Текст книги "В доме на холме. Храните тайны у всех на виду"

Помешательство

Их встреча в школе проходила посреди сутолоки и неразберихи конца осеннего семестра. Потолок в вестибюле наискось перекрещивали полосы гирлянд из цветной бумаги и украшений из палочек от мороженого. Афишки, напоминавшие родителям о зимнем хоровом концерте, и зимнем оркестровом концерте, и зимнем спектакле театральной студии «Зимняя страна чудес – Висконсин», застили окна, как солнечное затмение. Казалось, на всех до единой плоских поверхностях были сложены сладости: где банка мятно-зеленой помадки, где кружка с Сантой, набитая карамельными тросточками, где брауни, увенчанные (предположительно запрещенными) красными и зелеными драже M&M’s с арахисом.

– Да уж, нелегко работать в таких условиях, – восхитилась Рози, пока они ждали.

– Ты вообще работаешь в неотложке, – напомнил Пенн.

– Это лучше, чем пытаться дать образование перевозбужденным, переевшим сахара шестилеткам, одновременно заставляя их готовить украшения и репетировать спектакль.

– Почему ты думаешь, что в этом месяце здесь происходит какой-то образовательный процесс?

Накануне вечером они планировали свою речь, приблизительное (поскольку иного не было) объяснение того, чем Клод был и чем он не был. Слов в этом объяснении было порядком, но сводились они к следующему: счастье Клода – наша главная забота; что мы можем сделать, чтобы помочь вам помочь Клоду? Они обсуждали и составляли черновики на столе для домашнего задания, когда Ру и Бен спустились сверху в одних боксерах и с обеспокоенными лицами – через пару часов после того, как родители решили, что они уже спят.

– Мы тут планируем помешательство… – начал Ру.

– Вмешательство, дурачина, – проворчал Бен. – Мы планируем вмешательство.

– Вы не можете позволить Клоду ходить в сад в виде девочки, – заявил Ру.

– Он, собственно, и не ходит так, – заметил Пенн.

– И вы совершенно точно не можете позволить ему идти в школу в виде ночной феи.

– Вы вообще знаете, что означает сочетание «ночная фея»? – очень серьезно спросил Бен. – Знаете, что это значит на сленге?

Рози знала, ибо была человеком и жила на планете Земля.

– Ему пять лет.

– Не важно, – хором рубанули оба старших сына. И Ру добавил более чем серьезно: – Пятилетние дети – злые. Их старшие братья и сестры – злые. Дети из других классов – злые.

– Они будут над ним издеваться, – добавил Бен. – Пусть носит дома что хочет, но вы не можете посылать его в мир в таком виде. Вы не понимаете.

– Вы его родители! – взмолился Ру. – Ваша работа – защищать его. Если бы мы по-прежнему были с ним, это было бы одно, но теперь, когда мы в средней школе, он совсем один. Ригель и Орион для этой работы не годятся.

– Его будут бить. Никто не выберет его в спортивную команду. Никто не будет садиться с ним рядом за обедом или разговаривать на переменках, – предостерег Бен. – Почему он просто не может играть в переодевания дома? Ради собственной безопасности.

– К тому же это так…

– Как? – спросила Рози, когда Ру запнулся.

– По-гейски.

– Ну, ему всего пять лет, – повторил Пенн, – но если он гей, в чем тут проблема?

– Нет проблем, если он будет геем, когда подрастет, – сказал Бен. – Он просто не может быть геем прямо сейчас. Когда он станет старше, то поймет, что делать, если кто-то начнет его дразнить.

– Может, он сможет научиться кунг-фу или еще чему-нибудь, – добавил Ру. – Но прямо сейчас он просто не подготовлен к тому, чтобы быть геем. Вот почему дети не бывают геями, когда ходят в детский сад.

– Не уверена, что именно поэтому, – возразила Рози.

– Это просто странно, – сказал Ру. – Странно, что он хочет носить девчачью одежду, туфли на каблуке и украшения, мазать губы блеском. Это ненормально. Это чуднó.

