Текст книги "Исповедь послушницы (сборник)"

На руках Эрнан держал Лусию, у его колен стояла Исабель в красном бархатном платье. Девочки были очень похожи, никто не сомневался в том, что они родные сестры.

– Говорят, сегодня сюда приходил какой-то священник, – Эрнан произнес эти слова без всякой подозрительности. – Что ему было нужно?

– Он хотел меня проведать, он видел, как со мной случилось несчастье, – спокойно ответила Катарина.

– Откуда он тебя знает?

– Когда я была послушницей, он исповедовал нас. Он был приором, а потом стал аббатом обители Святого Бенедикта. – И, подумав, добавила: – Он был в числе тех, кто уговаривал меня покинуть монастырь и подчиниться воле отца.

Удовлетворенный таким объяснением, Эрнан больше ни о чем не спрашивал. Они еще немного поговорили, потом Катарина закрыла глаза, притворившись, что хочет спать. Перед этим она с нежностью поцеловала своих дочерей. Прожив с Эрнаном больше четырех лет, она почти полностью соответствовала тому образу идеальной супруги, какой он лелеял в своих мечтах. При этом они сильно отличались друг от друга. Мир Эрнана был слишком конкретным, мир Катарины – куда более загадочным и туманным. Он старался планировать свою будущность, а она никогда ничего не загадывала.

Вечером Эльза кое-чем поделилась с Паулем. Последний сидел на краю постели, а Эльза расчесывала волосы перед большим зеркалом. Она была в сорочке из полупрозрачной материи, подкрашенной шафраном и вышитой крошечными букетиками маргариток.

– Сегодня Катарину навестил настоятель мужского монастыря.

– Да, она говорила.

– Ты не находишь это странным?

Пауль равнодушно пожал плечами.

– Церковники вообще странные люди – кто их поймет! Главное, не перечить им, чтобы они не мешали нам жить.

– Ты его не видел, – продолжила Эльза, не отрываясь от своего занятия, – он потрясающе похож на Эрнана. В первую минуту я не поверила своим глазам!

– Это потому, что он испанец, – спокойно ответил Пауль. – Для меня все испанцы на одно лицо. Он назвал свое имя?

Женщина нахмурилась.

– Кажется, нет.

– Тебе вечно мерещится всякая ерунда!

Раздался скрип кровати, и через мгновение Пауль захрапел. А Эльза продолжала неподвижно сидеть перед зеркалом, и в ее взгляде появился оттенок вызова. Муж никогда не прислушивался к ее словам, то ли потому, что считал ее глупой, то ли потому, что всегда рассуждал слишком просто.

Однажды, когда Исабель исполнился год, Эльза сказала Паулю:

– Ты все еще считаешь, что отец этого ребенка – какой-то голландский мужлан? На вид она чистая испанка!

– Я не желаю об этом говорить! – отрезал Пауль.

На самом деле он думал о том же. До Пауля доходили разные слухи. Говорили, что инквизиторы не гнушаются обвинять в колдовстве приглянувшихся им красивых женщин, чтобы затем заставлять их платить за свободу бесчестием, а в случае отказа совершают над ними насилие. Что стоило такому человеку воспользоваться темнотой, а также страхом и беззащитностью юной девушки?

Что касается Эрнана, то он постепенно понял, что залог его счастья – радость и душевное спокойствие Катарины, а остальное можно принять таким, каким ему суждено быть. Он даже научился любить Исабель, тем более что она была умная, веселая и хорошенькая.

Постепенно Эрнан окончательно уверился в своем благополучии. Катарина была молода и красива, а с некоторых пор – неизменно приветлива и весела. К тому же она родила ему дочь. Он жил в богатом доме и имел прекрасные отношения с тестем.

Что до мелькнувшей сегодня мрачной тени некоего неизвестного ему священника, то Эрнан Монкада тут же забыл о ней, как забывают о чем-то мимолетном и далеком.

Глава II

Эрнан шел по берегу моря, прищурившись от солнца. Ему нравилось думать о далеких странствиях и при этом жить в своей тихой гавани. Он полюбил этот край: серебристые просторы моря, рдеющие алыми маками луга, резкий ветер, пустое блеклое небо.

