Текст книги "Восемь миллионов способов умереть"

– Зеленое стекло, – сказал я.

– Как в кольце?

Я кивнул. Он взял осколок, поднес к глазам, посмотрел на свет. Потом опустил мне на ладонь.

– Но мы не знаем, было ли на ней кольцо, когда она пришла в гостиницу, – напомнил он. – Мы, так сказать, просто упражняемся на тему.

– Знаю.

– Может, она оставила его дома? Может, потом кто-то забрал это кольцо уже оттуда?

– Кто, например?

– Любовник. Допустим, он ее не убивал. Допустим, это был просто ЛНП, личность с неустойчивой психикой, как я и говорил с самого начала?

– А ты, смотрю, вполне освоился с этим определением.

– Что делать, раз велят. Личность с неустойчивой психикой, лучше не придумаешь! Да... Так вот, допустим, этот самый псих пришил ее, а приятель испугался: как бы не оказаться впутанным во всю эту историю! И вот он идет к ней на квартиру – ключ ведь у него есть – и забирает кольцо. Может, он покупал ей и другие подарки и их заодно прихватил. Он бы и шубку взял, но только она оказалась в гостинице. Чем эта версия хуже той, по которой убийца срывает кольцо с пальца?

«Да тем, – подумал я, – что никакой это не псих». Потому что убийца-псих никогда не станет посылать детину в мешковатой куртке предупредить меня, никогда не будет передавать послание через Дэнни Боя. Потому что псих не станет беспокоиться ни о почерке, ни об отпечатках пальцев и полотенцах.

Если только это не персонаж типа Джека-Потрошителя. Психопат, который планирует все заранее и предпринимает тщательные меры предосторожности. Но этого просто не может быть, а следовательно, кольцо имеет огромное значение. Я сунул осколок стекла в карман. Все это не так просто. Что-то это означает, должно, черт возьми, означать!

На столе у Деркина зазвонил телефон. Он снял трубку, бросил: «Джой Деркин» и потом говорил только: «Да... так... ясненько...» Слушал и время от времени отделывался односложными «ага» или «угу», бросая на меня пристальные взгляды и записывая что-то в блокнот.

Я подошел к автомату и налил две чашки кофе. Никак не мог вспомнить, с чем он любит пить, потом вспомнил, что кофе здесь прескверный, и добавил в обе чашки сливки и сахар.

Деркин все еще висел на телефоне, когда я вернулся к столу. Он взял чашку, кивком поблагодарил меня, отпил глоток, закурил новую сигарету. Я, потягивая кофе, стал рыться в папке с делом Ким, все еще надеясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку. Вспомнился разговор с Донной. Чем ей не нравится слово «сверкает»? Разве то кольцо не сверкало на пальце Ким? Я вспомнил, как оно искрилось, когда на него падал свет. Камень вспыхивал изнутри зеленоватым мерцающим огоньком. Или же я просто фантазирую, пытаясь подогнать воспоминания под свою версию? Да и была ли она у меня, эта версия? Всего-то и аргументов, что пропавшее кольцо, и никаких доказательств, что оно вообще существовало. Стихотворение, предсмертная записка и мой пассаж относительно восьми миллионов историй в Изумрудном городе. Возможно, кольцо помогло включить подсознание? И я представил себя персонажем с Дороги из Желтого Камня, потому что очень хотел, чтобы мне хватило ума, доброты и храбрости?

Деркин сказал:

– Да это чушь собачья, ясное дело... Ты не сматывайся, ладно? Я скоро буду.

Он повесил трубку и обернулся ко мне. Выражение его лица стало довольно странным – смесь самодовольства с чем-то похожим на жалость.

После паузы он заговорил снова:

– Знаешь мотель «Паухаттан»? Ну, там, где Куинс-бульвар пересекает железку на Лонг-Айленд? Ну, сразу за переездом, там еще вроде парк какой-то, то ли «Риго», то ли «Элмхерст», точно не помню. Ну, почти возле самого пересечения с...

– И что дальше?

– Один из таких мотелей для разных там извращенцев. Водяные матрацы в комнатах, подпольно снятая порнуха по видику. Они пускают разную шваль: шлюх и тех, кому приспичит трахнуться, на два-три часа. За ночь один номер можно прокрутить раз пять-шесть, если, конечно, клиент идет, причем платят там в основном наличными. Так что очень доходное местечко, смекаешь?

