Текст книги "Жизненный план"

Я завожу машину и резко нажимаю на педаль газа.

В иллюминаторе «Боинга-757» виднеется Сиэтл. День выдался облачным, но во время снижения мне удается разглядеть берега озера Вашингтон. Они прекрасны, голубые воды, окаймленные изрезанными берегами суши.

Заметив башню Спейс-Нидл, я едва не плачу от счастья. Самолет опускается еще ниже, и вот уже различимы коробки жилых домов. Я замираю, задумавшись о том, что в одном из них живут мужчина и маленькая девочка – мой отец и сестра.

Вскоре в толпе пассажиров я добираюсь до места получения багажа, где начинаются ряды встречающих. Я вглядываюсь в лица. Некоторые взволнованы, другие равнодушно смотрят перед собой, зажав в поднятой руке листок с именем, третьи нетерпеливо вытягивают шеи, их взгляд скользит по лицам пассажиров. Все окружающие постепенно оказываются в объятиях родственников и друзей. Я же так и стою одна, утирая потный лоб и с трудом преодолевая тошноту.

Глава 24

Япытаюсь разглядеть в толпе темноволосого мужчину с девочкой двенадцати лет. Где же вы, Джонни и Зои? Неужели забыли, что я прилетаю сегодня? Или Зои опять заболела? Достаю из сумочки телефон и просматриваю номера.

– Брет? – раздается голос за спиной.

Я резко поворачиваюсь. Передо мной стоит высокий седовласый мужчина. Он чисто выбрит и одет с педантичной опрятностью. Наши взгляды встречаются, и, когда он улыбается, передо мной всплывает лицо человека из видеозаписи, мужчины тридцати четырех лет. У меня дрожит подбородок, и я киваю.

Вероятно, он тоже не очень уверен в твердости голоса, поэтому просто открывает мне объятия. Я делаю шаг, закрываю глаза и полной грудью вдыхаю аромат его кожаной куртки, положив голову ему на плечо. Впервые в жизни я понимаю, что значат объятия родного отца.

– Какая ты красивая, – наконец говорит он, отстраняясь от меня на расстояние вытянутых рук. – Очень похожа на маму.

– Как я вижу, ростом пошла в тебя.

– И глаза у тебя мои. – Он охватывает мое лицо ладонями и внимательно вглядывается в черты. – Бог мой, как я рад, что ты меня нашла.

Моя душа поет от счастья.

– Я тоже.

Джонни берет мою сумку и вешает на плечо, а свободной рукой обнимает меня за плечи.

– Давай выбираться отсюда. По дороге заедем в школу за Зои. Она с ума сходит от нетерпения.

По дороге в Франклин-Нельсон-центр – частную школу, где учится Зои, – мы говорим без перерыва. Все вопросы, что Джонни не решился задать во время наших телефонных разговоров, он задает сейчас. С моего лица не сходит улыбка. Моему отцу интересна моя жизнь, более того, между нами с первой секунды возникает та родственная близость, на которую я даже не смела надеяться. Но когда мы сворачиваем на школьную подъездную аллею, во мне неожиданно просыпается ревнивый монстр. Я радуюсь предстоящему знакомству с Зои, но мечтаю подольше остаться с Джонни. Наедине. Как только она сядет в машину, я сразу стану лишней, займу то место, к которому привыкла с детства.

Нельсон-центр – это одноэтажное вытянутое здание, красиво вписанное в природный ландшафт. Обучение здесь, должно быть, стоит целое состояние.

– Занятия закончатся минут через десять. Зои хочет, чтобы все одноклассники познакомились с ее сестрой. Ты не возражаешь?

– Разумеется, нет.

Джонни распахивает передо мной стеклянную дверь, и мы оказываемся в просторном вестибюле. На скамейке прямо перед входом сидит худенькая девочка в темно-синей форме и болтает ногами. Завидев меня, она вскакивает, но останавливается в нерешительности. Завидев появившегося за мной Джонни, она с криком восторга бросается вперед.

– Папочка! – Круглое личико светится от счастья. Вытянув руки, она бежит ко мне и обнимает за бедра. Ее голова едва достает мне до ребер. Я склоняюсь к Зои и кошусь на усмехающегося Джонни.

– Осторожно, Зои, – говорит он, гладя дочь по голове. – Задушишь сестру.

Зои отпускает меня и шепеляво произносит:

– Ты моя шештра.

