Текст книги "Сущность зла"

Король эльфов

1

В последний день декабря я вошел в комнату Клары и разбудил ее. Насупившись, девочка сонно воззрилась на меня.

– Папа?

– Вставай, соня, пора ехать.

– Куда?

– В замок короля эльфов, – ответил я, сияя.

Глазенки Клары заблестели от любопытства. Она приподнялась, села в кровати.

– А где живет король эльфов?

– Далеко-далеко, на горе. На очень красивой горе.

– Ты правда отвезешь меня к королю эльфов?

– Сердцем клянусь, маленькая, – подмигнул я. – Сколько букв в слове «сердце»?

– Шесть, – незамедлительно последовал ответ.

Как и в слове «любовь», подумал я.

Клара выскочила из постели и побежала на кухню, где Аннелизе уже приготовила легкий завтрак. Меньше чем через полчаса мы были готовы.

Я организовал все это в сообщничестве с Вернером и еще парой человек, с которыми я познакомился во время съемок «Горных ангелов». Это был подарок. Не для Клары. Подарок для Аннелизе. Я хотел, чтобы она снова доверилась мне. Чтобы смотрела на меня теми же глазами, что и до 15 сентября.

Поэтому, когда мы сели в машину, я был взволнован не меньше Клары. Резво пустился с места и очень скоро выехал на автостраду.

Если не считать каких-то грузовиков и пары легковушек, вся дорога принадлежала нам. Я включил стереомагнитофон и стал во весь голос подпевать лучшим хитам «Кисс».

Клара заткнула уши, Аннелизе мое представление то ли забавляло, то ли настораживало.

Я готовил сюрприз, поэтому не посвятил ее в свои планы, во всяком случае, не до конца: нужно было, чтобы она не догадалась, какой именно южнотирольский Новый год я задумал, но с другой стороны, у нее не должны были возникнуть сомнения.

Короче говоря, никакого Блеттербаха.

Не знаю, до какой степени она доверилась мне, но все-таки сидела тут, со мной, и этого хватало, чтобы я чувствовал себя полным сил и надежд. Наступающий год, 2014-й, будет годом перелома. Годом выздоровления.

– Там будет холодно?

– Порядком.

– Клара заболеет.

– Клара не заболеет.

– Тогда ты подхватишь грипп.

– Не каркай.

– Может, все-таки скажешь, куда мы едем?

Я промолчал.

Не для того я старался, чтобы в последний момент все испортить. Стало быть, рот на замок. Особенно важно было не проронить ни слова о том, как мы доберемся до замка короля эльфов. Знал, что Аннелизе откажется. Поставить ее перед свершившимся фактом было нечестно, но цель оправдывала средства.

Я сделал музыку громче и закудахтал «Rock’n’roll All Nite»[41]41
  «Рок-н-ролл всю ночь» (англ.). Песня группы «Кисс».


[Закрыть].

Мы прибыли в Ортизеи, первый этап нашего путешествия. Хотя поселок и утопал в снегу, жизнь в нем бурлила вовсю.

Я оставил машину в центре и проглотил раблезианский завтрак. Клара уплела кусище песочного пирога размером с нее саму. Когда мы как следует подкрепились, я взглянул на часы.

– Надо успеть к волшебной карете.

Аннелизе огляделась вокруг.

– Я думала, это и есть сюрприз.

– Ортизеи?

– Я ошиблась?

– Тут недостаточно холодно.

– А мне кажется, достаточно, Папа-Медведь.

Я вдохнул воздух полной грудью.

– Для Папы-Медведя здесь не холодно. Здесь жарковато.

– На градуснике минус семь.

– Тропический зной.

– Папа? Если мы опоздаем, волшебная карета превратится в тыкву?

– Лучше поторопиться. Кто его знает. Но мама должна кое-что пообещать, иначе не будет волшебной кареты.

– Что должна пообещать Мама-Медведица? – насторожилась Аннелизе.

– Закрыть глаза и не открывать.

– До какого времени?

– Пока Папа-Медведь не скажет.

– Но…

– Мама! Ты хочешь, чтобы волшебная карета превратилась в тыкву? Я хочу посмотреть на замок короля эльфов!

Голос Клары оказался решающим. Мы снова пустились в путь и меньше чем через пятнадцать минут прибыли к месту назначения.

– Уже можно?

– Еще нет, Мама-Медведица.

– Чем тут пахнет?

– Не думай об этом.

– Похоже на бензин.

