Текст книги "Восемь миллионов способов умереть"

Я промолчал.

– И прочие отбросы общества. Черные и латины.

Я заметил, что в полиции у нас служит немало негров и пуэрториканцев. Он отмахнулся.

– Послушай, только не надо мне говорить! Был у меня один напарник, мы с ним долго работали. Звали его Ларри Хейнс, может, слышал? – Я не слышал. – И он был очень хороший полицейский. Я мог бы доверить парню свою жизнь, да! Черт, да чего там, и доверял!.. Он был черен, как уголь, и я не встречал парня лучше ни в жизни, ни в полиции. Но это здесь ни при чем. Я про другое... – Он отер губы тыльной стороной ладони. – Вот скажи, ты на метро ездишь?

– Ну, а что делать? Приходится.

– Да туда по доброй воле никто бы и не сунулся! Когда весь город – сплошной сумасшедший дом, чего еще ждать от служб? В метро то и дело что-то ломается, вагоны изгажены надписями на стенках, воняет мочой, а уж что касается преступности!.. Но справиться с ней тамошним полицейским просто не под силу. Нет, я не к тому... Я к тому говорю, что когда, черт возьми, еду в этом самом метро, знаешь, какое возникает ощущение? Что я не у себя дома, а в какой-нибудь паршивой загранице.

– Это почему?

– Да потому, что кругом сплошь черномазые и латины. Или косые, все эти китайские эмигранты, заполонившие страну Плюс еще корейцы. Правда, о корейцах ничего худого не скажу. Пооткрывали свои овощные лавчонки по всему городу, пашут по двадцать часов в сутки. Посылают своих детишек в колледжи, но это только цветочки.

– Цветочки?

– Может, я кажусь фанатиком или глупцом, но поделать с собой ничего не могу. Ведь это был белый город, а теперь у меня все время ощущение, что я единственный оставшийся в нем белый.

Какое-то время оба мы молчали. Потом он сказал:

– Да что там говорить... В метро теперь даже курят. Ты заметил?

– Заметил.

– Ну вот. А прежде такого никогда не было. Какой-нибудь выродок мог зарубить своих родителей топором, но чтобы закурить в метро – ни Боже мой! Теперь же вполне порядочные с виду люди спокойно покуривают там сигаретки. Во всяком случае, последние несколько месяцев. И знаешь, когда это началось?

– Когда?

– Помнишь, примерно с год назад писали в газетах? Какой-то парень закурил в метро, а патрульный попросил его загасить сигарету, а парень выхватил револьвер и пристрелил полицейского на месте! Припоминаешь?

– Вроде бы.

– Вот тогда это и началось. Вы прочитали об этом, и не важно, кто вы, полицейский или же простой гражданин, но эта статейка напрочь отбивает у вас охоту делать таким парням замечания, просить, чтобы они загасили свою паршивую сигарету. Так что теперь все больше и больше людей курят в вагонах, а другие смотрят и помалкивают. Да и потом – кого будет всерьез волновать курение в метро, когда уже и об ограблениях квартир не сообщают? Стоит перестать следить за соблюдением порядка и закона, и люди тут же перестают уважать закон... А тот несчастный полицейский в метро... Хотелось бы тебе так умереть, а? Попросить парня загасить сигарету и тут же схлопотать пулю в лоб?

Вместо ответа я поведал ему о матери Лу Руденко, погибшей в результате взрыва, когда ее друг принес в дом начиненный взрывчаткой телевизор. И мы принялись по очереди рассказывать самые жуткие истории. Он рассказал о какой-то служащей соцобеспечения, которую один из клиентов заманил на крышу, там зверски изнасиловал и сбросил вниз. А я вспомнил о четырнадцатилетнем подростке, которого застрелил его ровесник. Они не были даже знакомы, позднее малолетний убийца заявил, что убил паренька только за то, что ему, видите ли, показалось, что тот над ним смеется. Деркин выдал похожую историю, где убийцей и жертвой тоже были дети, а затем поведал о каком-то типе, убившем грудного ребенка своей сожительницы, потому что ему до смерти надоело платить няньке, сидевшей с младенцем, когда они отправлялись в кино. Я упомянул о женщине из Бруклина, ставшей случайной жертвой бандитов, вломившихся в ее квартиру. Словом, кто кого перещеголяет.