Как я могла плохо относиться к этому ангелу? Я приседаю перед ней и вижу нежное личико с алебастровой кожей, темные волосы, как у отца и у меня, но глаза у Зои не карие, как у нас, а зеленые, спрятанные в нескольких складочках кожи.

– Да. Мы сестры, ты и я.

Зои улыбается, и малахитового цвета глаза приобретают форму полумесяца. Между зубов с неправильным прикусом появляется толстый розовый язык. Я уже люблю эту девочку, мою сестру – девочку с синдромом Дауна.

Взяв за руки меня и Джона, она тянет нас по коридору к дверям своего класса. Попутно Джон что-то говорит о прекрасных условиях в школе, а я разглядываю коридор, стилизованный под улицу города – вывески магазинов, светофоры, указатели на каждом перекрестке.

– В этой части здания детей учат переходить дорогу, разговаривать с продавцами магазинов, считать деньги, выбирать товары и многому другому.

Наконец, мы входим в класс Зои и попадаем в суматошную атмосферу сборов восьмерых умственно отсталых детей домой. Им помогает учительница мисс Кинди и ее ассистент мистер Копек – он застегивает куртки перед самым выходом.

– Харви, молнию надо обязательно застегивать, помнишь? Сегодня на улице холодно.

– Кто потерял шарф? – громко спрашивает мисс Кинди, помахивая красной шерстяной тряпочкой.

– Смотрите, – торжественно объявляет Зои. – Это моя шештра. – Ее глаза вспыхивают от счастья, и она энергично трет руками, словно собирается высечь огонь. Никогда в жизни ко мне не относились с таким почитанием.

Взяв меня за руку, Зои проводит меня по классу, показывает рисунки, знакомит с учителями, называет имена друзей.

Перед отъездом Джон провозит нас по всей территории школы в тридцать акров, и Зои указывает пальчиком на игровую площадку.

– Это ее излюбленное место, – объясняет отец, поворачиваясь, чтобы прикоснуться к коленке Зои. – Еще там есть оранжерея, где дети учатся ухаживать за растениями.

Мы проезжаем мимо теннисных кортов с красным покрытием и залитых новым асфальтом прогулочных дорожек. Впереди я замечаю деревянный амбар и надпись: «Занятия лечебной верховой ездой».

– Что это? – интересуюсь я.

– Конюшня. Дети учатся ездить на лошадях. Изначальной целью было развитие координации и владения телом, но ты не представляешь, как это помогло им повысить уверенность в себе.

– Путо! – кричит с заднего сиденья Зои.

Джон улыбается и смотрит в зеркало.

– Да, здесь твой любимый Плуто. – Он поворачивается ко мне: – Занятия были очень дорогостоящими, но бюджет урезали, и с прошлой осени они прекратились.

У меня в голове вспыхивает яркий свет.

Как и обещал прогноз на Seattletravel.com, дождь не омрачает радости путешествия. Я отлично устраиваюсь в красивом кирпичном доме Джона и Зои, украшенном яркими ковриками, массивными книжными полками на стенах и удивительными картинами, привозимыми Джоном из многочисленных поездок в бытность музыкантом. Мы сидим на ярком индейском половичке и играем в «дурака». Слух ласкает приятная мелодия, доносящаяся из музыкального центра.

На часах шесть, и Джон решает, что пора заняться приготовлением его фирменного блюда – баклажаны с сыром пармезан. Мы с Зои отправляемся следом на кухню, чтобы приготовить салат.

– Теперь перемешиваем, Зои, вот так, – говорю я, заправляя салат. – Попробуй сама.

– Я буду шаправлять, – решает Зои и обеими руками берет стеклянный контейнер, в котором я смешала соус. Неожиданно неплотно закрытая крышка остается в руках Зои, а стеклянная мисочка падает на столешницу и катится в сторону, разбрызгивая соус.

– Ох, прости, пожалуйста! – восклицаю я. – Плохо закрыла крышку. – Хватаю бумажное полотенце, начинаю торопливо тереть пятна и слышу за спиной смех.

– Зои, иди посмотри на себя.

Я поворачиваюсь и вижу, как Джон подводит девочку к духовке, в дверце которой она может увидеть свое отражение. Зои считает, что это весело. Да и Джон, пожалуй, тоже. Он с усмешкой снимает каплю со щеки дочери и слизывает масляный соус с ее перепачканных пальчиков.

