Текст книги "Исповедь послушницы (сборник)"

Часть вторая

Глава I

Прежде отца Мариам звали Саидом, мать – Фатимой, а сестер – Хафсах, Салама и Азиза. Однако три года назад, когда советом инквизиции был пересмотрен старый указ в отношении живущих в Испании морисков и те стали подвергаться еще более жестоким гонениям, чем прежде, Саид стал называться Санчо, Фатима – Филоменой, Хафсах, Салама и Азиза – Херминией, Содедад и Асунсьон. Больше всего повезло Мариам: при крещении она получила имя Мария, и оно ей нравилось.

Многие мориски искали поддержки у единоверцев в Северной Африке и Османской империи, но Саид любил Испанию как свою родину и не хотел уезжать. Они жили в городе Галера, в королевстве Гранада и изо всех сил старались скрыть то, что по-прежнему следуют старым обычаям и исповедуют свою веру. Это было нелегко: морискам запретили говорить и писать по-арабски, им полагалось изучать догматы христианства и посещать церковь. Мечети, восточные бани подвергались разрушению; инквизиция видела в каждом крещеном мавре отступника и побуждала христиан доносить на всех, кого можно было заподозрить хотя бы в малейшем прегрешении против истинной веры.

Саид выносил несправедливость и тяготы своего положения с поразительным терпением. Он весьма успешно занимался врачеванием, а его жена и подрастающие дочери ткали изумительные ковры. Большинство соседей-испанцев относилось к нему и к другим арабам, поневоле принявшим крещение, с уважением и симпатией, но находились и такие, кто завидовал умению морисков выбиваться из бедности, несмотря на все притеснения и запреты. Нескольких друзей Саида не единожды били кнутом на площади, а двоих отправили на галеры, перед этим отобрав у них все нажитое имущество.

И все же Саид тайком молился Аллаху и читал Коран, а его жена и дочери украшали свои ковры арабскими узорами.

Мариам была младшей из сестер и, возможно, потому меньше всех задумывалась о тяготах жизни. Она любила все необычное и красивое: сад, где цвели жасмин, левкои, нарциссы и розы, пронизанные золотыми и серебряными нитями и затейливо расписанные ткани, одежды из гладкого шелка и искрящегося льна. Восхищалась лакированной керамикой и покрытыми эмалью ювелирными изделиями.

Мариам жила в мире ярких, сверкающих красок, и ей казалось, что он никогда не изменится. Девушка гордилась своим отцом, к которому обращались за советом не только тогда, когда дело касалось здоровья, но и жизненной мудрости. В школе при христианской церкви, которую были обязаны посещать все мориски от пяти до пятнадцати лет, Мариам научилась читать и писать по-испански, а еще она весьма неплохо играла в шахматы и иногда даже обыгрывала Саида. Ее мать и старшие сестры были красавицами, и она тоже обещала стать прекрасной, как цветок из Садов Аллаха.

Ее мир, мир незатейливых девичьих радостей и радужных надежд, начал разрушаться в тот день, когда отец усадил жену и дочерей на диван и сказал:

– Терпение наших единоверцев достигло предела. Гранадская область готова к войне. Мориски понимают, что силы неравны, и все же решили начать борьбу.

Фатима испуганно прижала руки к груди.

– Неужели ты отправишься на войну?!

– Долг велит мне последовать за собратьями, но я не могу оставить вас, – мрачно произнес Саид. – Если в город принесут раненых, я стану заботиться о них.

– А если королевские войска войдут в Галеру?

– Боюсь, наша участь будет незавидна, – сказал мужчина и обвел взглядом притихших дочерей.

Саид давно смирился с тем, что Бог не подарил ему сыновей, но сейчас вновь пожалел об этом. Четыре дочери были нежны, как молодые побеги, как утренние цветы, и, если испанские войска войдут в Галеру, их красота и невинность будут растоптаны грубыми солдатскими башмаками.

– Будем надеяться на лучшее, – дрожащим голосом промолвила Фатима.

– Будем верить, что Аллах не оставит нас. – Саид кивнул, хотя в глубине его сердца почти не осталось надежды.