Затем он сказал:

– Начальник полиции считает, что надо вернуть смертную казнь. Большой черный электрический стул.

– Думаешь, это будет?

– Безусловно, если общественность поддержит. В этом, знаешь ли, есть одно великое преимущество. Стоит поджарить на стуле одного из этих ублюдков, и уж он-то наверняка второй раз того же не сделает.

Черт, лично я голосую за это! Вернуть стул, показывать по телевизору все эти казни, разрекламировать всю эту кампанию как можно шире, а заодно дать людям подзаработать на этом лишний доллар и нанять больше полицейских. А знаешь что?

– Что?

– Смертная казнь у нас существует, но для обычных граждан, а не для заядлых убийц. Людей убивают просто так, а вот усадить убийцу на электрический стул – куда там!.. У нас эта смертная казнь вершится по пять, шесть, семь раз на дню.

Он повысил голос, и теперь бармен слышал наш разговор. И явно им заинтересовался.

Деркин сказал:

– А мне понравилась эта твоя история про телевизор. Не знаю, как это я пропустил! Уж кажется, со всех сторон только и кричат о разных там ужасах, но всегда найдется что-нибудь новенькое, верно?

– Да уж.

– Восемь миллионов самых невероятных историй случаются в этом беззащитном городе... – продолжал он. – Помнишь ту телепрограмму? Ее показывали несколько лет назад?

– Помню.

– Каждая серия кончалась такими строчками: «Восемь миллионов историй случаются в этом городе. Это была одна из них».

– Да, помню.

– Восемь миллионов, – повторил он. – А знаешь, что на самом деле происходит в этом городе, в этом вонючем большом сортире? Знаешь? Восемь миллионов убийств! Восемь миллионов способов умереть.

* * *

Я едва вытащил его оттуда. Ночь стояла прохладная, воздух свежий, и он почти тут же умолк. Пройдя несколько кварталов, мы оказались в переулке за полицейским участком. Там была припаркована его машина, старенький «меркурий», немного побитый спереди. За Щитком торчала лицензия, где, помимо всего прочего, было указано, что машина эта используется для нужд полиции и владелец ее штрафам не подлежит. Видимо, она еще и отпугивала потенциальных грабителей.

Я спросил, в состоянии ли он вести машину. Он словно не слышал, а потом вдруг сказал:

– Ты кто, «фараон», что ли? – Но тут до него, видно, дошла абсурдность этой ремарки, и он начал смеяться. Стоял, уцепившись за открытую дверцу, чтобы не упасть, и хохотал, а потом, ослабев от смеха и распахивая пошире дверцу, повторил: – Ты «фараон», что ли? «Фараон»?..

Но веселое настроение почти тут же покинуло его. Он помрачнел и вроде бы даже протрезвел. Глаза его сузились, и он, качнувшись вперед и выпятив челюсть, отчего сразу стал похож на бульдога, прошипел низким и злобным голосом:

– Послушай! Ты чего из себя строишь, а? Ты не выпендривайся! Понял?

Я растерялся, не зная, чем вызвана эта его реакция.

– Ты ханжа! Ублюдок, вот кто ты! Ты ничем не лучше меня, сукин ты сын!

И он плюхнулся на сиденье, завел мотор и отъехал. Я провожал машину глазами. Вроде бы вел он нормально. Оставалось надеяться, что ехать ему недалеко.

Глава 15

Я отправился прямиком в гостиницу. Винные магазины были уже закрыты, но бары еще работали. Я довольно спокойно проходил мимо них, устоял также перед зазывалами проституток, расположившихся по обе стороны от «Холидей инн», что на Пятьдесят седьмой. Кивком поздоровался с Джейкобом, узнал, что мне никто не звонил, и поднялся к себе.

