Текст книги "Исповедь послушницы (сборник)"

– А я, моя мать и твой отец? Что делать нам?

– Сними квартиру в том районе, куда ты привел Мануэля, а завтра в полдень приходи за мной к дому Армандо.

Паола и Ниол остановились на перекрестке улиц, чтобы напоследок перекинуться несколькими словами. К великому удивлению девушки, ее возлюбленный сказал:

– Я изменил решение: мы не поедем в Новый Свет.

– Почему?

– Случившееся было знаком – мы должны остаться в Испании.

– Разве тебе будет просто отказаться от мечты?

– Это была детская мечта, я постараюсь с ней расстаться. Я в самом деле ничего не знаю о том мире, в который так стремился попасть.

– Почему тебя всегда тянуло на родину твоей матери? Что было причиной – зов крови? – спросила Паола и получила неожиданный ответ:

– Язык. Мать всегда говорила со мной на своем языке, испанский я выучил только потом. Хотя язык мапуче много беднее, в нем есть удивительные, завораживающие душу слова. Недаром мать говорила, что он родился из шелеста ветра, звона дождевых капель и голосов зверей. Я желал увидеть этот мир.

– Теперь ты лишишься веры в сказку.

– Зато не потеряю тебя, – сказал Ниол и сжал ее руки в своих. – До встречи, моя любовь!

– До встречи, любимый!

Когда позже Паола закрывала глаза и вспоминала этот миг, из-под опущенных век всякий раз бежали горькие слезы. Девушка задавала себе вопрос, почему нельзя остановить выбранное мгновение и застыть в нем навсегда, почему время и судьба столь непредсказуемы, неумолимы? Если б она могла предвидеть то, что случилось дальше! Но это – увы! – не дано никому.

Паола отворила скрипучую калитку и вошла в сад. Родной дом выглядел приземистым, неприветливым, темным и казался необитаемым. Все говорило о том, что здесь не жалуют чужих и не привечают гостей.

Вечернее солнце навевало покой; девушка подставила лицо его ласковому теплу. Сад сиротливо шелестел, словно упрекая ее в том, что она его бросила. Паола готовилась к поездке тайно и в спешке, потому не успела проститься с тем, что с детства было дорого ее душе. Почему она не подумала о том, что с ее уходом цветы завянут, а деревья перестанут приносить плоды?

Паола прошла в опустевший и тихий дом. Ей было трудно собрать волю в кулак, чтобы показать себя непримиримой и суровой. Вероятно, Армандо, который встретил ее в кабинете, тоже было нелегко это сделать: девушка заметила и дрожь его рук, и тяжелый вздох, и подрагивание уголков губ.

На столе горела только одна свеча. В сумраке кабинета терялись ряды книг. Когда Паола была ребенком, ей иногда чудилось, будто эта полутьма скрывает огромные черные крылья, сложенные за спиной Армандо, который сидел за столом.

Теперь она не боялась ни его пронзительного взгляда, ни его слов. В ее власти было лишить этого человека любви, больше никогда не называть его отцом, а это казалось страшнее инквизиторских пыток.

– Вернулась, – сказал Армандо и откинулся на спинку стула.

Паоле почудилось, будто он сбросил с плеч огромный груз.

– Почему вы так поступили? – с ходу спросила она, не давая ни ему, ни себе времени опомниться и привести чувства в порядок.

– Не отпустил тебя в Новый Свет? Потому что тебе нечего делать среди дикарей, которые не видят разницы между женщиной и домашней скотиной. – Армандо говорил с подчеркнутой мягкостью, а его взгляд был почти кротким. – Или ты нуждаешься в тупом равнодушии и грубом бесчувствии? Тебе нужен мир, в котором не живут, а выживают?

– Николас не такой.

– Николас заблуждается. Он ищет потерянный рай в кромешном аду. Пойми, Паола, – Армандо глубоко вздохнул, – я никогда не трогал тех, кто тебе дорог, кого ты любишь, я всегда потакал твоим желаниям. Когда тебе захотелось оставить в доме индианку с мальчишкой, я согласился, хотя не нуждался в их присутствии. Когда ты увлеклась нарядами, я позволил тебе выбирать и носить любые платья, хотя это шло вразрез с моими представлениями о том, как должна одеваться девушка. Когда ты вышла замуж за полукровку, я разрешил тебе жить в этом браке, хотя впору было схватиться за голову. А все потому, что я любил тебя и люблю.