– М-м-м, как вкусно.

Джон делает вид, что собирается съесть прядь вымазанных соусом волос, а Зои визжит от восторга. Я не могу отвести глаз от умильной сцены общения дочери с отцом, стараясь сохранить ее навсегда в своей памяти.

Наконец мы усаживаемся ужинать, и Джон поднимает бокал вина.

– За моих прекрасных дочерей, – произносит он. – Я самый счастливый мужчина на свете.

Зои берет стакан с молоком, и мы чокаемся.

После веселой болтовни и вкусного ужина мы садимся вокруг дубового стола и слушаем рассказы Джона о его жизни после отъезда из Чикаго. Вскоре Зои начинает тереть покрасневшие глаза, и отец выталкивает ее из-за стола.

– Маленьким девочкам пора надевать пижамы и ложиться в кровать.

– Нет, я оштанушь ш шештрой.

– Зои, – вмешиваюсь я, – давай я помогу тебе переодеться.

Не отводя от меня круглых глаз, она вскакивает со стула и хватает меня за руку.

– Шештра мне помовет.

– Повезло тебе, – усмехается Джон.

Зои приводит меня в настоящую комнату принцессы, отделанную в лавандовых с розовым тонах, с кружевными шторами на окнах и плюшевым зоопарком на кровати.

– Мне очень нравится твоя комната. – Я наклоняюсь, чтобы включить лампу на прикроватной тумбочке.

Зои надевает пижаму с феей Динь-Динь и с моей помощью чистит зубы.

– Ты шпать пойдеф? – спрашивает она, накрываясь одеялом.

– Хочешь, почитаю тебе сказку?

– Либья!

Я пробегаю глазами книги на полке, но не нахожу ни одной сказки о Либье. Внимательно перебрав книги еще раз, нахожу сказку о поросенке Оливии.

– Эту? – спрашиваю я, снимая книгу с полки.

– Либья! – улыбается Зои и двигается к краю кровати, чтобы освободить для меня место.

Я ложусь на подушку рядом, Зои поворачивается ко мне, обдавая запахом мятной пасты, и целует в щеку.

– Шитай, – командует она, указывая на книгу.

На середине сказки дыхание ее становится ровным, глаза закрываются. Я осторожно поднимаюсь и выключаю лампу. Теперь комната подсвечивается лишь розовым ночником с Русалочкой.

– Я люблю тебя, Зои, – шепчу я, целуя сестру в щеку. – Как многому ты меня научила.

Вернувшись в кухню, я обнаруживаю полный порядок и слышу тихий шум посудомоечной машины. Наливаю еще вина и иду в гостиную, где Джон сидит на ковре и перебирает струны гитары.

– Садись, – улыбается он мне. – Чем тебя угостить? Может, сварить кофе?

– У меня все есть, – говорю я, поднимая бокал, и опускаюсь рядом с ним, разглядывая блестящую темную гитару. – Какая красивая.

– Спасибо. Я люблю этот старый «гибсон». – Он берет несколько аккордов и перекидывает через руку кожаный ремень. – Он много раз помогал мне, когда вода в океане жизни поднималась быстрее, чем я успевал спастись. – Джон с нежностью любовника укладывает инструмент в чехол. – Ты играешь?

– Боюсь, что это с генами мне не передалось.

– Каким ты была ребенком, Брет?

Мы переходим к столу и следующие два часа обмениваемся вопросами, рассказами, воспоминаниями и шутками, изо всех сил стараясь заполнить пустоту длиною в тридцать четыре года.

– Ты во многом напоминаешь мне маму.

– Принимаю это как комплимент. Я очень по ней скучаю.

Взгляд его становится напряженным, он опускает голову и разглядывает ногти.

– Да, я тоже.

– Ты никогда не пытался ее найти? – спрашиваю я и вижу, как напрягаются мышцы его лица.

Джон опять берет гитару, словно она дает ему необходимую поддержку, и опускается на ковер. Он задумчиво перебирает струны, наигрывая отрывки из разных песен и, наконец, поднимает на меня глаза.

– Чарльз Боулингер был тот еще тип, – произносит он и делает выдох, который задерживал последние несколько аккордов. – Я хотел жениться на твоей маме. Самым сложным было оставить ее и уехать. Я любил ее так, как никогда не любил ни одну женщину. Никогда.

