, наполненными событиями, постоянно отзывающимися в душе и просящими вспоминать их хоть иногда и переноситься в ту пору.

Спустя тридцать лет, разбирая бабушкины вещи, Виктор нашел тот самый альбом, заботливо оставленный Риммой Константиновной на трехногом столике возле дивана. Открыв его первый разворот, мужчина увидел знакомые детские глаза и наконец-то понял, как работает загадочная машина времени.