Текст книги "Тайны летней ночи"

Глава 13

Минуты через две Саймон увидел процессию, состоявшую из доктора, лорда Уэстклифа, миссис Пейтон и Лилиан Боумен. Прислонившись плечом к стене, он окинул их оценивающим взглядом. Втайне его веселила ощутимая неприязнь между Уэстклифом и мисс Боумен, чья очевидная взаимная вражда выдавала недавно случившуюся ссору. Во всяком случае, обмен мнениями произошел, вот только к чему это приведет?

Доктор, почтенный старик, вот уже около тридцати лет лечивший Уэстклифа и его родственников, Марсденов, с непоколебимым спокойствием осмотрел Саймона глубоко посаженными глазами.

– Мистер Хант, мне сказали, что вы помогли молодой даме добраться до комнаты.

Саймон кратко описал состояние Аннабел и симптомы, предпочтя опустить, что именно он, а не Дейзи, обнаружил следы от укуса на ноге девушки. Миссис Пейтон, побелев от страха, молча его слушала. Лорд Уэстклиф, нахмурившись, что-то ей прошептал. Женщина кивнула и рассеянно его поблагодарила. Саймон предположил, что Уэстклиф пообещал сделать все возможное для выздоровления больной.

– Разумеется, я не могу подтвердить мнение мистера Ханта, пока не осмотрю молодую леди, – объявил доктор, выслушав Ханта. – Однако посоветовал бы немедленно сделать отвар подмаренника на случай, если болезнь действительно была вызвана укусом гадюки…

– Она уже пьет отвар, – перебил Саймон. – Я послал за ним четверть часа назад.

Доктор воззрился на него с тем особым раздражением, которое приберегал исключительно для тех, кто осмеливался ставить диагноз, не имея диплома врача.

– Подмаренник – сильное средство, мистер Хант, и, скорее всего, может причинить вред, если пациент не подвергся нападению змеи. Вам следовало подождать осмотра доктора, прежде чем применять столь решительные меры.

– Симптомы отравления змеиным ядом трудно спутать с чем-то, – нетерпеливо отмахнулся Саймон. Вместо того чтобы стоять тут, старому болтуну следовало бы приступить к своим обязанностям! – А я хотел возможно скорее облегчить страдания мисс Пейтон.

Мохнатые седые брови сошлись на переносице.

– Вы так уверены в собственных суждениях, – язвительно заметил он.

– Да, – ответил Саймон не моргнув глазом.

Граф вдруг тихо хмыкнул и положил руку на плечо доктора.

– Боюсь, сэр, этот спор может длиться вечно, особенно если попытаетесь убедить моего друга, что он может быть в чем-то не прав. «Упертый» – вот самый мягкий из эпитетов, которым можно охарактеризовать мистера Ханта. Заверяю, что гораздо лучше приложить энергию к излечению мисс Пейтон.

– Вероятно, вы правы, – сухо отозвался доктор. – Хотя в свете смелых диагнозов мистера Ханта можно посчитать, что мое присутствие вряд ли здесь необходимо.

И с этой саркастической репликой старик вошел в комнату, сопровождаемый миссис Пейтон и Лилиан.

Оставшись наедине с Уэстклифом, Саймон выразительно закатил глаза.

– Желчный старый ублюдок, – пробормотал он. – Неужели вы не могли послать за кем-то, не столь древним? Сомневаюсь, что он способен нормально видеть и слышать, для того чтобы вынести чертов диагноз!

Граф с веселой снисходительностью изогнул черную бровь.

– Он лучший в Гемпшире доктор. Пойдем вниз, выпьем по глотку бренди.

Саймон повернул голову в сторону закрытой двери.

– Позже.

– Ах простите, – протянул Уэстклиф беспечным, чересчур любезным тоном. – Ну, разумеется, будете торчать у двери, как бродячая собака, в надежде получить кухонные объедки. Я отправляюсь в кабинет. Будьте пай-мальчиком и поскорее сообщите новости.

Саймон ответил холодным взглядом и оттолкнулся от стены.

– Так и быть, – раздраженно буркнул он. – Идем.

Граф удовлетворенно кивнул:

– Доктор представит полный отчет после того, как осмотрит мисс Пейтон.