– Но ты разбил ей сердце, Джон. Я читала об этом в дневнике. Она была готова бросить Чарльза и пойти за тобой, но ты хотел по-прежнему кочевать по стране.

Он вздрагивает и качает головой:

– Это не совсем верно. Понимаешь, когда твой отец обо всем узнал…

– Чарльз, – прерываю я. – Он никогда не был мне отцом.

Джон несколько секунд смотрит на меня и кивает.

– Когда Чарльз узнал, что мы с твоей мамой любим друг друга, он пришел в бешенство и заставил ее сделать выбор – он или я. Глядя ему в глаза, она призналась, что влюблена в меня. – Джон улыбается теплым воспоминаниям. – Потом она выбежала из кухни. Я бросился за ней, но Чарльз удержал меня за руку. Он сказал, что если Элизабет уедет, то никогда не увидит сыновей.

– Что? Как он мог так поступить?

– Не забывай, был 1977 год. Жизнь была не такой, как сегодня. Чарльз заявил, что даст показания в суде, что она беспутная женщина и не достойна быть матерью. В то время я курил травку, и он пригрозил засадить меня за наркотики. Мне было ясно, что суд встанет на его сторону, и я решил уехать, чтобы не быть обузой для Элизабет.

– Боже, как все ужасно.

– Расставание с сыновьями убило бы ее, поэтому я соврал, что не планирую вести оседлую жизнь, не хотел, чтобы ей пришлось делать выбор. – Джон качает головой. – Я тогда чуть с ума не сошел, но знал, что так лучше для твоей мамы, она не представляла своей жизни без сыновей.

Мы стояли на крыльце, в тот день было чертовски жарко, и все окна в доме были распахнуты настежь. Я не сомневался, что Чарльз подслушивает, но мне было все равно. Я сказал Элизабет, что люблю ее, и всегда буду любить. Но не сказал ей, что остаюсь. Она была очень проницательна и наверняка все поняла. Элизабет поцеловала меня и прошептала: «Ты знаешь, где меня найти».

Мое сердце сжалось от боли за печальную женщину в синем пальто, катающую на санках двух светловолосых мальчишек.

– Она думала, ты вернешься за ней.

Джон кивает и молчит, прежде чем продолжить:

– Бог мой, я до сих пор вижу те глаза, зеленые, как холмы Ирландии, они смотрели не моргая, в них было столько доверия.

Я с трудом сглатываю ком.

– Но ведь потом они развелись. Почему ты не нашел ее?

– Я не следил за ее жизнью. Уехав, я убедил себя, что поступаю правильно, постарался все забыть и не мучить себя разными «если бы». Много лет эта гитара единственное, что доставляет мне удовольствие. Через пятнадцать лет я познакомился с мамой Зои, и мы прожили вместе шесть лет, хотя никогда не были женаты.

– Где она сейчас?

– Мелинда вернулась в Аспен – там ее семья. Материнство никогда ее не привлекало.

– Мне очень жаль, что тебе приходилось столько терять в жизни.

Джон качает головой.

– Я последний, кто заслужил сочувствия. Как говорится, жизнь прекрасна. – Он берет меня за руку. – И становится только лучше.

Я улыбаюсь, глядя на своего отца.

– Не понимаю, почему мама не искала тебя после развода или после смерти Чарльза?

– Мне кажется, первое время она ждала, что я приеду или позвоню, но шли годы, а от меня так и не было вестей, поэтому Элизабет решила, что я никогда ее не любил.

По спине пробегает дрожь. Неужели мама умерла, считая любовь своей жизни ошибкой? И тут в голову приходит вопрос, который я вынашивала много недель.

– Джон, ты не хочешь сделать тест на отцовство? Не волнуйся, я нормально к этому отношусь.

– Нет, нет, не хочу. Я ни секунды не сомневался, что ты моя дочь.

– Почему? Все мужчины задаются этим вопросом. Я ведь могу быть и дочерью Чарльза.

Он проводит рукой по струнам.

– Вскоре после нашего знакомства твоя мама призналась мне, что после рождения Джея Чарльзу сделали вазэктомию.

Я молчу и хлопаю глазами.

– Значит, он точно знал, что я не его дочь. Неудивительно, что он меня не любил.

– Кроме того, ему было достаточно взглянуть на тебя, чтобы понять, кто твой отец.