Энрике Вальдес ехал верхом по невозделанной, дикой, голой, как пустыня, местности. Здесь встречался разве что тимьян да кое-какие травы, служащие кормом для овец. На горизонте, куда ни кинь взор, высились высокие, лишенные растительности, изрезанные ветрами скалы. На пути почти не было деревень, а из людей встречались лишь пастухи, провожавшие королевское войско равнодушными взглядами.

Армию возглавил сводный брат Филиппа II, Хуан Австрийский, неопытный, но горячий юнец. Войско было поделено на две части: одной командовал маркиз Мондехара, другой – маркиз Лос Велеса. Приказ короля, в ту пору переживавшего многочисленные личные беды, был ясен и прост: не жалеть никого, брать города, не считая жертв, по возможности изгнать морисков из Испании.

Положение вызывало тревогу: почти все население королевства Гранада взяло в руки оружие, мориски совершали бандитские вылазки, появилась угроза объединения мусульманских сил Испании с османами и жителями Северной Африки.

Из-за начавшегося мятежа Энрике Вальдесу пришлось выступить в поход раньше назначенного срока, но он был рад этому. История с Паолой Альманса глубоко задела и раздосадовала молодого человека, он искренне не понимал, в чем заключалась его ошибка. Энрике впервые всерьез отнесся к своим отношениям с женщиной, но благие намерения обернулись полнейшим крахом.

Он испытал облегчение, когда вырвался из дома, хозяин которого был похож на дьявола, а его служанка – на языческую богиню. На первый взгляд, мужчина, называвший себя отцом Паолы, был окружен аурой чистейшей правоты и строгой справедливости, однако Энрике не верил в нее ни на грош. Дом этого инквизитора, равно как и его душа, были полны темных, если не кровавых тайн. Возможно, Паола являлась его пленницей, но она вовсе не желала, чтобы ее освободили.

Молодой дворянин был готов выплеснуть досаду и гнев в назревавшей бойне. Энрике не уважал инквизицию с ее фанатизмом и жестокостью, но при этом его не смущали разрушенные мечети и костры, на которых сжигали арабские книги. Ему не приходило в голову подвергать сомнению тот факт, что насильственно лишать морисков их религии и культуры означало вырывать у них сердце, ибо презрение ко всему чужеродному было впитано Энрике с молоком матери.

Когда с наступлением темноты маркиз Лос Велеса приказал разбить палатки, Энрике явился в ту, которую занимал командующий, для участия в военном совете.

Здесь сохранялась непринужденная обстановка; Энрике сел на походный табурет и пригубил поданное ему вино. Он не принимал участия в беседе, а лишь слушал реплики, которые наперебой кидали высокопоставленные и знатные люди:

– Мориски прошли обряд крещения, значит, все-таки они христиане!

– Вы ошибаетесь: стоит слегка ослабить вожжи, и они возвращаются к прежним верованиям.

– Я глубоко убежден в том, что основные обряды они тайком совершают по магометанскому обычаю.

– Лучше открытая борьба, чем многолетнее притворное послушание. Оно таит в себе гораздо больше опасности, чем внезапный мятеж.

– Завтра мы попытаемся взять город. Велено никого не щадить.

– Как в таком случае быть со стариками, женщинами и детьми?

– Они иноверцы, и этим все сказано. Можете считать, что мы уже получили отпущение грехов.

Когда совет закончился, Энрике вышел из палатки и с наслаждением вдохнул пронзительно свежий, будто звенящий воздух. С гор веяло холодом, столь непривычным после мадридской жары, что многие высшие офицеры кутались в меха.

Он представил Галеру, островок чужеродной культуры в христианской стране, фонтаны, бассейны и каналы под открытым небом, закутанных в покрывала женщин, собравшихся у источника, чтобы наполнить глиняные кувшины и всласть поговорить, и бегающих вокруг босоногих детей. Многоголосый и пестрый рынок, бывший центром города, площадь и мечеть, раскидистые смоковницы в садах, питаемых водами, что берут начало в горах.

Завтра они станут биться за этот город, и, если им удастся его взять, по улицам потекут реки крови, солдаты будут грабить дома и насиловать женщин. Они наверняка овладеют Галерой, но только не ее красотой, не ее тишиной, не ее тайнами.

Энрике тряхнул головой, прогоняя наваждение. Какое ему дело до красот этого города и до бедствий его жителей? Он прибыл сюда по приказу короля и должен выполнить этот приказ ценой своей жизни или… чужой смерти.