– Горный воздух, золотце. Вдыхай его.

Я помог ей выйти из машины, взял под руку и повел к ангару.

– Теперь Мама-Медведица может открыть глаза.

Аннелизе послушалась. Ее реакция была точно такой, какую я ожидал.

Она выпалила, скрестив руки:

– Забудь об этом.

– Будет весело.

– Забудь.

– Полет – мечта человечества. Икар. Леонардо да Винчи. Нил Армстронг. Один маленький шаг для человека…[42]42
  Ступая на поверхность Луны, астронавт Нил Армстронг произнес историческую фразу: «Это один маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества».


[Закрыть]

– Икар плохо кончил, гений ты наш. Если ты и в самом деле думаешь, что я поднимусь на этот агрегат, милый мой Джереми Сэлинджер, ты плохо меня знаешь.

– Но почему?

– Потому, что он не может летать. У него нет крыльев.

Я хорошо ее знал. Еще бы мне ее не знать. Поэтому, вместо того чтобы спорить, я взял Клару на руки и пошел к вертолету.

– Это Б-три, – сказал я, – что-то вроде летающего мула.

– Он ест солому?

– Ест солому и пьет бензин.

– Это бензином воняет?

– Не так громко, иначе Б-три обидится.

– Извините, господин летающий мул.

– Думаю, он тебя простил.

– Откуда ты знаешь?

– Папа, – провозгласил я торжественно, – всегда все знает.

Я спросил себя, как долго еще такой фразой можно будет положить конец спорам.

– Мы сядем на летающего мула и отправимся в замок короля эльфов?

– Точно. Видишь вон того господина? – Я показал на пилота Б-три, который шел нам навстречу. – Он будет управлять летающим мулом, а мы полетим.

Клара в восторге захлопала в ладоши.

– Можно спросить, как вы держитесь в небе?

– И не только спросить, – отозвался пилот. – Хочешь сесть рядом со мной и помогать мне?

Клара, не теряя времени, забралась в кабину.

Я повернулся к Аннелизе.

– Золотце?

– Ублюдок, – припечатала она.

Полет продолжался меньше четверти часа. На высоте ветра не было, ни единое облачко не мешало обзору. Пейзаж, расстилавшийся внизу, был достоин вскриков Клары. Даже Аннелизе, привыкнув к реву двигателя, вынуждена была признать, что вид чарующий. Что до меня, я слишком наслаждался изумлением и восторгом дочки, чтобы думать о Бестии.

Или об ущельях, какие прорывают внизу бурные потоки.

Мы приземлились в вихре снега и льда. Выгрузили рюкзаки. Я попрощался с пилотом, вертолет улетел, и мы остались одни. На высоте в три тысячи метров.

– Это и есть замок короля эльфов?

Приют Витторио Венето на Черной Скале представлял собой часть истории, выстроенную из кирпича, камня, извести. Его возвели пионеры альпинизма, и он нес на себе следы времени, словно боевые трофеи. Кто знает, сколько тысяч жизней спасли эти стены за сто двадцать лет своего существования. Вскоре они рухнут: таяние вечной мерзлоты подточило фундамент. Сердце сжималось при мысли, что такое место исчезнет без следа.

Теперь, когда вертолет пропал за горизонтом, воцарилась какая-то небывалая тишина. Вокруг нас – только небо, снег и скалы. Больше ничего. Глаза Аннелизе заблестели.

Я похлопал ее по щеке:

– Минус двадцать пять, дорогая. Вот что Папа-Медведь называет морозом.

– Пошли, папа?

Из двери выглянул старик, одетый в черное, лысоватый, с глазами-щелочками. Его длинное, худое лицо озарилось улыбкой.

– Вы господин Сэлинджер, – сказал он, подхватывая мой рюкзак. – А вы – Аннелизе, дочь Вернера Майра, правильно?

– Именно так.

– А ты, должно быть, Клара. Тебе нравится мой дом, du kloane[43]43
  Маленькая (нем., диалект.).


[Закрыть] Клара?

Несколько мгновений Клара вглядывалась в странного человечка, который действительно походил на эльфа, потом вместо ответа сама задала вопрос:

– Ты здесь живешь, господин?

– Больше тридцати лет.

– Значит, ты и есть король эльфов?

Старик в изумлении воззрился сначала на меня, потом на Аннелизе.

– Кажется, эта девочка заслужила двойную порцию сладкого. Прошу вас, входите.