Сегодня в гавани было слишком шумно; казалось, весенний ветер смешал и усилил звуки. Все выглядело бесконечным: береговая линия, ряды блестящих от смолы лодок и кораблей с заслоняющими горизонт парусами и скрипящими мачтами, туманные морские дали.

Когда Эрнан осматривал последний из кораблей, которые надлежало отправить в путь завтра утром, он обнаружил за грудой тюков четверых незнакомцев: троих мужчин и девушку – они сидели в ряд, прислонившись к деревянной стенке.

– Кто вы такие и как сюда попали? – резко произнес Эрнан.

Двое мужчин вскочили, но третий сделал им знак и тут же заговорил с Эрнаном. Он был немолод, с почерневшим от усталости лицом и слезящимися глазами.

– Милостивый господин, позвольте нам остаться. Поверьте, у нас нет другого выхода. – Он говорил уверенно и спокойно. – Нас преследует Святая служба. Мы не католики, но никогда не совершали небогоугодных дел. У вас, наверное, есть дети, и вы сможете меня понять. Вот моя дочь. – Он показал на девушку. – Эти негодяи инквизиторы схватили ее и обвинили в ереси. Они пытали ее огнем, и теперь она не может ходить. – Эрнан обратил внимание, что ноги девушки, которая сидела не поднимая головы, обмотаны тряпками. – Они обесчестили ее, а когда поняли, что она потеряла рассудок, вышвырнули на улицу. Узнав об этом, мы поймали первого попавшегося инквизитора и повесили. Теперь нас ищут, а когда найдут, предадут смерти, если только вы не позволите нам уплыть на вашем корабле.

Эрнан содрогнулся. Не было ни одного человека, который не испытывал бы трепета при упоминании Святой службы.

– Я вам сочувствую, – сказал он, – но именно потому, что у меня есть дети, я велю вам уйти. Клянусь, я никому не скажу о том, что видел вас. К тому же это не мой корабль, а корабль моего тестя, и я не могу подвергать его опасности.

Мужчина вновь заговорил. В его глазах сверкала искорка надежды, тогда как взгляды его спутников были неподвижны и мрачны.

– Вы бы могли притвориться, что не заметили нас! Сделайте это, и Господь вас благословит!

Эрнан колебался. Он привык мыслить трезво и не любил попусту рисковать. Но ему было жаль этих несчастных. Его отец, Луис Монкада, почитал бесстрашных и твердых в своих стремлениях людей и ненавидел тех, кто использует для собственной выгоды власть, умение и возможность внушать страх, и, не раздумывая, бросался со шпагой в руках на защиту несправедливо униженных и слабых.

Луис Монкада не слишком жаловал священнослужителей, Пауль Торн – тоже. Первый странствовал, как вольный ветер, не признавая никаких правил и ненавидя те рамки, в какие стремилась загнать человека вера, а второй считал Церковь помехой в конкретных делах. Оба предпочитали выпить пива в таверне, вместо того чтобы слушать проповедь, развлечься с женщиной, вместо того чтобы соблюдать пост, оба ненавидели исповеди и удивлялись бессмысленной сложности и роскоши церковных обрядов и служб.

– Хорошо, – сказал Эрнан, – будем считать, что я вас не видел.

Он повернулся и ушел, но до самого вечера его преследовали тяжелые мысли. Он вновь и вновь задавался вопросом, не напрасно ли подвергает себя и своих близких столь безумной опасности?

Наступил вечер, небо сделалось красновато-лиловым, а потом – розовым с золотой каймой горизонта. Эрнан стоял на пристани и слушал грохот прибоя. День прошел. Скоро он вернется к Катарине. Он думал о ней не то чтобы с нежностью, скорее с надеждой, и вспоминал ее взгляд, в котором была неутолимая жажда познания жизни и людей.

Эрнан так сильно замечтался, что не заметил, как к нему подошел один из помощников Пауля.

– Идите скорее… Хозяин…

Эрнан не стал спрашивать о том, что случилось, он почти побежал по пристани и, еще не приблизившись к толпе людей, понял, что произошло. Там стояли Пауль Торн, его люди и еще другие – те самые, которых он, Эрнан Монкада, обнаружил на корабле. Один из мужчин, тот, что разговаривал с Эрнаном, держал свою больную дочь на руках.

