Текст книги "Заговор Глендовера"

– Заходят сюда овцы? – спросил я.

– Никогда.

– Неужели вы верите в древних кельтских богов?

– Конечно. В Уэльсе они постоянно напоминают о себе.

– Вы это серьёзно?

– Вполне. Возьмите хоть, к примеру, гору Сноудон, по-валлийски Эрири, то есть «Высокое место». Но её также называют «Могила великана». Это могильный курган, под которым похоронен великан, сражённый королём Артуром. Вы, наверное, читали об этом?

– Читал.

– Не так давно на гору Сноудон решили проложить узкоколейную железную дорогу, чтобы туристы могли любоваться открывающимися оттуда видами. Сказано – сделано. Но когда первый пробный состав стал спускаться с горы, он сошёл с рельсов и рухнул в пропасть. – Мадрин сделал многозначительную паузу. – Причины катастрофы расследовались, но так ничего и не обнаружилось.

– Что было потом? – спросил я.

– Ничего. Одного состава оказалось достаточно, чтобы умилостивить древних богов. После этого дорога действовала нормально.

– Но в таком случае человек, совершивший убийство там, где мы сейчас находимся, оскорбил древних богов.

– Да, так, – кивнул Мадрин. – вот почему я считаю, что мистер Сандерс напрасно беспокоится. Я, конечно, согласился оказать содействие ему и вам, но я знаю, что древние боги не прощают оскорблений и виновный будет в конце концов наказан, далее если с помощью своих законов люди не сумеют наказать его.

9

Мы объехали каменные руины и остановились около крошечного пруда, который наполнялся подземными ключами. Привязав лошадей к чахлому деревцу, мы расположились перекусить.

Никогда ещё мне не казались такими аппетитными хлеб домашней выпечки и деревенский сыр.

Мадрин наклонился и, зачерпнув воды, попил из ладони. Я последовал его примеру. Вода была холодная и очень приятная на вкус.

– Местные жители верят, что вода из этого источника святая, – проговорил Мадрин.

– Наверное, они считают её целебной, – высказал я предположение.

– Говорят, она хорошо помогает при глазных и кожных заболеваниях.

– Помолившись святому Селину, они поливают себя водой, и все их болезни проходят.

– Конечно, она помогает тому, кто верит, – сказал Мадрин. – Существует легенда, что, когда святая Уинифред отказала одному своему поклоннику, он отрубил ей голову. В месте, где упала отрубленная голова, из земли пробился ключ. Вода из этого ключа была святая. Это было в Холливен, в Северном Уэльсе.

– С помощью этой воды её, разумеется, оживили?

– Конечно. Святой Бьюно, её родственник, окропил её водой из источника, и она ожила. Она потом постриглась в монахини и стала аббатисой. Она дожила до глубокой старости.

– Удивительно интересно, – заметил я.

«Как жаль, – подумал я, – что поблизости не оказалось святого, который бы окропил водой Глина Хьюса». Мне казалось, что в этом мрачном месте вряд ли поселился бы святой человек, скорее здесь скрылся бы от людей кто-нибудь из тех, кто поклоняется дьяволу.

Послышался топот копыт – это подъехала Мелери Хьюс. Она ловко соскочила с лошади и привязала её к тому же деревцу, где были привязаны и наши пони. Мелери была в мужском костюме и, как я заметил, ехала без седла. Высокая и удивительно красивая, она, наверное, в бальном платье была бы неотразима, но здесь, в этой мрачной котловине, с развевающимися по ветру чёрными волосами, она напоминала колдунью.

– Мистер Сандерс и мой дядя, – сказала она после того, как мы познакомились, – просили меня оказать вам помощь в вашем расследовании. Но боюсь, вы прибыли слишком поздно.

Она прекрасно говорила по-английски. Мадрин потом объяснил мне, что отец отправлял её учиться в английскую школу в Шрусбери. Мне сразу же бросилось в глаза, что в Мелери полностью отсутствовали традиционно восхваляемые обществом девичьи качества, такие, как скромность, робость, женственная мягкость. Её глаза смотрели на меня по-мужски прямо и изучающе, и я понял, почему Бентон Тромблей не мог бы стать мужем Мелери, – он, как всякий наивный романтик, идеализировал женщину и не способен был полюбить такую независимую и решительную девушку, как она.

