Текст книги "Похождения Бамбоша"

ГЛАВА 6

На следующий день после бала у губернатора молодые супруги посетили каторжную исправительную тюрьму.

Было воскресенье. Туристам представился случай увидеть заключенных в самой тюрьме – в выходной день их использовали только на внутренних работах.

Директор тюремной администрации любезно предоставил в их распоряжение экипаж и старшего администратора.

Вот еще одно проявление масонской солидарности, поскольку за границей членство в масонской ложе приносит самые приятные неожиданности и связи.

Когда они проезжали мимо церкви, молодая женщина обрадовалась, увидев одетых в белое, как невесты или девушки, принимающие первое причастие, негритянок, которые важно шествовали, босые, но в белых «мадрасах» на головах, с четками в руках.

Прибыв в исправительную тюрьму, супруги уже на пропускном пункте, где размещалась охрана, пришли в восторг при виде огромного стола из цельного розового дерева прекрасной работы. Затем осмотрели хозяйственные постройки, бараки, сияющие той немного преувеличенной стерильной чистотой, которой отличаются подобного рода здания, – хлебопекарню, прачечную, магазины, мастерские, где в своих неизменных ужасных робах трудились каторжники-ветераны.

Остальные же, относящиеся к третьей категории, использовавшиеся на общих работах вне стен тюрьмы, в воскресенье отдыхали и свободно прохаживались по внутреннему двору. Они играли, болтали, прогуливались, наслаждаясь редкими минутами дорого купленного отдыха. Ведь жизнь этих людей действительно страшно тяжела.

Надзиратель – военный, привыкший ко всем здешним мерзостям, спокойно пояснял посетителям:

– Да, господа, этим и впрямь приходится несладко… Что там говорить, они трудятся совсем не так, как те бездельники и симулянты, что окопались при хозяйственном дворе – всякие там цирюльники, портные, подмастерья булочников, обжигальщики кирпича и прочая шваль, извините за выражение.

– А не лучше ли просто-напросто на многое закрывать глаза?

– Э-э, нет. На своем участке попустительствовать нельзя, они на голову сядут…

– Но можно же урезонить их, убедить, действовать лаской и терпением… И не без твердости, разумеется.

– Уговаривать, урезонивать… Все это прекрасно в теории… Но годится лишь применительно к тем заключенным, которые сидят за преступления по страсти. Что же касается других, в первую очередь матерых бандитов, то им хоть кол на голове теши. Эти испорчены до мозга костей. Наша роль – укротить хищника, выдрессировать его. Мы ни на секунду не можем спустить глаз со зверя. Стоит зазеваться, проявить малейшую слабость, мы пропали. Особенно в первое время, пока бандит еще не остыл от совершенного преступления, пока в нем свежи впечатления от ареста, суда, приговора, он особенно опасен. Вот недавно бесследно исчез один из наших товарищей… И никто не знает, что с ним стало…

– Боже, какой ужас! – Молодую женщину передернуло.

– И даже больший, чем вы воображаете, мадам. А ведь скорее всего этот немолодой уже отец семейства умер страшной смертью… Предполагают, что заключенные скопом внезапно набросились на него так, что он и оружия выхватить не успел, убили, разрезали на мелкие кусочки и во время отлива бросили в прибрежный ил на съедение крабам.

– Боже милостивый, да это же кошмар!

– И вот что служит подтверждением подобной догадки: в полосе прилива были обнаружены кусочки свежих человеческих костей. Но, – холодно закончил надзиратель, – это наше личное дело. Нанимаясь охранниками, мы хорошо представляем себе, что нас ожидает, и понимаем, что служба здесь – не мед.

– И тем не менее, может же очутиться в лагере и человек невинный…

– Редко, месье, крайне редко. Настолько редко, что можно сказать – такого не бывает никогда.

– Однако случаются же судебные ошибки…

– Не отрицаю.

– И несчастные, которые протестуют, доказывая, что они не виновны…

– Протесты ничего не значат. Их послушать, так всех надо представить к правительственной награде! И в то же время есть здесь один…

– Ну вот видите!

