Текст книги "Мисс Совершенство"

Глава 14

Еще до приезда сюда Алистер знал о различных природных явлениях, которые можно наблюдать на этом курорте. Так, например, знаменитые минеральные воды из источников Матлока, кроме целебных, обладали и другими удивительными свойствами.

Любые предметы, помещенные в эту воду, заизвестковывались и с познавательной целью демонстрировались посетителям.

Перчатку мисс Олдридж либо давно уже вытащили из воды, либо она с течением времени превратилась в окаменелость, но были там и другие чудеса. Хранитель источников охотно показал знаменитому сыну лорда Харгейта окаменевшие метлу, парик, а также птичье гнездо. Мисс Олдридж уговаривала Алистера пожертвовать своими перчатками, которые, по ее словам, представляли бы огромный интерес для туристов в последующие месяцы, а то и годы.

– Два года назад, в феврале, Матлок-Бат посетил не кто иной, как великий князь Николай, – поведала она Алистеру, когда они возвращались в гостиницу. – Как русскому, ему показалась целебной здешняя погода. А в прошлом году здесь побывали эрцгерцоги австрийские. Но это все иностранцы. Что касается вашего посещения, хранитель будет демонстрировать посетителям ваши перчатки с огромным благоговением. Когда распространится слух о том, что в Матлок-Бате имеются ваши перчатки, причем не одна, а целая пара, туристы сюда повалят валом, чтобы лицезреть эту священную реликвию.

Алистер взглянул на нее, и она улыбнулась, глаза ее лукаво блеснули. Ему захотелось обнять ее и зацеловать до потери сознания, но он сказал с притворной печалью:

– Это очень ценная пара перчаток. Мне никогда не удастся заменить их, и Кру меня ни за что не простит. Но если эта жертва будет способствовать развитию туризма, мне не следует роптать на судьбу.

– Уж будьте уверены: любой бизнес, которому вы покровительствуете, в полной мере воспользуется этим. Титулованных иностранцев в наши дни великое множество, а вот такая героическая личность, как сын лорда Харгейта…

– Да какая я героическая личность! – заявил Алистер небрежно. – Это все вздор.

Она повернулась к нему:

– Это не вздор! Как вы можете такое говорить?

Они стояли на главной улице, где их и видели, и слышали многочисленные любопытные прохожие. Алистер понимал, что следует поскорее расстаться с мисс Олдридж и вернуться в гостиницу, но не мог. Уж она-то, как никто другой, должна была понимать это.

Его так называемый героизм был как заноза, которая с течением времени впивается все глубже и глубже. Возможно, если бы кто-нибудь из близких знал правду, ему было бы легче жить. Ему хотелось рассказать ей все, но он не мог, тогда расскажет хотя бы часть.

Он оглянулся вокруг, но не увидел ни одного местечка, где они могли бы уединиться, не рискуя дать пищу слухам.

Видимо, догадавшись о его желании, она пришла ему на помощь.

– Не хотите ли полюбоваться видами, которые открываются с холма? – Она кивком указала на дорожку, что вела на холмы Эйбрахама. – Это кратчайший путь.

Когда они оказались вне пределов слышимости, Мирабель сказала:

– Не понимаю, почему вы каждую ночь видите во сне ту битву. Надо бы узнать рецепт поссета или сиропа, который избавил бы вас от кошмаров. Мой отец, например, считает, что следует принимать успокоительное. Может, посоветоваться с аптекарем? И если прекратятся эти сны, вас, возможно, больше не будет раздражать разговор на данную тему?

– Ну сколько можно из меня делать героя? Я долго мирился с этим, потому что практически ничего не помнил и мне приходилось полагаться на то, что говорили об этом другие. Вот у вас и сложилось обо мне превратное мнение. Я высоко ценю ваши добрые чувства ко мне как к герою и готов сохранить их, даже если они надуманы.

Голубые глаза удивленно уставились на него.

– О чем вы говорите? Как это надуманы? Есть живые свидетели ваших подвигов.