– Как и вы, – на Пенна недоверчиво воззрились все стороны переговоров, включая ту, на которой он был женат. – Вы все чудны́е. Вы все странные. Вы – странная семейка. Ру, сколько детей в твоем классе, не считая тебя, играют в футбол и на флейте? Бен, сколько детей в твоем классе прыгнули через класс, потому что начали сами делать школьные домашние задания в четыре года? Клод странный, но он не просто странный, он еще и замечательный. Это просто поразительно, что он знает, чтó ему положено носить, и все равно хочет носить что-то другое, что он знает, кем ему полагается быть, но признаёт, что он вместо этого кто-то другой.

– Но он такой маленький. – Вид у Бена был беспомощный.

– Такие малыши, как он, не умеют давать сдачи, – сказал Ру.

– Такому малышу, как он, вы могли бы просто сказать, что делать, и он будет это делать, – сказал Бен. – Скажите ему, что надевать в школу, и он будет это надевать. Скажите ему, что он мальчик, а не ночная фея.

– Боюсь, нельзя говорить людям, кем они должны быть, – возразила Рози. – Можно только любить и поддерживать их такими, какие они есть. Но спасибо за то, что пришли поговорить с нами. И спасибо, что стараетесь его защитить. Это очень славно и по-братски с вашей стороны.

– Кто же я еще, кроме как брат, – хмыкнул Бен.

– Неправда, – тут же заметил Ру. – Ты еще и вонючка.

– Это тебе приходится на ночь выставлять обувь за дверь, чтобы во сне не впасть в кому!

– Это ты пахнешь так, что даже Юпитер по утрам отворачивается. А ведь ему нравится запах собачьих задниц!

– Не говори «задница», Ру, – сказала Рози.

– Всё, спать, – сказал Пенн. – Давно пора спать. Спасибо за вашу заботу. Мы примем ее во внимание.

И вот теперь Рози и Пенн сидели в кабинете директора, ощущая себя намного менее уверенными, чем притворялись перед сыновьями накануне вечером. Они договаривались о встрече только с Дуайтом Хармоном, но неутомимо бойкая мисс Эпплтон тоже явилась, заодно с окружным представителем (что или кого эта женщина представляла, было неясно) Викторией Ревелс. По ее голосу могло показаться, что с ней будет весело, но это было лишь первое из множества ошибочных допущений, которые Рози и Пенн сделали в тот день.

– Клод будет менять имя? – спросила Виктория Ревелс, когда они подошли к концу тщательно подготовленной речи. Рози и Пенн переглянулись.

– Не думаю, – сказал Пенн. – А что?

– Тогда мы можем какое-то время не вносить никакие поправки в имя и местоимение. – Она смотрела в список вопросов, который, похоже, составлял несколько страниц. – Если их надо будет изменить, пожалуйста, сразу дайте нам знать.

Дуайт Хармон перевел взгляд с документов, каждый из которых был распечатан в четырех экземплярах, на два непонимающих ошарашенных лица.

– Расслабьтесь, ребята. Клод – не первый ребенок с особыми потребностями. И не первый ребенок-трансгендер в округе. У нас все под контролем.

Пенну показалось, что пчелы в его груди превращаются во что-то прыгучее. В сверчков, к примеру. Или в лягушек.

– В данный момент он просто хочет ходить в школу в платье, – пробормотал он. – Это еще не делает его…

Он умолк, и эстафету перехватила Рози:

– Он не… мы не выбрали ярлык «трансгендер» как таковой.

– Вы, может быть, и нет, – сказала миз Ревелс, – но с точки зрения документации именно им и является мальчик, который приходит в школу, одетый как девочка. Трансгендером. При всем при этом нет необходимости официально менять имя. Многие школьные округа в этой стране требуют официального судебного приказа или изменений в свидетельстве о рождении. Мы не входим в число этих округов, так что преподаватели и сотрудники смогут называть вашего ребенка так, как решите вы, но вы должны дать нам знать о своем решении, и я должна вас предупредить, что эта перемена не бывает мгновенной.