Спускаясь вслед за Уэстклифом по широкой лестнице, Саймон мрачно размышлял о своем поведении. Странное, очень странное ощущение, когда слушаешься не разума, а эмоций… и это ему не нравилось. Но какая разница? Стоило осознать, что Аннабел больна, и в душе появилась болезненная пустота, словно сердце похитили, чтобы получить выкуп. Он твердо знал, что сделает все возможное ради ее покоя и безопасности. А в те моменты, когда Аннабел начала задыхаться, глядя на него полными ужаса глазами, он был готов на любое безумство. Любое.

Помоги ему Господи, если Аннабел когда-нибудь поймет, какую власть взяла над ним… власть, представляющую серьезную угрозу его гордости и самообладанию. Он хотел владеть каждой частичкой ее тела и души всеми возможными и воображаемыми способами. Разверзшаяся перед ним пропасть, пропасть, в которую завела его страсть, ужасала Саймона. И никто из его знакомых, а меньше всех Уэстклиф, не поймет. Уэстклиф всегда твердо держал в узде свои эмоции и желания, выказывая искреннее презрение тем, кто выставлял себя глупцом во имя любви.

Не то чтобы это была любовь… Саймон не собирался заходить так далеко. И все же это, чему не было названия, намного превосходило обычную похоть.

Заставив себя превратить лицо в бесстрастную маску, Саймон вошел в кабинет Уэстклифа, маленькую, скромно обставленную комнату, отделанную сверкающими дубовыми панелями и украшенную только рядом витражей по одной стене. Это помещение с массивной неудобной мебелью казалось очень неуютным и в то же время было пропитано мужским духом и весьма подходило для того, чтобы курить, пить и вести откровенные разговоры. Устроившись на жестком стуле рядом с письменным столом, Саймон принял у друга рюмку с бренди, опрокинул, не почувствовав вкуса, снова протянул руку и молча кивнул в знак благодарности.

И прежде чем Уэстклиф пустился в рассуждения о странностях его поведения, Саймон попытался его отвлечь:

– Похоже, вы никак не поладите с мисс Боумен, – заметил он.

Упоминание о Лилиан Боумен в качестве отвлекающей тактики великолепно сработало: Уэстклиф ответил раздраженным ворчанием.

– Это невоспитанное отродье посмело намекнуть, будто в несчастье мисс Пейтон есть моя вина, – объявил он, наливая себе бренди.

Саймон поднял брови:

– И каким же это образом?

– Мисс Боумен, похоже, считает, что, как хозяин дома, я должен был сделать все, чтобы мое поместье, как она выразилась, не подвергалось нашествию «ядовитых рептилий».

– И что вы ответили?

– Я указал мисс Боумен, что гостей, которые, выходя на природу, предпочитают оставаться одетыми, змеи обычно не кусают.

Саймон не сдержал улыбки:

– Все естественно. Мисс Боумен волнуется за подругу.

Уэстклиф мрачно кивнул:

– Она не может позволить себе потерять хотя бы одну, поскольку у нее подруг не так уж много.

Саймон, продолжая улыбаться, опустил глаза.

– Но у вас тоже выдался трудный вечер, – ехидно заметил Уэстклиф. – Сначала пришлось нести наверх упругое юное тело мисс Пейтон, потом исследовать больную ногу. До чего же, должно быть, неприятно!

Саймону сразу стало не до веселья.

– Я не сказал, что осматривал ее ногу.

Граф проницательно уставился на него:

– А это и необязательно. Я слишком хорошо знаю вас, чтобы вообразить, будто вы упустили такую возможность.

– Признаю, что взглянул на ее щиколотку, а также разрезал шнуровку корсета, когда стало очевидно, что она задыхается, – вызывающе пояснил Саймон, словно подстрекая графа возразить.

– Заботливый паренек, – фыркнул Уэстклиф.

Саймон раздраженно поморщился:

– Как вам ни сложно поверить, но я не получил чувственного удовольствия при виде страдающей женщины.

Уэстклиф, развалясь на стуле, продолжал рассматривать собеседника с холодным изумлением, от которого у Саймона, фигурально говоря, шерсть встала дыбом.

