Текст книги "Шпионка Гарриет"

Луис ФИТЦХЬЮ
ШПИОНКА ГАРРИЕТ

Книга первая

Глава первая

Гарриет пыталась объяснить Спорти, как играть в Город:

– Пойми, сначала придумываешь название Города. Потом записываешь имена всех жителей. Только не слишком много имен, а то будет трудно играть. Ну, скажем, двадцать пять.

– Угу, – Спорти подбрасывал футбольный мяч. Дети стояли во дворе дома, где жила Гарриет, на Восточной Восемьдесят Седьмой улице Манхеттена[1]1
  Немного о географии Нью-Йорка: город состоит из пяти крупных районов, один из которых Манхеттен (остальные четыре – Бруклин, Квинс, Бронкс и Стэтен-Айленд). Многие улицы и проспекты в Манхеттене названы порядковыми номерами, так Гарриет живет на Восточной Восемьдесят Седьмой улице между Первым и Вторым Проспектами. Пятый проспект делит город на две половины: восточную и западную.


[Закрыть].

– Теперь, когда ты знаешь, кто там живет, надо придумать, чем они занимаются. Мистер Чарльз Хенли, к примеру, владелец автозаправки на углу, – задумчиво продолжала Гарриет, притулившись спиной к большому дереву. Она так низко склонилась над блокнотом, что ее прямые волосы касались страниц.

– А как насчет погонять мяч? – спросил Спорти.

– Слушай, Спорти, в такую игру ты еще не играл, это очень здорово. Вот тут, у подножья горы, автозаправка. Ну, если там что-нибудь произойдет, ты знаешь, где она находится.

Спорти взял мяч под мышку и придвинулся к девочке.

– Так тут же ничего нет, кроме дерева и корней. Откуда ты взяла гору?

– Вот тут гора. Отныне и навеки это гора. Усек? – Гарриет уставилась на мальчика.

Спорти шагнул назад.

– По мне, так вылитый корень дерева, – пробормотал он.

Гарриет откинула волосы и серьезно взглянула на него:

– Слушай, Спорти, ты кем собираешься быть, когда вырастешь?

– Ну как, кем? Сама знаешь – футболистом.

– Ну да, а я писательницей. И если я говорю, тут гора, значит, тут гора, – весьма довольная собой, она снова уткнулась в блокнот и занялась своим Городом.

Спорти опустил мяч на траву, присел на корточки и заглянул Гарриет через плечо, пытаясь увидеть, что та с бешеной скоростью писала.

– Ну вот, как только у тебя есть имена всех мужей, жен и детей, пора заняться профессиями. Нам нужен доктор, и адвокат, и…

– И вождь индейцев, – вставил Спорти.

– Ну нет. Кто-нибудь, кто на телевидении работает.

– А с чего ты взяла, что у них есть телевизоры?

– Я сказала есть, значит, есть. Кроме того, нужно, чтобы там был мой отец.

– Тогда вставь и моего. Пусть там будет писатель.

– Хорошо, пусть будет мистер Джонатан Фишбейн, писатель.

– И пусть у него будет сын, который всегда для него готовит, – Спорти раскачивался, сидя на корточках и продолжая нараспев. – Пусть ему будет одиннадцать, как мне, и пусть его мама их бросила и забрала все деньги, и пусть он, когда вырастет, станет футболистом.

– Не-е-е-е, – с отвращением произнесла Гарриет. – Тогда это не придуманное, понимаешь?

– Нет, – помедлив, ответил мальчик.

– Послушай, Спорти. Теперь, когда мы все записали, я тебе объясню, как это здорово, – по-деловому начала Гарриет. Она было выпрямилась, но тут же опустилась на коленки в мягкую сентябрьскую пыль и привалилась животом к огромному корню дерева. Она то и дело заглядывала в блокнот, но чаще говорила, уставившись на поросшую мхом впадину между корнями, туда, где находился ее Город. – Ну вот, однажды вечером, очень поздно, мистер Чарльз Хенли был на автозаправке. Он совсем было собрался выключить везде свет и отправиться домой, потому что уже пробило девять вечера и пора было идти спать.

– Но он же взрослый, – возразил Спорти, уставившись на то место, где предполагалось быть автозаправке.

– В этом Городе все ложатся спать в девять тридцать, – решительно объявила Гарриет.

– Ну-ну, – Спорти продолжал раскачиваться на пятках. – Мой отец идет спать в девять утра. Я с ним иногда сталкиваюсь, когда встаю.

– А в больнице доктор Джонс занимается миссис Харрисон, она собирается родить ребеночка. Вот тут Катервильская больница, – показала девочка. Спорти уставился на другой корень дерева.

– А что делает мистер Фишбейн, писатель?