– А как же мой настоящий отец? Вы упрятали его в тюрьму, где он провел десять лет!

Армандо вздрогнул, его глаза блеснули, но он сумел взять себя в руки.

– Он хотел убить меня. Правда, это не главное. Он бросил твою мать и тебя на произвол судьбы, потому что ему было тяжело заботиться о семье. Он предпочел сбежать, исчезнуть на долгие годы. Этот человек не способен устроить даже собственную жизнь. Если бы ты попала в его руки, то рано или поздно снова очутилась бы в приюте. Думаю, пообщавшись с ним, ты сама это поняла. Ведь сейчас он с тобой?

Отпираться не было смысла.

– Да.

– И кто помог ему сбежать из тюрьмы?

– Николас. Это я его попросила.

– Я так и думал, – сказал Армандо и умолк.

Молчание инквизитора было не угрожающим, скорее задумчивым; воспользовавшись его настроением, Паола привела последний аргумент:

– Вы погубили мою мать.

– Я пытался ее спасти, но она предпочла умереть.

– Потому что человека нельзя заставить любить, – заявила девушка и вскричала: – Чего вы от нас добивались? Вы хотели, чтобы моя мать и я были робкими и запуганными, бежали на каждый ваш зов и склоняли перед вами голову?!

Армандо, выпрямившись, уставился на нее.

– Разве я лишал тебя свободы, пытался укротить твой дух?! По-моему, ты показала себя достаточно раскрепощенной и своевольной! Неужели я заставлял тебя любить? Или ты притворялась, Паола?!

Девушка вздрогнула. Она поняла, что дракон проснулся, поднял голову и готов извергать огонь.

– Нет. Но я была ребенком, а ребенка легко обмануть и приручить.

– Неправда. Дети – самые искренние существа на свете, – сказал Армандо и добавил с нескрываемой горечью: – Тебе кажется, что я жестокий, Паола. Между тем я всего лишь одна из множества кукол, управляемых безжалостным кукловодом. Когда я состарюсь, меня выбросят на свалку и заменят другим. То же самое произойдет, если я перестану делать то, что делаю.

– Только не говорите, что кукловод – это Бог!

– Не скажу. Это – общество, в котором мы живем, это – Святая служба и тот, кто правит страной. Что касается Господа, с ним мы будем иметь дело на том свете. Думаю, мы с тобой попадем в разные места, – Армандо усмехнулся, – потому я так желаю насладиться нашим общением, пока мы еще здесь. Ты права, если думаешь, что каждому из нас придется отвечать за свои поступки. Только тогда мы получим то, что заслужили, однако мне не хочется, чтобы меня судила ты.

Паола молчала. Она всегда знала, что Армандо умнее и сильнее ее и, пока он не отпустит ее добровольно, ей никуда не деться.

– Правда, что вы помогали некоторым заключенным выйти на свободу? – спросила девушка после мучительной паузы.

Армандо не стал распространяться на этот счет. Он лишь ограничился словами:

– Иногда я делал это в память о твоей матери, которую мне не удалось освободить.

– Похвально, что вы совершали что-то хорошее, но это вас не оправдывает!

– Ты уйдешь сейчас? – спросил инквизитор, словно прочитав ее мысли, и быстро добавил: – Дожидаясь тебя, я почти не спал и не ел и теперь умираю с голоду. Может, приготовишь ужин и мы посидим вдвоем? – В его голосе звучали просительные, заискивающие нотки.

– Хорошо, – ответила Паола, помня о том, что Ниол зайдет за ней только завтра, и прошла в кухню.

Здесь сохранились кое-какие продукты. Девушка развела огонь и зажгла две свечи, пламя которых то вспыхивало, то угасало под дуновением прохладного ветерка, врывавшегося в полураскрытое окно.

Такими же были ее чувства к Армандо: едва она пыталась затоптать этот огонь ногами, как инквизитор вновь умудрялся его воскресить.