– Я сделал ничуть не больше остальных, – возразил Алистер. – Ничего особенного я не совершил. Те, кто много лет прослужил под командованием Веллингтона, действительно проявляли чудеса героизма. Если бы знали об их подвигах, поняли бы, насколько нелепо возводить в ранг героя меня.

Алистеру страшно хотелось рассказать ей все. Всю правду, но он молча хромал рядом, время от времени поглядывая на ее профиль: она, наверное, производит переоценку своего отношения к нему, судя по тому, что хмурится. Боже милосердный, и зачем только он распустил язык?

– На прошлой неделе я получила письмо от тетушки Клотильды, – сказала Мирабель. – Она подробно описала ваши любовные похождения, как всегда, называя вещи своими именами, поведала о мятеже у Кенсингтонских ворот, памфлетах, долговой яме, судебных исках и еще много о чем. И знаете, я поняла, почему лорд Харгейт сказал, что содержать вас дорого и хлопотно.

Алистер почувствовал, как на его плечи опять опускается тяжесть, ощутил бесцельность своих усилий и усталость, которой не испытывал вот уже несколько недель. Прошлое камнем повисло у него на шее. Бог с ним, с каналом, но он может из-за этого потерять ее доверие.

– Полагаю, это цена, которую приходится платить за обладание таким характером, как у вас. Вы привлекаете внимание прессы. Газеты сделали вас знаменитым не только из-за ваших подвигов – хотя вы можете ими гордиться, – но и потому, что из вас получился великолепный персонаж героической истории.

Ему послышались веселые нотки в ее голосе, и, заглянув ей в лицо, он увидел намек на улыбку в уголках ее мягких губ и веселые искорки в голубых глазах.

– Героическую историю?

– В Лондоне разразился скандал, после того как вы расторгли помолвку и связались с куртизанкой. Отец, взбешенный, отправил вас за границу в качестве атташе в дипломатическом корпусе. Лорд Харгейт не собирался отправлять вас на войну, не так ли?

– Разумеется, нет. Мой родитель считает меня разболтанным, бесшабашным, совершенно непригодным для военной службы.

– Но не могли же вы сидеть в Брюсселе, когда другие отправились на войну, – продолжила Мирабель. – Мало кому известно, как вам это удалось, но они молчат. Каким-то образом вы оказались в самой гуще сражения.

– Кое-кто замолвил за меня словечко, да и я прилип как банный лист, вот мне и позволили присоединиться к войску, – пояснил Алистер.

– Как бы то ни было, вы храбро сражались, рисковали жизнью, спасали раненых, стойко держались, даже когда вас самого ранили. А дальше следует полное драматизма повествование о том, как лорд Гордмор разыскивал вас в темноте среди мертвых и умирающих, и о вашем чудесном исцелении. Вот видите? Чем не героическая история, мистер Карсингтон?

Алистер наконец увидел целиком всю картину, остановился и, опираясь на трость, уставился в землю, пока в голове проносились отдельные эпизоды, словно сцены какой-то пьесы. В финале он увидел, как появляется в полном составе вся его семья и увозит блудного сына в Англию, и неожиданно рассмеялся – от смущения или от облегчения, а может, от того, что так нелепо сложилась его жизнь.

Он поднял голову, но слишком поздно, чтобы заметить озабоченный взгляд, который бросила на него Мирабель.

– Вы единственная решились сказать мне все без обиняков. Даже мой лучший друг… – Он усмехнулся. – Бедняга Горди! Ну зачем было ему открывать мне на это глаза, если даже мои братья, которые никогда не упускали случая поставить меня на место, держали язык за зубами?

– И совершенно напрасно, – заявила Мирабель. – Но они, возможно, не сознавали, как сильно это вас мучит.

– В семье никогда об этом не говорят, по крайней мере при мне, – сказал Алистер и, пожав плечами, добавил: – А я сделал все возможное, чтобы отбить у них, да и у всех прочих охоту обсуждать эту тему.

Он выпрямился, наконец-то обратив внимание на окружающую местность, и то, что увидел, лишило его дара речи.