– Надеюсь, вы не настолько глупы, чтобы влюбиться в подобное создание. Вы знаете мое мнение о мисс Пейтон…

– Да, вы постоянно его выражаете.

– А кроме того, – продолжал граф, – не хотелось бы видеть, как один из немногих здравомыслящих людей, которых я знаю, превращается в болтливого идиота, засоряющего атмосферу слезливыми нежностями…

– Я не влюблен.

– Но все же с вами что-то творится, – настаивал Уэстклиф. – За все годы нашего знакомства я ни разу не видел у вас столь слащаво-сентиментальной физиономии, как сегодня, когда вы стояли у двери ее спальни.

– Я выказывал обычное сострадание к такому же человеческому существу, как мы все.

– Ну да, – фыркнул граф, – и в чьи панталоны вам не терпится залезть. По-моему, у вас так руки и чешутся.

Откровенная точность описания снова вызвала у Саймона нерешительную улыбку.

– Два года назад чесались, – признался он. – А теперь все это превратилось в настоящую горячку.

Тяжко застонав, Уэстклиф потер узкую переносицу.

– Боже, до чего мне противно видеть, как друг слепо шагает в пропасть с крутого обрыва! Ваша слабость, Хант, заключается в неспособности устоять против вызова. Даже если вызов вас недостоин.

– А мне нравится отвечать на вызов! – воскликнул Саймон, вертя в руках рюмку. – Но это не имеет ничего общего с моим интересом к ней.

– Сколько можно, – пробормотал граф. – Либо выпейте бренди, либо перестаньте с ним забавляться. Вы испортите несчастное спиртное, крутя его во все стороны.

Саймон невесело усмехнулся:

– Что значит, «испортите бренди»? Нет, не объясняйте: мой провинциальный разум не в силах это объять. – Он послушно глотнул и отставил рюмку. – Итак, о чем мы… ах да, о слабостях. Прежде чем продолжать разговор, я хочу, чтобы вы признали существование в своей жизни тех моментов, когда вы отдавали предпочтение желанию над здравым смыслом. Потому что, если такого не было, значит, дальнейшая дискуссия бесполезна.

– Ну разумеется, такие моменты были. Как у всякого мужчины старше двенадцати лет. Но цель высшего интеллекта – уберечь нас от постоянного повторения подобных ошибок…

– А вот это моя проблема, – резонно заметил Саймон. – Мне высший интеллект ни к чему. Я вполне обхожусь своим, низшим.

Граф скрипнул зубами.

– Поймите, Хант, есть вполне определенная причина, по которой мисс Пейтон и ее подружки-резвушки до сих пор не замужем. Они – ходячее несчастье. Если события этого дня еще вас в этом не убедили, значит, вы безнадежны.

Как и предсказал Саймон Хант, следующие несколько дней были для Аннабел далеко не самыми приятными. Она хорошо изучила вкус отвара подмаренника, который по предписанию доктора приходилось пить сначала каждые четыре часа, а потом – каждые шесть. Снадобье облегчало страдания от змеиного яда, но желудок ее постоянно бунтовал. Она ужасно устала и все же не могла спать и, хотя умирала от скуки, не могла сосредоточиться ни на одном занятии больше чем на несколько минут. Правда, подруги делали все возможное, чтобы развеселить ее и поддержать, и за это Аннабел была им крайне благодарна. Эви сидела у ее постели и читала вслух бульварный роман, позаимствованный из библиотеки графа. Дейзи и Лилиан прибегали, чтобы поделиться последними сплетнями, и смешили ее забавными пародиями на того или другого гостя. По настоянию Аннабел они старательно докладывали о том, кто вырывается вперед в скачке за руку и сердце Кендалла. Похоже, он всерьез заинтересовался леди Констанс Дарроуби, высокой стройной блондинкой лет восемнадцати.

– Если хотите знать мое мнение, она холодна как рыба, – откровенно объявила Дейзи. – А губы будто на шнурок собраны, совсем как ридикюль! Кроме того, она обладает омерзительно раздражающей привычкой хихикать, прикрываясь ладонью, словно так уж неприлично, если тебя застанут смеющейся на людях.

– Должно быть, у нее плохие зубы, – с надеждой протянула Лилиан.