Вскоре был приготовлен незамысловатый ужин: бобовая похлебка, хлеб, сыр. Армандо разлил по глиняным кружкам похожее на кровь вино.

– Ты в положении? – спросил он Паолу.

Девушка покраснела и опустила ресницы.

– Нет.

– Полагаю, это событие не за горами, – непринужденно произнес Армандо и добавил: – Когда у тебя появится ребенок, я охотно его приму. Мне будет приятно, если он станет носить мою фамилию. И еще: я сумел скопить немало денег, чтобы обеспечить твое будущее. Можешь забрать их себе и распоряжаться ими по своему усмотрению.

– Спасибо. Я подумаю об этом, отец, – забывшись, произнесла Паола.

Услышав желанное слово, Армандо улыбнулся и расслабился. Его дух не угас, силы не иссякли. Его сердце вновь было спасено и продолжало биться: он был жив до тех пор, пока была жива любовь его дочери, дочери инквизитора, уставшего от человеческого невежества, злобы и алчности, от зрелища пыток и крови, терзаний собственной мрачной души.

Простившись с Паолой и устроив мать и Мануэля в квартале Лавапьес, Ниол решил прогуляться по городу. Неожиданно ему пришло на ум посетить вечернюю службу. Юношу привлек звон колоколов одной из церквей, и он прошел внутрь, не обращая внимания на подлинных и мнимых калек, слепых, продававших спасительные молитвы у ворот храма. Прошел мимо сеньорит в кокетливых нарядах и гордых кавалеров, на чьих шляпах колыхались пышные перья.

«Божий храм – промежуточный мир между бытием и небытием, точка равновесия между богатством и бедностью, счастьем и несчастьем. Возможно, здесь мне наконец удастся получить ответ на свои вопросы», – подумал юноша.

Внутри церковь напоминала таинственный лес: колонны были похожи на деревья, сквозь цветные стекла проникал теплый золотистый свет. Ниол посмотрел вверх, на стрельчатые своды храма, потом перевел взгляд на фигуру распятого Христа и невольно перекрестился. Он всегда выступал против правил: не молился, не посещал церковь – то ли из-за матери, которая сохранила прежнюю веру, то ли из чувства протеста по отношению к обществу, которое его отвергало, – а крест носил потому, что его подарила Паола. Теперь юноша устыдился своей глупой гордыни и мысленно попросил христианского Бога подать ему знак или указать путь.

Во время служб зачитывались имена грешников, которых казнили на следующий день, и проводились мессы за упокой их души. Погруженный в свои думы, Ниол слушал рассеянно, пока до него не донеслось нечто, подобное небесному грому: «Кончита, цыганка, будет повешена за богохульство и ведовство!»

Кончита?! С ее гордой улыбкой, пылающим взором и волшебным танцем?!

«Когда мир ветшает и умирает, из него уходит красота» – это были слова Хелки, а быть может, не только Хелки, а ее народа. Если инквизиция хочет казнить Кончиту, значит, это действительно так.

Ниол остановился возле входа в исповедальню, из-за решетчатой двери которой вышел молодой священник. Юноша обратился к нему с просьбой, и вопреки ожиданиям служитель церкви согласился помочь.

– Да, такая женщина есть в списке, – сказал он и уточнил место и время казни.

Ниол вышел из церкви, пошатываясь, как пьяный. Он принимал все, что давала ему жизнь, так, будто имел на это полное право. Но когда она всерьез решила что-то отнять, он ощутил свое бессилие. Имея представление о том, как совершаются такие казни, юноша не знал, каким образом помочь Кончите. Сейчас Ниолу чудилось, будто в своих сомнениях и скитаниях он добрел до бездны душевного ада.

Юноша остановился посреди площади и задумался. Он должен быть благодарен христианскому Богу за то, что тот дал ему возможность узнать правду. Однако спасение нужно искать в чем-то ином, там, где он искал его прежде.

– Белая Лошадь, – прошептал Ниол. – Конечно, Белая Лошадь!

Глава IX

Хелки не могла понять, почему она так крепко заснула, она, всегда спавшая чутко, как дикий зверь. Возможно, это случилось оттого, что она увидела во сне тех, с кем не могла встретиться наяву.