Глава II

Ниол удивился, когда Паола вышла к нему в старом платье и башмаках. Она причесалась очень просто и совсем не походила на ту блестящую, неприступную сеньориту, какой он привык видеть ее последние месяцы. Юноша заметил, что волосы девушки заколоты тем самым гребнем с зелеными камушками, который некогда принадлежал ее матери. Паола давно его не носила, заменив куда более броскими и дорогими украшениями.

Девушка держала в руках плетеную корзинку с провизией, которую дала ей Химена. Услышав о том, что Ниол и Паола отправляются в путешествие, индианка молча взяла корзину, положила в нее сыр, вяленое мясо, хлеб, овощи, фрукты, вино, укрыла снедь куском холста и протянула девушке.

Когда после долгих препирательств с извозчиками они наконец сели в экипаж, Паола уснула, склонив голову на плечо Ниола, и он два часа просидел как истукан, боясь ее потревожить, размышляя и наблюдая за сменой красок неба за окном повозки. Это была старая разбитая карета, в которую обычно набивалось до десятка небогатых путешественников, не имеющая ничего общего с новеньким, изящным, украшенным дворянским гербом экипажем, в котором ездил Энрике Вальдес.

Осеннее тепло сменилось прохладными ветрами надвигавшейся зимы. Солнце по-прежнему грело, но с гор тянуло холодом. Недавно прошли редкие в этих местах дожди, и кое-где под колесами экипажа хлюпала густая жижа.

Изредка они проезжали извилистые реки, еще реже – опушенные порыжелой листвой леса. Зато не было счета пламенеющим на солнце голым скалам, парящим в воздухе птицам и стадам овец, охраняемым свирепыми лохматыми собаками и угрюмыми, диковатыми пастухами.

Паола мужественно преодолевала тяготы пути и ни разу не пожаловалась. Несколько раз Ниол видел, что ее глаза покраснели от слез, а губы жалобно подергиваются, но он понимал, что это вызвано отнюдь не плохими условиями ночлега и скудной пищей. В пути они мало разговаривали, ограничиваясь обсуждением дорожных проблем. Юноша и девушка нередко спали на одной кровати, не раздеваясь и отвернувшись друг от друга; утром Ниол поднимался нисколько не отдохнувшим, потому что всю ночь прислушивался к дыханию Паолы и задавался вопросом, чего ему ждать от этого путешествия.

К тому времени как они прибыли в небольшой городок Исла-Кристина, он решил всецело положиться на судьбу.

Сквозь утренний туман проступали очертания множества невысоких зданий, мерцали тусклые огни, долетал шум пристани, виднелись стройные мачты многочисленных кораблей. Охваченная странной неуемной дрожью, что нередко бывает на рассвете, Паола поспешила за Ниолом. Ему хотелось поскорее увидеть океан.

Прибрежные скалы были опутаны морскими водорослями, которые темными пластами плавали на поверхности сине-зеленой воды. Воздух был пропитан солью; большие крикливые чайки кружили над гаванью и ныряли за рыбой. Оранжевое солнце высвечивало на воде сверкающую дорожку, волны разбивались у берега с мерным шумом, словно успокаивая или зовя за собой.

Сердце Паолы сжалось в комок, глаза горели, колени дрожали. Она еще никогда не видела ничего более величественного и красивого. Неожиданно девушка подумала о том, что все это время искала то, что было призрачным и ненужным, что ее душа и тело были беспомощны и больны, похожи на безжизненно поникшие паруса покинутого корабля. Теперь ей хотелось слиться с этими просторами, слушать звонкие песни ветров, устремляться навстречу сверкающим небесам, колыхавшейся воде, а возможно, – даже опасности и риску.

Ниол представлял корабль с наполненными ветром парусами, уносящий его за океан подобно огромной белой птице, вдыхал свежий воздух, наслаждался вкусом соли на губах, и его сердце билось неровно, как в лихорадке. Годы безотрадного, тяжелого труда, несправедливых унижений, бесплодной любовной тоски казались ему дурным сном, наваждением, злобными происками невидимых врагов, насильно оторвавшими его от тех мест, которые являлись частью его души.

Глядя на пылающие щеки Паолы, прилипшие ко лбу влажные пряди каштановых волос, на карие глаза, в которых появился новый, необычный блеск, Ниол с надеждой спросил:

– Тебе нравится?