«Ханжа, ублюдок! Ты ничем не лучше меня!» Он напился до полного безобразия, и эти его воинственные выпады были всего лишь самозащитой пьяного, раскрывшего свою душу малознакомому человеку. Слова его ровным счетом ничего не значили. Он мог бы адресовать их своему напарнику, компаньону по выпивке, любому прохожему, самой ночи, наконец.

И, однако же, они эхом отдавались у меня в голове.

Я улегся, но заснуть никак не удавалось. Тогда я встал, включил свет и уселся на край постели с блокнотом в руке. Просмотрел свои записи, включил в них еще пару моментов из нашей беседы в баре на Десятой авеню. Сделал еще несколько записей. Так, кое-какие свои соображения на тему: игра идеями, как игра котенка с мотком шерсти. Когда процесс начал напоминать блуждание в замкнутом пространстве, отложил блокнот, но мысли возвращались на круги своя. Взял детектив в мягкой обложке, купленный на днях, но сосредоточиться не удавалось. Я перечитывал один и тот же абзац несколько раз подряд, но так ничего и не понял.

Впервые за все это время жутко захотелось выпить. Мной овладело какое-то странное беспокойство, я нервничал и хотел избавиться от этого ощущения. В двух шагах от гостиницы была одна забегаловка, а в забегаловке – холодильник, набитый банками пива. Но когда это мне помогало пиво?

И я остался в номере.

Чанса не интересовали мотивы, заставившие меня принять его предложение. Деркин охотно поверил в то, что я согласился из-за денег. Элейн хотелось верить, что я занялся этим из чувства долга, а также потому, что в том заключалась моя работа и мое предназначение. И каждый из них был по-своему прав. Мне действительно были нужны деньги, профессия моя действительно сводилась к расследованию преступлений.

Но был, помимо всего прочего, и еще один мотив, и, возможно, самый главный: поиски убийцы могли отвлечь от пьянства.

По крайней мере на время.

* * *

Проснувшись, я увидел, что за окном сияет солнце. Но к тому времени, как, приняв душ и побрившись, я вышел на улицу, оно снова исчезло, скрылось за пеленой облаков. Так оно то появлялось, то снова пропадало за тучами весь день, словно ведающий всеми этими небесными делами Некто никак не мог решить, какую же погоду установить сегодня.

Я слегка перекусил, сделал несколько звонков, потом поехал в отель «Гэлакси». У дежурного, регистрировавшего Чарлза Джоунса, был сегодня выходной.

Впрочем, я читал протокол его допроса в досье Деркина и не слишком надеялся узнать от него больше, чем он поведал полиции.

Администратор позволил мне взглянуть на регистрационные карточки. В графе «Имя» крупными и четкими печатными буквами было выведено. «Чарлз Оуэн Джоунс», в графе «Подпись» теми же буквами – «Ч. О. Джоунс»

Я обратил внимание администратора на эту деталь, на что тот ответил, что подобного рода заполнение карточки – явление вполне обычное.

– Люди пишут на одной строчке свое полное имя, а внизу – сокращенный его вариант, – сказал он. – Никакого нарушения я тут не вижу.

– Да, но это не подпись.

– Почему же?

– Да потому, что он написал ее не одним росчерком, а тщательно выписывал каждую буковку.

Он пожал плечами.

– Некоторые всегда пишут печатными буквами, – сказал он. – К тому же этот парень заказал номер по телефону и заплатил вперед наличными. Не думаю, чтобы в подобных обстоятельствах нам стоило придираться к какой-то там подписи.

Он так и не понял, что я имею в виду. Меня удивило то, что этот Джоунс умудрился не оставить образца своего почерка, и я находил сей факт весьма примечательным. Еще раз взглянул на имя, написанное полностью. Две первые буквы слова «Чарлз». С тех же двух начиналось и имя моего клиента. Чанса. Ну и что это означает и означает ли вообще? И к чему мне искать улики против моего же клиента?

Я спросил, не посещал ли их гостиницу мистер Джоунс за последние несколько месяцев.