Вокруг нее столпились люди, много людей. Здесь был ее отец и юный Токела, ее жених. Разница в их возрасте теперь составляла двадцать лет, и он годился ей в сыновья.

Рядом с Хелки лежал новорожденный ребенок, и она знала, что это Ниол. Ахига подошел, взял внука на руки и сказал: «Мы принимаем его в наше племя».

Женщине казалось, что это очень хороший сон, пока она не услышала глухие удары барабана и заунывные звуки флейты, а после – гортанный напев и яростный вой. То была песнь смерти.

Хелки проснулась в холодном поту. В ее ушах еще стоял похоронный плач. Женщина вспомнила слова старого шамана: «Когда тебя обступают души великих людей, они хотят предупредить о приходе смерти. Ибо они лучше, чем кто-либо, знают: сколько бы мы ни притворялись перед нашими врагами и перед самими собой, смерть все равно побеждает жизнь».

– Знать свое будущее – это хорошо или плохо? – спросила она шамана.

– Это ни хорошо и ни плохо, но иногда это бывает страшно.

– Почему?

– Потому что ты ничего не можешь изменить.

Она поняла это, когда двадцать лет назад увидела сон, предупредивший ее о гибели клана: воины скакали во тьму на вороных лошадях, под копытами которых стелился красный туман.

– Почему наши люди видят вещие сны? – еще девочкой приставала она к отцу.

– Потому что они в них верят, – отвечал Ахига.

Хелки могла верить или не верить – это не имело значения: в любом случае сны нередко предсказывали будущее. Она гордилась своим даром, но иногда ей хотелось навсегда его утратить.

– Где мой сын, куда он пошел?! – спросила она, вцепившись в Мануэля.

Тот смущенно кашлянул.

– Он не велел говорить.

– Если ты будешь молчать, я тебя задушу! – вскричала Хелки, потрясая кулаками.

Мануэль еще никогда не видел ее такой, потому сдался без боя и все рассказал.

Рано утром Николас сообщил ему о том, что намерен выручить из беды какую-то девушку.

– Зачем тебе это надо? – лениво потягиваясь спросонья, осведомился мужчина.

– Когда-то она была моей женщиной.

Мануэль, в жизни которого было несколько десятков, если не добрая сотня женщин, непонимающе пожал плечами, но не стал спорить. К счастью, он догадался поинтересоваться у Николаса, где и когда будет проходить казнь.

– Тебе нужна помощь? – спросил отец Паолы.

– Нет, я сам справлюсь. Только пообещай, что ничего не скажешь моей матери.

Выслушав Мануэля, Хелки бросилась на улицу. Время исцелило раны, причиненные гибелью отца, матери, Токелы, других людей ее племени, однако индианка знала: если умрет Ниол, ее погребальный плач сольется с вечностью.

Утренний воздух казался золотым от солнца, которое недавно поднялось над горизонтом. Вонзавшиеся в землю лучи разбрызгивали вокруг множество разноцветных бликов, напоминавших отсветы витражных окон храма.

Ниол въехал на холм верхом на Мечте и, убедившись в том, что за ним никто не следит, повернул на запад, туда, где заканчивалась граница владений Энрике Вальдеса. Ему повезло: управляющий узнал его и впустил на территорию поместья, а в конюшне ему позволили оседлать Белую Лошадь.

Мечта узнала Ниола: ткнулась мордой ему в грудь и всхрапнула. У юноши защемило сердце; он ласково потрепал ее за шею и произнес несколько слов, которые, как ему казалось, она должна была понять. Ниол не задумывался о том, что прежде Белая Лошадь слышала только испанскую речь. Его мать всегда говорила, что слова, идущие от сердца, не нуждаются в переводе. Сказав Мечте все, что он хотел сказать, юноша вскочил в седло и тронулся в путь.

Возвышаясь над толпой, Ниол ощущал себя непривычно, а потому старался не смотреть на людей, тогда как те, напротив, глазели на него. Юноша понимал, что его в любой момент могут задержать: передвигаться по городу верхом имели право только лица дворянского происхождения.

Мечта осторожно ступала копытами по камням мостовой; Ниолу приходилось прикладывать немало усилий, чтобы лавировать между прохожими и никого не задавить. Он надеялся на то, что вовремя успеет прибыть к месту казни.