Огромные скальные образования торчали из земли на склоне холма, массивные каменные обелиски были разбросаны вокруг, словно кегли, и покрыты мхами и лишайниками, которые буквально завораживали. Между камнями протискивались деревья и кустарники, а также самые стойкие и выносливые растения, которые, судя по всему, буйно росли здесь в более теплое время года. Слышно было, как капает вода, – видимо, где-то неподалеку минеральный источник.

За деревьями и скалами ничего не было видно, и казалось, что они попали на сказочный остров. Он восхищенно огляделся.

– Это место здесь называют Романтическими скалами, – сказала Мирабель. – В разгар сезона здесь полно туристов.

Он взглянул на нее.

Она, сложив руки, сидела на камне в форме обелиска. Ее серая шляпка и плащ сливались с окружающей обстановкой, не отвлекая внимания от ее раскрасневшегося лица, обрамленного локонами.

– Вы любите это место?

– Не просто место. Я сама часть Скалистого края, а он – часть меня. Мама говорила, что влюбилась в этот район Дербишира, когда встретила отца. Помню, как в детстве она водила меня гулять на холмы Эйбрахама. Мы часто приходили к этим скалам, спускались в пещеры, посещали минеральные источники, а иногда нанимали лодку и переплывали к тропинкам влюбленных или добирались до Чатсуорта, чтобы полюбоваться открывающимися там видами. – Ее голос смягчился от ностальгических воспоминаний. – Во время наших прогулок мы делали зарисовки или писали пейзажи. Изредка к нам присоединялся отец. Уже тогда он был увлечен ботаникой, но в разумных пределах. Мама делала для него удивительно подробные рисунки растений.

Алистер уселся рядом с ней, не опасаясь испортить мхами и лишайниками свой сюртук, сшитый у дорогого портного.

– Ваш отец очень любил ее.

Мирабель кивнула, и глаза у нее заблестели.

– Если вы хоть немного похожи на нее, неудивительно, что после ее смерти ваш отец превратился почти в отшельника. Всего несколько дней я не видел вас, но они показались мне вечностью.

Она порывисто встала и резко сказала:

– Не надо со мной любезничать. Мне не следовало приводить вас сюда. Надо было ограничиться первым живописным ландшафтом, как я и намеревалась. Похоже, я все время делаю то, чего делать не следует.

Алистер тоже поднялся, хотя и не с такой легкостью. Камень был холодный, а нога еще не простила ему пребывания под ледяным дождем.

– Любовь порой толкает человека на самые неожиданные поступки.

– Я в вас не влюблена! – ответила она резко. – Это всего лишь увлечение – такое порой случается с престарелыми девицами. Это своего рода форма помешательства.

– Возможно, у вас все так, но что касается меня, то я по уши влюблен, Мирабель.

Она отвернулась и произнесла ледяным тоном:

– Советую вам преодолеть страсть, потому что ничего из этого не получится.

Такого Алистер не ожидал.

Она повернулась и пошла прочь, а он стоял и смотрел ей вслед, словно его окатили холодной водой.

На тот случай, если ее холодность не отбила у него охоту пойти за ней, Мирабель юркнула в сторону и спустилась вниз по едва приметной боковой тропинке.

Только не плакать! Через несколько минут она окажется на главной улице, и никто не должен видеть ее слез, иначе весть об этом через час распространится по всему Матлоку, а через два перевалит через окружающие холмы.

Впереди у нее сколько угодно времени, чтобы вдоволь наплакаться, ведь Алистер Карсингтон скоро уедет, и они никогда больше не увидятся. Не надо стремиться сделать разрыв менее болезненным – это лишь усугубляет страдания. Нет, лучше уж порвать отношения вот так, сразу. Правда, сразу все-таки не получилось: мистер Карсингтон успел признаться ей в своих чувствах, и она проявила слабость. Со временем, конечно, оба они исцелятся, она знала. А сейчас на карту поставлено нечто более важное, чем ее сердце.

У нее нет выбора: она должна отделаться от мистера Карсингтона…

Алистеру потребовалась примерно минута, чтобы оправиться от удара и последовать за Мирабель, но именно на эту минуту он опоздал и потерял ее из виду, хотя шел так быстро, как позволяла нога. Лишь когда вышел на главную улицу возле гостиницы, он увидел ее – вернее, увидел ее спину, удалявшуюся на двуколке с низкорослым грумом, устроившимся на запятках.

