Текст книги "Жизненный план"

Глава 27

Неонатальное отделение гудит от разговоров. Ладонна берет меня под локоть и отводит в угол.

– У нас проблемы, – шепчет она.

– Мать Санкиты? – спрашиваю я, зная ответ.

Она кивает и опасливо оглядывается по сторонам.

– Тиа Робинсон. Она была такая пьяная или… еще что, но она едва могла говорить.

В душе зарождается неприятная тревога.

– Она приходила к внучке. – Ладонна произносит эти слова таким тоном, словно эта идея должна поражать абсурдностью.

Я обхватываю себя руками, стараясь сдержать поднимающуюся к горлу горечь.

– У нее есть шанс получить ребенка?

Ладонна пожимает плечами:

– На моей памяти случалось и не такое. Если появляются родственники и заявляют свои права на ребенка, то, скорее всего, они получат положительный ответ. Властям меньше хлопот.

– Нет! Только не Остин. Я не позволю. Это мой ребенок. Я же говорила, это последняя воля Санкиты.

Ладонна хмурится:

– Послушай, я понимаю, но от твоего мнения ничего не зависит. Ты говорила с Кирстен Шеринг, нашим социальным работником?

– Нет, – внезапно растерявшись, признаюсь я. Действительно, почему я решила, что усыновить эту бездомную сироту будет проще простого? – Я разговаривала с женщиной из социального обеспечения и собиралась встретиться с социальным работником больницы в ближайшее время, но я так занята с Остин.

– Я немедленно позвоню Кирстен и узнаю, когда она сегодня свободна.

Ладонна скрывается за дверями кабинета и вскоре возвращается с листком блокнота в руке.

– Она уходит на совещание, но готова встретиться с тобой завтра в четыре. Вот, второй этаж, кабинет 214. – Она протягивает мне листок. – Я все записала.

Сжавшись от ужаса, я смотрю на клочок бумаги.

– Скорее всего, тебе предстоит бороться. Миссис Робинсон настроена забрать себе внучку.

– Зачем? Она и от дочери отказалась.

Ладонна тихо фыркает:

– Все не так просто, как тебе кажется. Ей нужно материальное подспорье, а Остин будет получать почти тысячу долларов до восемнадцати лет.

Перед глазами темнее от невероятного, животного страха. Эта женщина одержима идеей забрать у меня ребенка по старым как мир причинам. Впрочем, она мать Санкиты и бабушка Остин. А я просто учительница, знакомая с ее дочерью всего пять месяцев.

Следующие два часа я провожу за ширмой с Остин на руках.

– Знаешь, малышка, какая ты сильная девочка? Мама тобой так гордится.

Остин поднимает крошечные кулачки, зевает и снова закрывает глазки. Я смеюсь от умиления и глажу ее по спине.

– К вам посетитель, Брет, – внезапно раздается голос за спиной. – Он ждет в комнате для посетителей.

Я открываю дверь, ожидая увидеть Герберта, но в кресле сидит мой брат.

– Джоад? Что ты здесь делаешь?

– Последние две недели тебя можно застать только здесь. – Он встает и целует меня в щеку. – У тебя появилась маленькая подружка? Кэтрин с восторгом разглядывает присланные тобой фотографии.

– У меня неприятности. Сегодня приехала мать Санкиты и хочет забрать девочку. – При воспоминании о случившемся на меня накатывает паника. – Этого ведь не случится, Джоад! Я ей не позволю!

Брат молчит, и на лбу появляется глубокая морщинка.

– Как ты собираешься ее остановить?

– Я удочерю Остин.

– Пойдем выпьем кофе. – Он берет меня под руку. – А еще лучше – поужинаем. Когда ты последний раз ела?

– Я не хочу есть.

Джоад качает головой:

– Пойдем. Надо поесть, заодно все мне расскажешь. – Он обнимает меня за плечи, но я вырываюсь:

– Нет! Я ее не оставлю. Та женщина может вернуться и забрать Остин.

Джоад смотрит на меня с тревогой во взгляде:

– Приди в себя, Брет. Ты же на черта стала похожа. Сколько часов ты спала за эти две недели? Младенец никуда не денется. – Он поворачивается к медсестре за стойкой: – Мы очень скоро вернемся.

– Скажите Ладонне не сводить с Остин глаз! – кричу я, пока брат заталкивает меня в кабину лифта.