Кроме короля эльфов и пары слуг, духов воздуха, как уверяла Клара, в доме никого не было. Замок был полностью в нашем распоряжении. Клара прыгала от восторга. Аннелизе немногим уступала ей.

А я гордился собой.

Ужинали мы рано, как принято в горах. Циклопическая порция поленты с грибами, шпек, жареный картофель и самая чистая вода, какую я когда-либо пил. То ли от высоты, то ли от счастья, что я забрался сюда вместе с теми, кого люблю больше всех на свете, вода мне ударила в голову. После ужина мы сидели за столом до бесконечности, но в хорошем смысле. Долго говорили с управляющим приютом и его помощниками.

Он так и сыпал историями, одна невероятнее другой. Клара слушала, затаив дыхание. Часто перебивала его, требовала еще подробностей, и управляющий приютом, ничуть не раздражаясь, был, наоборот, счастлив выступать перед такой внимательной аудиторией. В одиннадцать мы чокнулись граппой и приготовились к последней части моего сюрприза.

Я заставил Клару и Аннелизе надеть дополнительные свитера и куртки с подкладкой, и, вооружившись электрическим фонариком, мы вышли в ночь.

Несколько шагов – и мы очутились в ином мире. В мире невиданного простора и непревзойденной красоты. Мы уселись в снег. Я вытащил термос с горячим шоколадом и протянул его Кларе.

– Хочешь увидеть волшебство, малышка?

– Какое волшебство?

– Взгляни наверх.

Клара подняла голову.

Ни светового загрязнения. Ни смога. Даже ни облачка. Мы бы могли снять звезды с неба одну за другой. Аннелизе прислонилась к моему плечу.

– Великолепно.

Я ничего не сказал. Слова были излишни. Но я узнал тон. Голос женщины, которая выбрала меня в спутники жизни. Исчезло недоверие, настороженность.

Просто голос влюбленной женщины.

– Знаешь, что я скажу тебе, Клара?

– Не узнаю, пока не скажешь.

– То, на что ты смотришь сейчас, – сокровище короля эльфов. У него нет денег, даже нет машины. В шкафу у него только два костюма, но это самый богатый в мире эльф. Ты не находишь?

– Здесь рождаются звезды, папа?

– Может быть, маленькая, может быть.

Мы сидели и смотрели на звезды, пока стрелки моих часов не сошлись на полуночи.

Мы чокнулись, обнялись. Клара чмокнула меня в щеку, и ее рассмешило возникшее от этого гулкое эхо. Она сказала, что горы ей желают счастья.

Мы вернулись в замок куда богаче, нежели были, выходя из него.

2

Аннелизе ни о чем не догадывалась. Уловка простая: принимать снотворное каждый вечер, перед тем как ложиться в постель. Посему ни кошмаров, ни криков, ни малейшего подозрения.

Тем временем я изо всех сил старался быть мужем, самым заботливым в мире, и отцом, достойным этого звания. Я продолжал лгать Аннелизе относительно психотропных препаратов, но намеревался сдержать прочие обещания. Забыть о бойне на Блеттербахе, насладиться годом отдыха, излечиться.

Это было важно. Для меня. Для Клары и Аннелизе. И для Вернера тоже. Отец моей жены не говорил ничего, но я мог прочесть упрек в его взгляде за километр. Неизвестно, чем поделилась с ним Аннелизе; зная ее, думаю, немногим или вообще ничем, но от ястребиного взгляда тестя укрыться было нельзя.

Нигде и никогда.

Первую неделю января я провел, катаясь с Кларой на санках. Не скрою, в мои-то годы я веселился, как школьник. За домом Вернера начинался склон, по которому пламенно-алые санки летели, как ракета. Никакой опасности: спуск был пологий, в любой момент можно было притормозить.

Восточный склон Вельшбодена – другое дело: я строго-настрого запретил Кларе съезжать с этой горки, изображая из себя камикадзе. Там спуск был крутой и упирался в лес, где могучие стволы только и ждали случая, чтобы сделать из моей принцессы котлету. Даже мне было боязно кататься там. Следовательно: verboten[44]44
  Запрещено (нем.).


[Закрыть].

Дни в Зибенхохе проходили весело, по заведенному распорядку. Я играл с Кларой. Крепко спал. Ел с аппетитом, и синяк на лице побледнел до желтизны: скоро совсем пропадет. Я занимался любовью с Аннелизе. Мы снова принялись за это. Сначала с опаской, потом все более страстно. Аннелизе понемногу прощала меня.