Вчера по окончании церковной службы юноша побежал на площадь, где обычно останавливался балаган, в котором выступала Кончита. Фургонов не было. Кто-то услужливо подсказал ему, что повозки спешно покинули Мадрид: «Говорят, их девушку задержали фамильяры, потому они исчезли так быстро, будто их ветром сдуло!» Ниол не мог осуждать этих людей: инквизиция опутала страну липкой паутиной заблуждений и страха, так что люди опасались собственной тени.

В то время когда Ниол ехал на Белой Лошади по улицам Мадрида, Кончита, на которой вместо яркого танцевального наряда была одежда из мешковины, стояла в повозке, медленно везущей ее к месту казни. Рядом с ней находились две старые женщины, обвиненные в колдовстве, мужчина, который, согласно его признанию, вызывал из преисподней дьявола, и Мария. Всех их должны были повесить: перед вынесением приговора судья посоветовал обвиняемым искренне раскаяться в содеянном – в этом случае сожжение на костре обычно заменяли более «милосердной» казнью.

Кончита пребывала в ледяном оцепенении; она почти не ощущала тепла прижавшейся к ней Марии. Ее красота, веселость, страстность исчезли без следа, буря, царившая в душе еще сутки назад, сменилась полным штилем. Сейчас в ней жило только жуткое ожидание гибели.

Цыганка в полной мере осознала неотвратимость судьбы, когда не увидела вокруг ни одного знакомого лица. Где же Флавио, Джакомо и остальные, те, с кем она делила бродячую жизнь, пищу и кров?!

Вместо них девушка узрела народ, столпившийся по обеим сторонам улицы. Кончита всегда любила разнузданную, бесшабашную веселую балаганную публику, но эти люди внушали ей ужас. Цыганке не верилось, что те самые люди, чьи лица сейчас выражали злобное любопытство, презрительное равнодушие или дикую ненависть, несколько дней назад неистово хлопали ей и бросали в ее кружку монеты.

Кончита пошатнулась от внезапной слабости и, чтобы удержаться на ногах, вцепилась в Марию.

Именно в этот момент Ниол заметил ее и, уверенно раздвинув толпу, устремился к повозкам, в которых ехали осужденные. Вседозволенность инквизиции и всеобщий страх запуганного народа сыграли ему на руку: приговоренных к смерти охраняло всего несколько солдат, а остальные сопровождающие были служителями Церкви.

– Кончита!

Девушка обернулась. Ей протягивал руку всадник на белом коне, в то время как немногочисленная охрана уже начала суетиться, не зная, что делать. Она устремилась к нему всем своим существом и через минуту очутилась в седле, в объятиях его сильных рук. Ниол был готов пустить Мечту вскачь, давя толпу зевак, разинувших рты, но в это время Кончита увидела глаза подруги по несчастью.

– Мария!

Ниол перехватил ее взгляд. Юная черноволосая девушка, которую тоже ждала смерть, смотрела на них снизу верх и улыбалась чистой и светлой улыбкой. В ее взоре не было ни зависти, ни страха; в последние минуты жизни она радовалась тому, что ее подруге, возможно, удастся спастись.

Юноша понимал, что втроем не ускакать от погони – даже на Мечте. Он нагнулся, подхватил девушку, усадил в седло, спрыгнул на землю и ударил лошадь по крупу.

– Скачите не останавливаясь!

Казнь должна была состояться на окраине города, дальше начинались предместья. Юноша надеялся, что девушкам удастся вырваться на свободу.

Подумав об этом, он повернулся лицом к толпе.

Путь кареты Энрике Вальдеса пролегал по центру города, который был так запружен экипажами, что, дабы ускорить движение, кучеру пришлось свернуть на боковую улицу под названием Оливковая, которая протянулась до самого Прадо.

Молодой дворянин раздвинул занавески, желая полюбоваться огромными монастырскими садами, простиравшимися по правую руку, как вдруг кучер остановил лошадей.

Энрике состроил недовольную гримасу. Хосе, сидевший напротив, приоткрыл дверцу экипажа и крикнул:

– Что случилось?

– Люди, сеньор, не протолкнуться!