– Человек, наделенный необычайной физической силой. Что касается дисциплины, здесь его обвинить не в чем. Неплохой парень, работящий. Никогда тебе слова плохого не скажет, не пререкается, не жалуется. Но у него прямо-таки маниакальная страсть к побегу.

– Не вижу в том большого зла.

– Вы упускаете из виду то, что мы за них отвечаем. И ответственность на нас лежит огромная. Ежели что, нас временно отстраняют от должности, могут разжаловать в рядовые, даже посадить в тюрьму… Так вот, этот тип, о котором идет речь, клянется и божится, что он невиновен, и заявляет, что все равно убежит, пусть даже погибнет во время побега.

– И он уже пробовал?

– Дважды! Его схватили, и суд удвоил ему срок наказания. Это за первый побег.

– Бедняга!

– Во второй раз его тоже схватили. Но он перед тем двенадцать часов просидел, закопавшись в тину… Тут-то ему уже дали два года в двойных кандалах.

– Прошу вас, объясните мне, в чем состоит это наказание?

– Двойные кандалы – это железная цепь из десяти звеньев. Она весит два килограмма восемьсот тридцать граммов, ее длина – метр тридцать сантиметров. Она закреплена у заключенного на щиколотке, он волочит ее повсюду за собою.

– О, что за страшная пытка! – воскликнула юная дама, и на лице ее выразилось отвращение.

– Да, это очень мучительно. Особенно если учесть, что железный браслет натирает ногу, под ним образуется рана, а уж когда рана воспаляется, то…

– Где находится этот человек? – спросил юноша.

– В лазарете. Он болен.

– Можем ли мы его навестить?

– Разумеется, милости просим.

– Не будете ли вы так любезны препроводить наск нему?

– К вашим услугам. А не желаете ли рассмотреть приговоренных поближе? Из-за некоторых в газетах поднималась настоящая шумиха. Могу вам сообщить их имена и фамилии, хотя здесь они фигурируют лишь под номерами.

– Благодарю вас, – вмешалась женщина. – Но они внушают мне страх… Кое-кто из них на нас так поглядывает…

И впрямь, за те четверть часа, в течение которых длилась их беседа, каторжники приблизились к посетителям и, став в кружок, пожирали женщину лихорадочно горевшими глазами.

Взгляд одного из них был действительно нестерпим – огненный взгляд Педро-Крумана, негра-гиганта, одержимого бычьей страстью. Его толстый и короткий квадратной формы нос подергивался, ноздри раздувались, со свистом выпуская воздух, чудовищная грудь спазматически вздымалась, как бока жеребца-производителя в период спаривания. Эбеновое лицо напоминало страшную маску и было перекошено зверским оскалом животной похоти.

– Ох, красивая женщина! – глухо рычал он сквозь подпиленные заостренные зубы, на толстых мясистых губах выступила беловатая пена.

– Что, понравилась? А она и впрямь то, что надо! – цинично подзадоривал его молодой человек, которого заключенные почтили титулом Короля Каторги.

– Ах, до чего же хороша! До чего же красива!.. Я хочу ее!..

– Ну что ж, у тебя губа не дура… Я отдам ее тебе, когда придет подходящее время.

– Да, да, ты можешь! Ведь ты же Король! – звериным рыком откликнулся негр.

– У меня к этим визитерам свой счет. Ну да ты сам увидишь…

– И я получу белую женщину?!

– Получишь.

В это время охранник вел посетителей в лазарет, рассказывая им о страшных событиях, происшедших два дня назад.

– Да, месье, гвоздь длиною почти в целый фут! Им пробили череп… И подвесили на столбе, зацепив за этот стержень… И углем написали всего два слова: «Смерть предателям!»

– О-о, – застонала женщина, – здесь же ад! Поедем прочь отсюда, меня все это пугает!..

– Не бойтесь, мадам. Мы их хорошо приструнили, сейчас они не опасны.

– Но они могут вырваться из-под стражи…

– Совершить побег очень трудно. А после принятых нами мер он, почитайте, и вовсе невозможен.