Я спускался в Зибенхох как можно реже, только за покупками. Сигареты покупал на бензоколонке в Альдино. Нога моя больше не ступала в лавочку Алоиза.

Иногда я вспоминал о Блеттербахе, но заставлял себя гнать прочь эту неотвязную мысль. Я не хотел потерять семью. Я знал, угроза Аннелизе происходит не из мимолетного страха или преходящего гнева. И не собирался подвергать жену испытанию.

А 10 января я познакомился с Бригиттой Пфлантц.

3

Выбор на полках был богатый. Разные марки бренди, коньяка, виски, водки и граппы. Водку я никогда не любил; что до граппы, то всегда можно рассчитывать на особый запас дома Майров, так что эти два напитка я исключил изначально. Коньяк не нравился Аннелизе, да и меня не слишком привлекал, а вот бурбон – время от времени…

За моей спиной раздался женский голос, но слов я не расслышал.

– Да? – обернулся я.

– Я вам помешала?

Жесткие светлые волосы обрамляли лицо. Макияж вокруг глаз расплылся.

– Нет, я просто задумался.

– Бывает, – кивнула она.

Незнакомка по-прежнему пристально смотрела на меня. Я отметил, что ее крупные зубы – желтоватые от никотина. Дыхание отдавало спиртным, в десять утра.

– Чем могу помочь? – спросил я, стараясь соблюдать вежливость.

– Ты правда не знаешь, кто я?

– Боюсь, что нет, – совсем растерялся я.

Она протянула руку. Мы обменялись рукопожатием. На ней были кожаные перчатки.

– Лично мы незнакомы. Но ты знаешь, кто я.

– Неужели?

От ее пристального взгляда меня пробирала дрожь.

– Конечно знаешь. Я важная персона. Без меня, Сэлинджер, тебе не обойтись.

Темные перчатки спрятались в карманах пальто, пережившего слишком много зим.

– Можно, я буду звать тебя Джереми? – спросила незнакомка.

– Ты будешь единственная, кроме Вернера и моей матери.

– Красивое имя. Библейское. Ты об этом знал?

– Ну…

Женщина принялась декламировать:

– Что вопиешь ты о ранах твоих? Язва твоя неисцелима. Я сделал тебе это за множество беззаконий твоих, потому что грехи твои умножились[45]45
  Парафраз гл. 30: 14 Книги пророка Иеремии.


[Закрыть].

– Я не большой поклонник религии, синьора…

– Синьорина. Зови меня Бригитта. Бригитта Пфлантц.

– Ладно, Бригитта. – Я схватил первую попавшуюся бутылку и поставил ее в тележку. – Теперь, если не возражаешь…

Бригитта преградила мне путь.

– Ты не должен так говорить со мной.

– Иначе гнев Господень обрушится на меня на тысячи и тысячи лет?

– Иначе ты никогда не узнаешь, что произошло на Блеттербахе.

Я застыл.

Женщина кивнула:

– Точно.

У меня в голове что-то щелкнуло.

– Ты невеста Гюнтера Каголя. Та самая Бригитта.

– Люди толкуют, будто ты собираешься снять об этом фильм.

– Никаких фильмов, – отрезал я.

– Жаль. Я много знаю. Очень много.

На мгновение я заколебался. Но устоял перед искушением.

– Приятно было познакомиться, Бригитта.

И я покатил тележку к выходу.

4

Этим вечером после ужина я ответил на пару электронных писем Майка. Потом открыл папку «Работа». Потянул файл под литерой «Б» к корзине. Несколько секунд смотрел на иконку.

Потом вернул файл на место.

Это ничего не значит, сказал я себе. Но удалять файл не хотелось.

Я еще не был к этому готов.

5

Кататься на санках. Играть в снежки. Пробовать новые блюда. Заниматься любовью с Аннелизе. Принимать снотворное. Спать без сновидений. Потом все сначала, в том же порядке.

Я решил 20 января обойтись без снотворного. Никаких кошмаров.

И 21 января – то же самое. И 22-го, и 23-го, и 24-го.

Я был на седьмом небе. Я чувствовал себя сильным. Отказавшись от игр с Бригиттой Пфлантц, я четко осознал, что на самом деле веду сражение. Каждое утро, просыпаясь, я говорил себе: «Ты это можешь, ты сделал это один раз и сможешь сделать снова и снова».