– Разворачивай карету.

– Позади тоже народ.

Энрике сжал челюсти. Он ненавидел бездельников, не находивших иного места и времени для своих убогих развлечений.

– Разгони их, Хосе! – приказал он, а через некоторое время, устав ждать, распахнул дверцу кареты и тоже спрыгнул на мостовую.

Вокруг творилось нечто невообразимое. Повозка, по-видимому везущая осужденных на казнь людей, плотно застряла в толпе. Не помогали ни выстрелы солдат, ни крики инквизиторов.

Какая-то простолюдинка, очутившаяся прямо перед Энрике, взахлеб рассказывала другой, подоспевшей позже:

– Я своими глазами видела, как белый конь взмыл в небо и унес двух черноволосых ведьм!

– Улетел?!

– Да! У него были крылья.

– Белый? В небеса? В таком случае это не ведьмы, а ангелы!

– Не знаю. Их собирались казнить, но они сбежали. Потом появилась другая ведьма, вон та: она что-то выкрикивала на дьявольском языке, она растолкала народ, а теперь горюет над парнем, которого растерзала толпа.

Молодой дворянин сделал несколько шагов и подошел ближе. Появление кареты с гербами и человека в одежде, какую носили при королевском дворе, произвело впечатление: Энрике пропустили вперед. Хосе проталкивался следом, зорко охраняя своего хозяина.

Какие-то странные звуки глухо ударяли в уши и мозг. Это были стоны, хриплые стоны, своим ритмом напоминавшие звучание незнакомого музыкального инструмента. Звуки издавала женщина, сидевшая на пыльной земле. У нее были длинные черные косы, застывшее, как у мумии, лицо и пылавшие диким отчаянием глаза. Она раскачивалась взад-вперед, глядя на тело мужчины, неподвижно распростертое в луже темной крови.

По спине Энрике пробежала дрожь. Он узнал эту женщину, а мгновение спустя узнал и юношу. Молодой дворянин тронул индианку за плечо, и она посмотрела на него безумными глазами.

– Кто он тебе? Почему его убили?

Не дождавшись ответа, Энрике наклонился, прикоснулся к руке Ниола и быстро оглянулся в поисках слуги.

– Хосе! В карету его, живо!

– Обивка, сеньор…

– К дьяволу обивку, делай, что говорят! – вскричал Энрике и обратился к индианке: – Иди за мной. Возможно, его удастся спасти.

Когда Ниола осторожно уложили на сиденье и дверь кареты захлопнулась, молодой дворянин впился взглядом в лицо Хелки.

– Говори, куда ехать!

Она с трудом разомкнула губы:

– В Лавапьес.

– Хорошо. Хосе, вели гнать лошадей. Не важно, если мы кого-то задавим, – велел Энрике и посмотрел на Ниола, тело которого было испещрено кровоточащими ранами. – В него стреляли?

– Да. А еще били палками, закидывали камнями. Они рвали его на куски, как звери рвут добычу, – сказала Хелки и, помолчав, добавила: – Только гиены способны так терзать живую плоть!

– Они и есть гиены, – прошептал Энрике и повторил вопрос: – Кто он тебе?

– Мой единственный сын. Он сражался с ними, как волк; когда я прибежала в это ужасное место, он был еще на ногах, но потом упал.

– На нем нет живого места, это верно, но я позову лекаря. Быть может, все обойдется.

Появление украшенной гербами кареты, запряженной лошадьми, над головами которых колыхались султаны из пышных перьев, произвело на обитателей Лавапьес неизгладимое впечатление. Экипаж окружили чумазые, босоногие ребятишки; кучер напрасно силился отогнать дьяволят, которые лазили под каретой, дергали лошадей за хвосты и норовили забраться на крышу.

Ниола внесли в комнату. Навстречу поднялся мужчина; несмотря на изможденный вид, он держался так, как обычно держатся обедневшие идальго, заменяющие растраченное состояние избытком гордости. Такие люди всегда вызывали у Энрике снисходительную улыбку.

Молодой дворянин слегка кивнул. В ответ мужчина тряхнул головой так, будто хотел снять несуществующую шляпу, и с небрежным достоинством поклонился. У него были темно-карие, с золотыми крапинками глаза, придававшие живость усталому лицу.