Я сижу в кафетерии больницы, передо мной принесенный Джоадом оранжевый поднос с тарелкой спагетти.

– Ешь. А в перерывах будешь рассказывать мне, что собираешься делать с ребенком Санкиты.

Мне не очень нравятся слова «ребенок Санкиты», но судьба Остин еще не решена. Размотав салфетку, я беру в руки вилку. При виде спагетти мой желудок отчаянно протестует, но я решительно принимаюсь за еду. Мне приходится прикладывать немало сил, чтобы жевать и глотать. Промокаю рот бумажной салфеткой и опускаю вилку.

– Это мой ребенок. Я ее удочерю.

Джоад слушает мой рассказ о последней воле Санкиты, о миссис Робинсон и устроенной ею сцене.

– Завтра я встречаюсь с социальным работником. Я буду бороться за Остин, я нужна ей. И я обещала Санките.

Брат внимательно смотрит на меня, делает глоток кофе и качает головой:

– Да, сколько мама всего натворила с этим жизненным планом.

– Что ты имеешь в виду?

– Зачем тебе этот ребенок? У тебя будут свои дети. Может, не так скоро, но будут, надо только подождать.

– Мне необходим этот ребенок, Джоад, и это никаким образом не связано с маминым завещанием. Я хочу стать матерью Остин, я нужна ей.

Кажется, брат меня не слышит.

– Послушай, у тебя сейчас материальные трудности, я готов одолжить…

– Ты думаешь, я поступаю так из-за наследства? – От ужаса мне сдавливает грудь, и я поднимаю глаза к потолку. – Господи, Джоад! Ты полагаешь, мной движет жадность, как и матерью Санкиты? – Отодвигаю тарелку и наклоняюсь прямо к лицу брата. – Плевать мне на это наследство! Я готова отдать каждый цент за этого ребенка. Ты понял? Каждый. Чертов. Цент.

Джоад с испугом отстраняется.

– Хорошо, дело не в деньгах. Все равно, ты слишком близорука. Мама бросила это семя в почву, и оно проросло. Приглядись же, Брет. Этот ребенок не похож на нас. Кто она? Испанка? Латиноамериканка?

Я чувствую, как у меня закипает кровь.

– Мать Остин метиска – бедная, бездомная девочка, рожденная на окраине Детройта. Я не знаю, кто был отцом ее дочери, потому что она провела с ним всего одну ночь. Вот так! Я удовлетворила твое любопытство?

Джоад краснеет и начинает тереть переносицу.

– Да, ну и генетика. А что думает по этому поводу Герберт?

– Черт возьми, Джоад, я люблю этого ребенка. Люблю. Мы с ней связаны. Ты бы видел, как она прижимается ко мне, когда я беру ее на руки. Кстати, к твоему сведению, Герберт относится ко всему положительно, хотя я не понимаю, какое это имеет значение.

Брат смотрит на меня и странно моргает.

– Ты серьезно? Этот парень влюблен в тебя. У него определенно далекоидущие планы.

Я равнодушно отмахиваюсь:

– Не рано ли ты делаешь выводы? Мы знакомы всего два месяца.

– Когда мы на прошлой неделе были у Джея, он отвел меня в сторону. Не знаю, может, он решил, раз я старший брат, теперь стал для тебя кем-то вроде отца. Не знаю. Но он сказал, что хотел бы строить с тобой будущую жизнь. Еще немного, и он попросил бы твоей руки.

– Ну, решение принимать мне, а не тебе, – хмурюсь я, – и даже не Герберту.

– Он отличный парень, Брет. Не упусти его, иначе очень пожалеешь, помяни мое слово.

Я смотрю ему прямо в глаза:

– Ни за что.

Я бросаю салфетку в тарелку и ухожу, оставив Джоада гадать, относились ли мои последние слова к нежеланию упустить Герберта или уверенности, что я никогда не пожалею, если так случится.

Вернувшись домой вечером, обнаруживаю на крыльце посылку. Затащив ее в квартиру, разрезаю бумагу столовым ножом и нахожу внутри мягкие игрушки, ползунки, книги, пинетки, слюнявчики и пеленки. Я осторожно перекладываю каждый предмет, воображая, как Остин будет носить эти вещи, когда подрастет, поскольку сейчас она слишком мала для них. Потом я вспоминаю о вульгарной женщине с плохими зубами, способной разрушить нашу жизнь, и беру телефон, чтобы позвонить Кэрри.

