Текст книги "Восемь миллионов способов умереть"

Я все же стащил с себя эту штуковину и бросил на туалетный столик, в ящике которого лежал револьвер. Да, нечего сказать, жилетик этот – вещь очень удобная, к тому же довольно теплая. Я просто взмок под этой тяжестью, и на майке, в подмышках, проступали темные круги. Я снял майку, трусы и носки, и тут что-то щелкнуло или звякнуло... Во мне словно сигнал тревоги сработал. Я обернулся и увидел, как распахнулась дверь ванной комнаты...

Он заполнил собой дверной проем – крупный самец с оливковой кожей и бешеными глазами. Он был абсолютно голый, как и я, и держал в руке мачете со сверкающим лезвием длиною в фут.

Я бросил в него жилет. Он взмахнул ножом и отшвырнул жилет. Я успел схватить револьвер из ящика и одновременно метнуться в сторону. Лезвие описало в воздухе дугу. Он промахнулся. Снова поднял руку с мачете – и тут я выстрелил прямо ему в грудь. Четыре раза подряд.

Глава 31

Линия метро «LL» начинается на Восьмой авеню, пересекает Манхэттен в районе Четырнадцатой улицы и обрывается где-то у черта на куличках, в Кэнарси. Первую остановку поезд делает по ту сторону реки, в Бруклине – на углу Бедфорд-авеню и Северной Семидесятой. Я вышел и шагал пешком, пока не нашел его дом.

А нашел я его не сразу, так как пару раз свернул не туда, куда надо, но погода располагала к прогулке. Сияло солнце, небо было ясное и безоблачное, и, как мне показалось, даже потеплело.

Справа от гаража высилась массивная дверь без окошка. Я позвонил в колокольчик, но ответа не получил, к тому же и звонка внутри слышно не было. Ах да, кажется, он предупреждал, что отключил звонок... Я снова дернул за колокольчик – тот же результат.

К двери был прикреплен медный молоточек, и я воспользовался этим. Безрезультатно! Тогда, сложив руки рупором, я заорал:

– Чанс! Откройте, это я, Скаддер! – а потом застучал в дверь и кулаками, и молотком.

Дверь выглядела совершенно неприступной. Я попробовал толкнуть ее плечом, но понял, что таким способом не прорваться. Можно, конечно, разбить окно и влезть в него. Но какие-нибудь бдительные соседи обязательно вызовут полицию или же, что еще хуже, прихватят пистолет и явятся сами.

Я еще немного повозился с дверью. И вдруг услышал, как заработал моторчик – и дверь гаража начала подниматься.

– Сюда, – сказал он. – Прежде чем вы вышибите эту чертову дверь!

Я прошел в гараж, и он нажатием кнопки опустил дверь.

– Мой парадный подъезд не открывается, – сказал он. – Разве я тогда вам не говорил? Наглухо забит. Засовы и прочее.

– Вот будет весело, если у вас начнется пожар!

– В окошко выпрыгну. Но слыханное ли дело, чтобы когда-нибудь загорелось пожарное депо?

Одет он был точно так же, как тогда, при последней нашей встрече. Светло-голубые джинсы и темно-синий пуловер.

– А вы свой кофе забыли, – сказал он. – Или это я забыл дать вам. Ну, позавчера, помните? Вы же хотели прихватить с собой пару фунтов.

– Да, верно. Забыл.

– Для вашей подруги. Очень эффектная женщина. Кстати, а я только что сварил себе кофе. Хотите чашечку?

– Спасибо.

Я прошел вслед за ним на кухню. И сказал:

– А вас, смотрю, не так просто поймать.

– Да. Перестал звонить к себе в справочную.

– Знаю. Последние новости слышали? По радио передавали. В газете тоже есть сообщение.

– Нет, не слышал. Вам ведь черный?

– Да, пожалуйста. Все кончено, Чанс! – Он вскинул на меня глаза. – Мы взяли того парня.