Нет. По мнению лягушек в груди Пенна, она не была мгновенной – она была намного быстрее.

– И еще, Клоду придется пользоваться туалетом в кабинете медсестры, – продолжала она. – Он не может пользоваться уборной для сотрудников из правовых соображений. Он не может пользоваться туалетом для девочек из соображений безопасности. Мы не можем заставить его пользоваться туалетом для мальчиков, если ему некомфортно это делать.

– Кабинет медсестры в любом случае рядом с классами детского сада, – заверил Дуайт. – Я давно понял, что медсестра должна иметь возможность добраться до детского сада как можно скорее. Поэтому решение не будет восприниматься как слишком изолирующее или неудобное. Если в будущем это создаст проблему – скажем, Клод полностью превратится в девочку и почувствует себя выключенным из той социальной роли, которую уборная играет в жизни других девочек, – вы дадите нам об этом знать, и мы организуем все как-то иначе.

Снова непонимающие взгляды, лица, побледневшие до самого белого оттенка зимнего висконсинского неба.

– Ах да, верно! – ухмыльнулся Дуайт. – Вы, ребята, ничего не знаете о социальных мемах девочек. Ну-ну, какой же приятный сюрприз вас ожидает!

Они понятия не имели, какой, но начинали в этом сомневаться.

– Итак, теперь мисс Эпплтон, – даже окружной представитель не могла заставить себя назвать Бекки Эпплтон по имени, – расскажет, как это будет выглядеть на уровне класса.

Та улыбнулась ласково, как пятилетним детям:

– Мы так рады, так рады работать с Клодом! Он такой особенный ма… э-э, ребенок. Но я все же думаю, что нам следовало бы рассчитывать на то, что поначалу будут возникать кое-какие вопросы.

– Думаете? – Пенн начал замечать, что любимым типом предложения у мисс Эпплтон было условное. А теперь, дети, давайте решим, хорошее ли это решение – кормить хомячка цветными мелками. Мальчики и девочки, следует ли нам устроить сегодня праздник печенья, или мы предпочли бы, предположим, продолжать разговаривать с соседями, в то время как я четко подняла два пальца, прося тишины, и уже спела песенку слушателей?

– Мы не хотим мешать другим маленьким мальчикам и девочкам задавать вопросы, – терпеливо, ах как терпеливо объясняла Бекки Эпплтон. – Мы должны подготовить Клода к тому, как он будет отвечать. Любопытство естественно. Оно происходит из желания детей помочь другу. Я знаю, что Клод не захочет задеть их чувства, отказавшись отвечать или решив интерпретировать невинные вопросы как враждебные.

– Вам следовало бы потратить зимние каникулы на занятия, прорабатывая с ним ответы. – Виктория Ревелс была намного нетерпеливее мисс Эпплтон.

– Ответы на что? – уточнила Рози.

– Вы можете рассчитывать, что учащиеся начальной школы будут задавать вопросы типа… – и миз Ревелс стала читать по своим бумажкам: – «Почему ты носишь платье? Мальчики не могут ходить в юбках. Ты девочка? Что случилось с твоим пенисом? Почему ты носишь сережки, или другие украшения, или косметику? Почему у тебя длинные волосы и/или ты носишь заколки или другие женские украшения для волос? Что случилось с твоим пенисом?» Хмм, это они почему-то напечатали дважды.

– Скажите, это действительно приемлемо для детсадовцев, – Рози адресовала этот вопрос Дуайту Хармону, – обсуждать пенисы так…

– Непринужденно? – Пенн нервничал.

Директор едва сумел сдержать улыбку перед окружным представителем, но от ответа уклонился.

– У вас есть рекомендованные ответы? – спросила Рози Викторию Ревелс.

– Ему следует говорить правду. – Она напоминала телевизионного адвоката, дающего совет несправедливо обвиненному.