Посетители пересекли внутренний двор исправительной тюрьмы и подошли к просторному бараку, через широкие окна которого виднелись больничные койки, забранные москитными сетками.

Монахиня ордена святого Павла Шартрского, бледная от малокровия, но все же смиренная и самоотверженная, переходила от койки к койке, тут отирая пот со лба, там смачивая долькой апельсина потрескавшиеся от жара губы, находя для каждого слово утешения и надежды, усмиряя нежно, по-женски, крики злобы и стоны боли.

Среди больных были и африканцы-идолопоклонники, прижимавшие к груди бесполезные амулеты, и арабы, извергавшие грубую ругань на своем гортанном наречии, и несколько аннамитов с их загадочными, женственными лицами гермафродитов, и представители белой расы, на чьих осунувшихся лицах читалась порой холодная решимость и ненависть.

Они тоже провожали посетителей взглядами, в которых светились ярость, любопытство и изумление при виде этой изящной, грациозной молодой женщины, такой красивой на фоне окружающего ее уродства.

В самом конце барака, на предпоследней койке, сидел, скрестив руки на груди, мужчина в расстегнутой на груди рубахе. Восковая бледность покрывала его лицо, он вперил в пришельцев взгляд, в котором можно было прочесть интерес, стыд, страдание… Словно какая-то непреодолимая сила заставила его поднять голову и глядеть прямо в лицо посетителям, не скрываясь под своей москитной сеткой.

Несмотря на коротко, почти наголо остриженные волосы, отсутствие бороды, несмотря на предписываемое всем каторжанам единообразие, он резко отличался от прочих правильностью и благородством черт, всем обликом, носящим печать страдания, даже усиливавшего это благоприятное впечатление.

Ни малейшего следа порока нельзя было увидеть на его энергичном лице. Молодой человек сразу же вызывал сочувствие. Казалось, обрушившееся на него несчастье громадно, и он все-таки не смирился с ним, а безнадежность положения только усиливает его стойкость.

От жалости – один шаг до симпатии.

И сколь бы неуместным ни представлялось такого рода чувство здесь, на каторге, именно симпатия пробуждалась в сердцах тех, кто знакомился с этим человеком, казавшимся добрым, энергичным, настойчивым, цельным, одним словом, незаурядным и порядочным.

Так оно и бывает – первое впечатление никогда не обманывает.

Молодой посетитель ничуть не удивился, когда надзиратель, с долей бессознательного почтения в голосе, провозгласил:

– Вот этот заключенный утверждает, что он невиновен.

Юная чета приблизилась к постели больного. Тот не выказывал ни страха, ни недовольства.

– Ну как вы себя чувствуете, номер сто двадцать шесть? – с нотками искреннего интереса в голосе спросил надзиратель.

– Спасибо, начальник, немного лучше, – глухо ответил каторжник. Его голос был несколько странным – слова вылетали отрывисто, как у старых служак, привыкших отдавать команды.

– Ну что ж, тем лучше, – продолжал тюремщик. – Хотите, я дам вам хороший совет?

– Говорите, начальник, все ваши советы я приму с удовольствием и благодарностью, – произнес заключенный, пристально глядя на посетителя, который, в свою очередь, не мог оторвать от него глаз.

– Здесь к вам неплохо относятся. Потому что вы славный парень… Дайте честное слово, что не будете больше убегать. И с вас сразу же снимут двойные кандалы.

При этих словах, казалось бы, неподобающих и неуместных на каторге, где не ценятся никакая клятва, никакое ручательство, при этих словах, свидетельствовавших о небывалом уважении к узнику, кровь бросилась в голову бедняге, но румянец тотчас же сменился мертвенной бледностью.

– Вы очень добры ко мне, действительно добры… Благодарю вас. Но обещать подобное… Нет, я не смогу выдержать. Никогда, никогда не смогу…

Он произнес последние слова очень напряженно, но чувство собственного достоинства не изменило ему ни на миг, а голос и выражение лица свидетельствовали о том, что отвечавший – человек свободный, хотя, возможно, на каторге ему суждено погибнуть.