– Парня? Убийцу?

– Да, убийцу. И я подумал, что надо бы приехать и рассказать вам.

– Что ж, – заметил он, – буду рад послушать.

* * *

Я довольно подробно описал ему все, что произошло. Я уже выучил эту историю почти наизусть. Была середина дня, и с двух часов ночи – с того самого момента, как я всадил в Педро Антонио Маркеса четыре пули, – я успел рассказать ее несколько раз.

– Так, значит, вы его убили... – протянул Чанс. – Ну, и как себя чувствуете после этой истории?

– Пока рано говорить.

Зато я знал, как чувствует себя Деркин. Его так и распирала радость.

– Когда они мертвые, – говорил он, – ты твердо знаешь, что на улице года три не появятся. Вообще никогда не появятся и не сделают этого снова. А этот был просто грязное животное. Попробовал вкус крови, и ему понравилось...

– А это точно он? – спросил Чанс. – Не ошибаетесь?

– Не ошибаемся. Его опознал управляющий мотелем «Паухаттан». А еще они сравнили два смазанных отпечатка: один – из «Паухаттана», другой – из «Гэлакси». Они идентичны, и это дает возможность привлечь его сразу за два убийства. И еще мачете, которым он пользовался в обоих случаях. Удалось обнаружить следы крови, в том месте, где лезвие крепится к рукоятке. И группа этой крови совпадает с группой крови то ли Ким, то ли Куки, точно не помню, кого именно.

– Как же он пробрался к вам в номер?

– Прошел через вестибюль, поднялся на лифте.

– Но ведь там дежурили полицейские!

– Ну, и что с того? Он просто прошел мимо них, взял свой ключ у портье и поднялся в номер.

– Но как же ему удалось?..

– Нет ничего проще, – ответил я. – Он зашел в гостиницу и зарегистрировался накануне. Так, на всякий случай. Он ведь все планировал очень тщательно. А потом он узнал, что я его разыскиваю, и вернулся в гостиницу. Сначала поднялся к себе в комнату, потом зашел ко мне и спрятался в ванной. Замки у нас в гостинице самые примитивные. Он разделся, приготовил мачете и стал ждать меня.

– И почти достиг своей цели...

– Мог бы достичь. Если бы, допустим, стоял прямо за дверью. Прикончил бы меня в считанные секунды, еще до того, как я сориентировался бы. Или же мог посидеть в ванной еще несколько минут и дождаться, пока я не улягусь в постель. Но он получал слишком большое удовольствие от этой кровавой бойни и не стал ждать. Он хотел, чтобы в момент убийства мы оба были обнаженными: вот он и сидел в ванной, изнывая от нетерпения. Ну, и, конечно, если бы под рукой у меня не оказалось револьвера, он бы меня убил.

– Так он был киллером-одиночкой?

– Убивал он, конечно, один! Но у него наверняка были партнеры в операциях с изумрудами. Может, полиции удастся отыскать их. А может, и нет. И потом, даже если их и поймают, доказать их вину будет крайне сложно.

Он кивнул.

– А что случилось с братом? С любовником Ким, с которого все началось?

– Он так и не появился. Возможно, тоже убит. Или же в бегах, и будет бегать до тех пор, пока колумбийцы его не достанут.

– Неужели смогут?

– Вполне вероятно. Они не знают жалости.

– Ну, а тот служащий из гостиницы? Как его, Кальдерон, что ли?

– Да, Кальдерон. Думаю, если он затаился где-нибудь в Куинсе, то рано или поздно прочтет обо всем в газетах. Выберется из укрытия и вернется на прежнюю работу.

Он хотел сказать что-то еще, но передумал. Взял чашки и ушел на кухню за новой порцией кофе. Вернулся и поставил чашку на стол передо мной.

– Вы, наверное, поздно встали? – заметил он.

– Вообще не ложился.