В один из самых морозных дней года, 30 января, в мою дверь постучали.

Дом Крюнов

1

Аннелизе пошла открывать. Я прибирался на кухне. Майк уверял, будто это «не мужское дело», но мытье посуды было одним из немногих занятий, которые меня успокаивали.

– Там к тебе пришли.

Я сразу понял: что-то не так. По ледяному тону Аннелизе.

Я повернулся, руки у меня были по локоть в пене от моющего средства.

– Кто?..

С шапкой в руках, красных от мороза, посреди кухни стоял последний в мире человек, которого я ожидал здесь увидеть.

– Привет, Макс, – бросил я, споласкивая руки. – Хочешь кофе?

– По правде говоря, – ответил тот, – это я хотел бы угостить тебя кофе. И показать кое-что касательно того дела, о котором мы… говорили. Это не займет много времени.

Аннелизе вся вспыхнула и вышла из кухни, не говоря ни слова.

Смутившись, Макс взглянул на меня.

– Надеюсь, я не…

– Подожди здесь, – буркнул я.

Аннелизе уселась в мое любимое кресло. Смотрела на заснеженную лужайку и на Клару, лепившую очередного снеговика.

– Чего еще ему от тебя нужно? – проговорила она сквозь зубы.

– Хочет извиниться.

Аннелизе перевела взгляд на меня.

– Ты меня держишь за дурочку?

Она была права. О каком еще «деле» хотел говорить со мной Макс, если не о бойне на Блеттербахе?

– Только скажи, и я вышвырну его вон не задумываясь. Но и я должен принести ему извинения. – Я поцеловал жену в лоб. – Я обещания не нарушу. Не хочу вас потерять.

Был ли я в самом деле убежден, что у меня получится сохранять дистанцию?

Что мы с Максом пожмем друг другу руки, как добропорядочные граждане, а когда Командир Крюн заговорит о Блеттербахе, я прерву беседу, поблагодарю его и вернусь домой с чистой совестью?

Наверное, да.

Я говорил искренне, и это убедило жену. Но разве я не слышал внутренний голос, докучливый голос, который, пока Аннелизе ласково прикасалась ко мне, умолял вышвырнуть Макса из дома и домыть посуду?

– Делай, что считаешь должным, Сэлинджер. Но возвращайся ко мне. Возвращайся к нам.

2

– Поедем на моей. – Командир Крюн показал на внедорожник Лесного корпуса.

– Макс, – сказал я, – если ты хочешь извиниться, я твои извинения принимаю. И знай: мне очень жаль, что я сунул нос в твои дела. Это было ошибкой. Но я не намереваюсь обсуждать с тобой что-либо касательно бойни. Я обещал жене, что забуду об этой истории, о’кей? Дело прошлое.

Неужели?

Тогда почему у меня так забилось сердце? Почему мне так не терпелось сесть во внедорожник и выслушать то, что Макс имел мне сказать?

Десять букв: «наваждение».

Макс пнул сугроб, покачал головой:

– Я набросился на тебя с кулаками, потому что понял: ты увяз в этой истории с Блеттербахом по уши. И раз уж дошло до обещания Аннелизе, значит дело обстоит еще хуже, чем я боялся. Не ври мне, Сэлинджер. У тебя все на лице написано.

Каждое его слово попадало прямо в точку.

В глубине души я по-прежнему горел желанием разузнать побольше о резне на Блеттербахе. Рано или поздно я бы снова начал копать, расследовать, задавать вопросы.

И что бы сделалось тогда с моей семьей?

Уступил ли я в эту минуту?

Нет.

Я продолжал лгать самому себе.

– Ты ошибаешься.

– Не пори чушь, Сэлинджер. Ты этого ждешь, на это надеешься. Что я тебе предоставлю новые сведения, слухи, подсказки. – Макс подошел ко мне, ткнул в меня пальцем. – И я собираюсь это сделать. Я покажу тебе столько тупиков, что у тебя раз и навсегда пройдет охота кончить, как Гюнтер. – Он вздохнул. – Или как я.

– Я обещал, Макс.

Слабое сопротивление. Докучливый голос стал приглушенным. Далеким. Почти плачущим.

– Поехали со мной: будь уверен, ты не нарушишь его, это твое обещание.

Я повернулся к широким окнам гостиной. Поднял руку, помахал Аннелизе, чей силуэт вырисовывался против света. Она тоже помахала мне. Потом исчезла.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я еле слышно.