Гарриет ткнула пальцем в центр города.

– Сидит в городском баре, вот тут, – Гарриет, как завороженная, глядела на Город. – И вот что случилось. Когда мистер Хенли уже почти закрылся, к заправке подкатил длинный старый кадиллак, а в нем мужчины с ружьями. На бешеной скорости подъехали, и мистер Хенли ужасно испугался. Выпрыгнули из машины, ворвались на автозаправку и взяли все деньги. Мистер Хенли не мог даже пошевельнуться. Потом заправились бензином, конечно же, не заплатили и исчезли в ночи, оставив мистера Хенли связанного и с кляпом во рту.

– А что потом? – Спорти даже рот открыл от волнения.

– А ту самую минуту миссис Харрисон родила ребеночка, и доктор Джонс сказал: «Замечательная девочка, миссис Харрисон, ну, просто великолепная, ха-ха-ха».

– Пусть это будет мальчик.

– Нет, девочка. У нее уже есть мальчик.

– А как она выглядит, эта девочка?

– Ужасно страшненькая. А теперь, в эту самую минуту, совсем в другой части Города, вот тут, за заправкой, где начинается гора, грабители остановились у фермы. Ее хозяин – старый фермер Додж. Они вошли и видят, что он ест овсянку, потому что у него зубов давно нет. Они бросили кастрюльку с овсянкой на пол и потребовали другой еды. Но у него ничего не было, только овсянка, так что они его побили. И решили переночевать там. Так вот, в эту самую минуту начальник полиции Катервиля, сержант Герберт, решил прогуляться по главной улице. Он почувствовал, что происходит что-то не то, и решил проверить…

– Гарриет! Не сиди в пыли, – послышался резкий голос из окна третьего этажа.

Гарриет посмотрела вверх. На лице ее промелькнула тревога.

– Ой, Оле-Голли, я вовсе не сижу в пыли.

Лицо няни, показавшееся в окне, никто бы не назвал красивым, но как бы оно ни хмурилось, через все его острые углы и складки проступала доброта.

– Гарриет Велш, а ну, поднимись с колен.

Гарриет немедленно встала на ноги.

– Послушай, нам тогда придется играть в Город стоя, – жалобно произнесла она.

– Ну, и отлично, – донесся резкий голос, и голова исчезла.

Спорти тоже встал с колен.

– Почему бы нам тогда не сыграть в футбол?

– Смотри, если я сяду вот так, я не буду в пыли, – она примостилась на корточках рядом с Городом. – Ну вот, он почувствовал, что происходит что-то не то…

– Как он почувствовал? Он же ничего не видел, это же совсем в другом месте.

– Ну, просто почувствовал. Он хороший начальник полиции.

– Ну-ну, – с сомнением пробормотал Спорти.

– Поскольку он единственный полицейский в городе, он пошел с обходом и всех, кого встретил, позвал на помощь, говоря: «Что-то подозрительное происходит в городе. Я это нутром чую». И все пошли за ним и оседлали коней…

– Коней? – закричал мальчик.

– Ну, влезли в большую машину и поехали по городу, пока…

– Гарриет, – хлопнула задняя дверь дома, и Оле-Голли решительно направилась к детям. Большие черные ботинки резко постукивали по брусчатке двора.

– Эй, куда это ты? – спросила Гарриет, вскакивая. Оле-Голли была одета как для улицы. У Оле-Голли всегда была одна одежда для дома и другая для улицы, хотя нельзя было догадаться, что на ней надето – юбка, свитер или жакет. Сейчас это было нечто вроде старого одеяла, бесконечный кусок материи, в который она завернулась, как в кокон. Она называла свое одеяние просто – ВЕЩИ.

– Я собираюсь кое-куда тебя отвести. Надо тебе повидать свет. Тебе уже одиннадцать, пора на что-нибудь посмотреть, – она встала рядом с детьми, такая высокая, что взглянув на нее, они увидели за ее спиной голубое небо.

Гарриет кольнуло чувство вины. Она уже повидала куда больше, чем Оле-Голли догадывалась. Но она ничего не сказала, только «Ага!», и от восторга пару раз подпрыгнула.

– Возьми куртку. И поторапливайся. Мы прямо сейчас уходим, – Оле-Голли все делала прямо сейчас. – Пойдешь с нами, Спорти, тебе тоже не повредит взглянуть на мир.

– Я должен быть домой к семи, чтобы ужин приготовить, – вскочил на ноги Спорти.

– Мы вернемся задолго до того. Мы с Гарриет ужинаем в шесть. А вы почему едите так поздно?

– Он сначала пьет коктейль. А я ем оливки и орешки.

– Хорошо. Ну, давайте, надевайте куртки.

Дети ринулись в дом, с шумом хлопнув дверьми.