– Всю ночь на ногах?

– Да.

– Сам я тоже мало спал. Так, подремал в кресле, и все. Я, как лягу в постель, заснуть не могу. Даже просто лежать не могу. Встану, разомнусь на тренажере, пойду в сауну, потом в душ, потом попью кофейку и снова сижу и ничего не делаю.

– Вы перестали звонить в справочную...

– Да, перестал. И выходить из дома тоже перестал. Нет, не голодал, конечно. Доставал что-нибудь из холодильника и жевал, даже не понимая, что ем. Ким умерла, и Санни умерла, и Куки умерла, и, возможно, брат ее тоже умер. Приятель Ким... И тот, как его там, тоже убит. Ну, тот, которого вы застрелили? Никак не могу запомнить его имя.

– Маркес.

– Да, Маркес. Тоже умер. Кальдерон исчез, а Руби – в Сан-Франциско. А вот где Чанс – это вопрос. А ответ: я не знаю. Ну, во всяком случае, из дела точно вышел.

– Почему? Ведь остальные ваши девушки уже успокоились.

– Да, вы говорили.

– А Мэри Лу собирается встать на путь истинный. Говорит, что все равно не жалеет, что прошла через все это. Многому научилась, многое поняла, и теперь в ее жизни начинается новый этап.

– Да, я ей звонил. И, кажется, рассказывал вам о ней тогда, после похорон?

Я кивнул.

– А Донна надеется получить грант от какого-то там фонда. Хочет зарабатывать на жизнь чтением лекций и выступлениями на разных семинарах. Считает, что дошла до такого уровня нравственного падения, что если не остановится, не перестанет торговать своим телом, стихи от нее уйдут.

– Она очень талантлива, Донна. Буду рад, если она посвятит себя только поэзии. Так вы сказали, она получает грант?

– Считает, что у нее есть все шансы.

Он усмехнулся.

– Ну, а что же остальные? Что собирается делать малышка Фрэн? Уж не подписала ли контракт с Голливудом и не собирается ли переехать на Беверли-Хиллз?

– Если это и произойдет, то не сегодня, – ответил я. – Поскольку пока она хочет жить в Виллидже, курить травку и развлекать «очень милых» молодых людей с Уолл-стрит.

– Так, значит, Фрэн у меня осталась?

– Думаю, да.

Какое-то время он молча расхаживал по комнате, затем снова опустился на пуф.

– Да это раз плюнуть! Набрать новых – пять – шесть девиц, – сказал он. – Вы не представляете, как это просто. Проще не бывает.

– Вы уже раньше говорили.

– Но это правда, дружище! Знаете, сколько на свете женщин, которые просто сидят и ждут, чтобы им объяснили, что же им делать с их дурацкими жизнями! Стоит мне выйти из дома – и через неделю, нет, даже раньше, у меня будет полный комплект! – Он встряхнул головой. – Тут только одно «но».

– Какое?

– Мне больше не хочется этим заниматься! – Он снова вскочил. – Я же был замечательным сутенером! И мне нравилось это. Я, как модельер, нарисовал себе жизнь, выкроил, словно костюм, и он сидел на мне как влитой. Облегал, как собственная шкура! И знаете, что потом произошло?

– Что?

– Я из него вырос.

– Бывает и так...

– Приходит какой-то психопат с ножом и перечеркивает всю мою жизнь. Я не у дел. И знаете, что-нибудь подобное все равно бы случилось. Рано или поздно.

– Рано или поздно... – повторил я. И вспомнил, как мне самому пришлось уйти из полиции после того, как пуля, вылетевшая из моего пистолета, смертельно ранила Эстрелиту Ривейру. – Жизнь меняется, – заметил я. – И просто бессмысленно противостоять этим изменениям.

– Так что же мне делать?

– Да что угодно!

– Например?

– Можете вернуться в колледж.