– К сожалению, он не знает, в чем правда, – сказал Пенн. – Он понятия не имеет, почему хочет носить платья и украшения. А вы знаете?

Мисс Эпплтон притронулась пальцем к золотым птичкам, украшавшим ее уши, но не сказала ничего.

– Как и все мы, он понятия не имеет, почему он тот, кто он есть, или почему хочет того, чего хочет, – добавил Пенн.

– Как мне представляется, не так важны конкретные ответы, – предположил Дуайт, – как тон. При условии, что он сможет держаться спокойно и открыто…

– И не забывать пользоваться туалетом в кабинете медсестры, – вставила Виктория Ревелс.

– …и не забывать пользоваться туалетом в кабинете медсестры, с ним все должно быть в порядке.

– При условии, что он не будет приносить на обед арахисовое масло, – добавила Рози.

– Или джем, в который вы обмакнули нож, на котором было арахисовое масло, – добавила мисс Эпплтон. – Типа, если вы ели арахисовое масло на выходных.

Кармело приехала на праздники, как и подобает бабушке, вооруженная подарками. Она привезла Ру и Бену оборудование для превращения обеденного/рабочего стола в обеденный/рабочий/теннисный. Ригелю – трафареты, чтобы связать набор для боулинга – шары, кегли, тапочки для боулинга и футляры для стаканов. Тот обрадовался, но одновременно был разочарован, что не сможет связать еще и дорожку. Ориону – костюм Шерлока Холмса, и все каникулы тот расследовал преступления. Поскольку преступлений как таковых не случилось, приходилось самому оставлять улики. Вскоре все зеркала были испещрены отпечатками пальцев, огрызки бумаги с нацарапанными надписями случайно заваливались за столы, а коврики махрились по краям подозрительно и преступно, пока Рози не положила решительный конец этой конкретной линии расследования. Кармело привезла Клоду новое платье «чайной длины», потому что из старого он вырос. Привезла ему гигантский мешок новой одежды для садика на новый учебный год – юбки, повседневные платья, хорошенькие кардиганы, кружевные топики под них, колготки, чтобы не мерзли ноги. Привезла пару крылышек, которые можно надевать, просто просовывая руки в лямки, как рюкзак, и ничуть не менее и не более монументальных, чем рюкзак. К Новому году привезла все необходимое, чтобы печь брауни, готовить банана-сплит и изготавливать трещотки – и не важно, что кто угодно, празднуя что угодно где угодно, не смог бы трещать громче, чем сами дети.

Рози и Пенн пошли в ресторан – первый новогодний выход после того Нового года, что предшествовал рождению Ру, и он отличался практически во всем, включая и тот факт, что им не хватило организованности заранее заказать столик, и энергии, чтобы чувствовать себя бодрыми после 21:45. В итоге они оказались в кофейне, где пили чай с аспирантами, которые остались на каникулы в городе, и поужинали двумя маффинами и печеньем с шоколадными кусочками.

Рози в любом случае была не голодна – и вообще не была уверена, что когда-нибудь снова ощутит голод. Она сжимала пальцами стакан с виски и пыталась определить, врежется ее лицо в стол, если выпустить его из рук, или голова взлетит, пробив потолок, в небо, точно воздушный шарик, все уменьшаясь и уменьшаясь, пока не пропадет там на веки вечные.

– Напомни еще раз, зачем мы это делаем.

Пенну не надо было спрашивать, что она имела в виду под словом «это».

– Мы спросили его. Он сказал, что хочет именно этого…

– Он сам не знает, чего хочет. Ему всего пять.

– …чтобы быть счастливым, – добавил Пенн.

– Он не в состоянии даже понять, не то что просчитать, что случится, когда он придет в школу, одетый как девочка.

– Фея.

– Девочка-фея.

– Верно.

– На следующей неделе, – добавила Рози, просто на случай, если грандиозность ситуации ускользнула от его внимания.