– Хосе, беги за лекарем, постарайся найти самого лучшего, – бросил Энрике.

Брови слуги поползли вверх.

– В этом квартале?

– Делай, что приказано, – отмахнулся молодой человек и посмотрел на незнакомца.

– Мануэль Фернандес, к вашим услугам, сеньор, – грустно улыбнулся тот.

– Этого человека зовут Алваро?

– Николас. Впрочем, его мать и моя дочь называют его Ниол.

– Кажется, я знаю, кто вы. Я вас не выдам, – сказал Энрике и попросил: – Расскажите обо всем, что здесь происходило и происходит. Так мне будет проще вам помочь.

Сумбурный, полный эмоций рассказ Мануэля продолжался недолго. В заключение он сказал:

– Моя жизнь кончена. Кто я теперь? У меня нет даже шпаги. Судьба выбросила меня из этого мира. Николас звал меня в Новый Свет, бороться за свободу индейцев. Я его понимаю, он молод, у него ветер в голове. А я? Мне почти сорок, я присягал на верность королю и Испании, а теперь должен сдаться на милость дикарям.

– Насколько мне известно, король ни разу не ответил на ваши прошения.

– Да, это так. – Мануэль склонил голову. – Но разве борьба народов Нового Света не обречена на поражение?

– Думаю, мы победим, но при этом потеряем нечто такое, чего нам никогда не удастся вернуть, – заметил Энрике и спросил: – Почему он спас вам жизнь?

– Из-за моей дочери. Это другая история, такая же непредсказуемая и безумная. Моя дочь Паола Альманса…

– Как вы сказали?!

Пока Мануэль говорил, Энрике сжал пальцы так крепко, словно их свело судорогой, и стиснул челюсти. Лишь немного погодя он нашел в себе силы спросить:

– Почему она вышла за него?

– Не знаю. Они выросли вместе, и моя дочь всегда воспринимала его как равного. А вообще-то она говорит, что это любовь.

– А как же дьявол? – усмехнулся Энрике, имея в виду Армандо. Он испытал весьма ощутимый укол самолюбия: Паола отвергла его ухаживания и приняла предложение человека без роду и племени. Хотя, возможно, в последнем он ошибался?

– Вероятно, против настоящей любви бессилен даже дьявол, – сказал Мануэль.

Хосе привел врача. Тот прошел в комнату, где лежал раненый, и склонился над ним. Спустя несколько минут оттуда вышла Хелки и медленно произнесла:

– Мой сын уже не поднимется, ему суждено вечно спать в земле. Так сказал белый лекарь. Но я говорю другое: Ниол унаследовал кровь великих вождей мапуче и мощь их сердец. Его можно спасти. Нужно отвезти его за океан, к нашим шаманам.

– Сеньор, положение безнадежное, тут не о чем говорить, – шепнул хозяину Хосе, и Энрике вздрогнул.

Мануэль молчал. Он мог бы кое-что рассказать на этот счет. Благодаря постоянным скитаниям по дикой местности и нескончаемым войнам индейцы обладали поразительным искусством врачевать даже казавшиеся смертельными раны. К тому же они отличались удивительной выносливостью, порой граничившей с чудом. Однажды отряд испанцев, в котором был и он сам, преследовал одного из арауканов. Они буквально изрешетили его пулями, но он упал с седла только тогда, когда выстрел угодил ему прямо в сердце. В другой раз на глаза Мануэлю попался индеец, тело которого покрывали настолько глубокие шрамы, что казалось немыслимым выжить после таких ударов. Однако он был вполне здоров и держал в руках оружие.

– Я слышал, что Алваро, то есть Николас, спас двух женщин. Кто они? – спросил Энрике.

– Одна из них цыганка, а про другую я ничего не слышал. Он сказал, что попытается спасти девушку, если ему удастся оседлать белую лошадь, – сказал отец Паолы.

– Что за белая лошадь?

– Это какая-то индейская легенда, – усмехнулся Мануэль. – Поверьте, сеньор, я общаюсь с ними всего несколько недель, но уже устал от этих штучек! У них все запутано, все имеет скрытый смысл. Зато если они заговорят прямо, ты вынужден поступать так, как они решили, и никак иначе!