Он рассмеялся:

– И изучать историю искусств! Но мне вовсе не хочется снова торчать в классной комнате. Однажды мне все уже так надоело, что я ушел в армию и покончил со всей этой тягомотиной. А знаете, до чего я додумался прошлой ночью?

– Расскажите.

– Мне захотелось развести огромный костер. Собрать все эти маски, сложить их в кучу посреди комнаты, плеснуть бензинчика и поднести спичку. Уйти, как уходили викинги, и унести с собой все свои сокровища. Я об этом уже не раз думал. Но можно и по-другому. Распродать все это барахло. Дом, деревяшки, машину. На первое время, думаю, денег хватит.

– Наверное.

– Ну, а потом что делать?

– А что, если вам заняться торговлей?

– Вы что, с ума сошли, дружище? Чтобы я торговал наркотой? Да я даже сутенером больше не могу быть, а, сутенерство – дело куда более чистое, чем наркотики.

– Да нет, не наркотиками.

– Чем же тогда?

– Африканскими масками, скульптурой. У вас же их, насколько я знаю, много, и все наверняка ценные.

– Да уж! Мусора не держу.

– Вы говорили. Так вот, почему бы вам не использовать вашу коллекцию хотя бы для начала? И потом: вы ведь уже здорово поднаторели в этом деле, насколько я понимаю?

Он нахмурился.

– Я и раньше об этом подумывал, – сказал он после паузы.

– И?..

– Я дилетант. Хотя и с приличным багажом. Плюс ко всему у меня есть чутье, ну, знаете, нечто такое, чему не научит ни колледж, ни книжки. Но для того, чтобы стать дельцом, этого, черт побери, мало. Нужны манеры, надо уметь вести себя в обществе, нужно изменить стиль жизни. В общем, все изменить.

– Но вы же в свое время изобрели Чанса?

– И что с того?.. А, понял! Вы хотите сказать, что я с таким же успехом могу изобрести и ниггера – торговца предметами искусства, да?

– Разве нет?

Он на секунду задумался.

– А знаете, может, и получится, – сказал он наконец. – Надо все обдумать, взвесить.

– Время у вас есть.

– Масса времени!.. – Он пристально посмотрел на меня; в карих глазах затанцевали золотистые искорки. – Сам до сих пор не пойму, почему нанял именно вас, – сказал он. – Нет, клянусь Богом, не пойму! Может, хотел выглядеть благородным и добрым; эдаким суперсутенером, решившим отомстить за смерть шлюхи. Если бы я знал тогда, к чему это приведет...

– Возможно, эта трагедия помогла спасти несколько жизней, – сказал я. – Может, это послужит вам утешением.

– Но ведь не удалось спасти ни Ким, ни Санни, ни Куки!

– Ким – не удалось. А Санни покончила с собой, ушла из жизни добровольно. А что касается Куки, то Маркес, выследив ее, все равно бы убил. И продолжал бы свое черное дело, если бы я его не остановил. Нет, рано или поздно полиция бы на него вышла, но к тому времени на его счету было бы еще несколько жертв. Такие сами не останавливаются. Это ведь извращенцы. Знаете, когда он вышел из ванной с мачете в руке, у него была эрекция.

– Что, серьезно?

– Абсолютно.

– Так, значит, он вышел на вас... он сексуальный маньяк!

– Ну, лично я больше испугался ножа.

– Да уж, – заметил он. – Вас можно понять.

Он хотел отблагодарить меня, дать что-то вроде премии, Я сказал, что не вижу в этом необходимости, что он и так был достаточно щедр, но он настаивал, а когда люди упорно требуют, чтобы я взял у них деньги, особой охоты спорить с ними у меня, как правило, не возникает, Я сознался, что «изъял» из квартиры Ким браслет из слоновой кости. Он рассмеялся и заметил, что совсем забыл об этой вещице и что моей даме подарок понравится: это и будет частью моей премии, а еще – некоторая сумма наличными и два фунта кофе, приготовленного по его особому рецепту.