– Тоже верно.

– Зачем нам вообще понадобилось спрашивать, чего он хочет? Он хочет спать в будке с Юпитером. Он думает, что высокие каблуки – это удобно. Он явно не тот человек, на чье суждение следовало бы полагаться, принимая серьезные жизненные решения.

– Ты не так уж неправа. – Лицо Пенна казалось ему самому застывшим в гримасе, которая, как он надеялся, демонстрировала сдержанный оптимизм, а не маниакальную панику. Он вспомнил их первое свидание – все эти маленькие жизни назад; другой вечер, когда никак не мог успокоить свое несущееся вскачь сердце или сделать такое выражение лица, какое хотелось. Если бы сейчас получилось хоть на йоту так же хорошо, как тогда, все было бы нормально. Пенн также хотел верить, что, поскольку тот вечер привел к настолько славному итогу, возможно, они в безопасности, возможно, ничто не пойдет настолько наперекосяк. Но, может быть, совсем наоборот.

Рози ощущала лишь страх. Она глохла от голосов, завывавших в ее голове, что она сумасшедшая, раз согласилась на такое, что ее суждению никак нельзя доверять. И среди какофонии едва разбирала голос рассказчика, который довольно миролюбиво указывал на дорожную развилку перед ними. Путь справа был мощеным и тенистым, безмятежно катившимся вдоль детства, отмеченного принятием, к взрослой жизни, отмеченной взаимной любовью, внуками и радостью, в то время как левая тропинка была усыпана булыжниками, на ней свистел ветер; в обоих направлениях она карабкалась в гору и шла бог знает куда. И вот Рози на перекрестке, позволяет своему малышу слепо бежать по левой тропе (в юбочке и на каблуках) под укоряющим взглядом рассказчика.

– Просто эта дорога кажется такой трудной… – она делала глубокие вдохи, пока не почувствовала себя надутой до грани взрыва, – такая трудная жизнь! Это нелегкий путь.

– Нелегкий, – согласился Пенн, – но я не уверен, что хочу для своих детей именно легкости.

Она подняла на него взгляд.

– Это почему?

– В смысле если бы мы могли получить всё, то конечно. Если бы мы могли иметь всё, то да, я желал бы им легкой, успешной, полной веселья жизни, с хорошими друзьями, внимательными возлюбленными, кучей денег, интеллектуальной стимуляцией и красивыми видами из окон. Я желал бы им вечной красоты, заграничных путешествий и умных телепрограмм. Но если я могу получить не все, а лишь малую часть, то не уверен, что легкость входит в список пожеланий.

– Серьезно?

– Легкость – это мило, но не так хорошо, как возможность быть тем, кто ты есть, или умение постоять за то, во что ты веришь, – пояснил Пенн. – Легкость – это славно, но мне интересно, насколько часто она ведет к творческой работе, партнерству или бытию.

– Легкость, возможно, вычеркивает наличие детей, – признала Рози.

– Наличие детей, помощь людям, художественное творчество, изобретение чего угодно, лидерство, решение мировых проблем, преодоление собственных. Не знаю. Мало что из того, что я ценю в нашей жизни, отличается легкостью. И мало что из нее я обменял бы на легкость, мне так кажется.

– Но это страшно, – прошептала она. – Если бы это было правильно, разве мы бы этого не знали?

– Вспомни последний раз, когда что-то беспокоило одного из детей, или он вел себя странно, или не спал, или не справлялся с математикой, или не делился по-доброму во время игр, – и мы знали почему.

– Знали почему? – переспросила Рози.

– Знали почему. Абсолютно точно знали, что именно не так, и что следует сделать, чтобы это исправить, и как это сделать.

– Как родители?

– Как родители.

– Никогда?