– Хочу избавить тебя от тридцати лет терзаний, Сэлинджер.

3

Движения почти не было, пара джипов да черный «мерседес», ехавший нам навстречу. Мы миновали Вельшбоден, и на перекрестке Макс на своем внедорожнике свернул на грунтовку, петлявшую между деревьями.

Мы подъехали к дому Крюнов около двух часов дня.

– Добро пожаловать на землю моих предков.

– Это здесь ты рос?

– Верена рассказала тебе?

– Она мне кое-что поведала про твое детство. Про фрау Крюн.

– Я называл ее Оми, бабушка. Она была непреклонная, но также справедливая, а главное, очень сильная. Мы жили бедно, и, чтобы я не чувствовал унижения, Оми перед всеми держала себя гордо. Вдова растит сироту. В деревне ее гордость принимали за высокомерие. Трудно было распознать, что под этакой манерой кроется что-то другое. Гибель деда разбила ей сердце, но то, что от него оставалось, было исполнено любви. У нее было огромное сердце, у моей Оми. – Макс одарил меня улыбкой. – Входи.

Дом Крюнов был типичной для этих гор постройкой, под черепичной крышей, которая нуждалась в починке. Под свесом крыши виднелись остатки гнезд, какие весной вили ласточки. Искривленная яблоня с перекрученным стволом склонялась над передней дверью, которая заскрипела, когда Макс стал ее открывать.

Внутри царил полумрак.

– Здесь нет электричества, – пояснил Макс, зажигая керосиновую лампу. – Есть генератор, но я его приберегаю на крайний случай. Если хочешь, сварю кофе.

При свете дом казался не таким зловещим. На каминной полке стояла фотография, вся в пятнах сырости.

– Маленький Макс и фрау Крюн, – сказал Макс, пока заваривал мокко. – Располагайся.

Кроме стола и пары стульев, в комнате, Stube – так называли в Альто-Адидже громадные, многофункциональные помещения (кухня, спальня, гостиная, все вокруг изразцовой печи, которая и давала имя комнате: самая настоящая Stube), – находилось два металлических картотечных шкафа.

Командир Крюн перехватил мой взгляд.

– Тридцать лет расследования. Перекрестные свидетельские показания. Собранные доказательства. Ложные следы. Возможные подозреваемые. Тридцать лет трудов, обратившихся в ничто. Тридцать выброшенных лет.

– Большущий пирог с начинкой из воздуха.

Макс поднял бровь.

– Ты говорил с Луисом?

– Его манеру ни с чем не спутаешь.

– Но вот что даже Луис не осмеливается сказать: жертвы Блеттербаха – не только Курт, Эви и Маркус. Это и Гюнтер, и Ханнес. Верена. Бригитта. Манфред. Вернер. И я.

Я глядел на огонь в камине. Следил, как искры, которые Клара называла «чертенятами», взвиваются вверх и гаснут на стенах, почерневших за долгие годы от дыма и пламени.

Макс вздохнул:

– Я закрывал глаза и слышал голос Курта. Или как Эви ходит по комнате, или как смеется Маркус. А когда открывал глаза, видел их. Они укоряли меня. Говорили: ты остался в живых.

Меня пробрала дрожь.

Ты остался в живых.

Я закурил сигарету.

– Я остался один. С кем я мог поговорить? Верена бы не поняла. Вернер уехал, Ханнес… сотворил этот ужас со своей женой. Оставался Гюнтер. Он хотел знать. И он пил. Я тоже хотел знать. Хотел найти сукина сына, который приговорил меня к одиночеству, и стереть его с лица земли. Именно так. Я решил, что повешу его на первом попавшемся дереве. Время шло. Гюнтер попал в аварию. Я женился. Командир Губнер умер. Верена не хотела, чтобы я занял его место, а я вот хотел стать Командиром Крюном. Я себя видел салтнером в Зибенхохе: знаешь, кто это?

Я никогда раньше не слышал этого слова.

– В былые времена в каждой деревне был свой салтнер, – объяснил Макс. – Его выбирали из самых сильных молодых мужчин, чтобы он охранял виноградники и скот. Это был почетный пост. Все должны были ему доверять: если хоть кто-то голосовал против, парня отвергали. Слишком многое было на кону. Если бы салтнер захотел, он мог бы стакнуться с бандитами и наложить лапу на весь урожай, обрекая общину на верную смерть. Я себя ощущал салтнером.

Я бросил сигарету в огонь, не докурив и до половины.