– За последний год – точно нет, уверил меня администратор Все данные по нашим клиентам регистрируются в компьютере. Кстати, один из детективов уже проверял эту информацию. Если у вас все, то...

– Сколько еще ваших гостей подписываются печатными буквами?

– Понятия не имею.

– Может, вы дадите мне просмотреть регистрационные карточки за последние месяцы?

– Зачем?

– Ну, чтобы знать, многие ли из них расписываются, как этот парень.

– Не думаю, что вам это удастся, – ответил он. – Вы представляете, сколько у нас этих карточек? В гостинице шестьсот тридцать пять номеров, мистер... э-э...

– Скаддер.

– Мистер Скаддер. В месяц набегает где-то около восемнадцати тысяч карточек.

– В том случае, если все ваши гости остаются только на одну ночь.

– Нет, конечно, не все. В среднем дня на три. Но даже если и так, то все равно получается свыше шести тысяч карточек в месяц. Двенадцать тысяч за два месяца. Вы отдаете себе отчет, сколько времени потребуется, чтобы просмотреть все эти карточки?

– Один человек может просмотреть за час тысячи две, – сказал я. – Поскольку читать их вовсе не обязательно, достаточно одного взгляда, чтобы понять, сделана подпись печатными буквами или нет. Так что речь идет о какой-то паре часов. Я вполне могу заняться этим сам. Или же вы попросите своих людей.

Он покачал головой.

– Нет, заставить их я не имею права, – сказал он. – Действительно не имею. Вы частное лицо, не полицейский, и потом это просто не входит в их прямые обязанности. Вот если из полиции поступит официальный запрос...

– Я просто прошу об одолжении.

– Такого рода одолжение я оказать не могу.

– Ну, хорошо, не одолжение, а, скажем, очень большая просьба, – продолжал настаивать я. – К тому же я заплачу. Ну, за потраченное время и все связанные с этим неудобства...

В любой маленькой гостинице этот аргумент наверняка сработал бы, здесь же – лишь напрасная трата времени. Не думаю, чтобы он осознавал, что я предлагаю ему взятку. Он повторял, что будет рад помочь, если полиция снабдит меня специальным запросом, и я был вынужден сдаться. И спросил, нельзя ли в таком случае позаимствовать ненадолго регистрационную карточку Джоунса, чтобы сделать с нее фотокопию.

– У нас есть копировальный аппарат! – воскликнул он, обрадованный, что хоть чем-то может помочь. – Погодите минуточку.

Вскоре он вернулся с копией. Я поблагодарил, а он осведомился, не нужно ли мне чего еще, одновременно самим тоном давая понять, что ни о каких одолжениях более не может быть и речи. Я ответил, что хотел бы взглянуть на комнату, где Ким умерла.

– Но полиция там уже поработала, – ответил он. – И уже совершенно не на что смотреть. Номер готовят к приему новых постояльцев. Пришлось сменить ковер и перекрасить стены.

– И все равно хотелось бы взглянуть.

– Но, повторяю, там совершенно не на что смотреть. К тому же ремонт еще не закончен. Маляры уже ушли, но надо стелить ковер и...

– Я им не помешаю.

Он дал мне ключ и отпустил наверх одного. Я нашел номер и поздравил себя с тем, что интуиция детектива на этот раз не подвела. Дверь оказалась запертой. Рабочие, очевидно, отправились на обед. Старое ковровое покрытие сняли, а новым успели застелить всего треть пола. Остаток свернули в рулон и поставили у стены.

Я провел в номере всего несколько минут. Администратор оказался прав – искать здесь было совершенно нечего. Комната была абсолютно пуста – ни следов Ким, ни мебели. Стены сверкали свежей краской, ванная – чистотой. Я бродил по комнате, словно какой-то парапсихолог, пытаясь уловить кончиками пальцев некие неведомые никому вибрации. Если даже они и существовали, то меня они так и не коснулись.

Окно выходило на улицу, вид на город портили несколько высотных зданий. Из расселин между ними виднелись очертания Международного торгового центра.

Было ли у нее время выглянуть из окна? Смотрел ли из него мистер Джоунс – до или после того?..