– Скажите, кто-нибудь знал о том, что ваш отец придёт сюда? – спросил я. – И второй вопрос: что ему здесь было нужно?

– Не знаю, – покачала она головой. – Он никому ничего не сказал. Взял с собой собаку и ушёл. То, что он пошёл с собакой, не имеет особого значения – он всегда брал её с собой.

– Он поехал на лошади?

– Нет. Пошёл пешком.

– Мне кажется, фермеру тут нечего делать, – начал было я и осёкся, потому что был профаном в этом вопросе. – Может быть, он искал отставшую овцу?

– Овцы сюда не заходят. Здесь вообще никого не встретишь, кроме чужаков, которые заглядывают сюда из любопытства, да тех, кто лечится водой источника.

– Это место находится в пределах вашей фермы?

– Нет, моя ферма находится вон в той долине. – Она показала рукой в сторону, и я обратил внимание, что она особенно подчеркнула слово «моя».

– Получается, что у вашего отца не было никаких причин идти сюда?

– Да, так, – отрывисто ответила она.

– Покажите мне место, где нашли его тело. Оказалось, оно лежало в развалинах, и его нашли только потому, что собака Хьюса привела сюда пастуха. Я заключил из этого, что убийцы скорее всего не затащили сюда тело, чтобы спрятать, – ведь всё равно здесь никого не бывает, – а нанесли Хьюсу удар чем-то тяжёлым сзади по голове, когда он пришёл сюда сам. Хьюс упал на землю вниз лицом. Собака тоже получила удар по хребту, – по словам Мелери, она долго потом хромала.

Попросив Мелери и Мадрина отойти в сторону, я начал осмотр места убийства. Согнувшись в три погибели, иногда опускаясь на колени, я двигался по спирали от места, где лежал труп. Разумеется, я ничего не нашёл. Какой-нибудь сигарный окурок или огрызок сыра оказались бы сейчас весьма кстати, но вряд ли кто-нибудь из валлийских крестьян мог позволить себе закурить сигару, и уж конечно сыр был бы съеден вместе с корочкой. Я обрадовался бы любому свидетельству того, что сюда наведывался хоть какой-то человек – убийца ли или кто другой. Но не было решительно ничего. Я не обнаружил и следов ног – видимо, их смыли дожди.

Когда радиус спирали стал довольно большим, я наткнулся на кустарник и осторожно поднял свисающие до земли ветки. Под ними я увидел на почве отпечаток ботинок. Я передвинулся в сторону и под другим кустом тоже обнаружил следы. Я подозвал Мелери и Мадрина.

– И что это значит? – спросила удивлённая Мелери.

– Значит, здесь убийцы, по-видимому, поджидали вашего отца и затем напали на него сзади.

– Обычные следы от деревянных башмаков, – разочарованно сказал Мадрин. – У нас их носит каждый, носят их и в Англии – в деревнях. Чтобы они носились дольше, к ним прибивают железные подковки.

– О деревянных башмаках я знаю и сам, – сухо заметил я. – Я прошу вас обратить внимание вот на что: одни башмаки имеют круглые носы, а у других носы квадратные.

Мадрин нагнулся и стал внимательно рассматривать следы.

– У меня самого есть деревянные башмаки с круглыми носами. Это очень удобная обувь для холодной и сырой погоды – сверху кожа, снизу дерево. Насчёт квадратных носов надо спросить Айфана Вогана.

– Кто он?

– Сапожник из Пентредервидда.

– Нам необходимо с ним срочно переговорить, – сказал я.

Я замерил размеры следов, потом достал записную книжку и тщательно их зарисовал, стараясь передать все детали подковок и другие особенности. Я обратил внимание, что подковки башмаков с квадратными носами сильно сношены, тогда как у других башмаков они новые. В то время ещё не существовало портативных фотокамер, и детективы делали зарисовки. Когда я поступил на работу к Шерлоку Холмсу, он потребовал, чтобы я брал уроки рисования.