– Это что за грохот? – прошипела кухарка, едва успев повернуться, чтобы заметить, как они стрелой пролетели по кухне и понеслись наверх. Комната Гарриет была на самом верху, так что им пришлось пробежать три пролета лестницы. Они совсем запыхались, пока добрались туда.

– А куда мы идем? – прокричал Спорти вслед бегущей девочке.

– Не имею понятия, – врываясь в комнату, пропыхтела в ответ Гарриет, – но у Оле-Голли всегда в запасе что-нибудь интересненькое.

Спорти схватил куртку и уже рванулся вниз, но тут Гарриет спохватилась:

– Подожди, я не могу найти блокнот.

– А на что он тебе? – закричал Спорти с полдороги.

– Я без него никуда не хожу, – раздался полузадушенный голос.

– Да пошли уже, Гарриет.

Тут из комнаты послышался звук, будто упало что-то тяжелое.

– Гарриет? Ты что, свалилась?

Еле слышный голос с облегчением произнес:

– Я его нашла. Завалился за кровать, – тут девочка появилась, крепко держа зеленый блокнот.

– У тебя их, наверно, сотни, – сказал Спорти, пока они бежали вниз.

– Нет, только четырнадцать. Это номер четырнадцатый. Откуда у меня возьмутся сотни? Я начала работать, когда мне исполнилось восемь, а сейчас только одиннадцать. У меня бы даже не было так много, если бы поначалу я столько всего не писала, так что один мой ежедневный маршрут занял целый блокнот.

– Ты каждый день следишь за одними и теми же людьми?

– Ага. В этом году у меня там семья Дей Санти, Малыш Джо Карри, семья Робинсонов, Гаррисон Витерс и еще один новый человек, миссис Пламбер. С миссис Пламбер труднее всего, поскольку приходится подглядывать через щелку в подъемнике для посуды.

– Можно мне как-нибудь пойти с тобой?

– Да нет, дурачок. Шпионы не ходят с друзьями. Если нас будет двое, нас смогут застукать. Почему бы тебе не завести свой собственный маршрут?

– Иногда я гляжу в окно и наблюдаю, что происходит в окне напротив.

– И что там происходит?

– Да ничего. Мужчина возвращается домой и опускает занавески.

– Не слишком интересно.

– Да уж, не слишком.

Оле-Голли ждала их у двери, постукивая каблуком по брусчатке. Они отправились по Восемьдесят Шестой улице, сели в автобус, затем вошли в метро. Они уселись в вагоне рядком, Оле-Голли, Гарриет, а за ней Спорти. Оле-Голли смотрела прямо перед собой, Гарриет с бешеной скоростью записывала что-то в блокнот.

– Что ты там пишешь? – спросил Спорти.

– Описываю людей, которые сидят напротив.

– А зачем?

– Ну, Спорти, – Гарриет просто из себя вышла, – пойми, я их увидела и хочу запомнить. – Она снова уставилась в блокнот и продолжала писать:

ЧЕЛОВЕК В БЕЛЫХ НОСКАХ, НОГИ ТОЛСТЫЕ. ЖЕНЩИНА С КОСЫМ ГЛАЗОМ И ДЛИННЫМ НОСОМ. ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК С ТОЛСТОЙ МАМАШЕЙ. У НЕЕ СВЕТЛЫЕ ВОЛОСЫ, И ОНА ВСЕ ВРЕМЯ ВЫТИРАЕТ ЕМУ НОС. СМЕШНАЯ ДАМА, ПОХОЖА НА УЧИТЕЛЬНИЦУ И ЧИТАЕТ. НЕ ДУМАЮ, ЧТОБЫ МНЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ ЖИТЬ ТАМ, ГДЕ ВСЕ ОНИ ЖИВУТ, И ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ОНИ ДЕЛАЮТ. ГОТОВА ПОКЛЯСТЬСЯ, ЧТО МАЛЬЧИШКА ВСЕ ВРЕМЯ РЕВЕТ, А ЖЕНЩИНА С КОСЫМ ГЛАЗОМ СТРАШНО НЕ ЛЮБИТ ГЛЯДЕТЬ НА СЕБЯ В ЗЕРКАЛО.

Оле-Голли повернулась к ним и сказала:

– Мы едем в Фар-Рокавей[2]2
  Фар-Рокавей – отдаленный район в Квинсе, на берегу Атлантического океана.


[Закрыть]. Это еще три остановки. Я хочу, чтобы ты, Гарриет, увидела как живет моя семья.

Гарриет прямо остолбенела от удивления. Она взглянула на Оле-Голли, но та уже снова смотрела в окно. Девочка продолжала писать.