– К чему ты клонишь?

– Несколько часов назад заехал к ним какой-то парень, снял комнату. А там дело поставлено четко: комнату убирают сразу же, как только клиент – за дверь. Ну, и хозяин вдруг видит, что машины клиента нет. Пошел к нему. Видит на двери табличку «Просьба не беспокоить». Постучал, никто не ответил. Он опять постучал – и опять нет ответа. Ну, тогда открыл дверь и, как ты думаешь, что увидел?

Я промолчал.

– На вызов приехал один мой знакомый, Ленни Гарфейн. И знаешь, что его поразило? Идентичность манеры преступления – то же, что и в «Гэлакси»! Это он звонил. Пока не будут готовы результаты экспертизы, говорить еще рано, но направление и характер ударов, характер самих ножевых ранений – словом, точь-в-точь такая же картина, что и там. Убийца даже принял душ и, уходя, забрал полотенца.

– И это была...

– Была – что?

Нет, не Донна, с ней я только что говорил. Фрэн, Руби, Мэри Лу...

– Одна из девиц Чанса?

– Черт! – буркнул он. – Ну откуда мне их знать? Считаешь, мне больше делать нечего, как навешивать на шлюх таблички?

– Так кто же?

– Это вообще не девушка... – ответил он. Раздавил окурок в пепельнице, стал доставать новую сигарету, затем раздумал и затолкал ее обратно в пачку. – Не девушка и не женщина.

– Но не?..

– Не – кто?

– Не Кальдерон? Октавио Кальдерон, тот служащий из гостиницы?

Он коротко и сухо рассмеялся, словно пролаял.

– Господи, ну и мозги у тебя! – воскликнул он. – Все время только и ищешь какого-то смысла и логики. Нет, не девушка и не твой щенок Кальдерон. Это была проститутка-транссексуал, промышлявшая на Лонг-Айленде. Судя по словам Гарфейна, недавно была прооперирована. То есть сиськи у нее на месте, силиконовые имплантанты, а вот гениталии остались мужские. Ты меня слышишь? Мужские гениталии!.. Господи, ну и слово! А может, операцию ей сделали прямо сегодня? Прямо там, в номере, тем же мачете.

Я не реагировал. Не мог. Сидел молча, в полном отупении. Деркин поднялся и положил мне руку на плечо.

– У меня внизу машина. Надо бы слетать туда, поглядеть, что и как. Хочешь проехаться со мной?

* * *

Тело все еще было там, лежало поперек широченной кровати. Кожа от потери крови совсем побелела и приобрела прозрачность старинного дорогого фарфора. Лишь по гениталиям, изрезанным почти до неузнаваемости, можно было догадаться, что оно принадлежало мужчине. Женской казалась и гладкая, безволосая кожа, и стройная полногрудая фигура.

– Кого угодно могла обдурить, – заметил Гарфейн. – Вот, смотри, следы операции. Грудные имплантанты, адамово яблоко, скулы... Ну, и конечно, всю дорогу кололи гормоны. Они помогают уничтожить волосяной покров, делают кожу красивой и шелковистой. Вот посмотри под левой грудью. Видишь шрам? И прощупываются силиконовые подушечки, видишь?

Кровь была повсюду. В комнате ощущался сладковатый привкус смерти. Не вонь долго пролежавшего и начавшего разлагаться трупа, не запах тлена и гниения, но страшный «аромат» бойни, свежепролитой крови, от которого подступала тошнота. Нет, меня не вырвало, но теплота и насыщенность этого запаха просто подавляли.

– Здорово повезло, что я ее узнал, – говорил Гарфейн. – Ну, то, что она проститутка, было ясно с самого начала, и я тут же мысленно провел параллель с делом Ким. Там тоже было столько же кровищи?

– То же самое.

Я спросил:

– Так вы ее знали?

– Еще бы! Не так давно проводили шмон на Лонг-Айленде. У них там настоящее гнездо, у уличных, гуляют одними и теми же маршрутами вот уже лет сорок – пятьдесят. Но теперь в этот район стали переезжать люди среднего достатка, перестраивали квартиры, покупали старые кирпичные здания, превращали меблированные комнаты в уютные жилые дома. А когда переехали – ужаснулись. Днем еще ничего, а вечерами – так просто кошмар, что творится на улицах! И надо сказать, им это вовсе не понравилось, да... Ну, и началась кампания по очистке улиц! – Он указал на тело, распростертое на постели. – Только ее одну арестовывали раза три, если не больше.