Он поспешил в гостиницу с намерением приказать подать лошадь, и едва не столкнулся нос к носу со слугой.

– А-а, вот и вы, сэр! К вам…

– Мне нужна лошадь! – прервал его Алистер. – И поспешите, умоляю, поторопитесь.

– Да, сэр, но…

– Лошадь под седлом! – оборвал его Алистер.

Слуга выскочил во двор.

– Куда ты так спешишь, Карс, позволь поинтересоваться? – услышал знакомый голос Алистер.

В дверях, что вели в частные апартаменты, стоял лорд Гордмор. Плащ его был забрызган грязью, а сапоги выглядели так, словно побывали в болоте и были изжеваны крокодилом.

Алистер быстро взял себя в руки, поскольку уже начал привыкать к потрясениям, и заметил:

– Ну и видок у тебя! Я бы с радостью выслушал, что привело тебя сюда, но очень спешу. Почему бы тебе не принять ванну и чем-нибудь не заняться? А поговорить мы успеем, когда я вернусь.

– Э-э нет, приятель. Думаю, поговорить нам надо прямо сейчас.

– У меня неотложное дело! – возразил Алистер.

– Карс, я проехал сто пятьдесят миль в почтовом дилижансе, – возмущенно сообщил друг. – Пьяный идиот, который правил четверкой лошадей, вечером в субботу перевернул нас в канаву в чистом поле. Большую часть следующего дня мы потратили на то, чтобы отыскать кого-нибудь, кто согласился бы, нарушив священный день отдохновения, починить нашу повозку. Я не спал ни минуты с тех пор, как пришла экспресс-почта от Олдриджа – кстати, письмо, судя по всему, было написано его дочерью, – меня разбудили в субботу ни свет ни заря.

Услышав последнюю фразу, Алистер остановился как вкопанный.

Письма, о которых упоминала мисс Олдридж, были отправлены экспресс-почтой более недели назад.

– Экспресс-почтой? Из Олдридж-холла? В прошлую субботу? Всего три дня назад?

– Совершенно верно, – кивнул Гордмор. – Я рад, что травма не лишила тебя способности производить простейшие арифметические действия.

– Травма… – Алистеру не потребовалось много времени, чтобы сложить два и два. – Понизив тон на целую октаву, он спросил: – Какие еще интересные подробности любезно сообщила тебе мисс Олдридж?

Мужчины удалились в номер Алистера, и Гордмор передал ему послание, полученное из Олдридж-холла.

Пока его светлость поглощал завтрак, Алистер читал письмо.

Хоть оно и было подписано мистером Олдриджем, писала его, судя по изобилующему завитками почерку, мисс Олдридж. Стиль свидетельствовал о том, что автор обладает живым воображением и так же легкомыслен и непослушен, как и его волосы.

В то же время мисс Олдридж никогда не лукавила: ее искренность не вызывала сомнений, и, обладая острым умом, не витала в облаках.

Диагноз доктора Вудфри «нервное переутомление» она истолковала как «нервный срыв», шишку на голове – как травму мозга. Описывая ввалившиеся глаза мистера Карсингтона, она намекала, что состояние его ухудшилось, и сравнивала его бессонницу с лунатизмом леди Макбет и беспокойством Гамлета, намекая тем самым, что Алистеру грозит безумие. Ей тоже показалось, что доктор Вудфри невежественный деревенский шарлатан, и она считала, что мистера Карсингтона должен осмотреть в Лондоне «практикующий врач, психиатр».

Мирабель скромно призналась, что может ошибаться, но внешние признаки налицо, поэтому сочувствует лорду Гордмору, который вынужден был доверить свой бизнес человеку, у которого с головой не все в порядке.

Еще долго после того, как дважды прочел послание – сначала с яростным возмущением, а потом со сдержанным восхищением, – Алистер сидел, уставившись на испещренную завитками страницу. Будь он один, обвел бы эти завитки пальцем, но сейчас в достаточной степени владел собой. Гордмор не потребовал вернуть письмо, поэтому он аккуратно его сложил и засунул в потайной карман жилета – поближе к сердцу.