ЭТО ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО. У ОЛЕ-ГОЛЛИ ЕСТЬ СЕМЬЯ? Я НИКОГДА ОБ ЭТОМ НЕ ДУМАЛА. У ОЛЕ-ГОЛЛИ ЕСТЬ МАМА И ПАПА? ОНА ДЛЯ ЭТОГО СЛИШКОМ СТАРАЯ. ОНА НИКОГДА О НИХ РАНЬШЕ НЕ ГОВОРИЛА. А Я С НЕЙ ЗНАКОМА С ТЕХ ПОР, КАК РОДИЛАСЬ. ОНА НЕ ПОЛУЧАЕТ НИКАКИХ ПИСЕМ. ПОДУМАЙ ОБ ЭТОМ. ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ВАЖНО.

Они доехали до нужной остановки, и Оле-Голли вывела их из метро.

– Похоже, мы рядом с океаном, – сказал Спорти, идя по тротуару. Легкий, быстро стихнувший ветерок донес до них соленый морской запах.

– Несомненно, – быстро ответила Оле-Голли. Гарриет чувствовала, что в няне что-то переменилось. Она и двигалась быстрее, и голову выше держала.

Они шли по улице, ведущей к океану. Дома, выстроенные из желтоватого кирпича с кое-где разбросанными вкраплениями коричневого, отступали вглубь от тротуара. Перед каждым была небольшая зеленая лужайка. Не слишком красиво, подумала Гарриет, но, может, им так нравится. Все лучше, чем эти сплошные коричневые дома на Манхеттене.

Оле-Голли шла все быстрее и глядела суровей обычного, будто сомневалась, стоило ли приходить сюда. Внезапно она свернула к какому-то большому многоквартирному дому. Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она направилась прямо к двери. Спорти и Гарриет последовали за ней вверх по ступенькам к входной двери, а потом через широкий коридор прямо к черному ходу.

«Она с ума сошла», – подумала Гарриет. Девочка и мальчик молча переглянулись. Тут они внезапно поняли, куда Оле-Голли направляется – к маленькому домику, окруженному крошечным садиком, разбитым во дворе большого дома. Дети остановились, не зная, что делать. Маленький домик был похож на деревенский, вроде тех, какие Гарриет видела, когда они летом жили на даче. Некрашеные стены были сероватого цвета сплавной древесины, крыша – темно-серая.

– Входите, цыплятки, пора выпить чашку чая, – замахала им с обветшалого крылечка вдруг развеселившаяся Оле-Голли.

Гарриет и Спорти побежали было к домику, но вдруг опять замерли на месте. Дверь внезапно отворилась, и на крыльце показалась огромная женщина, больше всех, кого Гарриет доводилось видеть раньше.

– Ну, смотри-тка, кто пришел, – наклонилась она, – смотри-тка на этих пострельцов. – Толстое лицо задвигалось в приветливой улыбке, обнажив беззубые десны, и она разразилась пронзительным раскатистым смехом.

Гарриет и Спорти так и стояли, разинув рты от изумления. Толстая дама возвышалась горой, руки в боки, цветастое ситцевое платье и огромная мешковатая кофта. Наверно, самая большая кофта в мире, пришло в голову Гарриет, и башмаки, наверно, самые здоровые. Удивительные башмаки. Длиннющие, черные, разношенные башмаки на шнурках, высокие, до середины икры, они с трудом сходились на толстых лодыжках, где из-под переплетенных шнурков виднелись белые носки. У Гарриет просто руки зачесались описать все это в блокноте.

– Откуда-тка ты взяла таких мальцов? – могучий голос разнесся по всему двору. – Это что, девчонка Велшей? А это ее братишка?

Спорти хихикнул.

– Нет, он мой муж, – прокричала в ответ Гарриет.

Оле-Голли повернулась к ней и мрачно сказала:

– Не воображай о себе слишком много, девочка, не так уж это остроумно.

Толстуха засмеялась, лицо ее снова задвигалось. Гарриет подумалось, что оно похоже на тесто, из которого сейчас испекут большой круглый каравай. Ей хотелось поделиться своими наблюдениями со Спорти, но Оле-Голли уже вела всех в дом. Им пришлось протискиваться мимо толстого живота хозяйки, которая довольно-таки глупо продолжала стоять в дверях.

Оле-Голли направилась прямо к плите и зажгла конфорку под чайником. Потом повернулась к детям и очень по-деловому представила:

– Это моя мать, миссис Голли. Мама – можешь уже закрыть дверь, мама. Это Гарриет Велш.

– Гарриет М. Велш, – поправила девочка.

– Ты прекрасно знаешь, что у тебя нет второго имени, но если тебе так угодно, Гарриет М. Велш. А это Спорти. Как твоя фамилия, Спорти?

– Рок. Саймон Рок.