Девушка медленно кивнула.

– Я всегда хотел уплыть обратно за океан, – задумчиво произнес юноша.

– Ты? А твоя мать?

– Не знаю. Однажды ей уже пришлось оборвать свои корни, и она знает, как это больно.

– Недавно Химена призналась мне, что осталась в Мадриде ради тебя, – сказала Паола.

Ниол усмехнулся.

– Ради меня? Этот город так и не стал для меня родным. Вместе с тем мечты о потерянном рае, оставшемся там, за океаном, – это всего лишь мечты. Я до сих пор не знаю, кто я и для чего живу. – И, не дав ей ответить, добавил: – Я хочу искупаться. Подождешь меня здесь?

Паола кивнула, и он принялся спускаться вниз. Ниол ловко скользил по едва заметной тропинке, бесстрашно прыгал с камня на камень, и девушке казалось, что он по-настоящему отдаляется, уходит, навсегда покидает ее. Между тем за минувшие десять лет Ниол не просто стал для нее близким и родным человеком – он сделался частью ее жизни, которую невозможно отнять, не причинив глубокое горе душе и сердцу.

Паола удивилась тому, как мало думает об Энрике. В сущности, ей было все равно, преодолеет ли он обиду, попытается ли вновь увидеться с ней. Ее увлеченность прошла, развеялась, словно утренний туман, и горе утихло, будто недолгий шторм.

Воспоминания о дворце, в котором жил Энрике, его рассказы о королевском дворе, похожие на легенды о небожителях, смешивались с воспоминаниями о том непонятном и постыдном, что он с ней сотворил и что она позволила ему сделать с собой. Как ни странно, с этого момента ее влюбленность стала проходить, как проходит внезапная, но неопасная болезнь.

Между тем юноша разделся, вошел в воду и, с силой рассекая волны, поплыл вперед, по оранжевой дорожке, навстречу восходящему солнцу.

«Если Ниол оглянется, значит, он думает обо мне больше, чем обо всем остальном», – сказала себе Паола.

Он не оглянулся, и девушку пронзило острое желание: ей хотелось, чтобы он принадлежал не цыганке, не морю, не своим мечтам, а ей, всегда только ей.

Вдоволь наплававшись, Ниол взобрался наверх и подошел к Паоле. С его блестящих черных волос капала вода, от одежды исходил запах соленой влаги. Во взгляде черных глаз юноши сквозило что-то неуловимое и недоступное ее пониманию, а еще там, будто крохотные молнии в ночи, вспыхивали странные искры.

– Тебе было хорошо? – спросила девушка.

– Да. Теперь я чувствую себя сильным и бесстрашным как никогда.

– Если б я могла ощутить что-то подобное! Не знаю, что способно мне помочь. Может, вот это? – Паола вытащила из ворота платья индейский амулет.

Ниол затаил дыхание.

– Я не думал, что ты все еще носишь его!

– Я никогда его не снимаю. Мне кажется, тогда, в детстве, тебе было непросто с ним расстаться, ведь амулет напоминал о том месте, откуда ты приехал, служил тебе защитой. И все же ты подарил его мне.

– Не помню, легко ли это было, однако точно знаю: в тот миг, когда я надел на твою шею этот амулет, мое сердце стало принадлежать тебе.

Девушка задрожала под его взглядом, будто в предчувствии разгула стихии, наводнения или грозы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мне жаль, что ты до сих пор не поняла, что я тебя люблю. Люблю сильно, страстно, почти безумно. Я знаю, что это безнадежно, – все равно что рыдать под луной или звездами, сожалея, что до них нельзя дотянуться рукой.

В душе девушки поднялась странная горечь; Паола схватилась рукой за горло и сдавленно произнесла:

– Ты прав, я не знала и теперь тоже не знаю, что тебе сказать. Ответь, чего ты хочешь сейчас, в этот миг?

– Подари мне один-единственный поцелуй, а потом будет не жалко и умереть.

Когда он осторожно обнял ее и его губы коснулись ее губ, Паола поняла, что поцелуй Ниола не похож на поцелуи Энрике. Неожиданно ее охватили необычайно сильные и свежие чувства, проникающие, казалось, до самой глубины души. А еще девушка поняла, сколь неумолима власть смерти, в объятия которой ей когда-то придется упасть, и сколь краток тот миг, когда она способна познать и изведать настоящее счастье.