– Не сомневаюсь, что Олдридж – или его дочь – преувеличивают опасность, – сказал герцог. – И все же тебе надо показаться компетентному лондонскому врачу. Падение в горную реку не улучшило твое состояние, а ведь для нас с тобой не секрет, что твой мозг основательно пострадал еще после Ватерлоо.

– У меня тогда был жар, – возразил Алистер, – и я бредил.

– Но когда жар прошел, ты не мог вспомнить, что происходило на поле боя и каким образом ты был ранен. И если бы я не привел к тебе тех парней, которые рассказали о твоих подвигах, ты не поверил бы мне.

– Но ты об этом знал.

– Конечно, знал, – согласился Гордмор. – Я знал тебя с детства и понимал: что-то не так. Ты не подумал, что недавний ушиб головы усугубил твое состояние?

– У меня была амнезия, – сказал Алистер, и друг с сомнением взглянул на него. – А после того, как я ударился головой, память вернулась.

– Но ты плохо выглядишь, Карс: не лучше, чем когда мы с Зорой унесли тебя из палатки хирурга.

– Это все из-за бессонницы.

– Понятно. Амнезия и бессонница. Что-нибудь еще?

– Я не сошел с ума, – заявил Алистер.

– Я этого не говорил, и тем не менее…

– Мысль, что я психически не здоров, тебе внушила мисс Олдридж, – теряя терпение, заметил Алистер. – Она манипулирует тобой: неужели не понимаешь? – чтобы избавиться от меня.

Брови Гордмора поползли вверх.

– Вот как? Это что-то новенькое. Гораздо чаще женщин приходится буквально с кожей отрывать от тебя. Даже Джудит Гилфорд сменила бы гнев на милость, если бы ты поползал перед ней на коленях.

– Я гнусно использовал ее, – пробормотал Алистер. – Стыдно вспоминать.

– Карс, мы с тобой оба знаем, что она была невыносима.

– Это не повод для того, чтобы изменить ей, да еще в открытую, – возразил Алистер. – Неудивительно, что мисс Олдридж не доверила бы мне представлять ее интересы.

Лорд Гордмор поставил на стол кружку:

– Прошу прощения, я не ослышался? Ты сказал: ее интересы?

– Общие интересы, – уточнил Алистер. – Она выступает и от имени других обитателей Лонгледж-Хилла, поскольку они с чрезмерным благоговением относятся к моему отцу и моим так называемым героическим подвигам и не решаются высказывать свои возражения.

Ошеломленный, его светлость долго молчал, потом заключил:

– Иными словами, только мисс Олдридж возражает против строительства каната. Нашим единственным противником является женщина. Но она не имеет права голосовать, не контролирует ни единого места в палате общин.

– Возражает не она одна, – заметил Алистер, – но только она осмелилась сказать об этом вслух.

– Дружище, в наши обязанности не входит выслушивать мнения, – заявил Гордмор. – Наша задача – проложить канал. Поскольку наш единственный противник – женщина, на это можно просто не обращать внимания. Надо ковать железо, пока горячо.

– Мы не готовы, – возразил Алистер. – Я на две недели был выведен из строя. Этот старый индюк Вудфри запретил общаться с кем бы то ни было, так что ни с кем из землевладельцев я еще не обсуждал вопрос о строительстве канала.

– Тебе и не нужно ничего обсуждать.

– Горди, эти люди нам не враги. Мы должны договориться с ними, а не лезть на рожон.

Лорд Гордмор поднялся:

– Ты мой самый близкий друг, Карс, но я не могу допустить, чтобы из-за твоей совести, или травмы головы, или чего-то другого мы упустили такую великолепную возможность. Слишком многое поставлено на карту. И если бы ты мог собраться с мыслями, то понял бы это. Я не могу ждать, пока к тебе вернется самообладание, как бы ни хотел этого, а прямо пойду в редакцию газеты, чтобы поместить объявление о заседании комитета по вопросу строительства канала.