– Никогда, – согласился Пенн. – Ни одного раза. Ни разочка. Этого никогда не знаешь. Только догадываешься. Вот так всегда и бывает. Приходится принимать огромные решения за ребенка, этого крохотного человечка, чьи судьба и будущее целиком в твоих руках. Который верит: ты знаешь, что хорошо и правильно, а потом ищешь способы заставить это случиться. Информации никогда не бывает достаточно. Невозможно прозревать будущее. Если ты напортачил, если со своей неполной, противоречивой информацией попал впросак, на кону стоит не меньшее, чем все будущее и счастье твоего ребенка. Это невыносимо. От этого сердце разрывается. Это сводит с ума. Но альтернативы нет.

– Наверняка есть, – не согласилась она.

– Какая?

– Контроль рождаемости.

– Кажется, поезд уже ушел.

– Значит, в связи с тем, что на следующей неделе мы собираемся отправить нашего сына в школу в образе девочки-феи, ты собираешься утешать меня тем, что это метод тыка в действии?

Пенн пожал плечами:

– Стоит попробовать.

– Хорошо бы чуточку больше уверенности.

– Тогда следовало завести собаку.

– Мы и завели собаку.

– Вместо детей.

– С Новым годом! – Она потянулась через стол поцеловать его.

– Сейчас только четверть десятого, – возразил он, но ответил на поцелуй.

Три дня спустя, вечером перед началом занятий в школе, у Пенна был полный комплект слушателей для сказки на ночь. В последнее время все чаще и чаще это были только Клод, Ригель и Орион, но в этот вечер волновались все – тревожность так же заразна, как любая болячка из тех, что Рози встречала в отделении неотложной помощи, – и когда Пенн открыл дверь в комнату Клода, то обнаружил пятерых мальчиков, от пяти до тринадцати лет, скучившихся на маленькой односпальной кровати.

С тех пор как к Грюмвальду присоединилась принцесса ночных фей по имени Стефани, Клод и близнецы убедительно возражали против концепции укладывания как спокойного, мирного расслабления перед сном. Теперь оно скорее напоминало заседание палаты общин. Ригель и Орион хотели слушать только про Грюмвальда; Клод – только про принцессу Стефани. К счастью, они решили работать вместе и помогать друг другу. Не Клод и близнецы. Грюмвальд и Стефани.

– Она не могла на самом деле помочь ему быть принцем, – объяснял Пенн притихшему выводку. – Она ничего не могла сделать, чтобы уменьшить количество всех этих разрезаний ленточек, целований младенцев и посредничеств в крестьянских спорах, без чего не обходится такая работа. Она не могла упростить любовный треугольник студенческого самоуправления – секретарь просто не понял бы причины. Но алгебра второй ступени? Вот с этим она могла кое-что сделать. Стефани сама не очень-то ладила с цифрами, поскольку была волшебным существом, а волшебный народец не нуждается в математике. Однако она подумала, что эта хитрость – волшебство – может сработать и для Грюмвальда. Инструментарий у нее был обширный, хотя, увы, единственным способом понять, что подходит для любой конкретной задачи, был метод проб и ошибок. Он получил три с минусом за тест, перед которым целовал лягушку, – Стефани ему дала. Получил четверку с минусом за тест, во время которого держал в кармане глаз тритона, и это было лучше, но четверка с минусом, на взгляд отца-короля, все еще была недостойна принца. Он не смог решить даже половину задач в домашнем задании, которое выполнял, потирая лампу, волшебную, по мнению помощницы. Плача на могилке якобы феи-крестной, она указала ему на слова «пожалуйста, увидь меня» на листе с рабочей таблицей мнимых чисел (у Стефани появился вопрос: если они мнимые, то кому они нужны, но ответ на него, к сожалению, был – Грюмвальдовскому учителю алгебры). В итоге сработало то, о чем ей следовало догадаться с самого начала: волшебные палочки хороши практически для любой надобности. Грюмвальд обрадовался. Теперь он мог вернуться в команду «Матлетов».