Паола пошатнулась от неожиданной слабости и прошептала:

– Умоляю, держи меня, Ниол, держи крепко и никогда не отпускай!

– Если бы только ты была моей! – почти простонал он и вопреки ее просьбе разжал руки.

– Я бы хотела, – вырвалось у нее, – но я… не могу.

– Почему?! – Во взгляде юноши сквозило отчаяние. – Из-за… него?

Паола потупилась и ответила:

– Он больше не придет.

– Ты страдаешь из-за этого? Хочешь, я… его убью?

Девушка нежно прикоснулась к его руке.

– Нет. Тем более ты уже сделал нечто прямо противоположное. Ниол, это ты спас Энрике жизнь? Не отрицай, я обо всем догадалась.

Услышав имя соперника, юноша вздрогнул и мрачно произнес:

– Каким образом?

– Так мог поступить только ты.

– На самом деле я хотел его зарезать. Я следил за ним, чтобы убить, я желал избавиться от него, чтобы он мне не мешал. Я не мог представить, как отдам тебя ему.

– Почему ты не смог осуществить то, что задумал?

– Я боялся, что его гибель сделает тебя несчастной. Мне казалось, что ты его любишь.

Паола собралась с силами и сказала:

– Это было наваждением, ошибкой, однако произошло нечто непоправимое, в чем я не могу тебе признаться.

– Можешь не говорить. Я и так знаю.

– Тебе сказала твоя мать?

– Нет, я догадался сам. – Он смотрел выжидающе и вместе с тем прямо и честно.

Девушка приложила ладони к пылающим щекам.

– Мне очень стыдно, – просто сказала она.

– То, что не смущает меня, не должно служить препятствием для тебя, для нас обоих, – сдержанно произнес Ниол.

Девушке показалось, что она очнулась от долгого сна, внезапно прозрела и поняла, что обыкновенное и вместе с тем чудесное земное счастье, о котором она страстно мечтала, стоит у порога ее души и сердца, и все, что нужно сделать, это всего лишь отворить ему дверь.

– Тогда я твоя.

– Это… правда?!

– Да. Когда ты вошел в мою жизнь, в ней появился свет. Если мы не разлучались до этого момента, так почему бы нам не быть вместе… всегда? Повторяю: я твоя, без всяких условностей и запретов.

– Нет, я так не могу. – С этими словами Ниол опустился на колени, взял руки Паолы в свои ладони и, глядя ей в глаза, произнес: – Прошу, выходи за меня замуж.

Она молчала, потрясенная услышанным, а он продолжил:

– Наверняка в этом городе есть церковь, где нас смогут обвенчать. – И добавил с растерянной и простодушной улыбкой человека, не могущего поверить в свое счастье: – Если ты мне откажешь, я брошусь с этой скалы и утону.

– Я согласна, – прошептала Паола и неожиданно сказала с веселым смехом: – Меня не проведешь, ведь ты отлично умеешь плавать!

Ниол поднялся с колен и обхватил ее лицо ладонями.

– Ты меня любишь? Ты уверена в этом? – с глубоким волнением произнес он.

– Люблю. Я тоже не хочу отдавать тебя другой.

Они спешили по улочкам незнакомого городка, вокруг которого раскинулись необъятные просторы воды и зелени. Холмы, окаймленные зарослями тимьяна и лаванды, поросшие разнообразными травами, которые источали резкий аромат, спорящий со свежим запахом моря. Городок был обрамлен рощами серебристо-серых олив и величественных кедров.

– Что мы делаем? – прошептала Паола, внезапно почувствовав головокружение и слабость. – Мы совсем сошли с ума!

В ее душе промелькнула тень воспоминаний о Мадриде, об Армандо, который наверняка стал бы ярым противником этого брака. Ниол уловил настроение девушки и сжал ее руку в своей.

– Отбрось тревожные мысли. И если для тебя это важно, знай: мы поступаем так, как это возможно только сейчас.

В маленькой церкви было пусто и тихо, в ней царили мир и покой. Двое молодых людей, внезапно ворвавшихся в Божий приют, привнесли в него хаос и явно побеспокоили священника.

Он прошел им навстречу по каменному полу, истертому подошвами и коленями прихожан, и спросил, что им нужно.