– А по-моему, она ужасно скучна, – продолжала Дейзи. – В толк не возьму, что Кендалл находит в ней такого занимательного.

– Дейзи, – напомнила сестра, – мы говорим о человеке, самым большим развлечением для которого является созерцание растений! Очевидно, наскучить ему практически невозможно.

– Сегодня на пикнике, после катания на лодках, – сообщила Дейзи, – на какой-то счастливый момент я вообразила, будто вот-вот застану леди Констанс в компрометирующей позе с одним из гостей. Она на несколько минут исчезла с джентльменом, который вовсе не был лордом Кендаллом.

– Кто это? – полюбопытствовала Аннабел.

– Мистер Бенджамин Макслоу, местный джентльмен-фермер. Ну, знаешь, соль земли, того сорта, что имеет много земли и кучу слуг, а заодно ищет жену, которая родит ему восемь-девять детей, станет чинить манжеты сорочек и готовить пудинг из свиной крови в сезон забоя…

– Дейзи, – перебила Лилиан, заметив, что Аннабел неожиданно позеленела, – постарайся без омерзительных подробностей, договорились? – И, извинительно улыбнувшись подруге, добавила: – Прости, дорогая. Но ты должна признать, что вы, англичане, способны есть такие вещи, от которых американцы выбежали бы из-за стола с воплями ужаса.

– Так или иначе, – с преувеличенным терпением продолжала Дейзи, – леди Констанс исчезла, предварительно показавшись в обществе мистера Макслоу, и я, естественно, отправилась на поиски, в надежде увидеть нечто такое, что может скомпрометировать даму и, следовательно, навсегда отвратить от нее лорда Кендалла. Можешь представить мою радость, когда я обнаружила парочку под деревом. Они стояли голова к голове, как на картинке…

– Целовались? – спросила Аннабел.

– Нет, черт бы все это побрал. Макслоу помогал леди Констанс вернуть в гнездо выпавшего птенца малиновки.

– А… это… – Плечи Аннабел поникли. – Как мило с ее стороны, – проворчала она, и хотя знала, что причина дурного настроения кроется отчасти в продолжающемся действии яда, не говоря уже об омерзительном вкусе противоядия, легче от этого не становилось.

Видя, как расстроена подруга, Лилиан взяла серебряную, потемневшую от времени щетку.

– Забудь о леди Констанс и лорде Кендалле хотя бы на время, – посоветовала она. – Давай я заплету тебе косу: сразу станет легче, когда волосы не будут падать на лицо.

– Где мое зеркало? – спросила Аннабел, подвигаясь, чтобы дать Лилиан место.

– Никак не могу его найти, – спокойно ответила та.

Аннабел не могла не заметить, что зеркало исчезло удивительно вовремя. Ясно, что болезнь никого не красит и сама она, должно быть, побледнела и осунулась, а волосы уныло повисли. Кроме того, она ничего не ела из-за постоянной тошноты, а руки, бессильно лежавшие на покрывале, казались слишком худыми.

Вечерами снизу через открытое окно доносились звуки музыки и смех. Представляя леди Констанс, вальсирующую в объятиях лорда Кендалла, Аннабел беспокойно ворочалась. Похоже, ее шансы выйти замуж окончательно свелись к нулю.

– Ненавижу гадюк, – шептала она, наблюдая, как мать наводит порядок на тумбочке: ложки с остатками лекарства, пузырьки, носовые платки, щетка для волос, шпильки… – Ненавижу валяться в постели, ненавижу гулять по лесу, а больше всего ненавижу раундерз-в-панталонах!

– Что ты сказала, дорогая? – спросила Филиппа, ставя пустые стаканы на поднос.

Аннабел, охваченная невыразимой тоской, только головой покачала:

– Ничего, мама. Я тут все думала… когда немного окрепну, нам лучше вернуться в Лондон. Оставаться нет смысла. Леди Констанс почти что стала леди Кендалл, я так подурнела, что вряд ли кого привлеку и, кроме того…

– Я бы на твоем месте не стала сдаваться. Слишком рано, – возразила Филиппа, вновь ставя поднос. Аннабел хотела что-то сказать, но она, наклонившись, ласково погладила дочь по щеке. – О помолвке никто не объявлял, и лорд Кендалл постоянно справляется о тебе. И не забывай того огромного букета колокольчиков, который он принес тебе и заверил меня, что нарвал его сам.