* * *

В центр я поехал на метро. Вагон попался новенький, окрашенный изнутри в приятные желто-оранжевые тона. Правда, настенные надписи, непостижимые уму и не поддающиеся расшифровке, уже изрядно подпортили его облик. Высказывания и рисунки красовались везде, на любой сколько-нибудь пригодной поверхности.

Курящих в вагоне не было.

Вышел на Западной Четвертой и прошел до Мортон-стрит, где жила Фрэн Шектер в маленькой квартирке на верхнем этаже четырехэтажного кирпичного дома. Я позвонил снизу, уведомил ее о своем приходе по домофону, и дверь в подъезде отворилась.

На лестнице буйствовало море ароматов.

На первом этаже пахло готовкой, на следующем – воняло кошками, на верхнем ко всему этому букету примешивался отчетливый запах марихуаны. Я подумал, что по ароматам на лестнице можно составить вполне четкое представление о жильцах дома.

Фрэн поджидала меня на пороге. Круглое детское личико обрамляли коротко подстриженные вьющиеся волосы светло-каштанового оттенка. У нее был нос пуговкой, пухлые губки и щечки, позавидовать которым мог бы бурундучок.

Она поздоровалась:

– Привет! Я Фрэн. А вы, наверное, Мэтт, да? Не обидитесь, если я буду называть вас просто Мэтт? – Я уверил, что ничуть не обижусь, и она, взяв меня под руку, провела в квартиру.

Внутри запах марихуаны оказался еще сильнее. Апартаменты представляли собой нечто вроде студии – одна довольно просторная комната с отгороженной в уголке кухней. Обстановка состояла из полотняного шезлонга, диванчика с подушками, пластиковых ящиков из-под молочных пакетов, которые служили шкафами для книг и одежды, и огромного водяного матраца с покрывалом из искусственного меха. Над этой, с позволения сказать, постелью висел на стене плакат в рамке – несущийся на дикой скорости паровоз в клубах бушующего пламени.

Я отказался от спиртного, но выпил содовой. Присел на диванчик, заваленный подушками, – он оказался удобнее, чем выглядел на первый взгляд. Сама Фрэн опустилась в шезлонг – сидеть в нем тоже, должно быть, было вполне удобно.

– Чанс сказал, что вы расследуете убийство Ким, – начала она разговор. – И просил помочь, рассказать все, что мне известно.

Говорила она с каким-то робким детским придыханием – нарочитым или нет, я так и не разобрал. Я спросил, что ей известно о Ким.

– Не так много. Встречались всего несколько раз. Иногда Чанс приглашал сразу двух девушек, ну, на обед там или на шоу. Думаю, я всех его девушек перевидала – вот так, хотя бы по одному разу. Как-то виделась с Донной, но она все время витала в облаках, так что проку было немного. Вы с Донной знакомы? – Я отрицательно покачал головой. – Ну, а лично мне больше по душе Санни. Не могу сказать, что мы с ней такие уж друзья, но она единственная, кому я звоню поболтать. Звоню раза два в неделю, или она мне звонит. Ну, вот мы и болтаем о том о сем...

– А Ким вы никогда не звонили?

– Нет. Я даже телефона ее не знаю, – на секунду она задумалась. – У нее были такие красивые глаза!.. Стоит зажмуриться, прямо так и видишь этот необыкновенный цвет! – У Фрэн глаза были тоже большие, а цвет неопределенный, нечто среднее между карим и зеленым. И фантастически длинные ресницы, наверное, накладные. Небольшого росточка, с плотной фигуркой, как у танцовщиц из кордебалета в Лас-Вегасе, где их называют пони. Одета она была в полинялые джинсы с подвернутыми штанинами и ядовито-розовый свитер, плотно облегавший ее пышную грудь.

Нет, она не знала, что Ким собиралась уйти от Чанса, и считает эту информацию весьма любопытной.

– Вообще-то, – протянула она после паузы, – понять ее можно. Он, знаете ли, ни чуточки о ней не заботился. А какой девушке захочется оставаться с мужчиной, который не шибко о ней заботится?