– Вы хотите, чтобы я вас обвенчал? – удивился он, выслушав просителей. – Прямо сейчас?!

– Да.

– Но вы должны были договориться о церемонии не меньше чем за три недели до бракосочетания и приложить к прошению согласие отца невесты. Кроме того, я не вижу ни ваших родственников, ни ваших свидетелей.

– Послушайте, святой отец, – Ниол старался говорить и держаться спокойно, – мы приехали из Мадрида. Моя невеста – сирота, у нее нет родственников.

Священник с любопытством склонил голову набок.

– Вы приехали в Исла-Кристина, чтобы обвенчаться?

– Нет, чтобы увидеть океан.

Священник молчал в замешательстве. Воспользовавшись паузой, Паола простодушно улыбнулась, сделала шаг вперед, протянула ему кошелек и промолвила:

– Пожалуйста, не откажите в нашей просьбе. Это для ваших бедных. Мы тоже бедны, но надеемся стать много богаче, когда Господь соединит наши руки так же крепко, как соединил наши сердца.

– Вашему браку нет никаких препятствий?

– Клянусь Господом, нет!

Немного помедлив, святой отец принял дар, потом позвал церковного служку и пожилую женщину, которая убирала помещение.

– Они будут вашими свидетелями, – сказал он и словно невзначай наклонился к Паоле: – Если говорить о препятствиях… Вы действительно хотите выйти замуж за этого мужчину, сеньорита? Ведь вы белая, а он…

– Я люблю его, а остальное не имеет для меня никакого значения, – перебила Паола.

– Назовите ваши имена.

Паола назвала свое и внезапно увидела, что Ниол смотрит на нее с пронзительным отчаянием. Он был сыном индианки, да еще незаконнорожденным, и не имел даже фамилии, которую мог назвать при венчании и передать своим будущим детям.

– Николас Диас Сафра, – без колебаний произнесла девушка.

Когда они стояли на коленях перед алтарем, мысли теснились и кружились в голове Паолы пестрым вихрем, а в душе стремительно рушились преграды. Девушка повторяла про себя, что надо принять все как есть, тогда она будет ощущать только радость, поймет, что это лишь начало великих и счастливых перемен.

Они с Ниолом вошли в церковь как друзья детства, как юноша и девушка, недавно признавшиеся друг другу в любви, а вышли оттуда мужем и женой. Паоле чудилось, будто каждый встречный догадывается об этом, и она смущенно опускала ресницы.

– Почему ты назвала фамилию сеньора Армандо? – спросил юноша, когда они очутились на улице.

– У нас не было другого выхода. Ты тоже воспитывался в его доме; несмотря ни на что, он близок тебе больше, чем кто-либо другой.

Ниол не нашел что возразить и промолвил:

– Откуда взялись деньги, которые ты дала священнику?

Того, что было у него, хватило бы на обратный путь и на комнату в дешевой гостинице.

– Отец дал мне на платья, и я на всякий случай взяла их с собой, – призналась Паола.

Юноша сверкнул глазами и отрывисто произнес:

– Я буду работать как проклятый, но у тебя будет столько нарядов, сколько ты пожелаешь иметь!

– Если в моей душе станут царить покой и такое счастье, как сейчас, мне ничего больше не понадобится.

Ниол улыбнулся.

– Ничего? Разве ты не хочешь есть?

– Хочу.

– Я тоже. А потом найдем комнату. Обратно отправимся завтра утром.

Он так посмотрел ей в глаза, что девушка все поняла. Паола совсем позабыла об этом. Теперь те «удовольствия», которые нравятся мужчинам, должны стать неотъемлемой частью ее жизни. Что ж, если надо, она вытерпит это ради Ниола, ради его любви.

Они совершенно не запомнили вкуса ужина, который съели. Они пили вино, потому что у обоих пересохло в горле, но нисколько не опьянели. Комнатка, которую им удалось снять в гостинице на окраине городка, была ужасающе бедна, но они этого не заметили.