Аннабел устало оглядела гигантский сноп колокольчиков, стоявший в углу и наполнявший комнату густым ароматом.

– Мама… я все хотела просить… не могла бы ты от него избавиться? Цветы прелестны, и я высоко ценю любезность лорда Кендалла… но запах…

– О, я об этом не подумала, – всполошилась Филиппа и, поспешив в угол комнаты, подхватила вазу и понесла к двери.

– Поставлю их в коридоре и попрошу горничную забрать…

Голос ее отдалился и затих.

Аннабел подняла с тумбочки выпавшую из волос шпильку и принялась рассеянно играть кусочком изогнутой проволоки. Букет Кендалла был одним из многих. Известие о ее болезни было воспринято гостями с величайшим сочувствием. Даже лорд Уэстклиф прислал изящный букет из оранжерейных роз от своего имени и всех Марсденов. Обилие цветов придавало комнате вид погребальной часовни. Вот только… от Саймона Ханта не было ничего, даже цветочного стебелька. После его непривычно мягкого обращения с Аннабел она считала себя вправе чего-то ожидать… хотя бы крошечного знака сочувствия. Но может быть, Хант решил, что она нелепое и неудачливое создание, от которого одни неприятности, и поэтому такая дурочка не стоит его внимания? Если это так, надо благодарить Господа за то, что больше он не станет ее преследовать!

Но в носу защипало, а глаза наполнились глупыми слезами.

Она не понимала себя. И не могла дать точное определение эмоциям, проклюнувшимся под огромной глыбой безнадежности. Но душа рвалась к чему-то… непонятному… неописуемому… ах, если бы только она точно знала, что это такое. Если бы только…

– Все это очень странно, – недоуменно пробормотала Филиппа, входя в комнату. – Я нашла это под дверью. Кто-то оставил их, не сказав ни слова, не написав даже записки. И, судя по виду, они абсолютно новые. Как по-твоему, это твои подруги прислали? Да, так и есть. Столь необычный подарок способны сделать исключительно американки.

Аннабел приподнялась и с неподдельным изумлением уставилась на то, что поставила ей на колени мать: пару высоких ботинок, связанных красным бантом в белый горошек. Кожа ботинок модного бронзового цвета была мягкой, как масло, и начищенной до блеска. Низкие каблуки из твердой слоистой кожи и прочно пришитые подошвы придавали им элегантный, но скромный вид. Мыски были украшены выстроченным узором из листьев.

Аннабел почувствовала неодолимое желание рассмеяться.

– Должно быть, они действительно от Боуменов, – заверила она, хотя в глубине души точно знала, чей это дар.

Саймон Хант. Саймон Хант, прекрасно знавший, что джентльмен ни при каких обстоятельствах не должен дарить даме предметы одежды. Не мешало бы немедленно вернуть их!

Аннабел, сама того не сознавая, прижала ботинки к груди. Только Саймон Хант способен подарить нечто до такой степени практичное и одновременно непристойно интимное!

Девушка, улыбаясь, развязала бант и подняла ботинки, оказавшиеся на удивление легкими. С первого взгляда было ясно, что они ей как раз. Но откуда Хант знал, какой размер она носит, и где их достал?

Аннабел медленно провела пальцем по крошечным стежкам, соединявшим подошвы со сверкающим бронзовым верхом, отвела руку, любуясь обувью, словно бесценной скульптурой.

– Боюсь, с меня хватит прогулок по сельской местности, – усмехнулась она. – Им суждено шагать по усыпанным гравием садовым дорожкам.

Филиппа, с любовью глядя на дочь, пригладила ее растрепавшиеся волосы.

– В жизни не подумала бы, что новые ботинки могут так поднять тебе настроение, но я ужасно рада! Может, приказать, чтобы тебе принесли немного супа и тост, дорогая? Ты должна что-то поесть, прежде чем принять очередную дозу подмаренника.

Аннабел поморщилась.

– Пожалуй, суп – это неплохо.