И тут Эрнан услышал слова, звук которых был подобен звуку, что раздается при падении комьев земли на крышку опускаемого в могилу гроба:

– Именем Святой службы…

Он еще ни разу не видел, чтобы Пауль так испугался – до мертвенно-серой бледности, до безумства в глазах. И было от чего! Инквизиции не нужно много поводов, чтобы схватить человека, предъявить ему обвинение, конфисковать его имущество, а самого сгноить в тюремных застенках.

– Я ничего не знаю, я впервые вижу этих людей, – бормотал Пауль.

– Это ваш корабль?

– Да. И я не имею понятия, как они могли туда попасть!

– Вам известно, что Святая служба приказала тщательно проверять все грузы и не брать пассажиров? Это опасные преступники, еретики и убийцы! Когда и как вы вступили с ними в сговор?

Пауль не мог говорить, его охватил болезненный, сковывающий члены и бросающий в пот ужас. Всю жизнь он работал и боролся, не сгибаясь под бременем жизненных обстоятельств, как мог поддерживал свое дело, а теперь все пойдет прахом, он вряд ли устоит под пыткой палача!

– Ладно, забирайте их, потом все скажут, – заявил один из служителей инквизиции.

Эрнан вышел вперед. Он не помнил, что говорил, он старался быть убедительным и держаться хладнокровно. Его не прерывали. Он запомнил странное пытливое выражение в острых глазах инквизитора. Он ждал, что оно исчезнет, но оно не исчезало, зато произошло чудо: Пауля отпустили, а его, Эрнана Монкада, схватили и повели по улицам. Пока они шли, он все время смотрел на небо, боясь, что больше никогда его не увидит.

Его доставили в тюрьму и поместили в тесную одиночную камеру с толстым слоем грязи на полу и слежавшейся соломой. Здесь не было иного источника света, кроме крошечной отдушины в стене под самым потолком.

Немного поколебавшись, Эрнан сел на пол. Все кончено. На воле, чтобы отвести обвинения от Пауля, он оговорил себя, здесь же, когда его приведут на допрос, ему придется оправдываться. Эрнан слышал о том, что от ареста до объявления приговора обычно проходит много времени, едва ли не несколько лет. Значит, первый допрос может состояться не ранее чем через несколько недель. Что ж, в таком случае у него есть время подумать. Неужели его станут пытать? Каким будет приговор? Самым легким наказанием считалось бичевание на площади у позорного столба.

Эрнан представил себя в одеянии из мешковины, со связанными руками и позорным колпаком на голове. Такое не каждый вынесет, но он вынесет. Эрнан тяжело вздохнул. Что будет с Катариной? Как она воспримет известие о его аресте?

В это же время Пауль сидел в гостиной вместе с женщинами – бледной от горя, но не сломленной Катариной и притихшей, испуганной Эльзой.

– Вот что, – с трудом произнес Пауль после долгого молчания, – если дело будет обстоять так скверно, что речь зайдет об отречении, нам придется отречься.

Наступила пауза. Эльза ничего не ответила, а Катарина произнесла уверенным и ровным голосом:

– Я никогда не отрекусь от собственного мужа.

– Пойми, – Пауль говорил проникновенно и очень спокойно, – если начинает гнить, скажем, нога, ее отрезают, чтобы спасти жизнь человека.

– Мы не единое целое, жизнь каждого из нас имеет свою собственную ценность!

– Посмотрим, как ты заговоришь, когда тебя вызовут на допрос! – Пауль повысил голос. – Если инквизиция отберет у нас все, что мы имеем, нам придется побираться!

– Лучше я стану побираться, – заявила Катарина.

– Ты говоришь так, потому что не знала голода! Если ты будешь нищей, твоих дочерей никто не возьмет замуж!

– Тогда я отдам их в монастырь, – сказала Катарина, глядя отцу в глаза.

– В монастырь? Детей пособника еретиков?

– Кажется, совсем недавно вы восхищались Эрнаном!

– Я и сейчас не говорю о нем плохо. Я просто не понимаю, как он мог совершить то, что совершил!

– Я сама пойду туда и поговорю с инквизиторами.

Пауль вскочил с места.

– И думать не смей! Явиться к ним без вызова – это все равно что самому сунуть голову в петлю!

Катарина встала и быстро покинула гостиную.