Охрипшим от волнения голосом Ниол попросил Паолу раздеться. Он все еще не мог представить, как прикоснется к ней руками, был не в силах поверить в то, что ее признание и обряд, произведенный священником, сделали ее досягаемой. Когда Паола сняла платье и прижала его к телу, а после, повинуясь молчаливой просьбе юноши, уронила одежду на пол, он не смел пошевелиться, стоял как завороженный и любовался округлостями плеч, груди и бедер девушки, плавно переходящими в изящную талию, ее длинными, стройными ногами. Она была драгоценностью, которую можно повредить грубым вторжением в нежную плоть. Ниол слишком хорошо помнил долгую борьбу страстного желания и мертвого отчаяния, и ему было страшно разрушать иллюзии.

– Если ты боишься, если не хочешь, я не буду ничего делать. Для меня довольно смотреть на тебя, сознавать, что отныне ты – моя жена, – прошептал он.

На мгновение Паола успокоилась, а потом в ее душе поднялась буря. Если она допустила, чтобы самоуверенный, богатый дворянин овладел ее телом, почему она должна отказывать бедному юноше, который стал ее мужем, который смотрит на нее как на богиню?!

– Нет, Ниол. Я твоя. Всецело и навеки.

Его кожа была очень гладкой и очень горячей – воистину в его объятиях ожил бы мертвый, а поцелуи – обжигающими, словно пламя, и вместе с тем сладкими, как мед. Паоле чудилось, будто она взмывает в светлое небо и одновременно низвергается в пучины первобытного хаоса. Легкая боль прошла почти сразу, а когда схлынула первая волна испуга и стыда, девушка поняла, что физическая близость не столь ужасна, как ей казалось. Ниол двигался осторожно, боясь встретить сопротивление, все еще не веря в то, что это свершилось. В золотисто-карих глазах Паолы он видел свое отражение и впервые в жизни ощущал себя по-настоящему счастливым.

В сплетении любящих тел была непостижимая, мистическая красота; все, что случилось с ними, было даровано Богом как величайшая милость. Он видел их, он знал все их секреты и благословлял их как на безгрешные преступления, так и на невинный грех.

Паола очнулась, когда за окном запели птицы, темные тени в углах комнаты растаяли и в помещение начали проникать бледные краски зари. Ниол спал рядом, обняв ее столь самозабвенно и нежно, будто она была для него источником жизни, без которого он не мог существовать.

Девушка вспомнила минувшую ночь. Несмотря на свою неопытность, она смогла понять, что Ниол не думал о себе, он заботился только о ней. В его ласках была безграничная нежность, которая дарила блаженство не только телу, но прежде всего душе.

Внезапно Паола испытала бурный прилив радости, словно после долгой зимы пришла весна или спустя годы забвения началась новая жизнь.

Когда Ниол проснулся, девушка увидела в его глазах гордость: он победил ее стыдливость и страхи, вычеркнул из ее памяти мысли об Энрике Вальдесе. Единственное, чего она не могла объяснить, так это его слез, таких же обильных, прозрачных и чистых, как падающая на траву роса или дождь, рожденный на небе и питающий корни земли.

Когда они тронулись в обратный путь, Паола застенчиво промолвила:

– Давай пока не будем ничего говорить Армандо.

– Тогда нам придется скрывать наши отношения.

– Так будет лучше. Ты можешь приходить в мою комнату поздно вечером или когда отца не будет дома.

Ниол счастливо рассмеялся и сжал ее руку в своей.

– Я приду, но не уйду. Мы будем спать вместе, и, клянусь, сам дьявол не сможет нас разлучить!

Когда они вернулись в Мадрид, им казалось, что воздух содрогается от радостных тайных приветствий, тогда как на самом деле он привычно дрожал от выкриков разносчиков воды, жестянщиков, волочивших медную утварь, щелчков извозчичьих хлыстов и уличных песен.

Армандо был на службе; молодых людей встретила Хелки, как всегда невозмутимая и бесстрастная. Казалось, она останется такой как перед лицом любви и жизни, так и перед ликом горя и смерти.

Когда Ниол сообщил ей о том, что они с Паолой обвенчались, женщина дотронулась кончиками пальцев сначала до лба юноши, а потом – девушки и что-то вполголоса произнесла на своем языке.

– Что сказала твоя мать? – спросила Паола, когда они с Ниолом остались одни.

– Что наш брак свершился по воле судьбы и что она попросит духов сделать так, чтобы нас разлучила только смерть, – промолвил юноша.

– На все воля Бога, – прошептала девушка.

– Да, на все воля Бога.