– Сейчас? – удивился Алистер. – На какой день?

– На следующую среду. В местной «Дерби меркьюри» объявление появится в эту среду. Хочу предупредить всех заблаговременно, чтобы не было претензий и жалоб, хотя всему Дербиширу уже известны наши планы.

Глава 15

Мать Мирабель была похоронена не на погосте в Лонгледже, а в семейном склепе.

Построенное в начале прошлого столетия, это округлое сооружение в греческом стиле стояло на склоне холма, на некотором расстоянии от дома, за мостом, перекинутым через искусственный ручей, появившийся примерно в то же время.

Прошло два часа с тех пор, как Мирабель покинула Матлок-Бат, чтобы навестить место захоронения матери. Окружающая красота умиротворяла ее душу, пусть даже в тот момент жизнь казалась ей беспросветной.

– Ох, мама, что, скажи на милость, мне делать?

Ответом ей была тишина. Не было на свете ни одной живой души, которой она могла бы открыть свое сердце, вот она и пришла сюда.

Мирабель не спеша продвигалась от одной колонны к другой и рассказывала матери, а также другим похороненным здесь предкам, обо всем, что произошло за последние несколько дней.

Сильный мартовский ветер заглушал ее голос, а также цоканье лошадиных копыт по мосту. Ей послышалось было негромкое ржание, но ветер сразу же унес звук и она решила, что это опять чем-то недовольна Софи. Сегодня кобыла вдруг ни с того ни с сего уперлась, и Мирабель с трудом удалось заставить ее пройти по нему. Оказавшись на другом берегу, она не пожелала везти хозяйку вверх по склону к склепу, и Мирабель, привязав кобылу возле моста, отправилась дальше пешком. У Софи время от времени возникали подобные причуды.

Она стояла по другую сторону сооружения, глядя на то место, где канал лорда Гордмора должен был прорезать пейзаж, поэтому не увидела высокого всадника, который спешился, привязав своего коня рядом с ее лошадью, и стал, прихрамывая, подниматься на холм.

Услышав позади шаги, Мирабель обернулась, и сердце у нее болезненно сжалось.

– Мистер Карсингтон? – вздернув подбородок и придав лицу высокомерное выражение, произнесла она неприветливо.

– Ах ты противная злая девчонка!

Он раскраснелся, его золотистые глаза сверкали, и ей стало трудно дышать, как перед грозой.

Она понимала, что гроза – это он сам, а то, что она чувствовала, – сила его гнева. Этот гнев был так же осязаем, как и его обаяние, заставлявшее безоглядно влюбляться в него. Она хотела было отступить назад, чтобы избежать воздействия этой непреодолимой притягательной силы, но гордость не позволила ей спасаться бегством.

– Мне безразлично, что вы обо мне думаете! – заявила Мирабель. – Ваше мнение не имеет для меня никакого значения.

– Ты лгунья, каких свет не видывал!

Она чуть замешкалась, и он подошел ближе, привлек ее к себе и обнял. Она попыталась увернуться и опустила голову: если он ее поцелует – все пропало, но он не поцеловал, а лишь крепче прижал к себе и пророкотал, уткнувшись куда-то в шляпку:

– Значит, Вудфри старый индюк? А я хожу во сне и говорю сам с собой? И ты не доверила бы бизнес человеку, у которого не все в порядке с головой? Разумеется, не отдала бы свое дело ни в чьи руки, в отличие от своего тела.

Мирабель могла бы высвободиться из его объятий: он слишком благороден, чтобы удерживать ее против воли, но она почему-то не сопротивлялась.

С тех пор как они встретились, он по частицам забирал ее сердце; еще немного – и завладеет им полностью. Она понимала, что на сей раз ее ожидают значительно большие страдания, чем те, что пришлось перенести много лет назад.

– Простите меня, – прошептала Мирабель, уткнувшись в его плащ.

Он отстранил ее, отпустил на шаг и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, глядя в лицо, жестко проговорил:

– Письмо Гордмору было чудовищным ударом, нанесенным исподтишка. Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты специально соблазнила меня, чтобы заставить всех думать, будто я психически нездоров.