– Что это вам даёт? – насторожилась Мелери Хьюс.

– Возможно, удастся узнать, кто носит такие башмаки. Во всяком случае, наконец в этом деле появились хоть какие-то улики.

– Итак, по-вашему, убийцы были в деревянных башмаках? – воскликнула девушка.

– Об этом говорят следы.

– Потрясающе! Вы только приехали – и вот уже известно, что убийц было двое и они были в деревянных башмаках! Это изумительно! – Её лицо раскраснелось. Она смотрела на меня с нескрываемым восхищением.

– Прошу вас обоих никому не говорить о моём открытии, – предупредил я.

Мы отвязали лошадей и поехали к выходу из котловины. Чувствуя, что отношение Мелери ко мне переменилось, я решился задать ей ещё несколько вопросов.

– Это правда, что вы намеревались выйти замуж за Бентона Тромблея?

Она звонко рассмеялась.

– Бедный Бентон. Сначала он мне казался таким милым, но потом я поняла, что, кроме чтения книг, он больше ни на что не способен. Он же совершенно беспомощный. Мне никогда не приходила в голову мысль стать его женой.

– Может быть, вы предпочли бы стать женой его отца?

Она повернулась и окинула меня презрительным взглядом.

– Запомните раз и навсегда, мистер Джонс, что я не собираюсь выходить замуж – ни сейчас, ни когда-либо впредь.

Она тронула поводья, быстро поскакала вперёд, и мы с Мадрином остались вдвоём.

– Вы произвели на неё впечатление, – заметил Мадрин. – Она родилась на ферме и привыкла уважать мужчин за то, что они что-то умеют делать. Конечно, она не могла влюбиться в Бентона, потому что он проповедует Евангелие от Роберта Оуэна, но не может даже запрячь лошадь. Вы совсем другое дело. Вы приехали из Лондона и сразу обнаружили вещественные улики. Смотрите, как бы Мелери Хьюс не заставила вас забыть не только об уликах, но и обо всём на свете. Она ведь удивительно красива.

– Много лет назад, – улыбнулся я, – друг и помощник Шерлока Холмса влюбился в молодую женщину, связанную с делом, которое они расследовали. После этого он стал другим человеком – так утверждает Шерлок Холмс. У меня прививка против любовной лихорадки, Мадрин, когда речь идёт о клиентках.

Мадрин весело расхохотался.

– Ваш шеф с таким же успехом мог сделать вам прививку против удара молнии. Если она попадёт в вас – значит, так тому и быть.

Я тоже посмеялся вместе с ним. Я знал, что не смог бы жить на ферме с красивой и умной Мелери, как и она, очевидно, не смогла бы жить со мной в Лондоне.

– Между прочим, – вспомнил я, – мистер Сандерс упоминал, что вы тоже были влюблены в Мелери. Любовная лихорадка?

Он опять рассмеялся, но уже не так весело.

– Мы были почти дети. Но она уже хорошо знала, чего хочет. Мне кажется, она вряд ли годится в жёны человеку, который пишет стихи. А как по-вашему?

– По-моему, тоже, – подумав, согласился я.

Спускаться вниз было гораздо труднее, чем подниматься, и я мысленно поблагодарил Мадрина за то, что он надел на моего пони седло.

После спуска мы ехали несколько минут молча.

– Мне трудно поверить, – произнёс вдруг Мадрин, – что нашёлся человек, способный убить Глина Хьюса. А вы вот утверждаете, что их было даже двое.

– Ничего. Сколько бы их ни было, мы их все равно найдём, потому что, как сказал один английский бард, «прочие грехи только говорят, но убийство вопиет».

– Существует валлийская пословица: «Злое дело откроется». И ещё: «Тайна то, что знают лишь двое». Если убийцы ни с кем больше не связаны, то вы вряд ли их найдёте. Но если у них имеются сообщники, то кто-нибудь из них обязательно проговорится.

Мы двигались теперь вдоль берега озера, возвращаясь той же дорогой.

– Наверное, нам следовало бы нанести визит Кайлу Коннору, – обратился ко мне Мадрин. – Но являться без приглашения невежливо.