– А если вам понравится этот кофе, – добавил он, – так и быть, подскажу, где раздобыть такой же.

Он отвез меня в город. Я мог бы поехать и на метро, но он настоял на своей услуге, заметив, что и сам все равно собирался на Манхэттен, навестить Мэри Лу, Донну и Фрэн и обсудить с ними планы на будущее.

– Надо же попользоваться машиной хотя бы напоследок, – сказал он. – Может, придется загнать ее, чтобы наскрести денег для нового дела. Может, и дом тоже придется продать, – он покачал головой. – Хотя не хотелось бы. Мне нравится здесь жить.

– Но можно начать дело, взяв государственный кредит.

– Издеваетесь, что ли?

– Да нет, я серьезно. Вы же принадлежите к нацменьшинству. И множество всевозможных контор только и мечтают, как бы ссудить вам деньги.

– Это мысль! – заметил он.

Остановившись у входа в гостиницу, он сказал:

– Эта колумбийская задница, никак не могу запомнить его имя...

– Педро Маркес.

– Да, точно. Так он под этим именем зарегистрировался в вашей гостинице?

– Нет. Оно значилось в его удостоверении личности.

– Так я и думал. Он успел побывать Ч. О. Джоунсом и М.Д. Риконом. Интересно, какую же прхабель он изобрел, вселяясь в вашу гостиницу?

– Мистер Старудо, – ответил я. – Томас Эдвард Старудо.

– Т. Э. Старудо. Testarudo! Какое-то испанское ругательство?

– Нет, не ругательство. Просто слово.

– А что оно означает?

– Упрямый, – ответил я. – Упрямый или тупоголовый.

– Что ж, – заметил он, улыбнувшись. – Здесь у нас, безусловно, не может быть к нему претензий.

Глава 32

Поднявшись к себе, я положил пакет с кофе на туалетный столик, потом проверил, не прячется ли кто-нибудь в ванной. И тут мне стало стыдно: веду себя, как какая-нибудь старая служанка, заглядывающая под кровать. Со временем эта настороженность пройдет. И револьвера я уже с собой не носил. Тем более что он теперь не заряжен. Согласно официальной версии получил я его от Деркина, для самообороны. Деркин даже не поинтересовался, откуда у меня эта игрушка. Думаю, ему было наплевать.

Я сидел в кресле и смотрел на пол, на то место, где упал Маркес. На ковре еще остались следы кровавых пятен и мела, которым обычно очерчивают контуры тела.

Интересно, смогу ли я теперь спать в этой комнате? Можно попросить перевести меня в другую. Но здесь я прожил уже несколько лет и как-то привык. Даже Чанс заметил, что она мне подходит, эта комната. И, наверное, так оно и было.

Как же я чувствую себя после того, как убил человека?

Я думал об этом и решил, что чувствую себя прекрасно. Ведь я почти ничего не знал об этом сукином сыне. Говорят, понять – значит простить. И, может, если бы я знал всю историю его жизни, то понял бы, откуда возникла в этом человеке жажда крови. Но прощать его вовсе не обязательно. Это дело Господа Бога, а не мое.

И еще, оказывается, я вполне способен спустить курок. И не было никаких рикошетов, промахов, осечек – ничего. Была удача! Четыре выстрела – и все, как один, прямо в грудь. Прекрасно провел расследование, ловко расставил ловушки, замечательно стрелял!

Я спустился и вышел на улицу. Завернул за угол, подошел к «Армстронгу», заглянул в витрину и прошел мимо. Дальше, по Пятьдесят восьмой, потом снова за угол и еще полквартала. Добрался до «Фэррела», вошел и остановился у стойки.

Народу не так уж много. Музыка из автомата: какой-то эстрадный баритон в сопровождении гитар.