У меня кружилась голова.

– Салтнер защищает свой народ, – отметил я, – и ты хотел сделать то же для обитателей Зибенхоха.

– Это я и делал все годы, но теперь… – Голос его прервался. – Те, кто погиб там, внизу, были моими лучшими друзьями, Сэлинджер, людьми, которых я любил. Но если бы я мог повернуть время вспять, я бы забрал Верену и уехал отсюда, не обернувшись ни разу. К черту салтнера. К черту Эви, Маркуса и Курта. Звучит жестоко? Но это не так. Уверен, выслушав все, ты сам поймешь, что дело того не стоило.

– Ты можешь уехать в любой момент. Что тебя держит в Зибенхохе?

Макс ответил не сразу.

– Бойня на Блеттербахе стала смыслом моей жизни. – Его массивное лицо исказила горькая гримаса. – Наваждение, от которого я пытаюсь спасти тебя. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь показал мне содержимое этих архивов, если бы кто-нибудь предостерег меня… возможно, все бы пошло по-другому. Для меня и для Верены.

Я припомнил слова его жены. Тоску и боль, звучавшие в них.

Подумал об Аннелизе. О Кларе. Представил, как она растет рядом с отцом, все более отчужденным, погруженным в недуг.

Возвращайся к нам.

– Рассказывай.

Макс поднялся. Картотечный шкаф распахнулся с грохотом.

– Начнем с официального следствия, – сказал он.

– Его проводили карабинеры из Больцано.

– Капитан Альфьери и судебный следователь по назначению. Каттанео. Судебного следователя я так и не увидел. Просто голос по телефону. Капитан Альфьери был мужик хороший, но его, очевидно, ждали другие дела. С точки зрения следствия бойня на Блеттербахе представляла собой огромный чирей в заднице. Начиная со сцены преступления.

Он показал мне пухлую оранжевую папку величиной со словарь. Пальцами выбил по ней дробь.

– Это окончательный отчет криминалистов. Там больше четырехсот страниц. Пришлось попросить врача из Альдино прояснить некоторые места. Напрасный труд. Никаких органических следов, никаких отпечатков пальцев, вообще ничего. Ливень и грязевые потоки смыли все, – заключил он, ставя папку на место. – К тому же криминалисты прекратили делать анализы, когда и судебный следователь, и Альфьери поняли, что не получится никого арестовать по обвинению в этом убийстве.

– Но ты, – вмешался я, – ты хотел найти этого ублюдка.

– Я был настойчив. Крайне настойчив. Но это было все равно что биться головой о стену. Никто больше и слышать не хотел о Блеттербахе. Я дошел до того, что прибил капитана Альфьери.

– Луис рассказывал, что были подозреваемые…

– Мы к этому подходим. Но сначала я хочу показать тебе кое-что.

Он вытащил папку. Перевернул ее не открывая и подтолкнул ко мне.

– Сцена преступления. Открывай. Смотри.

Первая фотография – удар в лицо. Следующие не лучше. Большинство – черно-белые, цветных немного. Все, переворачивающие душу.

– Боже…

Макс осторожно отобрал их у меня. Потом, как заправский фокусник, стал показывать одну за другой.

– Вот палатка. Курт выбрал это место…

Мне пришли на память объяснения Вернера: «Чтобы палатку не сорвало ветром».

– Хочешь чего-нибудь выпить? Ты совсем побледнел.

Я жестом успокоил его.

– Чей это рюкзак?

– Маркуса. Как видишь, он порван. Мы решили, что Маркус, защищаясь, швырнул его в нападавшего. Он единственный пытался бежать. Смотри сюда.

Очередная фотография.

Очередной ужас.

– Это сапоги Маркуса. На трупе не было обуви. Одет был в свитер, и все. Также и Курт. На Курте вообще только майка. Видишь, вот тут? Меховой спальный мешок. Наверное, когда на них напали, они как раз легли спать. – Макс прервался на миг. – Этот мешок опознал я. Мой подарок. Здесь не видно, но с той стороны вышиты инициалы.

Он постучал по снимку.

Потом еще фотография. И еще. Еще.

– Курт. Курт. Курт.

Каждый раз, произнося имя друга, он метал на стол очередной снимок.