– Конечно, – согласился я. Сейчас меня интересовало только одно – как бы поскорее найти сапожника Айфана Вогана.

На противоположном берегу озера, там, где была усадьба и зелёная лужайка перед ней, от деревянных мостков отчалила лодка; когда она отдалилась от берега, с неё опустили в воду человека.

– Слуги помогают Кайлу Коннору купаться в озере, – пояснил Мадрин. – Он это делает каждый день.

– Вода, наверное, очень холодная? – полюбопытствовал я.

– Наверное. Но Коннору это нипочём.

– Почему бы нам тоже не искупаться? – предложил я.

– Ни один валлиец не войдёт в озеро, – заявил Мадрин так, словно речь шла о святотатстве.

– Почему? – настаивал я.

– Потому что в водах озера живёт чудовище, похожее на лошадь. Его зовут в народе Водяная Лошадь.

– Видимо, Кайл Коннор не очень-то боится вашего чудовища, – заметил я, глядя, как он плавает в озере.

В ответ Мадрин пробормотал что-то по-валлийски.

Мы снова оказались в тесной расщелине, где шумела речушка, и, свернув на дорогу, вскоре добрались до Пентредервидда.

Дом Вогана стоял на краю деревни. Он был, как и почти все дома в деревне, двухэтажным. На первом этаже располагалась мастерская, второй этаж был жилой. Нам пришлось ждать хозяина – он работал в огороде. Я потом узнал, что, независимо от своего главного ремесла, все мужчины здесь умели подоить корову, приготовить обед и многое другое.

Наконец к нам вышел совершенно лысый пожилой мужчина с начинающими седеть усами, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками. Когда мы подъехали к деревне, Мадрин сказал мне, что Воган и Глин Хьюс были приятелями, и посоветовал рассказать ему все без утайки. Если бы мы попытались что-то разузнать у него, не раскрывая свои карты, то о нашем визите к нему вскоре знала бы вся деревня.

Он изъяснялся по-английски неплохо, только очень медленно. Мадрин представил меня, и мы пожали друг другу руки. Не дожидаясь, когда он задаст вопрос о моих валлийских предках, Мадрин сразу рассказал о нашей поездке на место убийства и о том, что мы там обнаружили.

Воган очень разволновался и долго рассматривал мои рисунки следов от деревянных башмаков. Я думаю, он догадался, какова цель моего приезда в Пентредервидд. Показав рукой на след от круглых носов, он заявил:

– Самые обычные башмаки. Я делаю такие же.

– По моему мнению, они новые. След от подковок очень резкий. На других башмаках подковки, видимо, уже стёрлись. Кто-нибудь покупал у вас деревянные башмаки за последние два месяца?

– Я даже не припомню, скольким людям я сделал такие башмаки, – махнул он рукой. – А ведь их делают и в Лланидло…

– …и в Ньютауне, – подхватил Мадрин, – да и вообще по всему Уэльсу.

– А такие вот башмаки, – указал Воган пальцем на след от квадратных носов, – мы делаем редко. Они нужны тем, кто стоит на коленях, когда работает.

– На коленях?.. – переспросил я.

– Те, кто работает в рудниках, иногда на фабриках. Квадратные башмаки удобнее.

– Значит, человека в таких башмаках можно было бы заметить, например, в Пентредервидде, – предположил я.

– Мало кто смотрит на башмаки, – ответил Воган, – но я бы заметил. Я всегда смотрю, кто во что обут.

– Припомните, пожалуйста, вы никого не видели в таких башмаках примерно месяц назад, когда был убит Глин Хьюс?

– Самое интересное, что видел.

Я с трудом сдерживал рвущуюся из груди радость. Нешуточное дело – в первый же день отыскать улики и, можно сказать, выйти на след преступника.

– Как выглядел человек, у которого были такие башмаки?

Воган почесал в затылке, потом провёл широкой ладонью по лысине.

– У вас-то нарисованы подошвы башмаков, а я, конечно, видел их сверху. А вот лицо этого человека я не рассмотрел. Я смотрю вниз, ведь мне интересно, кто во что обут.