Молодой посетитель пришел в крайнее замешательство. Он пытался вспомнить имя, когда-то дорогое, уважаемое, почитаемое имя… И вдруг его осенило:

– Леон!.. Леон Ришар!.. Ты ли это?!

И узник закричал как раненый зверь, завыл, зарыдал и, ломая руки, воскликнул:

– Бобино!.. Ты Бобино, Жорж де Мондье?!

– Да, это я! – отвечал тот, утирая слезы. – Я тот, что был твоим другом… И есть… И всегда буду…

– Бедняга, ты называешь себя другом каторжника…

– Какое мне до этого дело, раз ты невиновен…

– Так ты веришь мне… Спасибо. Но ты же ничего не знаешь…

– Мне кое-что рассказали… Этот славный малый, надзиратель… В глубине души он верит в то, что ты невиновен…

Потрясенный происходящим, караульный молчал, будто язык проглотил.

Потрясенная молодая женщина с глазами, полными слез, подошла к заключенному и, протянув тонкую изящную ручку, произнесла нежным голоском, срывающимся от волнения:

– Все слова и поступки моего супруга представляются мне не просто правильными, но – священными… Отныне я тоже считаю себя вашим другом. И я думаю – вы страдаете, будучи в отдалении от тех, кого любите… Вам выпала тяжкая доля… И это так несправедливо.

– Как хорошо ты говоришь, моя милая жена! – воскликнул Жорж де Мондье. – Я ничего другого от тебя и не ожидал. Этот человек был моим другом, когда я, бедный типографский рабочий, трудом зарабатывал себе на хлеб. Он – честный человек, у него щедрое сердце. Все во мне кричит – он невиновен, он ничем не мог себя запятнать!

В это время заключенный кончиками пальцев, растроганно и нежно, прикоснулся к руке молодой женщины.

Тут нервный припадок потряс его мощное тело атлета, слезы ручьем полились из глаз.

– Друзья мои, милые мои друзья, – не помня себя рыдал он. – Наконец-то я могу пролить слезы, душившие меня… С того проклятого дня… когда судьи, мерзавцы… признали, что я виновен… Вы протянули мне руку помощи… Слова привета, слетевшие с ваших уст, вернули меня к жизни… Да благословен будет случай, приведший вас ко мне!

– Да, – раздумчиво подтвердил Жорж де Мондье, чью странную кличку «Бобино», надеюсь, не забыли читатели «Секрета Жермены», – да, случай странный… Мы с женой путешествуем уже полтора года после того, как совершили печальное паломничество к могиле моего отца, которого я при жизни не знал… Мы побывали в Индии, на островах Малезии[106]106
  Малезия – употреблявшееся в XIX веке название островного региона между юго-востоком Азиатского материка и Австралией, включающего в себя Большие и Малые Зондские острова, Филиппинские острова и ряд более мелких архипелагов.


[Закрыть], в Австралии, пересекли Тихий океан, посмотрели Соединенные Штаты, Мексику, Британскую Гвиану, и, уже вознамерившись вернуться во Францию, вдруг надумали заехать и сюда… Видишь ли, Леон, дружище, мы совсем не читали французских газет, следовавших за нами по пятам… и понятия не имели о том, в какую беду ты попал.

– Да, Жорж, я попал в ужасную беду… Позволь мне задать тебе один вопрос.

– Десять вопросов! Сто! Сколько угодно.

– Ты пробудешь здесь еще какое-то время?

– Мы собирались послезавтра отбыть на пакетботе…

– Послезавтра? – переспросил в неописуемой тоске заключенный…

– Но мы свободно располагаем собой и своим временем… и… Какого ты мнения, Берта?

– Я думаю, раз ты решил прийти на помощь твоему другу… нашему другу. Значит, мы конечно же останемся здесь!

– Вот именно!

– Будьте благословенны, мадам, до конца дней своих за это благодеяние! Знайте, что вы имеете дело с человеком, способным испытывать признательность! Отныне вся жизнь моя, весь остаток моих сил – все это принадлежит вам.