– Дело серьезное, – сказал Пауль хранившей молчание Эльзе, – я не знаю никого, к кому можно обратиться за помощью.

Катарина поднялась к себе в комнату, где ее ждала поникшая, заплаканная Инес. Когда Катарина поведала подруге о том, что говорил отец, девушка сказала:

– Я понимаю господина Торна, он хочет спасти вас.

Катарина принялась ходить по комнате.

– Но не такой ценой!

– Полагаю, Эрнан согласился бы с этим. Прежде всего он подумал бы о вашей безопасности.

Катарина остановилась.

– Эрнан?

– Да. Если он решился помочь чужим людям… Мне кажется, он очень хороший человек. Мне легче его понять, потому что у нас с ним много общего.

– У вас с Эрнаном?

Инес слабо улыбнулась.

– Да. И у меня, и у него никогда не было ни дома, ни богатства, ни семьи.

– У него есть мы, – сказала Катарина. – Я, Лусия и… Исабель.

– Да, и у меня есть вы. И больше мне никто не нужен.

Катарина села рядом.

– Ты говоришь так, будто навек отреклась от всех земных благ. Ты вышла из монастыря, перейдя невидимую границу, разделявшую два мира. Прежде ты пребывала в мире грез, а теперь живешь в мире возможностей.

– Каких? – с грустной усмешкой произнесла Инес. – Кто на мне женится? Я не могу просить твоего отца ко всему прочему позаботиться еще и о моем приданом!

– Прости, я не знала о том, что ты недовольна своей жизнью.

– Что ты, Кэти. – Инес взяла ее за руку. – С кем мне может быть лучше, чем с тобой? К тому же сейчас мы должны думать совсем не об этом.

– Да, об Эрнане.

– Скажи, – вдруг спросила девушка, – глядя на него, ты всегда вспоминаешь того, другого?

Катарина нахмурилась.

– Возможно, так было раньше, но не теперь. Эрнан занял в моей жизни особое место, которое больше не может принадлежать никому.

Она на мгновение закрыла глаза. Да, она отвоевала для него это место, отвоевала у воспоминаний и дум о Рамоне, у тоски и печали о любимом.

Собираясь выйти из дома, Катарина постаралась одеться скромно и в то же время так, чтобы не выглядеть слишком мрачно. Она надела коричневое платье с узким, обшитым белыми рюшами лифом и широким поясом, завязанным спереди свободным узлом. Причесалась очень просто и украсила голову сеткой из темно-золотых парчовых нитей.

Она сообщила Инес о том, что намерена сделать, и та не осмелилась возражать. Катарина надеялась в скором времени вернуться домой и все же попросила подругу в случае беды позаботиться о девочках.

Пауль уже уехал в порт, но внизу Катарина столкнулась с Эльзой. Та сразу все поняла и прямо спросила:

– Все-таки ты решилась?

Катарина прямо и твердо посмотрела Эльзе в глаза.

– Другого выхода нет.

Эльза отвела взгляд. Она казалась непривычно растерянной и поникшей.

– Этот тоже плох, как и тот, о котором вчера говорил Пауль. Конечно, отречься – это ужасно, а не отречься…

– А если бы такое случилось с моим отцом? – спросила Катарина.

– Вот потому-то я и молчала вчера…

– Ничего, – уверенно произнесла Катарина, – до отречения дело не дойдет. Я все улажу, и Эрнана отпустят.

– Ты так уверена в себе?

– В себе – нет. Лишь в милосердии Божьем! Пожелай мне удачи, Эльза!

С этими словами она быстро спустилась с крыльца.

Молодая женщина полагала, что ей придется долго и унизительно выпрашивать аудиенции, но ее сразу впустили внутрь здания и повели по темным коридорам, через зловещие помещения, напоминающие склеп. Катарине чудилось, будто ее руки и ноги скованы холодным железом, а в груди вместо сердца – кусок свинца.

Молодую женщину привели в низкий сводчатый зал с вырубленными в толстых стенах узкими стрельчатыми окнами и причудливыми каменными статуями в углах. Сумрак окутывал тяжелую мебель резного дуба, горы бумаг на столе.

Вскоре появился человек в серой одежде с лиловым поясом. Он опустился в кресло и довольно вежливо, хотя и несколько небрежно кивнул Катарине.

– Садитесь, сеньора.