– И вы знаете ее имя?

– Какое именно тебе нужно? У них у всех по нескольку имен. У этой уличное было Куки – так она представилась при знакомстве. Потом, помню, как-то позвонил в участок, что на углу Пятнадцатой и Вер-нон, и попросил ребят достать мне на нее досье. Она называла себя Сарой, но прежде, когда проходила обрезание[17]17
  У евреев – обряд посвящения в мужчины.


[Закрыть], именовалась Марком Блауштейном.

– Так она проходила обрезание?

– Откуда мне знать? Меня в синагогу не приглашали. Но она была милой еврейской девочкой из Флорал-парк, вот что я хочу сказать. Славной еврейской девочкой, которая изначально была славным еврейским мальчиком.

– Сара Блауштейн?

– Сара Блауштейн. Она же Сара Блю, она же Куки. Видал, какие ручки и ножки? Немного крупноваты для девушки, верно? Первый отличительный признак транссексуала. Конечно, не стопроцентный. Попадаются девушки с крупными руками, и наоборот – парни с маленькими. Но тебя она надула, верно?

Я кивнул.

– Скоро ей должны были сделать еще одну операцию. Может, она уже давно записалась на очередь. Согласно закону они должны прожить в новом качестве год, прежде чем медкомиссия присвоит им женский пол. Причем, заметь, медицина для них бесплатная. И все получают пособие. А за ночь такая птичка пропускает по десять – двенадцать клиентов, работает обычно в их машинах. До двадцати баксов за сеанс – так что пара сотен долларов за ночь набегает. И это, заметь, по семь раз в неделю, без выходных. Чистые, безналоговые денежки. Прибавьте еще пособие, бесплатное лечение, а те, у кого есть детишки, получают еще пособие и на них.

Пока они с Деркином обсуждали эту тему, техническая команда работала на всю катушку. Ребята что-то измеряли, снимали со вспышкой, обрабатывали специальным порошком места, где могли остаться отпечатки пальцев. Чтобы не мешать им, мы пошли втроем к автостоянке возле мотеля.

Деркин заметил:

– Хотите знать, кого мы ищем? Маньяка. Джека-Потрошителя в чистом виде!

– Само собой, – согласился Гарфейн. – Ты с другими клиентами говорил? Она ведь, должно быть, шумела.

– Шутишь, что ли? Чтобы кто-то из них донес? «Ничего не видел, ничего не слышал, и вообще мне пора!» Даже если она и орала, как резаная, все равно никто не придал бы значения. Подумали бы: еще один новый способ получить удовольствие. К тому же разве им было до нее? Они и сами в тот момент ловили кайф.

– Сперва он заказывает номер в приличном отеле и вызывает красотку проститутку. Потом подбирает какую-то уличную тварь и затаскивает ее в этот клоповник. Как думаешь, он сильно удивился, обнаружив у этой шлюшки... яйца?

Гарфейн пожал плечами.

– Возможно. Как тебе известно, половина уличных проституток – это накачанные наркотиками мужики. А в некоторых районах их даже больше.

– В доках на Вест-Сайде их точно больше половины.

– Да, слышал, – кивнул Гарфейн. – Стоит только переговорить с сутенером, и он тебе кого хочешь добудет. Некоторые предпочитают мальчиков. Говорят, что для каких-то там штук мальчики лучше. И прищучить этих сутенеров почти невозможно. Знай себе бабки заколачивают, и все тут.

– Да, поди теперь найди этого сутенера, – заметил Деркин.

– Он мог ее и сам подцепить. Высмотрел, завез сюда и сделал свое черное дело.

– Думаешь, он с ней трахался?

– Трудно сказать. Разве что на простынях обнаружат следы. И потом, это ведь мог быть не первый ее мужчина за ночь.

– Он принимал душ?

Гарфейн пожал плечами и развел руками.

– Поди теперь узнай... – сказал он. – Управляющий говорит, что полотенца пропали. Убирая комнату после клиента, они вешают два банных полотенца и два ручных. Оба банных пропали.