– С чего вы взяли, что он был к ней равнодушен?

– Ну, это же сразу чувствуется! Нет, он был не против иметь ее при себе, поскольку особых неприятностей она не доставляла и деньги приносила исправно. Но он не испытывал к ней никаких чувств.

– А к другим испытывал?

– Ну, ко мне, во всяком случае, – сказала она.

– А к кому еще?

– Он любит Санни. Да ее вообще все любят! Санни, она такая веселая, и с ней всегда интересно. А вот заботится ли о ней, не знаю. Или о Донне... Нет, на Донну ему точно наплевать, да и ей на него тоже. Думаю, у них это взаимно. Мне кажется, она вообще не знает, что в мире существуют другие люди, кроме нее.

– А как насчет Руби?

– А вы с ней встречались? – Я ответил, что нет. – Ну, она, знаете ли, немного необычная. Экзотический цветок... И ему это наверняка нравится. А вот Мэри Лу, так она очень-очень интеллигентная, и они ходят вместе на всякие там концерты и прочее, ну, к примеру, в Линкольн-центр, слушать классическую музыку. Но это вовсе не означает, что он испытывает к ней какие-то чувства.

Она захихикала. Я спросил, чему она смеется.

– Ой, да сама над собой! Вдруг подумала, что рассуждаю в точности, как какая-нибудь тупая шлюха, вообразившая, что сутенер любит только ее! Но знаете что? Просто я единственная, с кем он может позволить себе расслабиться. Приходит сюда, скидывает туфли и уносится мыслями далеко-далеко... Вы знаете, что такое карма?

– Нет.

– Ну, это имеет отношение к реинкарнации. Может, вы вообще не верите в такие вещи?

– Как-то не слишком задумывался.

– Ну, сама я тоже не очень-то в это верю, но иногда мне кажется, что мы с Чансом были знакомы в какой-то прежней жизни. Нет, не обязательно, чтобы были там любовниками или мужем и женой – ничего такого. Мы могли быть братом и сестрой, или же он – моим отцом, или я – его матерью. Или же вообще могли быть одного пола, потому что пол может меняться от жизни к жизни. Я хочу сказать, мы вполне могли быть, ну, к примеру, сестрами... Да кем угодно!

Тут ее рассуждения прервал телефонный звонок. Она подошла и, стоя спиной ко мне и упершись одной рукой в бедро, сняла трубку. Я не слышал, о чем она говорила. Через минуту Фрэн прикрыла трубку ладонью и обернулась ко мне.

– Мэтт, – сказала она, – не хотелось бы вас торопить, но как вы считаете, этот разговор у нас с вами надолго?

– Нет, не думаю.

– Могу я сказать, что освобожусь примерно через час?

– Можете.

Она отвернулась и снова тихо заговорила в трубку, а потом повесила ее.

– Один из моих постоянных, – объяснила она. – Очень милый человек. Я просила его подойти через час.

Она снова опустилась в шезлонг. Я спросил, была ли у нее эта квартира до того, как она познакомилась с Чансом. Фрэн ответила, что связана с Чансом вот уже два года и восемь месяцев и что нет, до того она делила одну квартиру в Челси, правда, побольше этой, еще с тремя девушками. Чанс сам нашел ей эту квартиру. Ей всего-то и осталось, что переехать.

– Мебель я привезла с собой, – добавила она. – За исключением этой постели с водяным матрацем. Он уже был здесь. А там у меня была односпальная кровать, и я от нее избавилась. И купила эту репродукцию Магрита. А маски тоже были здесь. – Я не заметил масок и после ее слов обернулся посмотреть. За спиной на стене висели три довольно мрачные физиономии, вырезанные из черного дерева. – Он в них здорово разбирается! – сказала она. – Все знает – и какое племя их изготовило, и для чего – словом, все! Он в таких штуках сечет.

Я заметил, что эта квартира не очень подходит для такой девушки, как она. Фрэн не поняла и озадаченно нахмурилась.