– Только что открыла твою посылку. Спасибо тебе за заботу.

– Мне самой было это в удовольствие. Когда мы взяли Джейка, ему был всего месяц от роду. Тогда мы не представляли, что нам понадобится. Ты полюбишь это существо, подожди, и сама убедишься. Эта девочка…

– Санкита хотела назвать дочь Остин.

В трубке возникает тишина.

– Извини, Брет, – после паузы произносит Кэрри.

– Не будь эта женщина такой грубой, она могла бы даже вызвать у меня сочувствие, – говорю, поведав подруге историю братьев Санкиты. – Она сама виновата в смерти Деонте, но обвинила во всем Остина. – Из глаз катятся слезы. – Как это страшно, Кэрри. А что, если я не смогу удочерить Остин? Тогда ее жизнь превратится в ад.

– Молись, Брет. Тебе остается только молиться.

Я так и поступаю. Так же когда-то я молилась, чтобы мама осталась жива, а Санкита выздоровела.

Скромный кабинет Кирстен Шеринг украшен фотографиями детей, родителей и пожилых людей в инвалидных креслах, счастливо улыбающихся в камеру. Вероятно, пронзительный взгляд социальных работников иногда теплеет, но мне не приходилось быть тому свидетелем.

– Спасибо, что пришли, – говорит Кирстен, закрывая дверь. – Прошу, присаживайтесь.

Мы с Брэдом размещаемся рядом на двухместном диванчике, а хозяйка кабинета садится напротив в кресло и кладет папку себе на колени. Я рассказываю о своих отношениях с Санкитой, последней воле и дне смерти, а она, не поднимая головы, делает записи, переворачивая страницы, и в конце просматривает их с самого начала.

– В медицинской карте указано, что Санкита была в коме после кесарева сечения. За последующие тринадцать часов до смерти с ней никто не говорил… кроме вас.

Наш разговор все больше напоминает допрос.

– Я знаю точно, что Санкита пришла в себя вечером того же дня, когда родила ребенка.

Кирстен кивает.

– Ровно настолько, чтобы просить вас воспитать ее ребенка?

– Да, именно так, – отвечаю я, едва сдерживая раздражение.

Женщина вскидывает брови.

– Тому были еще свидетели?

– В больнице нет. Но утром, по дороге в больницу, она сказала об этом мисс Джин, директору приюта. – Я отвожу взгляд. – Но я не думаю, что в суде она будет на моей стороне. Я говорила с Санкитой. Возможно, это кажется странным, но это правда. Она умоляла меня воспитать ее дочь.

Наконец, Кирстен поднимает на меня глаза.

– Это не первый случай, когда человек приходит в себя перед смертью, чтобы попрощаться или выразить последнюю волю.

– Так вы мне верите?

– Верю ли я, не имеет значения. Главное, чтобы вам поверил суд. – Она встает и подходит к рабочему столу. – Сегодня утром я встречалась с миссис Робинсон.

Я вскрикиваю от неожиданности.

– Что она вам сказала?

– Я не имею права это разглашать, лишь хочу заметить, что почти в каждом случае об опекунстве суд выносит решение в пользу семьи. Вы уверены, что вам нужна эта борьба?

Брэд откашливается и вступает в разговор:

– Я проверил личность миссис Робинсон. У нее инвалидность в связи с психическим заболеванием, также она лечилась от наркотической и алкогольной зависимости. Она проживает в самом криминально опасном районе Детройта. У Санкиты три сводных брата от разных от…

Кирстен не дает ему закончить:

– Мистер Мидар, при всем моем уважении, штат интересует только, имеет ли эта женщина – биологическая бабушка ребенка – судимости за преступления перед законом. Она совершила много проступков, но ни одного преступления.

– А как же ее сын, погибший в огне? – возмущаюсь я. – Может ли хорошая мать спать, когда ее сын кричит и зовет на помощь?

– Я все проверила перед нашей встречей. Официального обвинения ей предъявлено не было. В протоколе записано, что она была в душе. К сожалению, трагедия произошла слишком быстро.

– Нет. Она была под кайфом. Санкита мне рассказала.

– Это бездоказательно, – хором отвечают Брэд и Кирстен.

Я смотрю на Брэда как на предателя. Разумеется, он прав, мои слова ничего не значат для суда.

– Хорошо, а психическое заболевание? Это тоже не берется в расчет?

– В данный период ее состояние удовлетворительное. Послушайте, если бы мы забирали детей у всех родителей, страдающих депрессиями и зависимостями, половина города жила бы в приемных семьях. Государство старается по возможности сохранить семью, и точка.

Брэд качает головой:

– Но это не верно.

– Что бы у нас было за общество, если бы вопрос усыновления решался в пользу владельцев красивых домов или более счастливых семей?

Я сжимаюсь от страха и лихорадочно думаю. Я не могу позволить Остин расти в доме миссис Робинсон. Не могу! Я обещала Санките. Кроме того, я люблю эту девочку.

– Санкита просила меня не позволять этой женщине приближаться к ее дочери. Если вас не устраивает моя кандидатура, давайте подберем семью, у которой будет стопроцентный шанс.

– Хорошая мысль, но желающих удочерить ее больше нет. У Санкиты не было сестер, поэтому бабушка ближайшая родственница девочки. Женщина тридцати шести лет вполне может получить право на воспитание ребенка.

Тридцати шести? Но я видела женщину по меньшей мере лет пятидесяти! Я поднимаю глаза и вижу на лице миссис Шеринг многозначительную улыбку. Все, я проиграла и не смогу выполнить просьбу Санкиты.

– Что же мне делать?

Губы Кирстен становятся похожи на карандашную линию.

– Хотите честно? Я считаю, вам стоит как можно скорее взять себя в руки. Дело будет закрыто, и миссис Робинсон получит право опеки над внучкой.

Я закрываю лицо руками и больше не сдерживаю слезы. На спину ложится рука Брэда, он поглаживает меня так же, как я глажу Остин.

– Все будет хорошо, – шепчет он. – Будет другой ребенок.

Меня душат рыдания, и я не могу объяснить ему, что плачу не из жалости к себе. Да, у меня будет другой ребенок, но у Остин не будет другой матери.

Глава 28

Все свободное время на следующей неделе я провожу в больнице. Меня не волнует мнение социального работника, я не хочу терять ни минуты общения с Остин. Каждый раз, прикасаясь к ее нежной коже, я молю Бога, чтобы эти моменты сохранились в ее памяти и хоть немного помогли в жизни.

Из-за ширмы появляется Ладонна и опускается в соседнее кресло.

– Только что звонила Кирстен, просила тебя позвонить ей до пяти часов.

Я загораюсь надеждой. Может, миссис Робинсон передумала? Или суд отклонил ее просьбу?

Я передаю Остин Ладонне и несусь по коридору к стойке администратора. Остин останется со мной, я это чувствую. Впрочем, когда-то мне казалось, что я беременна. И что Брэд мужчина моей мечты.

– Кирстен, это Брет Боулингер, – говорю я, набрав номер. – Что случилось? Я сейчас в больнице и могу спуститься в ваш ка…

– Нет, в этом нет необходимости. Я хотела лишь сообщить, что слушание назначено на завтра, на восемь утра, судья Гарсиа.

– Так ничего не изменилось?

– Нет. Тиа Робинсон вернулась в город. Только чудо помешает ей выйти завтра из здания суда без права опеки над внучкой.

Я прижимаю ладонь ко рту, чтобы сдержать крик отчаяния.

– Мне жаль, Брет, я лишь хотела, чтобы вы не питали надежд.

С трудом пролепетав слова благодарности, я кладу трубку и плетусь по коридору в палату. Мимо меня проходит мужчина со штативом для капельницы.

– Прогноз неутешительный? – спрашивает он.

– Смертельный, – отвечаю я, давясь слезами.

В неонатальном отделении я застаю Джин Андерсен, прижимающую к груди розовый пакет.

Увидев меня, она поднимается навстречу.

– Ну, посмотрите, что там. – Она протягивает мне подарок. – От всех женщин «Джошуа-Хаус».

Я принимаю пакет, но не могу заставить себя произнести слова благодарности.

Джин смотрит на меня во все глаза:

– Вы здоровы?

– Мать Санкиты забирает ребенка.

– Но Санкита просила вас воспитывать девочку. Она сама мне сказала.

– Слушание завтра, судья Гарсиа. Эта женщина ненормальная, Джин. Я боюсь за Остин. Вы можете пойти со мной? Расскажите судье о просьбе Санкиты.