– Он и из «Гэлакси» унес полотенца.

– Тогда, наверное, и отсюда унес, но кто его знает, в таком-то болоте... Я хочу сказать, что они вряд ли каждый раз выдают свежие полотенца. То же и с душем. Не думаю, чтобы они мыли там после каждого постояльца.

– Может быть, там остались следы?

– Может быть.

– Например, отпечатки пальцев. Ты у нее под ногтями смотрел? Частичек кожи нет?

– Не заметил. Но это еще ни о чем не говорит. Может, специалисты из лаборатории найдут, – на виске у него забилась жилка. – А меня – увольте. Слава тебе, Господи, что я не медэксперт и не работник их технической службы. С меня хватает того, что я коп.

– Аминь! – произнес Деркин. Я сказал:

– Если он подцепил ее на улице, кто-то мог видеть, как он усаживал ее в машину.

– Наши ребята уже работают там, опрашивают людей. Может, что и прояснится. Если кто-нибудь что-нибудь видел, слышал, помнит. И если вообще пожелает говорить.

– Уж вольно много этих «если»! – заметил Деркин.

– Но управляющий ведь должен был их видеть, – сказал я. – Он что-нибудь помнит?

– Не так много. Пошли, еще раз с ним потолкуем.

* * *

У этого управляющего был нездоровый цвет лица, обычно отличающий человека, работающего по ночам, и покрасневшие глаза. От него попахивало спиртным, но на пьяницу он не походил, и я догадался, что он просто пытался восстановить бодрость духа с помощью стаканчика виски. Однако выпитое произвело на него прямо противоположное действие – он стал вялым и расслабленным.

– Это – приличное место, – повторил он, и утверждение это было настолько абсурдным, что даже спорить с ним было лень. Полагаю, он хотел сказать, что убийства тут случаются не каждый день.

Он вообще не видел Куки. Мужчина, по нашим предположениям, убивший ее, пришел один, заполнил карточку, заплатил наличными. Ничего удивительного или необычного в этом не было. Клиенты частенько поступали именно так: заходили и регистрировались, а женщина тем временем ждала в машине. Машина остановилась не у самого входа, а в стороне, так что он ее не видел, пока занимался с этим клиентом. Честно говоря, он вообще не видел его машины.

– Но вы же заметили, что она пропала! – напомнил ему Гарфейн. – И только после этого догадались, что комната пуста.

– Но пустой она не была. Я открыл дверь и...

– Вы подумали, что она освободилась, потому что машина уехала. Как же вы поняли, что именно эта машина уехала, раз никогда ее не видели?

– Стоянка освободилась. Там у нас асфальт расчерчен на такие, знаете, прямоугольники, и они пронумерованы. И цифры соответствуют номеру комнаты, в которой остановился клиент. Я выглянул – вижу, на стоянке никого, стало быть, машина уехала.

– А они всегда паркуются именно там?

– Ну, во всяком случае, так у нас полагается.

– Мало ли что где полагается! Люди должны платить налоги, не плевать на тротуар, переходить улицу только в установленных местах. Парень, которому приспичило трахнуть девку, вряд ли станет обращать внимание на то, в каком прямоугольнике ему следует парковаться и под каким номером. Вы же видели эту машину.

– Я...

– Взглянули раз, может, два – машина стоит на месте. Потом еще, чуть позже, взглянули, а ее нет. Вот вы и решили, что он уехал. Ведь так?

– Ну, наверное.

– Опишите эту машину.

– Но я толком ее не разглядел. Просто взглянул, там она или нет, вот и все.

– Какого цвета?

– Темная.

– Замечательно! Двухдверная? Четырех?

– Не заметил.

– Новая? Старая? Какой марки?

– Машина последней марки, одной из последних, – уточнил он. – Американская, не иностранная, это точно. А вот что касается марки... Когда был мальчишкой, то разбирался. Тогда они различались. А теперь все на один лад.

– Это верно, – заметил Деркин. – За исключением «Америкен моторс», пожалуй, – сказал он, – «гремлин», «пейсер» – их еще можно различить. Все остальные выглядят одинаково.

– Но это был не «гремлин» и не «пейсер», ведь так?

– Так.

– Седан? С откидным верхом?