– Патологоанатом заявил, что убийца нанес ему раны, но не прикончил сразу. Возможно, Курт первым отреагировал, и убийца не хотел, чтобы остальные сбежали. Есть и другой вариант: он хотел наказать Курта за его храбрость. Сделать его беспомощным: пусть смотрит, что будет дальше. Изранил его, потом убил Эви, преследовал Маркуса, вернулся…

– Преследовал?

– Маркусу удалось бежать. Но недалеко.

Я уставился на фотографии, разложенные на столе.

Показал раны на теле Курта:

– Его пытали?

– Судмедэксперт уверял, что, когда убийца вернулся, Курт уже был мертв. Эти удары нанесены после смерти. Убийца вымещал злобу, уродуя труп.

– Похоже, будто именно Курт был намеченной жертвой? – предположил я.

Макс кивнул, слегка улыбнувшись.

– Я тоже так подумал, Сэлинджер. Потом решил, что намеченной жертвой была Эви. Потом – что Маркус. Адская карусель.

Он умолк, пристально глядя на меня.

– Фотографии Эви – они такие…

Я кивнул:

– Давай выкладывай.

– Эви.

Кажется, я завопил. Выбежал во двор, зарылся лицом в снег. Выблевал все, что съел за обедом. Потом опять вопил, это я четко помню.

Макс поднял меня, снова завел в дом Крюнов. Усадил у огня. Хлестнул по щекам, раз, другой. Я перевел дыхание.

– Прости меня, Макс.

– Это по-человечески.

Я показал на фотографии:

– Это – нет.

– Я имел в виду твою реакцию.

Я закурил сигарету.

– Почему он отрубил ей голову?

– Из всех вопросов, Сэлинджер, этот – самый бессмысленный. Ответа нет.

– Ответ должен быть.

Макс сел.

– Предположим, ты нашел убийцу. Предположим, он перед тобой и ты можешь его самого спросить: почему? Как думаешь, что он тебе ответит?

– Я не психиатр. Я не знаю.

– А если и он ответит так же? «Я не знаю». Если никакой причины нет? Или причина глупая до смешного? Если убийца ответит тебе: я это сделал потому, что не люблю дождь. Или потому, что так мне велела собака. Или потому, что мне было скучно. Как бы ты реагировал?

Я понимал, что он хочет сказать, но не был согласен.

– Найти мотив – значит найти преступника.

– Может быть. Но без каких-либо улик? Бесполезно ломать себе голову над мотивом. Так я думал тогда. Найти виновного, и мотив обнаружится сам собой. Лучше сосредоточиться на подозреваемых.

– Кого ты подозревал?

– Всех. Без исключения.

Он открыл створку картотечного шкафа. Вынул очередную папку. На обложке было написано: «М. Крюн».

– Это, – пояснил он, – дело подозреваемого Макса Крюна. – Он развернул на столе карту. – Смотри. Я все разметил. Наш маршрут. Возможный маршрут Курта, даже три разных маршрута, какие Курт мог выбрать. Вероятные пути бегства.

– А эти цифры?

– Расчет времени. Красным записано возможное время передвижений Курта, Эви и Маркуса. Черным – более точное время похода нашей спасательной экспедиции. А это – фотокопия протокола о дорожно-транспортном происшествии. Как видишь, здесь не только моя подпись. Вторая – начальника пожарной команды.

– Авария, которая случилась перед днем рождения?

– Грузовик опрокинулся неподалеку от выезда из Зибенхоха. – Макс показал дорогу, выходящую из деревни, километрах в двух от супермаркета «Деспар», по направлению к Альдино. – Он вез гербициды. Битых три часа мы потратили, чтобы его поднять и очистить шоссе: если бы груз растекся по округе, мало бы не показалось. Я торопился, не хотел опоздать на праздник Верены, но мы все прибрали очень тщательно. Сделали фотографию на поляроиде, для страховой компании. Вот она.

Снимок изображал перевернутый грузовик, цифры на номерном знаке превосходно читались.

– Девятнадцать двадцать. Дату и время на обороте поставил не я, а командир пожарных. Мы разъехались около восьми. Через несколько минут я был в казарме, заполнял разные формуляры. Около двадцати одного – домой, переоделся и побежал на день рождения Верены. В двадцать два тридцать мы резали торт. Видишь?

Групповое фото. Веселые лица, позади – часы, показывающие двадцать два тридцать.

– Кто-нибудь видел тебя, пока ты был в казарме?

– Никто. Подтвержденное алиби: в двадцать часов и в двадцать два тридцать.

– Разрыв в два с половиной часа. К какому времени отнесли смерть Курта и остальных?