Катарина села и заставила себя посмотреть в изжелта-бледное лицо человека, на котором выделялись темные бездонные глаза.

– Меня зовут Диего Контрерас, я один из помощников Великого инквизитора, – сказал он. – Мне доложили, что вы желаете побеседовать с кем-либо по делу вашего мужа, сеньора Монкада. Вы пришли сами, потому это будет беседа, а не допрос. Видите, здесь, кроме нас с вами, никого нет, и я, – он слегка развел руками, – не записываю ни слова. Итак, о чем вы хотели поговорить?

Катарина набрала в грудь побольше воздуха.

– О том, как облегчить участь моего супруга.

Диего Контрерас кивнул.

– Прекрасно! Я разделяю ваше желание. Для нас главное – справедливость. Чем откровеннее вы будете с нами, тем скорее мы найдем возможность помочь вашему мужу. Конечно, это будет зависеть также от того, сознается ли он в своих прегрешениях!

– Он уже сделал признание.

Инквизитор склонил голову набок.

– Вижу, вы не считаете его проступок серьезным.

В светлых глазах Катарины вспыхнули золотистые искры.

– Он проявил милосердие…

– Все должно иметь свои границы и свое название, сеньора. Жалость по отношению к преступникам – это не милосердие. Таким образом ваш супруг оскорбил Святую службу. Он поверил в то, что инквизиция может быть несправедлива, чрезмерно придирчива и жестока к еретикам. Наверное, он и раньше говорил вам об этом?

– Нет, никогда.

– А если бы заговорил, вы, как примерная супруга, разделили бы его убеждения?

Катарина пожала плечами.

– Я не задумывалась об этом.

– Все же вы не исключаете такой возможности?

– Ни я, ни мой муж никогда не исповедовали другой веры, кроме истинно христианской. Это все, что я могу ответить на ваш вопрос, – твердо произнесла Катарина.

– Мы же договорились, это не допрос. Вы вольны не отвечать, а просто встать и уйти. Можете сами спросить меня о чем хотите.

Инквизитор улыбнулся, и Катарина содрогнулась от этой улыбки.

– Нет, я лучше останусь. Мне бы хотелось знать, чем именно я могу помочь своему мужу?

Инквизитор смотрел изучающе.

– Чем? Например, принести искупительную жертву.

– Вы имеете в виду денежный выкуп?

– У дьявола нельзя выкупить душу за деньги.

– Мой муж не продавал душу дьяволу!

– Будем считать, что он соблазнился его речами. Но я не об этом. Лично вы, сеньора Монкада, готовы принести искупительную жертву?

– Кому?

– Господу Богу, конечно!

– Да.

– Любую?

Катарина подумала о своих детях. И с запинкой ответила:

– Нет…

– Вот видите. Ваше милосердие тоже имеет свои границы. Хотя, вообще-то, вы должны были бы отдать Господу все, что бы он ни потребовал.

Глаза Катарины блеснули.

– Я верю в то, что милосердие Бога безгранично.

– Правильно делаете. Только иногда Бог проявляет милосердие, наказывая. Знаю, вам трудно меня понять, но между тем это правда. Итак, вернемся к вопросу о жертве. Скажем, вы могли бы снять платье?

– Снять платье? – повторила она с тихим раздражением. – Зачем?

– Не стоит сразу вдаваться в подробности. Тем более что это только для примера. Просто скажите: могли бы или нет?

– Снять здесь? Сейчас?

– Да.

– Я не хочу этого делать!

– Если бы для того, чтобы получить желаемое, мы бы делали то, что хотели, нашу земную жизнь можно было бы назвать жизнью в раю. Вы снимете платье, хотя не хотите этого делать, а мы проявим милосердие к вашему мужу, хотя тоже не хотим этого делать. Вы перейдете свои границы, мы – свои.

Катарина смотрела в обтянутое желтоватой кожей лицо с впалыми щеками и вытянутым подбородком и помимо воли искала в нем признаки помешательства. Она не нашла в словах этого непонятного человека никакого смысла, и ее охватило желание сию же минуту уйти отсюда.

– Почему именно это? – медленно произнесла она, стараясь распутать узел дьявольской логики.

Странно, что в этом месте, где сидят те люди, которые борются с ересью, поневоле начинаешь думать не о Боге, а о нечистом! Катарина слышала, что инквизиторов называют «потрошителями душ», но она назвала бы их осквернителями.