– Я вам правду говорю, – сказал он. – Я заметил только, что машина там была. А потом ее не стало. А какой марки машина – указано в карточке. Модель, производство, номер – все.

– Вы имеете в виду – в регистрационной карточке?

– Ну да. Все это положено записывать.

Карточка лежала на столе; она была вложена в пластиковый конвертик – чтобы не исчезли отпечатки пальцев. С ними еще предстояло поработать ребятам из лаборатории.

«Имя: Мартин Альберт Рикон. Адрес: 211 Джилфорд-вей. Город: Форт-Смит, Арканзас. Модель авто: „шевроле“. Год выпуска: 1980. Седан. Цвет: черный. Лицензионный номер: IK-904. Подпись: М. А. Рикон».

– Почерк, похоже, тот же, – сказал я Деркину. – Те ли это печатные буковки?

– Эксперты проверят. Они могут определить: одна и та же рука нанесла раны в «Гэлакси» и здесь или нет. А ты обратил внимание, как этот тип любит форты? Форт-Уэйн, штат Индиана, потом Форт-Смит, Арканзас.

– Да, вроде бы начала просматриваться какая-то схема, – заметил Гарфейн.

– Рикон... – протянул Деркин. – Что-то итальянское.

– М. А. Рикон. Похоже на фамилию парня, который изобрел радио.

– То был Маркони, – сказал Деркин.

– Ну, все равно похоже. Так, значит, этот тип – макаронник. Воткните ему перо в шляпу – и можете смело называть макаронником.

– Ты лучше в задницу ему перо воткни! – проворчал Деркин.

– Может, он воткнул его в задницу Куки, а может, никакого пера и не было. А Мартин Альберт Рикон – это вымышленное имя. Как он назвался тогда в «Гэлакси»?

– Чарлз Оуэн Джоунс, – ответил я.

– Смотри-ка, любит вторые имена! Хитрый, скотина, верно?

– Очень хитрый, – согласился Деркин.

– Но по-настоящему хитрые, очень хитрые, обычно знают, что каждое слово что-нибудь, да означает. Ну, взять, к примеру, Джоунс. На сленге это – «привычка». Ну, допустим, «героин Джоунс». То есть парень, привыкший к героину, наркоман. Есть еще такое выражение: «стодолларовый Джоунс». Это значит, что привычка обходится наркоману в сотню ежедневно.

– Знаешь, ты мне просто глаза открыл, – заметил Деркин.

– Рад стараться!

– Потому как я всего каких-нибудь четырнадцать лет в полиции. И сроду не видывал ни одного наркомана!..

– Так что этот сукин сын у нас грамотный, – заметил Гарфейн.

– Может, номер машины куда-нибудь приведет?

– Туда же, куда и имя, и адрес. Я звонил в автоинспекцию штата Арканзас, но это лишь напрасная трата времени. Заезжая в местечко, подобное этому, даже нормальный человек никогда не будет называть настоящего номера своей машины. И, регистрируясь, не станет парковаться под окном, чтобы портье мог проверить. И вы, разумеется, не проверили, правду он сообщает или нет. Ведь так?

– Нет такого закона, который обязывал бы меня проверять, – сказал управляющий.

– И вымышленные имена тоже часто используют. Вы обратили внимание, ведь наш красавчик записался в «Гэлакси» как Джоунс, а здесь – Рикон. Да тут, должно быть, полным-полно этих Джоунсов, Смитов и Браунов. Сколько у вас Смитов, а?

– Нет такого закона, который обязывал бы меня проверять у них удостоверения личности, – ворчливо повторил управляющий.

– Или обручальные кольца, да?

– Или обручальные кольца, свидетельства о браке и все остальное. Все они люди взрослые, и это, черт побери, меня не касается!

– Может, и слово «Рикон» что-нибудь означает по-итальянски? – предположил Гарфейн.

– Умница, молодец! – похвалил его Деркин. И спросил управляющего, нет ли у него в мотеле словаря итальянского языка. Управляющий уставился на него, точно громом пораженный. – И это называется мотель! – презрительно заметил Деркин, покачивая головой. – Тут, наверное, даже Библии нету.

– Почти в каждом номере есть.

– Господи ты Боже мой, неужели? Библия, надо же! Рядом с кассетником, по которому крутят порнуху! Лежит себе на тумбочке рядом с водяным матрацем.