– Ах нет, вы ошибаетесь! – воскликнула Мирабель. – Ей-богу, то, что я говорила вам, было чистой правдой.

– Что именно? Что испытываешь ко мне сильные чувства.

– Да, но разве от этого кому-нибудь стало лучше? Они ведь не заставят забыть про этот ваш проклятый канал: он все равно будет проложен. Вы все испортите, наши с мамой труды пойдут насмарку. Это причинит мне невыносимую боль.

У нее перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами.

– Значит, это работа твоей матери, – произнес он задумчиво мгновение спустя.

Мирабель кивнула, не в силах произнести ни слова. Она никогда не плакала прилюдно. Слезы – это слишком личное, да и мужчин они только раздражают, заставляя испытывать неловкость или смущение.

Алистер отпустил ее, отошел в сторону и некоторое время вглядывался вдаль, потом вернулся к ней и взял за руку.

– Значит, насколько я понимаю, ландшафт спроектировала она?

– Моя мать была необыкновенно талантлива, – сказала она, взяв себя в руки. – И могла бы получить мировую известность, если бы родилась мужчиной.

Алистер все понял, как только она сказала, что канал испортит вид, созданный ее матерью, но Мирабель надо было выговориться, поэтому промолчал.

Она рассказывала свою историю и историю этой земли, которые в ее понимании были единым целым. Алистер услышал, как развивалось поместье и как примерно сто лет назад был сооружен склеп и произведена перепланировка земли. Это была попытка выдержать ландшафт в естественном стиле, близком к природному, но добиться абсолютно удовлетворительного результата не удалось, и со временем разные элементы дизайна исчезли сами по себе, оказавшись неуместными или непрактичными.

Начало этим преобразованиям положила Алисия Олдридж, которая и занималась этим в течение двадцати лет, но умерла, так и не завершив своих планов. Однако Мирабель знала все до мельчайших подробностей. С тех пор как дочь подросла настолько, чтобы понимать ее, мать делилась с ней своими планами и заражала энтузиазмом.

– Всю эту красоту создала она, – говорила Мирабель. – На склоне холма, над мостом, стоял летний домик. Она заставила перенести его и спрятать среди деревьев, так что он возникает перед глазами неожиданно, когда идешь по извилистой тропинке вдоль берега.

Она указала еще одно место, куда сама внесла изменения в соответствии с задумками матери. Слушая ее, Алистер без труда представил как масштабы перемен, так и их изящество.

Они обошли вокруг колоннады, окружавшей склеп, и она вдруг замолчала.

Ему показалось, что она сожалеет о том, что так разоткровенничалась.

Пока шли, Алистер исподтишка изучал ее профиль. Она, казалось, забыла о нем. Взгляд ее был каким-то отстраненным, как у ее отца. Именно так смотрел на свечу мистер Олдридж, когда Алистер пытался привлечь его в число сторонников строительства канала.

Заметив, как вдруг дрогнули и чуть-чуть приподнялись уголки ее рта, Алистер сказал:

– Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, о чем ты думаешь.

– Да вот пыталась обдумать, как бы отделаться от вас, но мозг не желает мне помогать, как и сердце, как и все прочее: перед моим мысленным взором ты предстаешь всегда… обнаженным.

Алистер так резко повернул голову, что удивительно, как она не слетела у него с плеч.

– Что ты сказала?

– Ты… без одежды, голый.

Хорошо еще, что у него не было таких видений. Сегодня он всего лишь совсем недолго держал ее в объятиях, хоть и мечтал о большем.

Он не поцеловал ее, не попытался даже снять с нее перчатку, хотя отдал бы все на свете, лишь бы снова ощутить вкус ее губ и почувствовать тепло рук. Ей же было достаточно прикоснуться к его лицу, чтобы изменился весь мир.

Он прогнал эти мысли, стараясь утешить себя надеждой, что не станет больше совершать глупости. Однако стоило ей произнести эти роковые слова, как он представил себе юбки, задранные до бедер, идеальной формы груди с нежными розовыми сосками, мягкие завитки волос между стройными ногами…

Алистер расправил плечи и, упрямо выпятив челюсть, заявил:

– Когда мы поженимся, ты сможешь видеть меня голым сколько душе угодно, а до тех пор лучше не говорить об этом.