– Саймон, Саймон, ха-ха-ха, – пропела Гарриет, которой вдруг захотелось сказать какую-нибудь гадость.

– Нечего над чужим именем насмехаться, – повернулась к девочке Оле-Голли. В такие минуты Гарриет всегда знала, что та имеет в виду.

– Я больше не буду, – быстро сказала она.

– Так-то лучше, – Оле-Голли снова улыбнулась. – Теперь пора попить чайку.

– Ну до чего же она миленькая! – Гарриет поняла, что миссис Голли еще не переварила знакомство. Она по-прежнему возвышалась горой, руки-окорока опущены по бокам огромного тела.

– Садись, мама, – мягко сказала Оле-Голли, и миссис Голли села.

Гарриет и Спорти переглянулись. Одна и та же мысль пришла им в голову одновременно. Эта толстая леди не слишком сообразительна.

Миссис Голли села слева от Гарриет. Она склонилась над девочкой и заглянула ей прямо в лицо. Гарриет показалось, что она в зоопарке.

– Ну, Гарриет, оглядись кругом, – сурово сказала Оле-Голли, разливая чай. – Я тебя сюда привела, потому что ты никогда еще не видела такого жилья. Видела ли ты когда-нибудь дом, где только одна кровать, один стол, четыре стула и ванна на кухне?

Гарриет пришлось отодвинуть стул в надежде что-нибудь увидеть. Загораживая полкомнаты, миссис Голли склонялась над девочкой, продолжая ее разглядывать. Комната и впрямь была очень странная. Маленький обветшалый коврик лежал у плиты. «У Гаррисона Витерса тоже только одна комната», – подумала про себя Гарриет. Но промолчала, поскольку ей не хотелось, чтобы Оле-Голли знала, что она подглядывает за Гаррисоном Витерсом через чердачное окошко.

– Не думаю, что ты такое видела, – продолжала Оле-Голли. – Хорошенько оглядись вокруг. И пейте чай, дети. Можете добавить молока и сахара, если я мало положила.

– Я не пью чая, – застенчиво пробормотал Спорти.

– Что ты такое говоришь? – Оле-Голли уставилась на мальчика.

– Я говорю, что никогда не пью чая.

– Ты хочешь сказать, что никогда не пробовал чая?

– Нет, – слегка испуганно пробормотал Спорти.

Гарриет взглянула на Оле-Голли. На лице у няни появилось то особое выражение, которое означало, что сейчас последует цитата.

– «При известных обстоятельствах нет ничего приятнее часа, посвященного церемонии, именуемой английским вечерним чаепитием», – твердо и вместе с тем раздумчиво произнесла Оле-Голли, а затем, удовлетворенно откинувшись на спинку стула, снова взглянула на Спорти. Тот ответил ей непонимающим взглядом.

– Генри Джеймс, 1843-1916, – сказала она. – «Женский портрет».[3]3
  Г. Джеймс – известный английский писатель. Пер. М. А. Шерешевской.


[Закрыть]

– А что это? – мальчик повернулся к Гарриет.

– Роман, дурачок, – ответила девочка.

– А, такие, как папа пишет, – Спорти полностью потерял интерес к сказанному.

– Дочурка-то моя страсть какая умная, – пробормотала миссис Голли, продолжая разглядывать Гарриет.

– Смотри, Гарриет, – начала Оле-Голли, – вот женщина, которая в жизни никем и ничем не интересовалась, ни одной книгой, ни учебой, ничем другим. Всю жизнь живет в этой комнате, ест, спит и ждет смерти.

Гарриет в ужасе уставилась на миссис Голли. Что это Оле-Голли такое говорит? Сейчас миссис Голли рассердится. Но миссис Голли продолжала с весьма довольным видом разглядывать девочку. «Наверно, – подумала Гарриет, – она забывает даже голову повернуть, пока ей про это не напомнят».

– Попробуй, Спорти, это вкусно, – быстро начала Гарриет в попытке сменить тему.

– Неплохо, – тихо пробормотал Спорти, глотнув чай.

– Все надо попробовать, Спорти, по крайней мере, один раз, – произнесла Оле-Голли, но было видно, что ее мысли заняты чем-то другим. Гарриет с любопытством взглянула на нее. Оле-Голли ведет себя так странно. Она… она что, сердится? Нет, не сердится. Похоже, она расстроена. Гарриет сообразила, что первый раз в жизни видит Оле-Голли расстроенной. Она даже не знала, что та умеет расстраиваться.

Как будто подумав о том же самом, Оле-Голли внезапно покачала головой и выпрямилась на стуле.

– Ну, что, – весело сказала она, – думаю, с вас достаточно чая и впечатлений на один день. Похоже, нам пора отправляться домой.