– Но послушай, Леон, ты вот только что спрашивал, когда мы уезжаем…

– Я спрашивал потому, что ты можешь поднять в библиотеке подшивку газет… Узнать из них о моем несчастье… И тут ты все поймешь – и как пристрастны были судьи, и какой вес имел поклеп, возведенный на меня негодяем, оставшимся со своими миллионами безнаказанным… Я поведаю тебе всю подоплеку, всю подноготную этой истории, ты поймешь.

– Да, пойму. И сделаю все возможное, чтобы облегчить твою участь… Попытаюсь добиться пересмотра дела. Я хочу всем объявить о твоей невиновности, и я это сделаю!

– Жорж, дорогой мой!

– Не благодари меня. Кроме чисто дружеской заинтересованности, это еще вопрос справедливости, порядочности, чести! Дай мне руку на прощание! Выздоравливай скорее. Не теряй надежды и положись на меня. До свидания!

Ничего больше не слушая, не желая терять ни минуты, молодой человек подхватил супругу под руку и, обогнав охранника, вышел из госпиталя.

– Месье, – обратился к нему охранник, добрый малый. – Послушайте мой совет. Никого не посвящайте в ваши планы.

– Почему это?

– Потому, – пробормотал он, понижая голос, – что вы можете восстановить против себя начальство тюрьмы…

– Быть того не может!

– Тем не менее это так… Оно не любит признавать ошибки, ему хотелось бы, чтобы его мнение всегда совпадало с мнением правосудия…

ГЛАВА 7

Минуло два месяца с тех пор, как на сцене появился юный граф Жорж де Мондье, которого читатели «Секрета Жермены» сразу же вспомнили как Бобино. Дитя, найденное на ступеньках театра «Бобино».

Малыша подобрали рабочие и воспитали его порядочным, трудолюбивым человеком, обучив ремеслу наборщика, делу не только почтенному и уважаемому, но и требующему развитого интеллекта и смекалки. Корпорация наборщиков всегда считалась элитной среди рабочих, а между ними попадалось много светлых голов.

В свое время, набирая газету «Молодая республика», Бобино познакомился с семьей, на долю которой выпали немалые испытания – с мамашей Роллен, вдовствовавшей в течение многих лет, и тремя ее дочерьми: Жерменой, Бертой и младшей, Марией.

В Жермену, необыкновенно красивую, но столь же необыкновенно строгих правил девушку, до безумия влюбился парижский гуляка, граф де Мондье. Исчерпав все средства – посулы, подкуп, обещания жениться и тому подобное, он силой увез бедняжку.

В то же время матушка Роллен, став жертвой несчастного случая, умерла. Безутешные Берта и Мария остались одни-одинешеньки, а похищенная графом де Мондье Жермена безуспешно пыталась наложить на себя руки, чтобы прекратить страдания.

Бобино, влюбленный в Берту, не в силах был, при всем своем желании, спасти Жермену. Он едва не погиб и лишь чудом вырвался от бандитов графа де Мондье, в частности от Бамбоша.

Жермену спас русский князь Березов, влюбившийся в нее. Она разделила его чувство, и вскоре они поженились.

Случилось так, что Жермена, во время своего краткого заточения в доме умалишенных, встретилась там с несчастной женщиной, с Марией Анной Корник, по прозвищу Маркизетта, проведшей в этом доме скорби восемнадцать лет.

Когда-то она была любовницей юного графа де Мондье, и в результате этой связи у них родился сын. Граф признал ребенка своим и ожидал только одного – когда Мария-Анна достигнет совершеннолетия, чтобы одновременно дать ей не только свое имя, но и состояние.

Но отец его, старый граф де Мондье, и слышать не хотел о браке между сыном и дочерью одного из своих фермеров. Он отослал сына в кругосветное путешествие, приставив к нему Лорана Шалопена, сына одного из своих охотничих. Матушку Лорана, кстати сказать, истинную красотку, любвеобильный старикан когда-то соблазнил.

Дети росли вместе. Кроме того, они были очень похожи, что заставляло окружающих утверждать, что Лоран Шалопен – незаконный старший брат Гастона де Мондье.