– У нас только в двух номерах водяные матрацы, – заметил несчастный. – И мы взымаем за них дополнительную плату.

– Хорошо, что наш мистер Рикон, судя по всему, бедноват, – сказал Гарфейн. – Иначе бы ему пришлось топить Куки, а это – дело хлопотное.

– Расскажите мне об этом человеке, – попросил Деркин. – Опишите его еще раз.

– Но я ведь уже сказал...

– Ты будешь говорить это снова и снова, ровно столько, сколько потребуется, понял? Высокий?

– Высокий.

– Моего роста? Выше? Ниже?

– Во что был одет? Была ли на нем шляпа? Галстук?

– Что-то не припомню.

– Вот он входит в дверь, направляется к вам. И просит комнату. Потом заполняет карточку. Платит наличными. Кстати, сколько стоит у вас такой номер?

– Двадцать восемь долларов.

– Не так уж и дешево. А порнуха идет за дополнительную плату?

– Надо опустить монетку...

– Удобно, очень удобно! Так, значит, двадцать восемь баксов... Хороший бизнес, особенно если учесть, что один номер можно прокрутить несколько раз за ночь. Как он платил?

– Я же сказал – наличными.

– Нет, какими купюрами? Что он вам дал? Пару бумажек по пятнадцать?

– Пару... э-э?..

– Он дал вам двадцатку и десятку, да?

– Нет. Кажется, две двадцатки.

– И вы дали ему сдачу двенадцать баксов? Погодите-ка, ведь еще налог надо учесть.

– С налогом выходит двадцать девять сорок.

– Итак, он дал вам сорок баксов. А вы дали ему сдачу, да?

Что-то в голове его, видимо, прояснилось.

– Он дал мне две двадцатки и сорок центов, – сказал управляющий. – А я дал ему сдачу десятку и еще один доллар.

– Ну, вот видите? Вы все прекрасно помните, особенно когда речь заходит о деньгах.

– Да. Вроде бы.

– А теперь расскажите, как он выглядел. Он белый?

– Да, конечно. Конечно, белый.

– Плотный? Худой?

– Худой, но не слишком. Я бы сказал, поджарый.

– Борода была?

– Нет.

– Усы?

– Может быть. Не помню.

– Ну, хоть что-то вы о нем помните? Что-то должно остаться в памяти.

– Что?

– Именно это мы и пытаемся выяснить, Джон. Вас ведь зовут Джон, верно?

– Вообще-то Джек.

– О'кей, Джек. Все у нас идет просто прекрасно. Так как насчет волос?

– Я не обратил внимания на волосы.

– Ну, как это – не обратили! Конечно же, обратили! Он наклонился, чтобы поставить свою подпись, и вы увидели его макушку. Помните?

– Я не...

– Густые волосы? Лысина?

– Я не...

* * *

– Усадят его с одним из наших художников, – сказал Деркин, – и что-нибудь они изобразят. И в один прекрасный день это чудовище все-таки поймают. Его застукают: или с поличным, или когда он будет уходить из очередного номера. И увидят, что он похож на фоторобот, сделанный в полиции, так же, как я – на эту самую Сару Блауштейн! – Он засмеялся. – Она ведь была похожа на женщину, верно?

– Больше всего она походила на мертвеца.

– Да, верно... На тушу в витрине мясной лавки. – Мы ехали по тряской брусчатке моста Куинсборо. Небо уже начало светлеть. Устал я так, что просто описать невозможно; нервы были напряжены до предела, все эмоции готовы выплеснуться наружу. Я был настолько взвинчен, что малейший жест, слово или незначительное событие могло заставить меня разрыдаться или же, напротив, истерически расхохотаться.

– Интересно, как это все происходит, – протянул он.

– Что именно?

– Ну, где обычно подбирают такую птичку? На улице или где-нибудь в баре? Потом привозят куда-то, она снимает одежду – и тут такой сюрприз, представляете? Как бы ты среагировал?

– Не знаю.

– Ну, конечно, если она уже прошла через все эти операции, тогда другое дело. Можно вытворять с ней все что угодно, и не заметишь. И потом, у этой не такие уж и большие руки. Есть женщины с крупными руками и мужчины с маленькими, к вашему сведению.

– Да-да.

– У нее было даже два кольца. Ты заметил?