А вот ему оказалось труднее выручать ее. Когда Стефани занималась звездами, он спал. Не имея крыльев, не мог никуда лететь. Однако в итоге то, что он смог дать ей, оказалось лучше волшебных палочек, заколдованных лягушек и чудесных ламп. Лучше и волшебнее. Тем, что он дал ей, были моральная поддержка и безусловная любовь. Он пообещал всегда заботиться о ней, даже в те моменты, когда небо оказывалось слишком широким и ночь оставалась темной, потому что Стефани не могла зажечь все-все звезды. Он будет освещать ей путь, обещал Грюмвальд. И когда бы она ни вернулась на землю, обещал Грюмвальд, он будет там ждать ее.

Ру посмотрел в глаза отцу:

– Как это банально, папа!

– Ага, вот почему лучше, когда в сказке есть только принц. – Орион скатился на пол. – Принцессы такие банальные!

– Это же не Стефани расчувствовалась! – Клод встал на постели, уперев кулачки в обтянутые ночной рубашкой бедра. – А Грюмвальд. Стефани со своими гаджетами была крута, как Джеймс Бонд!

– У Джеймса Бонда нет ничего общего с принцессой Стефани, – возразил Ригель. – Джеймс Бонд ни за что не стал бы использовать волшебную палочку для решения алгебры.

– Алгебры второй ступени, – уточнил Пенн.

Но после того, как остальные разошлись, Клод снова уселся, потом перебрался по кровати к Пенну и крепко обнял его.

– Я понял, папочка.

– Понял что?

– Ты всегда будешь любить и поддерживать меня, что бы ни случилось. Даже если завтра все будет плохо, ты будешь ждать меня дома.

– Ошибаешься, – ответил Пенн. – Я буду ждать тебя на детской площадке у школы.

Ночью все спали скверно, поэтому к завтраку выползли сонные. Рози раздумывала: если налить всем кофе, это будет педагогично или нет? Клод спустился на первый этаж, может быть, чуточку бледный, в коричневой джинсовой юбочке, коричневых колготках, розовом свитере и мягких туфлях. На его все еще очень коротких волосах были розовые заколки. Крылышки топорщились на спине, как слюдяные, выгнутые и дерзкие, и он не желал снимать их, даже если это означало, что завтракать придется стоя. Он поклевал только корочки от пары тостов, а серединки отдал Ригелю. Рози не могла убедить его поесть, не съев что-то сама, а об этом она и думать не могла.

Ей хотелось пойти в школу вместе с ним. Хотелось надеть мафиозную куртку и сесть в конце класса с битой в руках, давая окружающим понять, что с ними случится, если они будут цепляться к ее ребенку. Хотелось войти в класс и произнести речь, которая снова и снова прокручивалась в мыслях. Пусть остальные из вас – гендерно-конформные дети, сказала бы она, но вы и близко не такие умные, веселые или интересные, как Клод. Так скажите-ка мне, кто лучше: великолепный, динамичный мальчик в юбке – или утомительный нытик с сопливым носом, которому нечем похвастаться, кроме послушания? Вместо этого (и, возможно, к счастью) пришлось ехать на работу.

А вот Пенн пошел с младшим. Это было еще одно желание, высказанное Клодом, когда ему задали вопрос, чего он хочет. Да, он хотел, чтобы отец пришел в детский сад в этот день – при условии, что он сядет сзади, ничего не будет говорить и уйдет во время обеда. Это Пенн и сделал. Он сидел на невероятно миниатюрном стульчике, с коленями выше ушей, с сердцем в глотке, и потел. На улице было минус шестнадцать.

– Добро пожаловать, мальчики и девочки! Как прошли каникулы? – с энтузиазмом возгласила мисс Эпплтон, не дожидаясь ничьего ответа. – Я так рада видеть ваши улыбающиеся лица! Надеюсь, все хорошо повеселились, и надеюсь, вы вернулись в школу, готовые учиться. Нас ждет столько замечательных заданий и лакомств! Кстати, я знаю, что многое случилось с некоторыми, пока нас здесь не было. Сюзан потеряла первый зуб. Дэвис ездил с бабушкой и дедушкой в Нью-Йорк. Кэрри подстриглась. А Клод будет девочкой-феей! Нам столько предстоит узнать друг о друге, мальчики и девочки!