– Мне кажется, «белая лошадь», сеньор, это ваша кобыла Мечта. Я всегда говорил, что вы даете этому полукровке слишком много свободы, – заметил Хосе.

– Мечта? Но Мечта спокойно вынесла бы двоих! Значит, он правда спас еще какую-то женщину, спас, пожертвовав собой, – задумчиво произнес Энрике и спросил у Хелки: – Что тебе нужно для поездки?

– Такая же повозка, как та, на которой мы приехали сюда, и хорошие кони.

Молодой дворянин кивнул и повернулся к Хосе:

– Поедешь с ними и проследишь, чтобы они благополучно сели на корабль. Я сделаю им охранную грамоту, чтобы их не задерживали на границах.

– Зачем вам это, сеньор?!

– Затем, что в наше время редко можно встретить настоящую храбрость, а тем более – бескорыстие.

Мануэль поднялся с места.

– Я должен сообщить о случившемся Паоле.

Хелки немедля пронзила его взглядом.

– Нет! С ней нас не выпустят из страны!

– Оставаясь в неведении, она будет страдать!

– Судьба приготовила испытания для каждого из нас. Твоей дочери придется справиться со своей долей. Пока пусть живет в доме «серого человека».

– Ты предлагаешь оставить ее в лапах этого чудовища?!

– С ним она в безопасности, с ее головы не упадет ни один волос, и ты это знаешь.

– Хорошо. Я сообщу ей после того, как ваш корабль отчалит от берега.

– Ты поедешь с нами.

– Я?! С какой стати?

Обычно бесстрастная индианка оскалила зубы.

– Потому что ты мне должен, испанец! Должен мне и моему сыну!

Мануэль знал, что это правда. И не только потому, что Ниол вызволил его из тюрьмы. Он был должен им с тех пор, как оставил их одних в бушующем море.

– Видите, как она мной помыкает! – бросил он Энрике, который молчал, предпочитая не вмешиваться.

– Если ты уедешь, твоя жизнь изменится к лучшему, – добавила Хелки. – Боги сумеют вернуть тебе хотя бы часть того, что ты потерял. До сего времени ты не давал им возможности это сделать. – Потом она обратилась к Энрике: – Ты тоже поклянешься в том, что ничего не скажешь Паоле.

– Сеньор, вы не должны позволять дикарке так разговаривать с вами! – попытался вмешаться Хосе.

Мануэль криво усмехнулся.

– Моя дочь говорила, что эта женщина была дочерью вождя… Так или иначе, сеньор, она не признает ни границ, ни сословий.

Энрике поднялся и прошел в соседнюю комнату.

Испещренная ранами и следами жестоких ударов грудь Ниола едва заметно вздымалась в такт частому, затрудненному дыханию. Покрытое ссадинами и глубокими царапинами лицо было землистого цвета, черные волосы побурели от засохшей крови. Лекарь обтер лоб и виски раненого мокрой тряпкой и окунул ее в таз. Вода окрасилась кровью, на подушке расплылись красные пятна.

– Я сделал все, что мог, сеньор, – сказал врач. – Возможно, он протянет еще несколько дней, но едва ли придет в себя. Если вы намерены пригласить священника, поспешите.

– Я способна поддержать в нем жизнь до тех пор, пока мы не пересечем океан, но излечить его мне не по силам, – промолвила Хелки, не обращая никакого внимания ни на слова врача, ни на него самого.

– За океан?! – переспросил тот. – Боюсь, вы привезете туда только тело.

– Ты всерьез решила, что он тебя примет?! – с горечью воскликнула Кончита. – Тогда лучше сразу отправиться в Алькасар, во дворец короля!

– Я не надеялась, что он отнесется ко мне как к возлюбленной. Мне казалось, что, если он меня вспомнит, я смогу попросить у него защиты. Теперь я думаю, что снова ошиблась, – грустно ответила Мария.

Цыганка рассмеялась.

– Эти благородные не способны на хорошие поступки, они могут только сеять страх! Они кичатся своей чистой кровью, не понимая того, что их сердца вылеплены из грязи! К сожалению, судьба жестока и не может предостеречь от ненужных мечтаний.