Надо признать: Лоран обожал Марию-Анну и смертельно ненавидел Гастона, обвиняя его в том, что тот завладел его именем, положением в обществе и любимой женщиной. Опасаясь, как бы Лорану не пригрозили тюрьмой, молодая женщина никому не жаловалась на преследования любовника.

Гастон и Лоран вместе уехали и провели в путешествиях два года. Лоран вернулся один и попытался, ввиду семейного сходства, выдать себя за Гастона.

Мария-Анна разгадала подмену и, опознав сына охотничьего, обвинила его в убийстве.

Лоран доказывал, что Гастон умер в лесах Бомбея от желтой лихорадки, а сам он решил занять место покойного исключительно из любви к Марии-Анне.

Шалопен вызывал у молодой женщины глубочайшее отвращение и омерзение, зиждившееся еще и на подозрении, что он убил ее любимого.

К несчастью, Мария-Анна, которой претили любовные объяснения Лорана, пригрозила, что обратится к прокурору. Испугавшись, он похитил ее ребенка, а мать упрятал в клинику для душевнобольных, предупредив о том, что ребенка беспощадно уничтожат, если она вздумает бежать.

Таким образом, устранив опасного свидетеля, а также присвоив документы покойного, он завладел состоянием старого графа.

Лоран жил на широкую ногу, прославился как один из самых неугомонных кутил и чуть ли не два десятилетия оставался модным прожигателем жизни.

Для того чтобы поддерживать свой достаток на привычном уровне, он придумал ежегодные поездки в Италию, где, как заправский разбойник, занимался вооруженным грабежом на больших дорогах. Его промысел долго процветал, давая возможность поживиться и более мелкой сошке – бандитам, которых он держал в качестве своих подручных. К этой категории принадлежал и Бамбош, лжеграф был его первым наставником.

Так бы оно дальше и шло, если бы негодяй, по-прежнему по уши влюбленный в Жермену, не только не прекратил ее преследовать, но и продолжал атаковать также князя Березова, Бобино и юных сестер Роллен – Берту и Марию.

С энергией и смелостью, редко присущими женщине, Жермена, видя, что близким ее угрожает опасность, приняла решение разоблачить мерзавца. После целого ряда драматических приключений ей удалось выявить, что граф и бандит – одно и то же лицо. Она добыла доказательства гибели истинного графа де Мондье и установила, что человек, узурпировавший его права – Лоран Шалопен, – по всей вероятности, является и его убийцей.

Одновременно, по счастливому стечению обстоятельств, обнаружилась та женщина, чьему попечению был вверен сын Марии-Анны Корник, и эта женщина рассказала, что оставила бедного малютку на ступенях театра «Бобино». Все обстоятельства совпадали – стало очевидно, что это тот самый подкидыш, которого подобрали и воспитали рабочие-типографы.

Бобино не только нашел мать, но и обрел фамилию и вступил в права на принадлежащее ему наследство. Он женился на Берте Роллен, Жермена вышла замуж за князя Березова.

Проведя счастливый и безоблачный медовый месяц, граф де Мондье решил осуществить мечту всей жизни – совершить кругосветное путешествие, доступное, увы, лишь богачам, при котором комфорт удваивает прелесть поездки, усиливает впечатление от увиденного, погружает душу в сладостную пьянящую негу, высвобождая ее из тенет всего будничного и обыденного.

Мы уже узнали, как и при каких обстоятельствах молодожены по прихоти, внезапно пришедшей им в голову, очутились в одной из французских экваториальных колоний.

Мы узнали также, как, по велению своего доброго и чуткого сердца, Бобино, рвавшийся домой, во Францию, решил прервать путешествие, чтобы прийти на выручку другу.

Однако надо оговорить особо – друг этот был для него не просто приятелем, нет, их связывали и сердечная приязнь, и, главное, глубочайшее взаимное уважение, являющееся фундаментом истинной дружбы.

Бобино готов был что угодно совершить для того, чтобы добиться правды по делу Леона, невинно осужденного на каторжные работы. А в невиновности друга он не сомневался, потому что верил тому на слово.

Для тех, кто знал этого молодого человека, было очевидно: для достижения своей благородной цели он сделает все, что в его силах, не пожалеет ни времени, ни денег, а быть может, и жизни.