10

Как я ни бился, он мне больше ничего не смог сообщить. Тут только я понял, что значит стоять на узкопрофессиональной точке зрения.

– Вы могли бы узнать эти башмаки, если бы увидели их снова? – спросил я.

– Само собой, – заверил он. – На кожаном верхе была необычная вышивка. Я бы этих рыбок узнал сразу.

Воган объяснил, что вышивка – это своего рода подпись мастера на изделии. Каждый старается придумать что-нибудь особенное. Конечно, делают башмаки и без вышивки – для работы и обихода, а с вышивкой – это вроде как модельные башмаки.

Я просил его последить, не появится ли опять человек в таких башмаках. Если бы сапожник встретил его – не важно где, на улице или в таверне, – он должен был запомнить, как он выглядит, и выяснить, кто он такой. А Мадрин дал ему понять, что наш разговор надо хранить в секрете.

Я заказал Вогану башмаки, чем страшно его обрадовал. Он снимал мерку с ноги с той же тщательностью, с какой я измерял следы башмаков, и обещал приступить к работе уже сегодня.

Мы выехали на деревенскую улицу, и мне пришлось вытерпеть церемонию знакомства хотя бы с такими важными местными лицами, как булочник, кузнец, столяр, и другими.

– Все они, – объяснил Мадрин, – хорошо владеют английским, потому что, во-первых, выполняют заказы хозяина Тромблей-Холла, а во-вторых, изредка и гостей поместья. Важно и то, что в церковной школе дети обязаны говорить по-английски. Учитель высмеивает тех из них, кто отваживается пользоваться валлийским языком. Кроме этой школы, существует ещё школа-пансионат, которая содержится на средства, вносимые родителями учащихся. Она не зависит от школы при церкви. Но принятый в тысяча девятьсот втором году закон о школах привёл к обострению обстановки.

– Насколько я помню, – подхватил я, – по этому закону все церковно-приходские школы должны были содержаться на средства, получаемые от налогов. Не так ли?

– Так, но этот закон требовал также, чтобы учителя частных школ исповедовали англиканскую веру и чтобы епископат взял на себя контроль над частными школами, – мрачно констатировал Мадрин.

Я ненадолго задумался. Наше дело принимало совершенно новый оборот.

– Очевидно, Эмерик Тромблей, приверженец англиканской церкви, горячо поддержал этот закон.

– Конечно.

– А его слуги и арендаторы?

– Сделали вид, будто согласны с ним. Боятся, что их уволят или сгонят с участка.

– Глин Хьюс, истинный патриот Уэльса, конечно, протестовал против этого закона.

– И очень горячо.

– Значит, между ним и хозяином Тромблей-Холла существовали трения по вопросам школьного образования.

– Они возникали по любым вопросам, потому что Глин Хьюс был богатый фермер и не зависел от Эмерика Тромблея, и тот не мог с ним ничего поделать.

– И Тромблею не оставалось ничего другого, как убрать его. Не так ли? – предположил я.

Мадрин пожал плечами и недовольно поморщился.

– Мне всегда казалось, что Эмерик Тромблей в глубине души очень уважал Глина Хьюса и даже испытывал к нему симпатию.

– Вы помните, Веллинг, его управляющий, сказал, что мне надо обязательно выучить валлийский, если я хочу работать у мистера Тромблея. Получается какая-то неувязка?

– Всё дело в том, что очень многие арендаторы и почти все рабочие рудников и шахт говорят только по-валлийски, так что члены администрации должны владеть этим языком, чтобы их понимали те, кем они управляют и кто обязан выполнять их приказы. Что же касается школ, то мистеру Тромблею очень бы хотелось, чтобы в перспективе каждый житель Уэльса знал английский. Вот почему он поддерживает закон о школах. Смешно, но сам он страшно гордится тем, что немного говорит по-валлийски, и даже хотел дать своему поместью валлийское название. Веллинг отсоветовал ему это делать, потому что боялся протестов среди населения.

Первыми, с кем я познакомился, были булочник Эван Джонс, очень обрадовавшийся тому, что встретил живущего в Лондоне однофамильца, и кузнец Дейвид Беван. Когда мы вошли в кузницу, он бил молотом по раскалённому куску железа, лежавшему на наковальне. Увидев нас, он отложил молот и поздоровался. У этого могучего человека оказались тихий голос и мягкие манеры.