– Никогда не думала, что была нежеланным ребенком.

– А в этом ты не права. Элизабет была шокирована решением Чарльза сделать операцию. Она хотела еще детей, много раз говорила мне, что мечтает о дочери.

– Правда?

– Ну, конечно. Ты представить не можешь, как я был счастлив, когда мистер Полонски сообщил, что у меня такая замечательная дочь.

Я прикрываю рукой рот и шепчу:

– Мама нам обоим сделала подарок, оставив мне свой дневник.

Джон гладит меня по плечу:

– Да, самый лучший подарок в моей жизни.

Всего через три дня я уже чувствую себя не гостьей в доме Джона, а настоящим членом семьи. Я приседаю на корточки перед Зои в фойе терминала аэропорта и крепко прижимаю ее к себе. Она цепляется за мой свитер, потом отстраняется и вытягивает большой палец.

– Моя шештра.

Я прижимаю свой палец к ее – этот жест стал нашим ритуалом.

– Я люблю тебя, сестренка. Обязательно позвоню вечером, договорились?

Джон заключает меня в объятия, и я чувствую силу, дающую мне ощущение защищенности. Такими я всегда и представляла себе объятия отца. Я вдыхаю запах кожи, смешанный с ароматом его одеколона, и закрываю глаза, стараясь запомнить, как пахнет мой отец.

– Когда мы увидимся? – спрашивает Джон, наконец отпуская меня.

– Приезжайте в Чикаго. Я хочу, чтобы и там все познакомились с тобой и Зои.

– Договорились. – Он целует меня. – Беги, опоздаешь на самолет.

– Подожди. Я хочу кое-что тебе подарить. – Я открываю сумку и достаю мамин блокнот. – Пусть он будет у тебя.

Джон берет мамин дневник обеими руками, словно это Святой Грааль, и я вижу, как дрогнули его веки.

– Если у тебя когда-то и были сомнения, теперь ты сможешь прочитать, как она тебя любила. Все ее чувства к тебе здесь, – говорю я и целую его в щеку.

– А других блокнотов не осталось? Она не продолжала писать после моего отъезда?

– Нет. Я обыскала весь дом, но ничего не нашла. Видимо, после твоего отъезда для нее все закончилось.

Когда через пять часов колеса лайнера касаются посадочной полосы аэропорта О’Хара, я смотрю на часы. Десять тридцать пять, на двенадцать минут раньше. Я включаю телефон и читаю сообщение от Герберта: «Жду у выдачи багажа».

У меня в жизни не было такого милого парня. Теперь мне не надо искать такси, самой тащить сумку, для этого у меня есть Герберт. Однако особенного восторга я не испытываю. Наверное, от усталости. Я думаю лишь о том, как скорее добраться до своей маленькой квартирки в Пилсене, лечь в постель и позвонить Зои.

Как предполагалось, я нахожу Герберта сидящим в ряду встречающих с книгой в руках. При виде меня он вспыхивает от радости и спешит навстречу, раскинув руки. Я падаю в объятия самого великолепного мужчины во всем аэропорту.

– Добро пожаловать домой, – шепчет он мне на ухо. – Я скучал.

Как завороженная я смотрю в его голубые глаза. Он невероятно красив. Невероятно.

– Спасибо, я тоже скучала.

Мы стоим, взявшись за руки, и смотрим на ползущие по ленте чемоданы. Перед нами стоит женщина с малышом на руках. Перегнувшись через плечо матери, девочка крутит головой в розовом чепчике с яркими ромашками, потом взгляд ее карих глаз останавливается на Герберте. Вероятно, даже ее привлекает его внешность. Герберт наклоняется и улыбается малышке.

– Привет, красавица, – говорит он. – Ты ведь красавица, да?

Малышка кокетливо улыбается беззубым ртом. Герберт хохочет и поворачивается ко мне:

– Есть ли на свете нечто более трансцендентное, чем улыбка ребенка?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять значение слова «трансцендентный». Решаю, что это означает «удивительный». Впрочем, Герберт и сам трансцендентный. Я подаюсь вперед и целую его в щеку.

– Спасибо.

– За что? – удивляется Герберт.

– За то, что встретил меня. И за то, что оценил улыбку ребенка.

Он слегка краснеет и переводит взгляд на транспортер.

– Ты хотела бы когда-нибудь иметь ребенка?