– Мы не поженимся! – возразила Мирабель.

– Поженимся, хотя, возможно, и не сейчас. – Он повернул ее лицом к себе. – Ни один мужчина, кроме меня, не должен видеть тебя обнаженной.

– Само собой разумеется. Не думаешь же ты, что я перед всеми раздеваюсь.

– Да, только так, потому что я твой будущий муж.

– Однако для леди Терлоу это не было так уж важно, – возразила она.

Черт бы побрал ее тетушку! О леди Терлоу никто не знал. Как она об этом пронюхала? И о чем она думала, когда поставила в известность невинную девушку?

– Не надо колоть мне глаза прегрешениями юности! С меня хватит упреков отца! Если не заметила, я пытаюсь исправиться, иначе давно воспользовался бы моментом, ведь нас никто не видит.

Алистер подошел к ней вплотную и, заключив в объятия, поцеловал. Она взяла в ладони его лицо и ответила на поцелуй.

Он снял с нее шляпку, отбросил в сторону и запустил пальцы в непокорные медно-рыжие локоны. Она в ответ сбила с его головы шляпу и рассмеялась. Хоть она и была невинна, ее хрипловатый смех так возбуждал, что Алистер опьянел от желания. В мгновение ока ее накидка была расстегнута, и его руки, скользнув по груди, спустились к роскошным округлостям бедер и упругим ягодицам.

Она беспокойно задвигалась под его руками, наслаждаясь и желая большего, доводя его до безумия. Он прижал ее спиной к колонне и опять поцеловал, одновременно сбрасывая накидку с плеч, расстегивая и спуская вниз платье. Прервав поцелуй, он уткнулся лицом в ее шею, наслаждаясь ароматом, проложил поцелуями дорожку вниз по плечу до края сорочки, к округлостям грудей, приподнятых корсетом.

Она стала гладить его волосы, и он, совсем потеряв голову, задрал ей юбки и запустил руку в панталоны. Мирабель вздрогнула и простонала:

– Ах нет! Но тут же передумала: – Ах да, пожалуйста!..

Он опустился на колени и, поцеловав ее в это самое сокровенное из всех сокровенных местечек, услышал, как она затаила дыхание, а потом прошептала:

– Но ведь это грешно!

Он услышал в ее шепоте едва сдерживаемый смех и сам рассмеялся от радости. Горячая волна наслаждения прокатилась по его телу, унося с собой остатки здравого смысла и моральных принципов.

Он поцеловал родинку под коленом и поднялся. Возбужденный до предела, он сходил с ума от желания, его набухшая плоть напряженно тянулась к ней, но как только стал расстегивать брюки, налетел порыв холодного ветра. Алистер пришел в себя и вспомнил, что они находятся в святом месте.

Он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее лбу, пытаясь восстановить дыхание, и когда это наконец удалось, прошептал:

– Процесс моего перевоспитания проходит не так успешно, как хотелось бы. Я был уверен, что никогда не позволю себе ничего непристойного возле этой колонны, что смогу устоять.

– А я мечтала, что ты не устоишь, – возразила она, – хотя понятия не имела, что это будет нечто непристойное.

Он поднял голову и, наткнувшись на затуманенный голубой взгляд, заметил:

– Я вижу, тебе нравится играть с опасностью.

– Вовсе нет, – возразила она. – Вообще-то я осторожная и разумная, а ты делаешь меня такой… – Она отвела взгляд. – …такой счастливой. Когда ты рядом, у меня становится легко на душе и я снова чувствую себя девчонкой.

У него болезненно сжалось сердце. Больше всего на свете ему хотелось сделать ее счастливой, но, сам того не желая, он причиняет ей одни неприятности. Ведь всему виной его безумная похоть. Он уже дважды едва не лишил ее девственности. Ах, этот проклятый канал! Главное препятствие, что стоит между ними и в то же время является его единственной надеждой на финансовую независимость, которая позволит ему предложить ей руку и сердце.