Потом мы завернули к столяру Артуру Причарду. Он, очевидно, только что сделал грабли и держал их перед собой, любуясь своей работой. В мастерской находились два книжных шкафа и два буфета, украшенные резьбой, гроб, поскольку Причард был ещё и деревенским гробовщиком, и, конечно, стулья, табуретки, скамейки, тарелки, ложки и кувшины. Последние были сработаны из смоковницы, дерево которой не трескалось, побывав в воде. В чистом и светлом помещении приятно пахло древесной стружкой.

За столярной мастерской последовала лавка, далее – почта. С владелицей почты, крупной добродушной женщиной, мне предстояло познакомиться в будущем поближе, поскольку я собирался ежедневно отправлять свои рапорта Холмсу. Интересно, подумал я, имеет ли она обыкновение делиться с соседями сведениями относительно адресов, обозначенных на конвертах?

Над заведением, к которому мы потом подъехали и которое, судя по всему, было таверной, красовалась вывеска с надписью на валлийском языке.

– Название означает «Водяная лошадь». Та самая, из-за которой боятся купаться в озере, – пояснил помрачневший Мадрин. – Элинор Тромблей надеялась таким путём уменьшить число посетителей. – И добавил: – Святотатственная попытка борьбы с пьянством.

– Как странно! – удивился я. – При чём тут борьба с пьянством?

– В нашей деревне, – принялся растолковывать мне Мадрин, – работали четыре таверны. У каждой существовали свои завсегдатаи. Были, конечно, и такие, кто переходил из одной таверны в другую, пока не напивался допьяна. Пользуясь тем, что её муж владел тремя из них, она отобрала у кабатчиков разрешения, и таверны закрылись. Осталась лишь та, что не принадлежала Эмерику Тромблею. Она называлась просто «Старая таверна».

– Когда три другие таверны были закрыты, то народ пошёл в «Старую таверну», но, как ни странно, число пьяных и потребление спиртных напитков возросло. Почему здесь пьют – понятно: люди живут тесно и скученно, и иногда хочется – мужчине, конечно, – пойти куда-нибудь, где относительно чисто и светло, чтобы потолковать с приятелями за кружкой пива. Странно только, что при одной таверне пить стали больше.

– Элинор Тромблей была умная женщина, – продолжил свой рассказ Мадрин, – и поняла свою ошибку. Одну из трёх таверн переоборудовали в кафе, где была запрещена продажа спиртных напитков. Кафе стало популярным, туда стали приходить и женщины, в основном служанки. При кафе миссис Тромблей даже организовала читальню. Поскольку кафе называлось «Сказочная корова» – она в валлийских сказаниях напоила молоком всю страну, – то миссис Тромблей потребовала от владельца «Старой таверны», чтобы он сменил название. Тот не пожелал ссориться с её мужем – он ведь мог добиться, чтобы у кабатчика отобрали лицензию, – и сменил вывеску. Таверна стала называться «Водяная лошадь».

– Она, наверное, думала, что поступает очень умно. «Сказочная корова» против «Водяной лошади», – прокомментировал я.

– Англичане только и делают, что умничают, – съязвил Мадрин. – Им кажется, будто они борются с суевериями, называя словами из валлийских сказаний кафе и таверны: на самом деле это выглядит надругательством над многовековой валлийской культурой.

– Вы говорили, что «Водяная лошадь» – это чудовище?

– Это красивая лошадь, которая позволяет человеку оседлать себя, а потом бросается в воду и тащит за собой человека на дно, где и пожирает его.

– Миссис Тромблей, очевидно, придавала такому названию таверны символическое значение, – предположил я.

– Англичане воображают, будто разбираются в наших символах, – проворчал Мадрин.