Все принялись оглядываться на Сюзан, Кэрри и Клода. (Неделя на Манхэттене, даже по мнению детсадовцев, вряд ли могла как-то особенно интересно сказаться на внешности.) Сюзан оттянула нижнюю губу и выставила вперед челюсть, как обезьянка, потом для доходчивости просунула язык в дырку, на месте которой прежде был выпавший зуб. Кэрри прикоснулась к затылку, где раньше был хвостик. Клод слабо улыбнулся, упершись взглядом в ноги. Дети заерзали.

– У кого-нибудь есть вопросы? Я бы с удовольствием услышала их от мальчиков и девочек с вежливо поднятыми руками, которые тихонько сидят на своих задних кармашках.

Руки подняли все, кроме Клода.

– Ну-ка, ну-ка, – проговорила мисс Эпплтон. – Вот Мэрибет вежливо поднимает руку.

– А фея приходила? – выпалила девочка, и Пенну потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, что вопрос относился к зубу Сюзан, а не к Клодовым крылышкам.

– Ага! – расплылась в щербатой улыбке Сюзан. – Оставила два доллара и книжку комиксов!

– О-о-о! – одобрительно прогудели детсадовцы.

– Следующий вопрос, – подбодрила мисс Эпплтон. – Джейсон?

Тот повернулся к Клоду:

– А колготки щекочутся? Выглядят так, будто щекочутся.

Клод вспыхнул и помотал головой.

– Очень хорошо, – сказала мисс Эпплтон. – Кто следующий? Элисон?

– А у Клода будут длинные волосы?

– Не знаю, золотко. Давай спросим его самого. Клод, ты планируешь отрастить волосы такие же длинные, как у Элисон? Или будешь отращивать средней длины, как у Кэрри и Джош? Или оставишь их короткими, как сейчас?

– Не знаю, – ответил Клод своим туфлям почти шепотом.

– Что ж, нам просто придется подождать и посмотреть, – сказала мисс Эпплтон. – У нас есть время для еще одного вопроса. Элина?

– А ты видел статую Свободы? – спросила та Дэвиса.

– Нет, – ответил тот.

Мисс Эпплтон хлопнула в ладоши.

– Мальчики и девочки, вы задали хорошие вопросы, и вы задавали их мило и спокойно, поэтому я кладу жетончик-печенье в нашу банку, чтобы помочь нам заработать собственную вечеринку с печеньем. А теперь найдем своих математических партнеров для математических занятий. Голубой столик, можете встать и взять свои математические наборы…

На этом все кончилось. Никто не смотрел косо на Клода. Никто не шептал гадости. Коричневая джинсовая юбка и крылышки были не более и не менее интересны, чем поездка в Нью-Йорк, или новая стрижка, или, конечно же, самый обычный потерянный зуб (в обстановке детского сада они вообще теряются с той же частотой, что и туристы). Малыши были, благослови их Боже, слишком заняты собой, чтобы принимать участие в кризисе идентичности Клода. И были слишком пятилетними, чтобы придавать значение кому-то, кроме самих себя.

Когда все строились, чтобы идти на обед, Клод прошел мимо мини-стульчика Пенна и шепнул:

– Теперь можешь идти домой, папа.

– Ты в порядке, малыш?

– Ага.

– Ты уверен?

– Ага.

– Я горжусь тобой, Клод.

– Я тоже тобой горжусь, папа.

На следующее утро малыш спросил за завтраком:

– Сколько времени потребуется, чтобы отрастить волосы до попы?

А Ригель уточнил:

– Сколько времени уйдет, чтобы отрастить волосы на попе?

А Орион зачастил:

– Волосатая попа, волосатая попа!

На Клоде был фиолетовый вельветовый джемпер поверх колготок в радужную полоску. И он снял крылышки.