Тут случилось что-то совершенно необыкновенное. Миссис Голли тяжело встала и швырнула чашку на пол.

– Опять уходишь! Опять уходишь, – завопила она.

– Ну-ну, мама, – успокаивающе произнесла Оле-Голли.

Миссис Голли топала по комнате, как огромная кукла. Она напоминала Гарриет громадный воздушный шар в форме человеческой фигуры, дергающийся на веревке. Спорти хихикал. Гарриет тоже хотелось расхохотаться, но она не была уверена, что стоит.

Миссис Голли рванулась куда-то.

– Всегда приходишь, только чтобы снова уйти. Опять уходишь. Думала, на этот раз ты навсегда пришла!

– Ну-ну, мама, – повторила Оле-Голли, встала, подошла к матери, крепко нажала на трясущееся плечо и мягким голосом сказала: – Мама, ты же знаешь, что я снова приду на следующей неделе.

– Ну да, конечно, – миссис Голли немедленно перестала дергаться и широко улыбнулась детям.

– Ну и дела, – прошептал Спорти.

Гарриет глядела, как завороженная. Тут Оле-Голли скомандовала надевать куртки, и вот они снова на улице, машут на прощанье развеселившейся миссис Голли.

– Ну и дела, – вот и все, что Спорти мог сказать.

Гарриет не могла дождаться, когда вернется домой и начнет все записывать в блокнот.

Оле-Голли сурово глядела прямо перед собой. Лицо ее ничегошеньки не выражало.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Перед тем, как лечь спать, Гарриет достала блокнот. Ей надо было о многом подумать. Завтра начинаются занятия в школе. Завтра придется кучу всего записывать – все, что случилось с друзьями за лето. Значит, сейчас надо подумать о миссис Голли.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОЛЕ-ГОЛЛИ РАССТРАИВАЕТСЯ, КОГДА ВИДИТ МИССИС ГОЛЛИ. МОЯ МАМА НЕ ТАКАЯ УМНАЯ, КАК ОЛЕ-ГОЛЛИ, НО ОНА КУДА УМНЕЙ, ЧЕМ МИССИС ГОЛЛИ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ, ЧТОБЫ МОЯ МАМА БЫЛА ТАКАЯ ЖЕ ИДИОТКА. НЕ ДУМАЮ, ЧТО КО МНЕ БУДУТ ХОРОШО ОТНОСИТЬСЯ, ЕСЛИ У МЕНЯ МАМА ТАКАЯ ИДИОТКА. НАВЕРНО, СТОИТ НАПИСАТЬ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МИССИС ГОЛЛИ ПОПАЛА ПОД ГРУЗОВИК. НО ОНА ТАКАЯ ТОЛСТАЯ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, НЕ СЛУЧИТСЯ ЛИ ЧТО С ГРУЗОВИКОМ. ЭТО НАДО ЕЩЕ ОБДУМАТЬ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ БЫТЬ ТАКОЙ, КАК МИССИС ГОЛЛИ, НО УЖАСНО ИНТЕРЕСНО, ЧТО У НЕЕ В ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ.

Гарриет положила блокнот и побежала в комнату к Оле-Голли, чтобы поцеловать ее на ночь. Оле-Голли сидела в кресле-качалке и читала при свете настольной лампы. Гарриет влетела в комнату и бросилась прямо на узкую кровать, покрытую огромным желтым пледом. Все в этой комнате было желтым, начиная со стен и кончая хризантемами в вазе. Оле-Голли, как она сама говорила, была без ума от желтого.

– Убери ноги с кровати, – скомандовала, даже не глядя, Оле-Голли.

– О чем твоя мама думает? – спросила девочка.

– Не знаю, – задумчиво ответила няня, продолжая глядеть в книгу. – Год за годом задаю себе этот вопрос.

– Что ты читаешь?

– Достоевского.

– А это что? – нарочито противным тоном спросила Гарриет.

– А ну, послушай, – на лице няни появилось знакомое выражение, обещавшее цитату. – «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью»[4]4
  Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы».


[Закрыть].

– А что это значит, – после минутного молчания задала вопрос Гарриет. – Как ты думаешь, что это значит?

– Ну, если ты любишь все, тогда… тогда – наверно, ты тогда знаешь все, тогда… это как… ну, ты любишь все еще больше. Я не знаю. Ну, это такое вот… – Оле-Голли с нежностью посмотрела на девочку, если только представить себе, что лицо, словно вырезанное из дуба, может выражать нежность.

– Хочу знать все, все на свете, – вдруг завопила Гарриет, откидываясь на спину и раскачиваясь на пружинном матрасе. – Все на свете, все на свете, все на свете. Хочу быть шпионкой и все знать.