Таверна «Водяная лошадь», которую все называли по-прежнему «Старой таверной», была одноэтажным, покрытым черепицей каменным зданием с большими окнами. Когда мы вошли в зал, я обратил внимание на свежепобелённые стены, которые приятно контрастировали с тёмно-коричневыми потолочными балками. Если бы не огонь в камине, здесь было бы прохладно, несмотря на солнечный июньский день. На полках стояла старинная оловянная и медная утварь, отполированная до блеска, так что она казалась золотой и серебряной. С потолка свисали копчёные окорока и связки лука.

Мадрин познакомил меня с хозяином таверны Ллойдом Хьюсом, не родственником, а только однофамильцем Брина и Глина. Когда он полюбопытствовал, не собираюсь ли я остаться в Уэльсе навсегда, я ответил, что мне сначала надо решить вопрос о работе. Нам принесли по кружке пива. К сожалению, оно больше походило на то, о котором так красноречиво писал Борроу, чем на прекрасное пиво, которое мы пили в Ньютауне.

Мы вышли из таверны и двинулись дальше.

– Что теперь будем делать? – спросил я Мадрина без всякого энтузиазма, потому что не видел смысла во встречах с людьми, которые ни на йоту не приближали меня к разгадке убийств. Ведь никто из этих людей ни за что не решился бы отправиться в котловину, где находился источник со святой водой. Кроме того, все они так или иначе зависели от Эмерика Тромблея и никогда бы не рассказали мне ничего предосудительного о нём.

– Поедем к миссис Уильямс, – сообщил он. – Йола Уильямс – повивальная бабка.

Я решил, что он шутит, но я до того уже упал духом, что не поддержал шутку, а только вяло проговорил:

– Если вы считаете, что это даст материал для разгадки преступления, то я, конечно, готов обратиться к повивальной бабке.

– Это весьма интересно, – ответил Мадрин. – Она ведь предсказала смерть Глина Хьюса.

– Действительно, интересно. Когда это было?

– За неделю до убийства.

– Как это ей удалось? Наверное, с помощью кофейной гущи или слюны после голодания?

Мадрин взглянул на меня с удивлением. Ведь он, конечно, не знал о сэре Джоне Прайсе, который приглашал колдунью из Чешира, чтобы та с помощью слюны воскресила его жену.

– Она сама сейчас все расскажет, – холодно сказал Мадрин.

Мы свернули с улицы в проулок и стали подниматься вверх по холму. Миссис Уильямс жила в крошечном коттедже, который прятался за большим домом. Все её лицо покрывали морщины, но она была сухая и жилистая, двигалась проворно, и в глазах её блестел молодой огонёк.

Мадрин обратился к ней по-валлийски и объяснил, что приехавший из Лондона кузен Айори хочет, чтобы она рассказала ему о виденных ею «огоньках смерти». Женщина пригласила нас в дом, и мы устроились втроём в кухне, служившей одновременно гостиной. Быстро заварив чай, она разлила его в чашки и угостила нас овсяным печеньем. Потом села на краешек кресла и начала рассказ, а Мадрин переводил его мне.

Об «огоньках смерти» я читал у Борроу, который записал рассказы тех, кто их видел. Этот неяркий голубоватый огонёк перемещается над землёй и всегда связан с чьей-то смертью, он будто бы даже указывает дом, где будет покойник. Всякому, кто сталкивается с «огоньком смерти», грозит гибель.

По словам миссис Уильямс, дело было так. Прибежали дети и позвали её к роженице, которая жила в доме на склоне холма над долиной, где расположена ферма Глина Хьюса «Большие камни».

Роженице только что исполнилось шестнадцать лет, это была её первая беременность. Схватки начались ещё утром; муж женщины ушёл на рынок в Карно, чтобы продать яйца и кусок масла. На обратном пути он собирался зайти к её родителям. Миссис Уильямс пришла к ней уже после полудня. Бедняжка мучилась весь день. Когда стемнело, миссис Уильямс начала бояться за её рассудок и с нетерпением ждала, когда же вернётся муж женщины: повитуха считала, что это поможет роженице успокоиться и придаст силы. Миссис Уильямс несколько раз выходила из дома посмотреть, не идёт ли он.