– Да, – отвечаю я, стараясь говорить как можно спокойнее, но внутри меня звучит громкая барабанная дробь.

– А ты?

– Обязательно. Обожаю детей.

В этот момент я замечаю свою сумку и тянусь, чтобы не упустить ее.

– Я возьму. – Герберт отстраняет меня и снимает сумку.

– Это все? – поворачивается он ко мне. – Что-то еще?

– Думаю, да, – отвечаю я и беру его под руку.

Выведя Райли на ежедневную прогулку в четыре часа утра, я падаю в кровать, надеясь использовать право субботнего утра и проспать до девяти. Дело в том, что я никак не могу перестроиться и живу по времени Сиэтла.

Окончательно выспавшись, готовлю кофе и устраиваюсь в освещенной солнцем гостиной с кроссвордом из «Трибюн», ощущая себя совершенно счастливой. Райли лежит рядом на коврике и наблюдает, как я слово за словом заполняю клеточки. Закончив, я отбрасываю газету, иду в спальню и открываю шкаф, чтобы сменить пижаму на спортивный костюм.

Пристегиваю поводок Райли, и он начинает крутиться вокруг меня, радуясь внеочередной прогулке. Взяв плеер и очки от солнца, я открываю дверь и сбегаю с крыльца.

Мы с Райли идем по дороге, и я подставляю лицо солнцу, поражаясь неожиданно ясному небу и ароматам приближающейся весны. Сильный чикагский ветер хлещет меня по щекам, но, в отличие от колючих порывов февраля, прикосновения мартовского бриза кажутся мне нежными, почти ласкающими. Райли рвется вперед, и мне приходится натягивать поводок, чтобы удержать его рядом с собой.

У Восемнадцатой улицы я смотрю на часы, поправляю наушник и перехожу на бег.

Восемнадцатая улица – это центр всей жизни района. Здесь разместились мексиканские булочные, рестораны и магазины. Отвлекаясь от ритма бега, я задумываюсь над тем, что мама поступила правильно, лишив меня привычного комфорта севера города. Сама бы я никогда не смогла обрести дом в столь скромном месте. Я представляю, как на небесах мама сидит в своем любимом директорском кресле с рупором в руках и командует организацией каждой новой сцены моей жизни. Теперь, когда рядом со мной Герберт, я могу представить, как выполню два самых сложных пункта – влюбиться и родить детей – пункта, которые невозможно выполнить в одиночку.

Уже на подходе к Гаррисон-Парк Райли, наконец, выдохся, и нам приходится сделать остановку и повернуть назад к дому. На обратном пути мои мысли заняты Гербертом Мойером.

Он необыкновенный. Вчера вечером, когда мы ехали из аэропорта, он, несомненно, хотел, чтобы я провела с ним ночь, но, когда я объяснила, что мне надо забрать Райли, что я устала и хочу выспаться в своей постели, он все понял и не стал настаивать. Мне кажется, Герберт Мойер тот мужчина, которого смело можно назвать джентльменом. Кроме того, он ухаживает за мной так, как ни один парень в моей жизни. Герберт всегда открывает дверь, отодвигает стул… Уверена, если я попрошу, он будет носить мою сумку. Я никогда не встречалась с таким внимательным и заботливым мужчиной.

Так почему же я не схожу с ума от любви к нему? Внешне он не менее привлекателен, чем Эндрю, неэгоистичен, добр. Разве не такого человека я искала? Стыдно признаться, видимо, я не создана для таких отношений, поскольку ухаживания Герберта вызывают во мне раздражение. Похоже, наиболее комфортно я буду чувствовать себя с людьми, подобными Чарльзу Боулингеру и Эндрю Бенсону, в окружении, к которому привыкла с детства. Но я не хочу позволить прошлому разрушить мое будущее. Я не настолько глупа, чтобы не понять, что такие, как Герберт Мойер, сейчас встречаются так же редко, как неподдельные сумки «Луи Вуттон».

Впереди виден мой новый дом, и я отпускаю Райли с поводка. Еще в дверях я замечаю мигающую красную лампочку на телефоне и вспоминаю, что Герберт просил меня помочь выбрать барные стулья. Видимо, ему не терпится встретиться. Я прохожу в дом и прослушиваю сообщение:

«Брет, это Джин Андерсен. У Санкиты начались роды. Я везу ее в Кук-Кантри-Мемориал. Она хочет вас видеть».