Мисс Андерсен тяжело дышит и молчит.

– Только зря потрачу время, – говорит наконец она, зло усмехаясь. – Кому сейчас есть дело до воли Санкиты? Все это лишь слова, у нас нет доказательств. Так что сумасшедшая бабушка выиграет у школьной учительницы.

Я несколько секунд молчу и смотрю прямо в глаза Джин:

– Значит, нам надо убедить судью Гарсиа, что я действую в интересах Остин. Мы скажем, что Санкита не хотела, чтобы ее ребенок жил в Детройте, чтобы… – Я замолкаю, видя, как Джин качает головой.

– Считаете, все играют по правилам, да? Думаете, стоит вам мило улыбнуться и рассказать правду, как судья сразу же сделает по-вашему? – Глаза ее превращаются в узкие щелочки. – Нет. Боюсь, на этот раз будет иначе.

Я срываюсь и начинаю рыдать.

– Послушайте меня внимательно. – Джин больно сжимает мою руку. – Ваши крокодиловы слезы помогали вам всю жизнь, но получить ребенка они вам не помогут. Если вам действительно нужен этот ребенок, боритесь за нее. Это будет бой без правил, вам ясно?

Я всхлипываю и утираю глаза.

– Я буду бороться. Обязательно буду.

Я с удовольствием приму участие в боях без правил, жаль только, что все оружие у меня игрушечное.

Стены зала заседаний суда округа Кук выкрашены в цвет картонной коробки, и он производит впечатление заброшенного помещения, что очень соответствует и моему внутреннему состоянию. Шесть рядов пустых скамеек, разделенные проходом, повернуты лицом к кафедре и месту для свидетелей. Справа пустующие стулья для присяжных, сегодня их не будет. Вердикт будет выносить судья Гарсиа.

Брэд просматривает записи, а я кошусь на стол справа, где вполголоса переговариваются миссис Робинсон и назначенный судом адвокат мистер Крофт. Я поворачиваюсь и в очередной раз оглядываю пустые скамьи. Никому нет дела до этого процесса. Даже мисс Джин.

Ровно в восемь часов судья Гарсиа занимает место на кафедре и призывает к порядку. Мы узнаем, что миссис Робинсон не будет сегодня давать показания. Я не юрист, но понимаю, насколько опасно давать этой женщине слово. Кроме того, дело это несложное, и она ничего не выиграет своими показаниями.

Неожиданно на трибуну вызывают меня.

Я даю присягу, и Брэд просит меня представиться и объяснить, какое я имею отношение к Санките Белл. Я выдыхаю и убеждаю себя, что решение не было принято заранее и я смогу многого добиться во время слушания дела.

– Меня зовут Брет Боулингер. Я работала с Санкитой пять последних месяцев и была ей не только учительницей, но и подругой.

– Вы можете сказать, что у вас были близкие отношения с Санкитой? – спрашивает Брэд.

– Да, я очень ее любила.

– Санкита говорила с вами о матери?

Я кошусь на миссис Робинсон, сидящую футах в двадцати от меня.

– Да. Она рассказывала, что ее мать переехала в Детройт, а она приняла решение остаться. Санкита говорила, что не хочет такой жизни для себя и своего ребенка.

Брэд опирается локтем на край трибуны, со стороны может показаться, что мы с ним беседуем за столиком в «Кларкс».

– Расскажите о происшествии в больнице.

– Да, конечно. – По шее тонкой струйкой стекает пот. – Это было после операции, около шести часов вечера. Я сидела одна у постели, и Санкита внезапно пришла в сознание. Она просила меня взять ребенка. – Я замолкаю на мгновение и закусываю губу. – Я пыталась убедить Санкиту, что она будет жить, но она настаивала. Понимала, что умирает. Санкита заставила меня дать слово, что я не брошу ее дочь.

Брэд протягивает мне носовой платок.

Я промокаю глаза и смотрю на миссис Робинсон – на ее лице не отражается ни одной эмоции.

– Я намерена сдержать слово.

– Благодарю, мисс Боулингер. У меня больше нет вопросов.

Приторный аромат одеколона мистера Крофта достигает трибуны на десять секунд раньше самого адвоката. Он степенно подтягивает коричневые брюки и только тогда поворачивается ко мне. Размеры его живота сравнимы с размерами живота Санкиты несколько недель назад.

– Мисс Боулингер, кто еще слышал, как Санкита просила вас взять ее ребенка?

– Никто. Мы были одни в палате. Но она раньше говорила об этом Джин Андерсен из «Джошуа-Хаус».

Адвокат машет передо мной вытянутым пальцем.

– Прошу вас отвечать да или нет. У вас есть свидетели того чуда, о котором вы говорите? О том, что Санкита вышла из комы, чтобы взять с вас слово не бросать ее ребенка?

Он думает, что я лгу! Я ищу глазами Брэда, и он кивает мне, подсказывая продолжать.

Я старательно вглядываюсь в серые глаза за стеклами очков и произношу:

– Нет.

– Санкита понимала, что умирает?

– Да.

Мистер Крофт кивает.

– Значит, она хотела, так сказать, расставить все по местам.

– Именно.

– Санкита производила на вас впечатление умной девушки?

– Да, она была умница.

– Значит, она не могла не догадаться оставить письменные указания?

Мне кажется, из комнаты разом выкачали весь воздух.

– Нет. Мне об этом неизвестно.

Адвокат проводит рукой по голове.

– Весьма странно, вы так не считаете?

– Я… я не знаю.

– Вы не знаете? – Он склоняется совсем близко. – Умная девушка, понимая, что умирает, не позаботилась о судьбе своего будущего ребенка? Удивительно, вы не находите? Особенно в столь плачевной ситуации, в которой она пребывала.

– Я… я не знаю, почему она не написала, – бормочу я.

– Что же касается… жизни в Детройте с матерью. Санкита не упоминала, что забеременела, находясь именно в Детройте?

– Да, она ездила навестить мать.

– Значит, вы осведомлены, что она убежала из квартиры против воли матери и нашла случайного партнера?

Я растерянно моргаю.

– Нет. Она мне никогда не говорила. Не думаю, что она сбежала, как вы утверждаете.

Лицо адвоката выражает невероятное самодовольство – нос задран, голова приподнята, и он смотрит на меня сверху вниз.

– Рассказывала ли вам Санкита, что в ту ночь она убежала на джазовый фестиваль и имела интимную связь со случайным партнером? С человеком, имени которого она не знала?

– Это… все было не так. Ей было одиноко… грустно…

Мистер Крофт вскидывает брови.

– Вы осведомлены, что прошлым летом Санкита была в Детройте шесть недель? А уехала только тогда, когда обнаружила, что беременна?

– Я… нет, я не знала, что она провела в Детройте шесть недель. Но она уехала. Как я и сказала, Санкита не желала, чтобы ее ребенок рос в таких условиях.

– Она и сама не хотела находиться в таких условиях, так?

– Да, именно так.

– Вы осведомлены, что ее мать настаивала на прерывании беременности?

Его слова заставляют меня собраться.

– Нет.

– Состояние здоровья Санкиты было тревожным, и врач рекомендовал прервать беременность, чтобы спасти девочке жизнь.

– То же самое сказала и доктор Чан, – растерянно произношу я.

– Санкита прислушалась к рекомендациям доктора Чан?

– Нет. Она говорила, что ребенок ей дороже жизни.

Адвокат ухмыляется с таким видом, что мне хочется ущипнуть его за щеку.

– Правда заключается в том, что Санкита была упрямой девушкой. Она отказывалась верить, что мать действует в ее интересах с самыми лучшими намерениями.

– Протестую! – выкрикивает Брэд.

– Протест принят.

Мистер Крофт продолжает:

– Санкита уехала из Детройта в тот день, когда они с матерью поспорили из-за прерывания беременности.

Я потрясена. Неужели все это правда?

Адвокат поворачивается к судье:

– Поступок Санкиты никак не связан с условиями жизни в доме миссис Робинсон, ваша честь. Моя подзащитная просто пыталась спасти жизнь своей дочери. – Вскинув голову, он оглядывает меня сверху вниз. – У меня больше нет вопросов.

У меня так дрожат руки, что приходится сцепить их. Они решили представить мать Санкиты борцом за жизнь дочери, а саму Санкиту непослушным ребенком, отказывающимся прислушиваться к разумным советам матери.

– Благодарю, мистер Крофт, – кивает судья Гарсиа и поворачивается ко мне: – Благодарю, мисс Боулингер. Желаете вызвать следующего свидетеля? – спрашивает она Брэда.

– Ваша честь, я хотел бы просить объявить перерыв. Моей клиентке необходимо отдохнуть.

Судья Гарсия смотрит на часы и ударяет молоточком.

– Заседание продолжится через пятнадцать минут.

Брэд практически выталкивает меня из зала суда в коридор. Мое тело наливается свинцом. Мой ребенок скоро будет приговорен к пожизненному заключению, а я бессильна что-либо изменить. Санкита доверила мне жизнь дочери, но я ее предала. Брэд прижимает меня к стене и упирается в нее руками.

– Не смей сдаваться! Мы сделали все от нас зависящее, остальное не в нашей власти.

Я едва дышу, но голова остается светлой.

– Они представили Санкиту малолетней правонарушительницей.

– Может, так оно и есть. Она могла уехать из Детройта из-за споров с матерью о здоровье?

– Я не знаю, – выкрикиваю я. – Какое это имеет значение? Сейчас надо думать об Остин. Эта женщина даже слезинки не пролила, когда я говорила о предсмертном разговоре с Санкитой. Ты же знаешь, как она поступила с собственным сыном! У нее нет сердца, Брэд! – Я сжимаю его руку и заглядываю в глаза. – Ты не представляешь, как отвратительно она себя вела, когда охранник выводил ее из больницы. Как мы можем доверить ей Остин? Брэд, надо что-то делать.

– Мы сделали все, что могли.

Я плачу, и он поглаживает меня по плечу.

– Успокойся. Потом поплачешь. Сейчас нам надо довести до конца процесс.

Через пятнадцать минут мы возвращаемся в зал, и я опускаюсь на стул рядом с Брэдом, поглощенная таким пугающим ощущением собственной беспомощности, которого не испытывала никогда раньше. Жизнь ребенка в опасности, а я ничего не могу сделать. Я сжимаю голову руками и стараюсь дышать ровно. Я обязана выиграть этот раунд, еще одного удара я не переживу.

В голову приходят слова Гарретта: «Ты не можешь спасти всех». Не надо всех, Господи, прошу тебя, только одну.

За спиной раздается звук открывающейся двери и знакомые шаги. Я поднимаю голову и оглядываюсь. В зал входит Джин Андерсен, одетая в строгий шерстяной костюм, но волосы ее спутаны, а на ногах спортивные ботинки вместо привычных лодочек.

– Джин? – вскрикиваю я и поворачиваюсь к Брэду.

– Сиди смирно, – шепчет он.

Минуя места для публики, Джин решительно марширует к кафедре судьи, что-то тихо объясняет и протягивает папку. Судья Гарсиа отвечает так же тихо, просматривает бумагу и, наконец, поднимает глаза.

– Прошу адвокатов подойти, – объявляет он.

Четверо людей совещаются неожиданно долго, мистер Крофт говорит на повышенных тонах, и судья призывает его к спокойствию. Наконец, улыбающиеся Брэд и Джин возвращаются на свои места, я провожаю их встревоженным взглядом.

Судья Гарсиа поднимает вверх лист бумаги, чтобы он всем был хорошо виден.

– Выяснилось, что мисс Белл все же оставила письменное завещание. Оно составлено пятого марта, за месяц до смерти. – Он откашливается и громко читает: – «Я, Санкита Белл, находясь в здравом уме, настоящим выражаю свою волю относительно судьбы моего нерожденного ребенка, если он или она меня переживет. Мое искреннее желание доверить единоличное право опеки над моим ребенком мисс Боулингер, моей учительнице и лучшей подруге».

Судья Гарсиа снимает очки.

– Подписано Санкитой Джазмен Белл. Основываясь на факте существования нотариально заверенного заявления, суд выносит решение о предоставлении права опеки мисс Боулингер до завершения процедуры удочерения. – Он стучит молоточком. – Заседание окончено.

Я кладу руки на стол, опускаю голову и плачу.

Я не спрашиваю Джин о внезапно появившемся документе, для меня не важно, когда он был составлен и как попал к ней. Важно лишь то, что мы все сделали правильно для Санкиты и ее дочери. Брэд предлагает нам троим отметить победу, но я отказываюсь. Мне необходимо скорее попасть в больницу и увидеть мою малышку. Мою дочь! Я сворачиваю за угол, почти бегу по коридору к входу в отделение, открываю дверь в палату номер семь, и сердце мое замирает. В кресле сидит Герберт с Остин на руках. Он улыбается и тихо напевает колыбельную. Я осторожно подхожу сзади и целую его в шею.

– Что ты здесь делаешь?

– Привет, – поворачивается он. – Поздравляю, любовь моя. Я приехал сразу, как получил твое сообщение. Так и знал, что ты скоро будешь здесь.

– Но кто тебя впустил?

– Медсестра Ладонна. Раз уж ты теперь мама Остин, то имеешь право привести с собой одного человека. Ты ведь не против?

Отбросив все мысли о Шелли, Кэрри и Брэде, я как зачарованная смотрю на мою красавицу дочь.

– Поверить не могу, Герберт, – говорю я, обхватив себя руками. – Я мать!

– И очень хорошая мать. – Он встает и протягивает мне Остин. – Садись. Думаю, тебе хочется еще раз познакомиться с этой крохой.

Остин моргает и вытягивает вверх кулачки, потом устраивается у меня на груди и засыпает. Я наклоняюсь и целую ее в нос – нос, не скрытый от меня маской и трубками.

– Привет, сладкая вишенка. Знаешь, теперь я точно буду твоей мамой. На этот раз я тебе обещаю. – Остин хмурит бровки, и я улыбаюсь, сквозь слезы. – Я самая счастливая женщина на свете.

Ко мне приближается Герберт с камерой в руках. Камера нарушает интимность момента, но Герберт выглядит таким счастливым. Могла ли я мечтать о такой поддержке?

Мы приносим кофе и сэндвичи из кафетерия и проводим с Остин все часы, разрешенные для посещения. Сегодня вечером мне легче расстаться с ней, когда я знаю, что она моя. Я не могу потерять дочь, ни сейчас, ни потом. У лифта Герберт спохватывается:

– Забыл плащ. Я быстро.

Он возвращается со светлым плащом в стиле «Бёрберри» в руках.

– Этот плащ! – вскрикиваю я, глядя на Герберта, как на волшебника.

– Ну, утром было прохладно, – смущается он.

Я смеюсь и качаю головой. Он совсем не тот человек, что жил в доме Эндрю, и не мужчина, которого я встретила в метро и на берегу озера. Впрочем, возможно, он и есть мой «человек «Бёрберри».

Теплый апрельский вечер, в воздухе пахнет сиренью, в небе на востоке висит тонкая, как ноготь, луна. Герберт выходит проводить меня до машины, накинув на плечи плащ «Бёрберри».

– Если Остин будет продолжать развиваться в том же темпе, через две недели она будет дома. Мне надо столько всего приготовить. Я отпросилась с работы. До начала каникул осталось совсем немного, Ева обещала меня подменить. Мне надо переставить все в спальне, купить мебель, ковер. Думаю, для начала достаточно колыбельки и пеленального столика. Все равно в комнату больше ничего не поместится. – Я весело смеюсь. – И еще я подумала…

Герберт прижимает к моим губам указательный палец:

– Подожди. Я только и слышу о том, что ты должна сделать. Но есть ведь и я. Позволь мне помочь.

– Хорошо, – улыбаюсь я. – Спасибо.

– Прошу, только не надо меня благодарить. – Он охватывает мое лицо ладонями и смотрит в глаза. – Я люблю тебя. Ты это понимаешь?

– Понимаю, – шепчу я, не сводя с него глаз.

– И если верить твоим словам, ты тоже меня любишь.

– Угу, – киваю я.

– Послушай, Джей рассказал мне о твоем жизненном плане и о том, когда его надо закончить.

Со стоном я отворачиваюсь, но Герберт удерживает меня за плечи.

– Не злись на него. Я могу помочь. Я хочу помочь тебе выполнить все пункты этого плана. Ты меня понимаешь? – Прежде чем я успеваю ответить, он берет меня за руки. – Мы знакомы совсем недавно, но, учитывая тот факт, что у тебя есть ребенок, и то, что я по уши влюблен в тебя, думаю, нам надо пожениться.

Я молчу и хлопаю глазами.

– Я понимаю, – усмехается Герберт, – неподходящее место для того, чтобы делать предложение, но уверяю тебя, я говорю совершенно искренне. – Он опускается на одно колено. – Пожалуйста, Брет, будь моей женой.