– Большинство девушек... э-э... подобных вам, проживают в солидных домах с привратниками, – пояснил я. – Лифтами, консьержами и прочим.

– Ах, ну да, конечно! Я сперва не поняла, о чем это вы! – Она весело и обезоруживающе улыбнулась. – Тут есть свои преимущества. Видите ли, мужчины, которые сюда приходят, не считают себя клиентами.

– Это почему?

– Они считают себя моими любовниками, – объяснила она. – Думают, что я эдакая легкомысленная курочка из Виллиджа, из тех, кто любит побаловаться наркотиками, что на самом деле недалеко от истины, и что они – мои дружки. Что, кстати, тоже отчасти правда. Да, они приходят сюда потрахаться, это само собой, но с тем же успехом и даже быстрей и дешевле они могли бы потрахаться где-нибудь в массажном кабинете. Нет, честно, без всякой балды, усекли? Но они приходят сюда, скидывают обувку, выкуривают по сигаретке. Это как раз такое место, где можно по-настоящему расслабиться. На полную катушку! Пусть даже для этого придется подняться на четвертый этаж без лифта. А потому – потом они могут вволю покувыркаться на этом матраце. Просто я хочу сказать, что я не проститутка. Я их подружка. И мне не платят, мне просто дают бабки, чтобы я могла, к примеру, заплатить за квартиру. И еще потому, что я бедная маленькая курочка из Виллиджа, которая мечтала стать актрисой, но не получилось. На что мне, в общем-то наплевать! И все равно я беру уроки танцев два раза в неделю и еще каждый четверг занимаюсь у Эда Коувена, беру уроки актерского мастерства, а прошлым летом даже участвовала в одном шоу в Трайбеке в течение трех недель. Ставили Ибсена – «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». И верите, трое моих приятелей побывали на спектакле. Вот так!

Фрэн долго чирикала о пьесе, потом принялась рассказывать, какие подарки приносят ей клиенты, помимо денег, разумеется.

– На выпивку я вообще не трачусь. Да и, честно сказать, почти не пью. И вот уже лет сто, как не покупаю травки. Знаете, у кого самая лучшая травка? У ребят с Уолл-стрит. Они покупают себе пару унций и приносят сюда. Посидим, покурим немножко, и еще почти целую унцию они мне оставляют, – она взмахнула длинными ресницами. – Я вообще люблю покурить.

– Догадываюсь.

– Это почему? Я как-нибудь не так себя веду?

– Нет. Запах.

– Ах, ну да! Сама я не чувствую, принюхалась уже, но стоит пойти проветриться, а потом опять зайти – фу! – Это все равно как у одной моей подружки. У нее четыре кота, и она божится, что в доме нет никакого запаха, по стоит к ней войти, такая вонища, прямо с ног сшибает! Просто она привыкла... А вы когда-нибудь баловались, Мэтт?

– Нет.

– Ну надо же! Не пьете, не курите, вот тоска! Хотите еще содовой?

– Нет. Спасибо.

– Правда, не хотите? А вы не будете против, если я выкурю одну по-быстрому? Просто чтобы немного расслабиться.

– Валяйте.

– Потому что ко мне же должны прийти и хочется быть в форме.

Я сказал, что не возражаю. С полки над плитой она достала пластиковый пакетик с марихуаной и ловко скрутила себе сигаретку.

– Может, и он захочет подымить, – сказала она и приготовила еще две сигаретки. Прикурила, убрала все остальное и вернулась в шезлонг. Она докурила сигарету до конца, а между затяжками рассказывала о своей жизни. Затем загасила крохотный окурок в пепельнице, отодвинула ее. Внешне поведение ее ничуть не изменилось. Возможно, до моего прихода она курила весь день и уже была, что называется, под кайфом. А может, марихуана не оказывала на нее такого явного воздействия, как порой выпитое никак не сказывается на поведении некоторых людей.

Я спросил, курит ли Чанс, когда наведывается к ней. Она рассмеялась:

– Он вообще никогда не пьет и не курит! Прямо как вы... Кстати, а откуда вы его знаете? Познакомились в баре для трезвенников?

С трудом удалось вернуть беседу в нужное мне русло. Если Чанс, по мнению Фрэн, не заботился о Ким, считает ли она, что та могла завести себе кого-то другого?

– Да он вообще на нее плевал, – заметила Фрэн. – И знаете что? Я единственная, кого он любит по-настоящему.

Вот теперь в ее речи начало отчетливо проявляться действие травки. Голос был тот же, а мысли бессвязно переключались с одного предмета на другой, следуя витиеватой тропинкой, проложенной струйками сигаретного дыма.

– Как вы думаете, у Ким был любовник?

– Это у меня любовники. А у Ким одни клиенты. У всех у них, остальных, только клиенты.

– Ну, а если бы у Ким был кто-то...

– Я бы знала, ясное дело. Кто-то, кто не был сутенером и из-за которого она решила порвать с Чан-сом, да? Это вы хотели сказать?

– Допустим.

– И тогда он ее убил.

– Чанс?

– Вы что, рехнулись? Чанс никогда не любил ее настолько, чтобы убить. Да он ей тут же замену найдет. Раз плюнуть!

– Тогда, значит, это любовник ее убил?

– Естественно.

– Но почему?

– Да просто чтобы от нее избавиться! Она уходит от Чанса, вся такая счастливая, и готова начать с ним новую жизнь, и все такое. Но это ему вовсе ни к чему. У него жена, у него работа, семья, дом в Скарсдейле...

– Откуда вы знаете?

Она вздохнула.

– Да просто фантазирую, детка. Просто рисую мелом на доске разные картинки. Тут дело ясное. Он парень женатый, вот и пришил Ким, потому что больно уж это хлопотно – крутить роман с проституткой, зная, что она влюблена в тебя по уши. Конечно, тогда ты можешь трахать ее бесплатно, но кому это нужно, менять свою жизнь? Она говорит: «Эй, теперь я свободная девушка! Пора бы и тебе разобраться с женой, и мы устремимся с тобой в солнечные дали». Но эти самые солнечные дали он и без того наблюдает с террасы своего загородного дома и не хочет ничего менять. Ну, а дальше дело ясное... Чик – и она мертва, а он спокойненько возвращается к себе в Ларчмонт.

– Только что был Скарсдейл.

– Какая разница...

– Но кто бы это мог быть, а, Фрэн?

– Дружок... Да откуда мне знать? Кто угодно!

– Сутенер?

– В сутенеров не влюбляются.

– Тогда, значит, она встретила нормального парня. Но кого она могла встретить?

Фрэн пожала плечами, словно отмахиваясь от этого вопроса. Пожала и замолчала. Беседа не клеилась. Я попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Поговорил с минуту, затем записал в блокноте, лежавшем у аппарата, свое имя и адрес.

– Может, придет что на ум, – сказал я.

– О, обязательно позвоню! Вы что, уже уходите? Хотите еще содовой?

– Нет, спасибо.

– Что ж, – сказала она. Лениво зевнула, прикрывая рот ладошкой, потом подошла ко мне и взмахнула своими длиннющими ресницами. – Очень рада, что зашли. В любой момент, когда придет охота пообщаться, звоните, заскакивайте, ладно? Посидим, поболтаем.

– Конечно.

– Буду очень рада, – тихо сказала она, приподнялась на цыпочках и неожиданно запечатлела на моей щеке сочный поцелуй. – Нет, правда, очень рада, Мэтт, – добавила она.

На лестнице, на полпути вниз, я начал смеяться. С каким поразительным автоматизмом перешла она к своим обычным шлюшеским ухваткам, какая искренность и теплота, свойственные лишь проституткам, звучали в ее прощальных словах и как артистично она все это проделывала! Неудивительно, что все эти так называемые дружки не ленились подниматься на четвертый этаж без лифта, посещали ее выступления, следили за ее артистическими успехами. Да, она, черт возьми, была прирожденной актрисой! И к тому же очень неплохой.

Даже пройдя два квартала, я все еще ощущал ее поцелуй на щеке...