Жена обожала его и целиком и полностью поддерживала. К тому же у нее была щедрая душа, она не торговалась, когда речь шла о любви или дружеских чувствах.

Итак, молодые супруги первым делом поехали на корабль, чтобы сообщить о своем твердом намерении остаться в Кайенне – не объясняя, правда, его мотивации – капитану «Сальвадора».

Капитан, знавший во всех мельчайших подробностях жизнь столицы Французской Гвианы, дал им добрый совет: поселиться в меблированных комнатах или даже снять отдельный домик.

Что касается квартиры, то лучше всего выбрать роскошно обставленные апартаменты со всеми удобствами в том доме, где держит модный магазин мадемуазель Журдэн. Там им будет хорошо. Сама мадемуазель Журдэн приехала из Европы. Женщина она молодая, но безупречного поведения, репутация у нее выше всякой критики. Словом, это как раз то, что им было нужно.

Бобино рассыпался в пылких благодарностях и, разумеется, согласился на предложение любезного офицера пообедать вместе и провести еще одну ночь на борту пакетбота – «Сальвадор» собирался отчалить только завтра до начала прилива.

Затем граф де Мондье сел и написал письмо свояку и свояченице Березовым, дабы сообщить о том, что они с Бертой задержатся и их возвращение откладывается на неопределенный срок.

На следующее утро супруги, приказав выгрузить на берег багаж и оставив его на таможне, первым делом отправились к мадемуазель Журдэн.

Встретила их маленькая негритяночка, мелодичным голоском сообщившая, что госпожа завтракает.

– Мамзеля, – доложила она хозяйке, – тута приходить белый господин и белый мадамка. Они сейчас ожидать в ваш дом.

Модистка вышла из столовой, полагая, что явились какие-нибудь клиенты.

При виде мадам де Мондье вопль ужаса застрял у нее в горле. Побелев как мел, она зашаталась и рухнула на пол, шепча:

– Сестра княгини Березовой… Я погибла…

Завидя ее, Берта в свою очередь отшатнулась так резко, как будто перед ней встала на хвост и приготовилась к удару одна из жутких ядовитых змей, обитающих в тропической зоне.

Затем, чувствуя удушье, побледнев так, что казалось, она тоже сейчас упадет в обморок, Берта залепетала:

– Фанни!.. Сообщница бандита, из-за которого мы все едва не погибли!.. О, несчастная! Откуда вы здесь? Как вы здесь оказались?!

Фанни понемногу пришла в себя. Она вперила взгляд в пораженных этой встречей супругов, понимая, что при виде нее в них тотчас же проснулись жуткие воспоминания обо всех семейных горестях, и тихо, робко, но не без некоторого достоинства молвила:

– Как оказалась?.. Уж если оказалась, то это значит – и он здесь… В этом позорном застенке, где все – безнадежность, ненависть, проклятие…

– Бамбош?! Бамбош – здесь?! – вскричал граф и, хоть он был человек неробкого десятка, по спине у него пробежал холодок. – Я думал, он в Новой Каледонии!..

– Если б он был там, то и я была бы там же… Разве найдется хоть одна живая душа в мире, кроме меня, чтоб утешить его… пожалеть?.. Кто же, как не я, его приласкает?.. Знаю, знаю, что вы думаете… В ваших глазах он зверь, не человек… Еще бы, бандит, уголовник, заключенный… Но ведь он несчастен. Пусть он каторжник, пусть! Но как же мне его, бедного каторжника, не любить? Я люблю его, слышите вы!..

– Пойдем отсюда, пойдем же скорее, любимый! – заклинала Берта.

Но лицо ее побледнело еще больше. У нее тоже подкосились ноги, и она упала в кресло.

– Я внушаю вам ужас, не правда ли? – с горечью продолжала Фанни. – Невиданно, неслыханно – любить каторжника! Одного из тех, в кого здесь последний кули[107]107
  Кули – в Китае так раньше назывались низкооплачиваемые рабочие, в других странах (Индия, Малайя, страны Америки и др.) – наемные «цветные» рабочие на плантациях и в рудниках.