– Заметил.

– По одному на каждой руке.

– И что?

– Да то, что он их не снял.

– А к чему ему было их снимать?

– Но ведь ты говорил, что это он снял кольцо у Даккинен.

Я не ответил. После паузы он тихо и осторожно продолжил:

– Ну, не думаешь же ты до сих пор, Мэтт, что Даккинен убили по какой-то определенной и никому не понятной причине?

Я почувствовал, как внутри нарастает волна гнева, как все сосуды и вены набухают, готовые лопнуть. И сидел молча, пытаясь подавить его.

– И не рассказывай мне об этих полотенцах. Он типичный Потрошитель, хитрый и опасный извращенец, умеющий планировать свои мерзости, прячем планировать по своим правилам, а не по нашим. Кстати, он в моей практике уже не первый такой, с подобными приходилось сталкиваться и раньше.

– Но я получил предупреждение оставить это дело, Джой. Очень серьезное предупреждение!

– Ну, и что с того? Ее убил маньяк, и вместе с тем было в ее жизни такое, что она скрывала, и кое-кто из ее друзей или знакомых не хотел, чтобы об этой тайне узнали. Может, любовник оказался женатым парнем, как ты, собственно, и предполагал. И даже если бы она умерла от скарлатины, ему бы все равно не хотелось, чтобы ты совал свой нос в это дело.

Я припомнил текст, который полицейские зачитывают при аресте: «Вы имеете право хранить молчание». Припомнил и решил воспользоваться этим правом.

– А может, ты считаешь, что Даккинен и эта самая Блауштейн были как-то связаны? Сестры, разлученные в раннем детстве, что-то в это роде? Хотя, прошу прощения, какие сестры?! Брат и сестра. Или же два брата. Может, этой Даккинен тоже когда-то сделали операцию? Уж больно высока она была для девушки, верно?

– Может, Куки была только прикрытием?

– То есть как?

Я все-таки заговорил, против воли. Не воспользовался своим правом.

– Может, он убил ее, чтобы сбить нас со следа? Выпустить, так сказать, пары? Чтобы все это выглядело, как цепочка случайных, бессмысленных преступлений. И скрыть тем самым истинный мотив убийства Даккинен.

– Выпустить пары... Да какие, к чертовой матери, еще пары?! Какой след?

– Не знаю.

– Никаких паров нет. И не было. А вот теперь появятся. Ничто так не будоражит эту сучью прессу, как череда бессмысленных, жестоких убийств. Читатели так и пожирают эти горячие новости, заправляют ими свои кукурузные хлопья по утрам. И любой случай, который дает возможность посмаковать тему Джека-Потрошителя, просто с ума сводит этих писак и редакторов. Ты говорил о парах. Так вот, скоро будет достаточно и пару, и жару, чтобы поджарить их паршивые задницы!

– Наверное.

– А знаешь, кто ты такой, Скаддер? Ты жуткий упрямец.

– Возможно.

– Дело в том, коллега, что ты проводишь частное расследование и у тебя на руках только одно дело. У меня же весь стол завален этим дерьмом, и я счастлив, когда удается спихнуть хотя бы часть. А с тобой все наоборот. Ты вцепился в это дело мертвой хваткой и можешь себе позволить заниматься им бесконечно.

– Неужели?

– Ну, не знаю. Во всяком случае, такое складывается впечатление. – Сняв руку с руля, он похлопал меня по плечу. – Нет, пойми меня правильно. Я вовсе не намерен пороть горячку, – добавил он. – Просто когда я вижу нечто подобное, какую-нибудь девицу или парня, изрубленных в бифштекс, хочется поскорее захлопнуть досье и больше туда не заглядывать. А уж там как получится. Рано или поздно обязательно что-то да всплывет... А вообще ты молодец! Проделал хорошую работу.

– Вот как?

– Без вопросов. Были детали, которые мы упустили. И возможно, информация, которую тебе удалось собрать, наведет на след преступника. Кто знает...

Я не знал. Я знал только одно: что страшно устал. Всю остальную часть пути он молчал. У входа в мою гостиницу притормозил и сказал:

– Помнишь, что говорил Гарфейн? Может, «Рикон» действительно что-то означает по-итальянски?..

– Это нетрудно проверить.