– Двойную порцию «Эли Тайм»! – сказал я. – И отдельно содовой.

Я спокойно стоял, ожидая, пока бородатый бармен нальет мне виски и воду, а затем придвинул оба стакана. Положил на стойку десятку. Он взял ее и принес мне сдачу.

Я посмотрел на виски. В густой янтарной жидкости плясали световые блики. Я потянулся к стакану, и тут мягкий, тихий внутренний голос прошептал: «С возвращением».

Я отдернул руку. Оставив стакан на стойке, выбрал из сдачи двадцатицентовик. Подошел к телефону, бросил монетку в отверстие и набрал номер Джен.

Нет ответа. Длинный гудок.

«Тем лучше, – решил я. – Я свое обещание сдержал». Конечно, я мог и не туда попасть, или же просто телефон барахлит. Такое случается.

Я снова бросил монету в отверстие и еще раз набрал номер. Двенадцать долгих гудков.

Нет ответа. Длинный гудок.

Ну, что ж, все правильно. Я достал монетку и вернулся к бару. Мелочь до сих пор лежала там. Целы были и два стакана – с водой и виски.

Й я подумал: «А зачем?»

Дело сделано, расследование успешно завершено. Убийца уже никогда никого не убьет. Я все сделал правильно, как надо, и очень гордился своей ролью во всем этом процессе. Я не нервничал. Не волновался. В депрессии не пребывал. Да Бог ты мой, вообще чувствовал себя просто замечательно!

А на стойке бара, прямо передо мной, стояло двойное виски. И пить его мне не хотелось. Да я и думать забыл о поддачах, и вдруг пожалуйста: стою себе здесь со стаканчиком...

Что со мной происходит?

Если я сейчас выпью, то или умру на месте, или все снова кончится больницей. Может быть, я там проваляюсь всего день, а может, неделю или месяц, но мне будет конец! Я это знаю. И не хочу умирать, и не хочу лежать в больнице, и тем не менее опять торчу в этой забегаловке и передо мной стоит виски.

Потому что...

Что – потому что?

Потому...

Я оставил виски на стойке. Оставил там и сдачу. И вышел.

* * *

Ровно в половине восьмого я сбежал по ступенькам в подвальное помещение собора Святого Павла, где проходило собрание. Взял чашку кофе, печенье и уселся поудобнее.

Я только что не сорвался. Целых одиннадцать дней держался – и вдруг без всякой на то причины зашел в бар и заказал спиртное! И едва не выпил это виски, еще минута – и опорожнил бы стакан. И по ветру те одиннадцать дней, что дались мне с таким трудом. Да что со мной происходит?

Ведущий произнес несколько вступительных слов и представил выступающего. Я сидел и старался добросовестно слушать, но никак не получалось. Сознание неумолимо возвращало меня к прискорбной реальности – стаканчику виски в баре. Я ненавидел виски! И думать о нем не желал, и тем не менее оно притягивало меня, точно магнит железные опилки.

«Господи, мое имя Мэтт и мне кажется, что я схожу с ума!..»

Выступавший замолчал. Я зааплодировал вместе со всеми. Во время перерыва пошел в туалет, скорее для того, чтобы ни с кем не общаться. Вернулся в зал и снова налил себе кофе – опять же вовсе не потому, что мне так уж его хотелось. А что, если оставить стаканчик и смотаться отсюда? Уйти в гостиницу и поспать. Ведь я не спал уже двое суток. Сон принесет мне сейчас намного больше пользы, чем это собрание, тем более что я все равно не слушаю, о чем они там болтают.

Но я еще крепче сжал стаканчик и вернулся на место.

Началось обсуждение. На меня накатывали волны людских голосов, но я ничего не слышал.

Затем настал мой черед.

– Мое имя Мэтт, – сказал я. И после короткой паузы повторил: – Мое имя Мэтт. И я алкоголик...

И тут случилось невероятное. Я вдруг заплакал.