[Закрыть] считает себя вправе бросить камень… А мне… мне все равно! Разве любовь выбирает?.. Эта любовь – как расплавленный металл у меня в крови… Она меня иссушает… Прожигает всю душу до дна… Она привела меня в этот ад, чтобы я могла подстерегать взгляд, жест, ловить улыбку проходящего мимо в позорном одеянии арестанта… И я, не имея никакой надежды, упиваюсь этой любовью… Я живу ею… Живу в ожидании часа, когда она же меня и погубит…

Потрясенные ее вдохновенной речью и горящим взглядом, совершенно преобразившим девушку, Жорж и Берта молча слушали, не находя в себе сил утешить ту, кто была в сговоре со злодеем, злым гением их семьи, но не в силах были и проклинать ее.

Фанни по-своему истолковала их молчание.

– А теперь, – в отчаянии проговорила она, – судьбе угодно, чтобы вы узнали мою тайну… Секрет, который я здесь уже полтора года так ревностно берегу. А ведь в этой тайне заключена вся радость жизни для меня, затворницы, отшельницы… И в ней же заключен и весь мой позор… Теперь я человек конченый… Кто я? Отщепенка, подстилка каторжника…

– Мадемуазель, – с достоинством прервал ее излияния Бобино. – Человек, которого вы защищаете, жестоко обошелся с нами. Мы – жертвы, но не доносчики. Живите себе с Богом. Наша честь – порука неприкосновенности вашего секрета, он будет сохранен, даю вам честное слово.

– Вы говорите правду, месье? – недоверчиво воскликнула девушка.

– Мое слово свято, мадемуазель. И моя жена со своей стороны дает вам такое же обещание. Не правда ли, Берта?

– Да, клянусь вам. Кроме того, вы были добры к нашему племяннику Жану, когда его держал взаперти похититель.

– Бесценный крошка, я его просто обожала! – вскричала в исступленном порыве эта странная девушка. – Прощайте! Прощайте!

Берте было все же не по себе, она не могла преодолеть страх при мысли, что Бамбош – совсем рядом, в какой-нибудь четверти мили отсюда…

Фанни, почтительно кланяясь, провожала их до дверей, в ее бесчисленных «спасибо» сквозило искреннее чувство безграничной благодарности.

А Берта, вцепившись в мужнин локоть, с трудом переставляла ноги – ее обуял непреодолимый страх, охватывающий человека при виде хищного зверя или рептилии.

– Уедем, Жорж! Покинем эту проклятую страну. Можно подумать, нас специально преследуют, по пятам за нами гонятся!..

– Бамбоша больше нечего бояться, дорогая. Он теперь надежно изолирован и совершенно безопасен.

– Все равно! Все равно мне страшно…

– Но я ведь пообещал Леону спасти его… Сам-то он ничего сделать не может!

В это время со стороны залива раздался громкий орудийный залп, за ним – второй.

– Кроме того, уже поздно – это палит корабельная пушка, пакетбот отчалил, – добавил Бобино.

– О Господи милостивый, что же с нами будет?!

– Разве я не для того рядом, чтобы любить и защищать тебя?

– Знаешь, каторжники внушают мне панический ужас… Этот Бамбош – он такой свирепый, такой хитрый… Ладно, хочешь я тебе что-то скажу?.. Только не записывай меня в сумасшедшие…

– Говори, детка. – Молодой человек очень расстроился оттого, что жена пришла в такое нервное возбуждение.

– Так вот, вчера на балу у губернатора тот тип, увешанный всякой мишурой, так похожий на господина де Шамбое… Это был Бамбош!

– Да это чистейшее безумие!

– Нет! Нет! Я вовсе не безумна! Я в здравом уме и твердой памяти. И страх мой – отнюдь не беспочвенный. Это был Бамбош!

– Ну подумай сама – каторжник не может выйти за стены тюрьмы! Каждая секунда его жизни на протяжении всего срока заключения проходит под недреманным и бдительным взглядом охранника, с него глаз не спускают.

– Нет, повторяю тебе еще раз: это был палач Жермены и убийца Марии. Это был Бамбош!