– Конечно, нет. Чего нам стоит. Но знаешь, что я думаю? Вот мы проверим и увидим, что это означает то же, что и Джоунс. Точно тебе говорю.

Я поднялся к себе, разделся и улегся в постель. Но через десять минут снова встал. Мне казалось, что я весь в грязи, голова чесалась. Я стоял под горячим, почти кипятковым душем и безжалостно скреб себя. Приняв душ, заметил щетину на лице, но подумал, что вряд ли есть смысл бриться на ночь, но не выдержал и побрился. Приведя себя в порядок, надел халат и присел на край кровати. Затем перешел в кресло.

Говорят, что вредно терпеть голод, усталость, одиночество. Или сдерживать гнев. Все эти четыре состояния могут совершенно вывести вас из равновесия и подтолкнуть к выпивке. Я думаю, что задень я побывал во всех этих ипостасях. Но, как ни странно, пить не хотелось.

Достал револьвер из кармана пиджака. Уже было собрался положить его в ящик, но передумал и снова уселся в кресло. И стал рассматривать оружие.

Когда последний раз я стрелял?

Напрягаться особенно не пришлось. Это случилось в Вашингтон-Хайтс, когда, преследуя двух грабителей, я нечаянно убил маленькую девочку. Какое-то время после этого несчастного случая я еще прослужил в полиции, но ни разу больше не прикоснулся к револьверу. Ну, а уж потом, когда я уволился, стрелять тем более ни разу не приходилось.

А сегодня хотел и не смог. То ли какое-то шестое чувство подсказало, что в машине не профессиональные убийцы, а просто пьяные идиоты. Да, конечно же, сработала интуиция, и я понял, что надо выждать, разобраться в обстановке, прежде чем стрелять.

Нет, не то. Я и сам слабо верил этой версии.

Я просто окаменел от страха, вот что. И даже если бы вместо парнишек с пустой бутылкой от виски увидел бандита с автоматом, все равно оказался бы неспособен спустить курок. Пальцы парализовало.

Я откинул барабан, вытряхнул патроны. Прицелился из незаряженного револьвера в корзину для мусора и нажал на курок еще раз. По пустому патроннику сухо щелкнул боек – «клик». Неожиданно резкий и громкий звук.

Я прицелился в зеркало над туалетным столиком. «Клик»!

Ну и что я доказал? Барабан-то все равно пуст. Я знал, что он пуст. Я мог бы пойти с этой игрушкой в тренировочный зал, зарядить и стрелять по мишеням, но так ничего бы этим и не доказал.

Меня всерьез беспокоило это. Что я, оказывается, не могу выстрелить из револьвера. И одновременно радовало, потому что иначе я бы разрядил весь барабан в машину с теми оболтусами, возможно, убил бы сразу нескольких, и что бы тогда со мной было? Как бы тогда я себя чувствовал? Несмотря на усталость, я продолжил этот самоанализ. Итак, я был рад, что не пристрелил никого, напуган, что не могу выстрелить даже в целях самообороны, и это факт, последствия которого непредсказуемы. А мысль продолжала работать, бегать по замкнутому кругу, догоняя свой собственный хвост.

Я снял халат, лег в постель, но даже расслабиться, не говоря уже о том, чтобы уснуть, никак не удавалось. Снова встал, оделся и с помощью пилки для ногтей разобрал револьвер, решив его почистить. Затем передумал, сложил все детали в один карман, в другой сунул четыре патрона и те два ножа, что отобрал у грабителя.

Было уже утро. Небо голубое и ясное. По Пятьдесят восьмой я дошел до Девятой авеню и бросил оба ножа в канализационный люк. Затем перешел на другую сторону улицы, добрался до следующего люка и остановился перед ним, засунув руки в карманы и сжимая в одной из них четыре патрона, а в другой – детали разобранного револьвера.

Какого дьявола носить при себе оружие, если я неспособен из него выстрелить?

Зачем такому человеку револьвер?..

На обратном пути в гостиницу заскочил в лавку. Какой-то покупатель приобрел сразу две упаковки пива «Олд Инглиш 200», по шесть банок в каждой. Я купил четыре шоколадных батончика, один съел тут же на улице, а остальные – уже в номере. Потом вынул детали револьвера из кармана и собрал его. Вставил четыре патрона в барабан и убрал оружие в ящик туалетного стола.