– Для того чтобы показать, насколько тяжело нам бывает нести свою службу и через что приходится переступать, – ответил Диего Контрерас.

– Хорошо, – сказала Катарина, – допустим, я сниму платье. На что я могу рассчитывать?

Инквизитор хищно улыбнулся.

– Это уже торговля. Ее ведут с дьяволом, а не с Богом.

– Вы же не Господь Бог!

– А это богохульство. Я – проводник воли Господа на земле.

– Значит, Господь хочет, чтобы я сняла платье?

– Вы, как женщина, видите только мелочи и не замечаете главного. Как и в поступках вашего мужа. Он хотел помочь еретикам избежать справедливой кары, а вы считаете, что он проявил милосердие к ближнему.

– Значит, по-вашему, снять платье – это жертва?

– С вашей стороны – да. Прошу заметить, сейчас я ничего не говорил про ваше платье, вы сами вернулись к этому вопросу. Вот видите, как просто внушить что-либо человеку. Направить вашего супруга на неправедный путь не сложнее, чем заставить женщину снять одежду.

– Я думаю, мой муж охотно поклянется в том, что не совершал злых поступков, так же как не исповедовал иной веры.

– Конечно, поклянется. Чтобы избежать наказания. Нам же важно, чтобы он очистил свою душу. Потому, прежде всего, он должен покаяться.

– Он уже признался и раскаялся в том, что сделал, – быстро сказала Катарина и вдруг вспомнила, что уже говорила об этом. Сейчас все начнется сначала! Поняв, что не в силах продолжать этот бессмысленный разговор, молодая женщина резко встала.

– Простите, я должна идти.

Ее собеседник спокойно кивнул.

– Я не задерживаю вас. Вы свободны и можете уйти в любой момент.

– Вы так и не сказали, что ждет моего мужа.

– И не скажу. Потому что не знаю.

Катарина перевела дыхание.

– Меня проводят?

– Конечно. Найти выход из наших лабиринтов не проще, чем разобраться в себе.

Едва Катарина покинула помещение, как отворилась некая потайная дверь и в зал вошел человек в такой же одежде, как у Диего Контрераса, но с еще более желчным выражением лица, отмеченным печатью лицемерия и алчности.

– Видел? – спросил его Контрерас. – Правда, красавица?

– Зачем ты ее отпустил?

Тот усмехнулся – цинично и жестоко.

– Она вернется. Они все возвращаются. И мы заставим ее снять и платье, и все остальное.

– Она сильная, – заметил собеседник Контрераса. – Ни на мгновение не вышла из себя и, кажется, ни разу всерьез не испугалась.

– Ломали и не таких. Мы станем спать с ней – и я, и ты. А потом приведем ее мужа и покажем ему его дорогую женушку во всей красе. Он впадет в гнев, и мы сумеем выбить из него такие слова и признания, какие только захотим.

– Почему ты решил задержать именно Эрнана Монкада, а не Пауля Торна? Монкада – голодранец, хотя и дворянин, а Торн очень богат.

– В последнее время было схвачено слишком много влиятельных и богатых людей, потому Тассони приказал пока не трогать состоятельных голландских купцов. Только по его личному велению и никак иначе. Чтобы не было лишнего шума. А Торна мы и без того заставим платить, причем прямо нам. Руки Тассони блестят от золота, а намного ли увеличилось наше содержание?

– Ты прав. Но спешить не нужно.

Контрерас согласно кивнул.

– Мы не будем спешить.

– Кстати, почему Торн принял Монкада в свою семью?

– Потому что тот обесчестил его дочь. Она родила ребенка через шесть месяцев после свадьбы.

– Вот как? Тогда она тем более станет для нас легкой добычей.

Оказавшись на улице, Катарина не сразу пришла в себя. Отдышавшись, она оглянулась на темное здание, торчавшее на фоне голубого неба, точно огромный гнилой зуб. У этого зуба были корни, те самые, уходящие в недра темницы, где в одной из камер томился Эрнан.

Катарина не пошла домой; молодая женщина разыскала контору писца и попросила его записать то, что она скажет. Схватив запечатанную бумагу и расплатившись, она поспешила к мужскому монастырю.