– Что проку знать все на свете, если ты не знаешь, что с этим делать. А ну, убирайся с моей кровати. Пора спать, мисс Гарриет, шпионка, – с этими словами Оле-Голли встала и потянула Гарриет за ухо.

– Ой-ой-ой, – вопила Гарриет, пока ее таким образом выдворяли из комнаты, хотя на самом деле ей нисколечко не было больно.

– А ну, марш в постель.

– А мама с папой скоро придут? Успеют меня перед сном поцеловать?

– Нет, они пошли в гости, – ответила Оле-Голли, укладывая девочку в постель. – Ты их увидишь утром за завтраком. А теперь спать, чтоб в одно мгновение…

– Ха-ха-ха, – расхохоталась Гарриет, – мгновенный сон.

– Еще одно слово… Ты же завтра в школу идешь, – Оле-Голли наклонилась и крепко щелкнула Гарриет по лбу. Она никогда не целовала девочку, что Гарриет вполне устраивало, потому что она ненавидела все эти поцелуи. Няня выключила свет. Гарриет было слышно, как она вернулась в комнату, взяла книгу и снова уселась в кресло-качалку. Тогда девочка приступила к тому, что всегда делала, когда предполагалось, что она спит, – достала карманный фонарик, книгу и уютно устроилась читать под одеялом, пока Оле-Голли, тоже как всегда, не пришла и не забрала фонарик.

Наутро миссис Велш спросила:

– Хочешь попробовать бутерброд с ветчиной? Или с сырным салатом? С ореховой пастой? – Мама глядела на Гарриет вопросительно, а стоящая рядом кухарка с большим неудовольствием.

– С помидором, – не отрываясь от книги, которую читала за завтраком, ответила девочка.

– Перестань читать за столом, – Гарриет положила книгу. – Послушай, Гарриет, ты носишь бутерброды с помидором в школу каждый день, вот уже пять лет. Тебе не надоело?

– Нисколечко.

– Как насчет сыра с оливками?

Гарриет подняла голову. Кухарка в отчаянье всплеснула руками:

– С колбасой? С холодным мясом? С огурцом?

– С помидором.

Миссис Велш пожала плечами и безнадежно глянула на кухарку.

– Ну, прямо как пьяница – все одно, – ухмыльнулась та.

Миссис Велш потянулась к чашке кофе.

– Рада, что снова в школу?

– Не то, чтобы очень.

Мистер Велш отложил газету и поглядел на дочь.

– Любишь школу?

– Нет, – ответила Гарриет.

– Я свою всегда ненавидел, – мистер Велш снова скрылся за газетой.

– Дорогой, ты не должен так говорить. Я свою более или менее любила, по крайней мере, когда мне было одиннадцать, – миссис Велш взглянула, словно ожидая ответа, на дочь.

Гарриет не знала, что ответить, поскольку не была уверена, нравится ей школа или нет.

– Пей молоко, – сказала миссис Велш. Девочка всегда ждала того момента, когда мама произнесет эти слова. Как бы ей ни хотелось пить, было как-то приятнее, если мама напоминала о молоке. Она выпила молоко, задумчиво вытерла рот и встала из-за стола. Оле-Голли вошла в столовую.

– Что нужно сказать, когда встаешь из-за стола? – рассеянно напомнила миссис Велш.

– Спасибо, – ответила девочка.

– Хорошие манеры весьма важны, особенно по утрам, – пробормотала Оле-Голли, направляясь на кухню.

Гарриет помчалась в свою комнату. – Я иду в шестой класс, – закричала она, просто чтобы не было скучно одной в комнате, потом схватила блокнот, хлопнула дверью и помчалась вниз. – Пока, пока, – завопила она, будто собираясь в Африку, и громко хлопнула входной дверью.

Школа имени Элеонор Грегори была названа в честь некой мисс Элеонор Грегори, потому что та основала ее еще в начале века. Находилась школа на Ист-Эндском проспекте, всего в нескольких кварталах от дома, наискосок от небольшого парка. Гарриет весело бежала по улице, прижимая блокнот к животу.

Прямо перед школьным крыльцом толпилась небольшая группка детей. Часть школьников стояла поблизости на тротуаре. Дети были всех возрастов и размеров, преимущественно девочки, потому что это была школа для девочек. Мальчики могли там учиться только до седьмого класса, а потом им нужно было переходить в другую школу. Гарриет подумала, что это последний год, когда они ходят в школу вместе со Спорти. Остальные мальчики ее не волновали. Меньше всего ее волновал Пинки Уайтхед – она думала, что он самое тупое создание на свете. В их классе был еще только один мальчик. Гарриет называла его «Мальчик в малиновых носках», он был такой скучный, даже имя его запоминать не хотелось. Он перешел в эту школу всего год назад, а все остальные учились вместе с первого класса. Гарриет помнила, как он впервые появился в школе в малиновых носках. Кому в голову придет носить малиновые носки? Большая удача, что он носит малиновые носки, иначе бы его вообще никто не заметил. Он за весь год и слова не произнес.