Тогда-то она и увидела этот «огонёк смерти». Он появился над вершиной холма со стороны котловины или Ллангелина, но она не подумала об этом, а считала, что он движется к женщине, которая мучается родами. Но огонёк стал вдруг перемещаться в сторону фермы «Большие камни» и затем проник в дом Хьюса. Утром родился мальчик, и она, усталая, отправилась домой. О том, что видела, она рассказала соседям. Через неделю Глин Хьюс был убит, и его тело действительно доставили домой тем маршрутом, который указал «огонёк смерти».

– Почему вы не предупредили Глина Хьюса? – воскликнул я.

Миссис Уильямс воздела к небу руки. Откуда ей было знать, что «огонёк» предвещает именно его смерть. Он мог предвещать смерть слуги или гостя, остановившегося в доме.

– Вы рассказали об этом соседям. А они говорили ли ещё кому-нибудь?

Миссис Уильямс ответила в том смысле, что на чёрный рот не навесишь замок. Кроме того, они сами не видели «огонька смерти» и могли болтать, что им вздумается.

Я вопросительно посмотрел на Мадрина.

– Слух о том, что кто-то должен умереть на ферме «Большие камни», переходил из уст в уста по всей деревне. Но, разумеется, никто не догадывался, чья это будет смерть, – сказал Мадрин.

Миссис Уильямс что-то добавила, и Мадрин перевёл мне:

– Глин Хьюс был обречён, и ничто уже не могло его спасти.

Поблагодарив миссис Уильямс за чай и беседу, мы простились с ней.

– Не пришло ли вам в голову, – обратился я к Мадрину, – что убийцам был на руку этот слух?

– Вы ведь собираете факты, – ответил Мадрин. – Слух – это тоже факт.

– «Огонёк смерти», который видела миссис Уильямс, – факт?

– Конечно.

– Что-то она видела, будем считать это фактом. Но какое это имеет отношение к смерти Глина Хьюса?

– Просто примите это как факт, – посоветовал Мадрин.

Он мог позволить себе вольно обращаться с фактами, потому что не прошёл школы Шерлока Холмса и ему не предстояло писать отчёты о проделанной работе.

В этот момент мы поравнялись с церковью. У ворот к церковной ограде была привязана прекрасная гнедая лошадь, на седле её была выгравирована золотая буква «Т». Мадрин даже не взглянул на лошадь, но я не удержался и остановился, чтобы полюбоваться красивым животным.

Из церкви стремительно вышел пожилой джентльмен в безупречном чёрном костюме, держа в левой руке чёрную шляпу. Ветерок шевелил его редкие седые волосы; покрытое сеткой морщин лицо и наметившийся животик говорили о том, что джентльмену не меньше шестидесяти лет. Судя по упругой, твёрдой походке и самоуверенному виду, он явно относился к числу тех господ, что заседают в палате лордов или в Верховном королевском суде. Странно было видеть его выходящим из бедной деревенской церкви.

Заметив меня, он кивнул. Потом легко вскочил в седло, тронул поводья и, подъехав к Мадрину, сказал:

– Привет, Дафидд. Я собирался заехать к вам домой. Я возобновляю наши субботние вечера. Вы не могли бы написать стихотворение, посвящённое памяти Элинор?

– Конечно, – ответил Мадрин. – Позвольте представить вам, мистер Тромблей, моего кузена Айорверта Джонса из Лондона.

– Из Лондона? – переспросил Эмерик Тромблей, известный мне по рассказам Сандерса и Хьюса как дьявол в человеческом образе. У него был приятный, чистый голос, в глазах светился ум. – Вы там родились? Чем вы занимаетесь?

– Я работаю клерком в конторе адвоката, – без смущения соврал я. Я знал – Шерлок Холмс договорился с одной частной конторой; в случае запроса они ответили бы, что я у них действительно работаю, и вдобавок дали бы мне хорошую рекомендацию.

– Вы говорите по-валлийски, мистер Джонс?

– Знаю два-три слова, – улыбнулся я. – Ведь я только вчера приехал.

– Когда как следует освоите валлийский, непременно приходите ко мне. Для меня вы бесценная находка, потому что знаете английские законы.

– Буду это иметь в виду, сэр, – ответил я. – Вчера я встретил в Ньютауне мистера Веллинга, и он мне сказал почти то же самое.