Филиппа, довольно кивнув, потянулась к ботинкам:

– Только поставлю это в шкаф…

– Не сейчас, – пробормотала Аннабел, хватаясь за ботинки.

Филиппа усмехнулась и дернула за шнур сонетки.

Аннабел снова погладила тонкую кожу, ощущая, как растворяется тяжесть в груди. Очевидно, последствия отравления постепенно проходят… но ведь не поэтому на нее вдруг снизошли такие облегчение и покой.

Разумеется, придется поблагодарить Саймона Ханта и сказать, что его подарок неуместен. А если обнаружится, что именно он принес ботинки, нужно их вернуть. Конечно, леди прилично принять книгу, букет цветов или коробку конфет. Но ни один подарок не тронул ее так, как этот.

Аннабел весь вечер не выпускала ботинки из рук, несмотря на предупреждение матери, что ставить обувь на постель – плохая примета. И, только засыпая под звуки музыки, согласилась положить их на тумбочку. Проснувшись утром, она первым делом увидела ботинки и улыбнулась.

Глава 14

На третье утро болезни Аннабел наконец оправилась настолько, что встала с постели. К ее радости, оказалось, что большинство гостей отправились на званый обед в соседнее поместье, оставив Стоуни-Кросс почти пустым и в относительной тишине.

Посоветовавшись с экономкой, Филиппа устроила Аннабел в маленьком верхнем салоне, окна которого выходили в сад. Комната была чудесной, оклеенной голубыми обоями в цветочек и увешанной жизнерадостными портретами детей и животных. По словам экономки, салоном пользовались исключительно Марсдены, но лорд Уэстклиф сам предложил его Аннабел.

Прикрыв одеялом колени дочери, Филиппа поставила на столик чашку отвара подмаренника.

– Ты должна выпить это, – твердо велела она в ответ на гримасу Аннабел. – Это для твоей же пользы.

– Тебе нет нужды оставаться в салоне и присматривать за мной, – заверила Аннабел. – Я рада немного отдохнуть в одиночестве, а ты погуляй или поболтай с приятельницами.

– Ты уверена? – спросила Филиппа.

– Абсолютно, – кивнула Аннабел, поднося к губам чашку. – Видишь, я пью свое лекарство. Иди, мама, и не думай обо мне.

– Ну… ладно, – нехотя согласилась Филиппа. – Я ненадолго. Экономка просила тебя позвонить, если что-то понадобится. И помни, все до последней капли.

– Обещаю, – кивнула Аннабел, растягивая губы в широкой улыбке. И сохраняла улыбку, пока мать не вышла из комнаты. Стоило ей исчезнуть за дверью, как Аннабел перегнулась через спинку дивана и осторожно вылила содержимое чашки в открытое окно, после чего, довольно вздохнув, свернулась калачиком.

Время от времени в тишину врывались мирные домашние звуки: звон посуды, бормотание экономки, шорох метелки по ковру. Опершись локтем о подоконник, Аннабел повернула лицо к свету, закрыла глаза и прислушалась к жужжанию пчел, лениво летавших среди огромных шапок темно-розовых гортензий и нежных прядок мышиного горошка, обвивавших плетеные бордюры клумб. Хотя она была еще очень слаба, все же приятно посидеть в уютной летаргии и подремать, как кошка на солнышке.

Она так задумалась, что не сразу встрепенулась, услышав легкий шум… едва слышный стук, словно посетителю не слишком хотелось нарушать ее покой. Аннабел сонно моргнула и продолжала сидеть, подобрав под себя ноги. Прозрачные мушки, плававшие перед глазами, постепенно растаяли, и она уставилась на высокую фигуру Саймона Ханта. Он стоял в дверях, прислонившись к косяку, и по его лицу ничего нельзя было разгадать.

Сердце Аннабел забилось с бешеной силой. Хант, как обычно, был безупречно одет, но костюм джентльмена не мог скрыть бьющие через край энергию и грубую силу. Она вспомнила мощь его рук, твердость плеча, на которое положила голову, когда он нес ее по лестнице… ах, она никогда не сможет смотреть на него, не вспоминая о том дне!

– Вы похожи на только что прилетевшую из сада бабочку, – тихо обронил он.

Аннабел посчитала, что он издевается над ней, поскольку прекрасно видит, на что она теперь похожа, и неосознанно поднесла руку к волосам, откидывая со лба растрепавшиеся пряди.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. – Разве вы не уехали вместе со всеми?

Она не хотела говорить так резко и неприветливо, но обычное красноречие ее покинуло. Аннабел только и думала что о том, как он растирал ладонью ее грудь. Неуместная мысль вызвала яркий румянец на щеках.

– У меня дела с одним из управляющих, – мягко, но язвительно пояснил он, – который должен прибыть из Лондона сегодня утром. В отличие от джентльменов в шелковых чулочках, чьими родословными вы так восхищаетесь, у меня дела поважнее, чем вопрос о том, где сегодня расстелить одеяло для пикника. – Оттолкнувшись от двери, он вошел в комнату, сверля ее неприкрыто оценивающим взглядом. – Слабость все еще осталась? Ничего, скоро пройдет. Как ваша нога? Поднимите юбку: я должен посмотреть сам.

Аннабел встревоженно глянула на него, но тут же расхохоталась, увидев лукавый блеск в глазах. Дерзкое предложение каким-то образом заставило ее забыть о смущении и успокоиться.

– Очень любезно с вашей стороны, – сухо бросила она, – но не вижу необходимости. Мне уже гораздо легче, благодарю вас.

Хант, улыбаясь, подошел ближе.

– Должен признаться, что мною руководил чистейший альтруизм. Поверьте, я бы не получил непристойного наслаждения при виде вашей обнаженной ножки. Ну… честно говоря, может, сердце и дрогнуло бы, но я постарался бы скрыть свои чувства.

С этими словами он взялся за спинку кресла, придвинул его к дивану и уселся. Аннабел поразилась, как легко он управляется с массивным предметом мебели из резного красного дерева, и украдкой взглянула в сторону двери. Открыта. Значит, ей вполне позволительно оставаться наедине с Хантом. Да и мать скоро придет проверить, как тут дочь. А пока нужно воспользоваться случаем, чтобы поговорить о ботинках.

– Мистер Хант, – осторожно начала она, – я должна вас кое о чем спросить.

– Да?

Аннабел решила, что глаза – самая привлекательная его черта. Блестящие, полные жизни и такие красивые, что непонятно, почему люди предпочитают голубые глаза темным. Никакой оттенок голубого не передаст острого ума, светившегося в карих глубинах.

Но Аннабел, как ни старалась, не могла придумать наиболее деликатный способ узнать о подарке. Перебрав в уме несколько фраз, она наконец решила спросить прямо:

– Ботинки – это ваших рук дело?

Хант по-прежнему оставался невозмутим.

– Ботинки? Боюсь, я не совсем понимаю, мисс Пейтон. Вы говорите метафорически или действительно имеете в виду обувь?

– Ботинки, – повторила Аннабел, взирая на собеседника с нескрываемым подозрением. – Совершенно новая пара, оставленная вчера на пороге моей комнаты.

– Как я ни счастлив обсуждать любую вещь вашего гардероба, мисс Пейтон, боюсь, что о ботинках мне ничего не известно. Однако я рад, что вам удалось их приобрести. Надеюсь, впредь вам не захочется быть ходячим рестораном для здешней живности.

Аннабел долго не сводила с него глаз. Несмотря на все отнекивания, за бесстрастной маской маячило что-то… игривая искорка…

– Значит, вы отрицаете, что подарили мне ботинки?

– Решительно отрицаю.

– Но… я все задаюсь вопросом: если кто-то хотел заказать ботинки для леди без ее ведома… откуда он узнает точный размер?

– О, это сравнительно несложно. Полагаю, заинтересованная сторона просто попросит горничную обвести на бумаге подошвы сброшенных туфелек дамы и отнесет рисунок местному сапожнику, после чего убедит его отложить другую работу ради этой, весьма срочной. Сами понимаете, какими вескими должны быть аргументы.

– Слишком много возни для постороннего человека, – пробормотала Аннабел.

Глаза Ханта неожиданно зажглись лукавством.

– Гораздо меньше, чем тащить по лестнице больную женщину каждый раз, когда ей вздумается прогуляться на природе в легких туфельках.

Аннабел поняла, что он никогда не признается в столь неприличном поступке, и только это одно позволит ей оставить у себя ботинки. К сожалению, поблагодарить его вряд ли удастся. А ведь она точно знала, что это он!

– Мистер Хант, – серьезно начала она, – я… я хочу…

Она осеклась, не в силах найти слова, и только беспомощно смотрела на него. Хант, пожалев девушку, встал и подошел к маленькому круглому игорному столику диаметром всего два фута, снабженному скрытым механизмом, позволявшим превратить столешницу из шахматной доски в шашечную.

– Вы играете? – небрежно спросил он, ставя перед ней столик.

– В шашки? Да, время от времени…

– Нет. В шахматы.

Аннабел покачала головой и поглубже забилась в уголок дивана.

– Нет, я никогда не играла в шахматы. И… не хочу показаться нелюбезной, но в нынешнем своем состоянии вряд ли смогу заняться чем-то сложным…

– Значит, пора учиться, – перебил Хант, направляясь к полкам, где стоял лакированный ящичек из капа. – Говорят, никогда не узнаешь человека, пока не сыграешь с ним в шахматы.

Аннабел настороженно наблюдала за ним, нервничая при мысли о том, что придется оставаться наедине с этим человеком. И все же его непривычно мягкое поведение смущало и поражало ее. Он словно пытался завоевать ее доверие. Неожиданная предупредительность… почти нежность – все так не похоже на циничного повесу, каким она всегда его знала.

– И вы в это верите? – вырвалось у нее.

– Разумеется, нет. – Хант открыл ящичек, в котором лежали искусно вырезанные шахматы из оникса и слоновой кости, и бросил на нее вызывающий взгляд. – На самом деле никогда не узнаешь человека, пока не одолжишь ему денег. И никогда не узнаешь женщины, пока не проведешь ночь в ее постели.

Он специально сказал это, чтобы шокировать ее! И это ему удалось, хотя Аннабел постаралась не выдать себя.

– Мистер Хант, – начала она, хмурясь, – если вы станете продолжать в том же духе, я буду вынуждена попросить вас уйти. Не терплю вульгарности.

– Простите.

Его поспешное раскаяние ничуть ее не обмануло.

– Я просто не могу упустить возможности заставить вас в очередной раз покраснеть. Раньше я никогда не видел женщины, которая бы делала это так часто.

Словно ему в угоду на щеках Аннабел расцвели яркие пятна.

– Со мной это случается только в вашем при…

Она осеклась и негодующе поджала губы, чем вызвала громкий смех.

– Обещаю вести себя прилично. Только не гоните меня, – попросил он.

Аннабел нерешительно свела брови, провела тонкой рукой по влажному лбу, и этот признак ее физической слабости остановил Ханта, уже готового острить дальше.

– Честное слово, – пробормотал он. – Только позвольте мне остаться, Аннабел.

Она едва заметно кивнула и бессильно опустилась на подушки. Хант принялся расставлять фигуры, действуя ловко и быстро, что было удивительным, если принять во внимание ширину его ладони.

«Какие безжалостные руки, – думала Аннабел, – загорелые и мускулистые, с легкой порослью темных волос…»

Она вдруг ощутила смесь приятных запахов, исходивших от него: легкий оттенок крахмала и мыла, смешанный с ароматом чистой мужской кожи… и еще что-то неуловимое… какая-то сладкая примесь в его дыхании, словно он недавно ел груши или ананас. И стоит он так, что без всякого усилия может нагнуться и поцеловать ее.

При этой мысли Аннабел вздрогнула. Потому что на самом деле хотела ощутить прикосновение его губ, вдохнуть эфемерную сладость его дыхания. Хотела, чтобы он ее обнял.

Это неожиданное озарение потрясло Аннабел.

Ее странная неподвижность быстро привлекла внимание Ханта. Он перевел взгляд с шахматной доски на ее запрокинутое лицо, и то, что прочел на нем, заставило его задохнуться. Оба не шевелились. Аннабел могла только молча ждать, вцепившись в обивку дивана, гадая, что он сделает дальше.