Когда она прислонилась к стене и открыла блокнот, к ней подошел Спорти:

– Привет.

– Привет.

– Кто-нибудь еще пришел?

– Только этот тупица в малиновых носках.

Гарриет быстро записала в блокноте:

ИНОГДА КАЖЕТСЯ, БУДТО СПОРТИ ВСЮ НОЧЬ НЕ СПАЛ. У НЕГО ТАКИЕ СМЕШНЫЕ ТЕНИ ПОД ГЛАЗАМИ. Я ЗА НЕГО БЕСПОКОЮСЬ.

– Ты сегодня умывался, Спорти?

– Не… я забыл.

Гарриет неодобрительно покачала головой, и Спорти отвернулся. На самом деле Гарриет тоже забыла умыться, но это было не так заметно.

– Смотри, Джени идет, – ткнула пальцем Гарриет.

Джени Гиббс была самым близким другом Гарриет, ну, конечно, после Спорти. У нее был химический набор, и она мечтала в один прекрасный день взорвать весь мир. И Гарриет, и Спорти весьма уважали эксперименты Джени, но ни слова не понимали, когда та пыталась объяснить им, что делает.

Джени медленно приближалась, глядя на дерево в парке через дорогу. Она ходила очень странным манером, голова повернута вправо, как у солдата на параде. Гарриет и Спорти знали, что это от застенчивости – она никого не хочет видеть и боится лишних вопросов.

Джени чуть не врезалась в них.

– Привет.

– Привет.

– Привет.

Теперь они стояли все вместе.

– Подумать только, еще один год, – сказала Джени. – На год старше, а к цели еще не приблизилась.

Гарриет и Спорти с серьезным видом кивнули. Они глядели на длинный черный лимузин с шофером. Машина остановилась прямо напротив школы. Оттуда вышла маленькая светлоголовая девочка.

– Ну вот, эта противная Эллин Хансен, – фыркнула Джени. Эллин была самая хорошенькая девочка в классе, поэтому ее все презирали, особенно Джени, которая была вся в веснушках.

Гарриет записала в блокнот:

ДЖЕНИ С КАЖДЫМ ГОДОМ СТАНОВИТСЯ ВСЕ БОЛЕЕ СТРАННОЙ. ДУМАЮ, ОНА КОГДА-НИБУДЬ ВЗОРВЕТ ВЕСЬ МИР. ЭЛЛИН ВЫГЛЯДИТ ТАК, БУДТО ВОТ-ВОТ ЗАПЛАЧЕТ.

Рэчел Хеннесси и Мэрион Хоторн подошли вдвоем. Они неприменно ходили парой.

– Доброе утро, Гарриет, Саймон, Джени, – вежливо произнесла Мэрион Хоторн.

Она всегда держалась, будто учительница, которая через минуту усядется за учительский стол. Рэчел во всем копировала Мэрион, так что и она посмотрела на них сверху вниз и приветствовала их небрежным кивком головы. Обе направились в школу.

– Ну, это уже немножко слишком, – презрительно глянула им вслед Джени.

Карри Андрюс вылезла из автобуса. Гарриет записала:

КАРРИ АНДРЮС СТАЛА ЕЩЕ ТОЛЩЕ С ПРОШЛОГО ГОДА.

Лаура Петерс вылезла из машины. Гарриет записала:

А ЛАУРА ПЕТЕРС СТАЛА ЕЩЕ ТОНЬШЕ И ПРОТИВНЕЕ. МНЕ КАЖЕТСЯ, ЕЙ ПОРА ПОСТАВИТЬ ПЛАСТИНКУ НА ЗУБЫ.

– Ну и ну, – сказал Спорти.

К ним подходил Пинки Уайтхед. Пинки был бледный, тощий и слабый, он напоминал стакан молока, такой высокий и узкий стакан молока. Спорти просто не мог на него смотреть. Гарриет по привычке тоже отвела глаза, а потом все-таки повернулась, чтобы поглядеть, не изменился ли он за лето. И записала:

ПИНКИ УАЙТХЕД НИСКОЛЬКО НЕ ИЗМЕНИЛСЯ. ПИНКИ УАЙТХЕД НИКОГДА НЕ МЕНЯЕТСЯ.

Гарриет мысленно припомнила все, что знает о Пинки. Он живет на Восемьдесят Восьмой улице. У него очень красивая мама, а отец работает в магазине. Еще у него есть сестра, ей три годика. Гарриет записала: