Текст книги "Сущность зла"

– Почти?

– Поняв, что я сотворил с Гюнтером, я обезумел. Не знаю почему, но я вымещал гнев на этих четырех стенах. Хотел сровнять их с землей. Но это был мой дом. Наш дом. И я решил перестроить его сверху донизу. Но мне не хватило духу коснуться его комнаты, она осталась точно такой, как в тот день, когда Гюнтер вышел оттуда в последний раз.

– Я не специалист, но, по-моему, это безумная идея, – вырвалось у меня.

– Иногда и я так думаю. Хотите взглянуть?

Я поднялся следом за ним на верхний этаж.

Если в целом дом Каголя был заботливо обставлен дорогой мебелью, то комната, которую показал мне Манфред, имела вид убогой дыры.

Деревянная обшивка стен почернела от копоти, кровать источили жуки, стекла на окнах так потускнели, что не пропускали солнечных лучей.

На тумбочке рядом с неприбранной постелью стояла бутылка. Под бутылкой – две банкноты по тысяче лир.

– Что скажете на это, Сэлинджер?

Он хотел добавить что-то еще, но тут послышался голос экономки. Срочный звонок из Берлина. Манфред выругался.

– Дела, – сказал он, извинился и побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Я остался один перед этим подобием машины времени. Устоять невозможно. Слыша голос Манфреда, что-то бубнившего в отдалении, я переступил порог комнаты Гюнтера.

4

То, что я делал, было неправильно. В каком-то смысле это могло считаться профанацией. Я заглядывал в шкафы (и под кровать, и в тумбочку, и…) человека, который умер тридцать лет назад. Человека, прожившего короткую и несчастливую жизнь. Гюнтер не заслужил того, что я сейчас делал.

Эта мысль не остановила меня ни на секунду.

Мне представился единственный случай установить, имеет ли то, что мне рассказала Бригитта, какие-то основания. Я надеялся, что, болтая с Манфредом, я смогу выудить из него какую-то новую информацию. Но Манфред не сказал ничего такого, что помогло бы мне прояснить суть дела.

Я тяжело дышал, пока мои пальцы проворно перебирали дырявые ботинки, просроченные пилюли, пижамы, белье. Там висело зеркало, но я предпочел не глядеть на свое отражение. Все искал и искал, а время неумолимо шло.

Секунда. Две, три…

Быстрее. Быстрее!

Если у Гюнтера и вправду были подозрения, только здесь, в этой неожиданно открывшейся сокровищнице, я смогу найти верные знаки. Я это чувствовал так же, как пыль десятилетий, которая забивалась мне в нос. Я обшарил карманы пиджаков и брюк. Перерыл груду рецептов от врача и почтовых открыток. Покопался в двух рюкзаках для походов в горы. В меховом спальном мешке. Заглянул в каждую проклятую дыру в этой комнате. Но не нашел ничего, кроме старых счетов, грязных носовых платков и монет, вышедших из обращения. Я был весь в поту.

Потом я увидел ее.

В шкафу. Музыкальную шкатулку. Стенки ее, казалось, вибрируют, так много она обещала. Я взял ее в руки, затаив дыхание.

Я замер, прислушиваясь. Монотонный голос Манфреда по-прежнему доносился снизу.

Шевелись.

Я перевернул шкатулку, нашел отсек для батареек. Отковырял крышку ногтями вместо отвертки. Предосторожность совершенно напрасная: кислота вытекла из батареек, они превратились в две маленькие губки с резким запахом, шибающим в нос. Мелодия не прозвучит, выдавая то, что я делаю.

А именно оскверняю могилу Гюнтера Каголя.

Я открыл шкатулку. Она заскрипела, больше ничего. Внутри хранились какие-то бумаги официального вида, отпечатанные на машинке. Я развернул их, попытался прочесть. Заметил печати и какие-то разводы. Пиво, подумал я. А может быть, слезы.

Я прочел.

У меня перехватило дыхание.

Собаки выручили меня.

Они залаяли, Манфред стал их успокаивать. Я сунул листки в карман, поставил шкатулку на место, закрыл шкаф и сделал вид, будто интересуюсь оконным переплетом.

– Свинцовый, да?

Только бы Манфред не заметил по голосу, как я запыхался.

– Так делали раньше, – сказал он.

Пристально взглянул на меня, поглаживая усы:

– У вас есть еще ко мне вопросы, или…

– Я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством, Манфред. Мне бы хотелось сделать несколько фотографий в вашей лаборатории как-нибудь на днях. Если вы не возражаете.

– Милости прошу. Но я имел в виду… – Он оборвал фразу, но взгляд был красноречивее слов.

– Ничего о Блеттербахе. Пусть мертвые почиют с миром.

Машинописные листки жгли мне карман брюк.

5

Последующие минуты, проведенные в обществе Манфреда, испарились из моей памяти. Стерлись. Помню только, как не терпелось мне уйти и наброситься на мое сокровище.

Четыре странички. Бумага пожелтела, крошится в пальцах. Дата наверху: 7 апреля 1985 года. Двадцать один день до бойни.

Единым духом я прочитал документ. Потом перечитал снова. Никак не верилось в то, что обнаружил Гюнтер. На мгновение, представив себя на его месте, я испытал нечто неописуемое. Понятно, почему он погубил себя пьянством.

Эти машинописные листки были экспертным заключением по поводу гидрогеологических рисков при строительстве. Заключение, которое немногими словами, парой графиков и многочисленными отсылками к кадастровым картам доказывало, что строительство Туристического центра на Блеттербахе не только нарушит экосистему ущелья, но и само по себе представляет опасность.

Фундамент Туристического центра был заложен в девяностые годы, через пять лет после того, как молодая исследовательница, геолог, предъявив эти четыре страницы, нажила себе врага, которого даже ее улыбка не смогла бы смягчить. Подпись под документом, в котором не рекомендовалось проводить строительство Туристического центра на Блеттербахе, действительно принадлежала Эви.

У меня еще звучал в ушах презрительный тон, в каком Манфред говорил о Гюнтере. Но был ли человек, отвергший спившегося брата, еще и убийцей?

Может, и нет, уговаривал я себя, в который раз перечитывая экспертное заключение.

И все же Манфред Каголь показал всему миру, что с ним лучше не шутить. Особенно в те времена. Он сам сказал: у Гюнтера был алкоголь, у него – работа.

Но на мой взгляд, было в нем что-то еще, гораздо большее. Четыре коровы, которыми он так гордился, были не просто домашней скотиной, доставшейся в наследство от пьяницы-отца. Они были символом. Символом его возвышения. А Туристический центр являлся наглядным знаком его триумфа.

Jaekelopterus Rhenaniae

1

На следующее утро я пополнил свой файл, забив туда все, что удалось обнаружить, включая скан документа, подписанного Эви, изложив затем все гипотезы, вопросы, пути расследования, какие только приходили мне в голову.

А накопилась их целая куча.

Потом долго гулял по холоду, рассчитывая, что быстрая ходьба поможет избавиться от ощущения надвигающейся опасности. Это не сработало. За обедом я едва притрагивался к еде, на вопросы Аннелизе отвечал односложно, пока ей не надоело, и она перестала со мной заговаривать.

Я только и думал что об экспертном заключении Эви. Этими листками она затормозила строительство Туристического центра на пять лет. Учитывая конкуренцию, эти годы в отрасли туризма – все равно что геологические эры.

Вот еще о чем я подумал: если бы Эви не убили 28 апреля 1985 года и она продолжала бы битву за сохранение Блеттербаха, к которому была, очевидно, очень привязана (не там ли, как мне поведала Бригитта, вспыхнула ее любовь к Курту? Не там ли Эви находила покой, когда ее мать впадала в буйство?), возможно, Центр Манфреда Каголя так и остался бы проектом, неосуществимой мечтой.

Нет Центра – нет денег.

Деньги.

Весомый мотив, древний, как само человечество. В конце концов, даже Рим был воздвигнут на месте преступления.

Ромул убил Рема из-за банальных разногласий по поводу кадастровых границ.

– Папа?

Я так и сидел, уткнувшись носом в тарелку, даже не поднял головы.

– Да, малышка?

– Ты знаешь, что скорпионы – не насекомые?

– Что-что?

– Скорпионы – не насекомые, ты это знал, папа?

– Неужели?

Клара закивала.

– Они пауки, – воскликнула девочка, возбужденная открытием. – Так сказали по телевизору.

Я пробормотал, не слушая:

– Золотце, доедай картошку.

Клара насупилась. Я и этого не заметил. Был слишком занят, следя за нитью своих размышлений.

Можно ли убить ради денег?

Я попытался подсчитать, какой доход может приносить в год Туристический центр. Если статистика, которую я откопал в Интернете, не врет, количество туристов, ежегодно покупающих входной билет, колеблется от шестидесяти до ста тысяч. Неплохая цифра, из которой следует вычесть расходы по управлению, содержанию и так далее. Но денежный поток струился не только оттуда. Ведь по меньшей мере половина посетителей, которые раскошеливались, чтобы полюбоваться доломитовым каньоном, останавливалась в отелях Зибенхоха.

В Зибенхохе они ели, покупали сувениры, предметы первой необходимости и все прочее.

– Папа?

– В чем дело, золотце?

– Что мы сегодня будем делать?

Я попытался проглотить чуточку гуляша, просто чтобы Аннелизе была довольна. Гуляш удался на славу, но в горле у меня стоял ком. И по всему телу бегали мурашки.

– Не знаю, маленькая.

– Пойдем кататься на санках?

В моем воображении деньги, которые крутились вокруг Туристического центра, превратились в полноводную реку золота.

– Конечно пойдем.

Кто получал больше всего выгоды от этакого богатства? Община, но главным образом Манфред Каголь. Человек, продавший четырех коров, чтобы превратиться… в кого?

– Честное слово?

Я взъерошил ей волосы:

– Честное слово.

Четыре коровы и крыша курятника – трамплин, чтобы стать, в сущности, хозяином Зибенхоха. Ему принадлежит Туристический центр, ему же – два лучших отеля в городке.

Львиная доля прибыли достается ему.

Манфред Каголь.

Я убрал со стола. Уселся в любимое кресло. Включил телевизор. Глаза смотрели на экран, но мысли были далеко.

Клара побежала за мной, как собачонка, подняв мордочку.

– Папа?

– Говори, пять букв.

– О чем ты думаешь?

– Я смотрю новости.

– Новости кончились, четыре буквы, ударение на первом слоге.

И правда.

Я улыбнулся.

– Сдается мне, нужно, чтобы у четырех букв с ударением на первом слоге прояснилось в голове.

– Пойдем кататься на санках?

Я покачал головой:

– После.

– Когда?

– Сначала я должен сделать одну вещь.

– Но ты обещал!

Я поднялся.

– Ты куда?

– Заеду ненадолго в Больцано. Потом вернусь, и мы пойдем кататься на санках, о’кей?

2

Мне были нужны доказательства. И раздобыть их я мог в единственном месте – в Кадастровой палате провинции. Там я смогу восстановить историю Туристического центра.

А потом?

Потом, подумал я как раз перед тем, как зазвонил телефон, мне что-нибудь да придет в голову.

3

– Я не разбудил тебя, компаньон?

– Сейчас два часа дня, я веду машину.

– Вечно я путаюсь в часовых поясах.

– Ты выполнил задание, Майк?

Связь была скверная. Голос Майка доходил до меня обрывками.

Я проклял все на свете.

К счастью, я заметил съезд на станцию техобслуживания. Просигналил поворотником, нашел свободное место и припарковался. Отключил громкую связь, поднес мобильник к уху.

– Предисловие первое. Ну и работенку ты мне подкинул. Предисловие второе. Дело мутное. Во что ты вляпался?

Я чиркнул спичкой и сделал первую за день затяжку. Даже закашлялся от дыма.

– В странную историю.

– Начну с итогов. С Грюнвальда. Что с ним сталось, неизвестно. Он исчез в мгновение ока.

– Когда? В восемьдесят пятом?

– В апреле или, может, в мае того года.

– Что значит – в апреле или, может, в мае? Нельзя ли поточнее?

Голос Майка сделался визгливым:

– Ты чем-то недоволен? Раз такой умный, делай сам свои задания, зачем поручать их мне?

– Затем, что ты гений, Майк. А я жалкий писака.

– Продолжай.

– Ты единственный человек в мире, согласный вместе со мной таскать каштаны из огня.

– Ну и?

– Ну и все: тут тебе не секс по телефону.

– Если бы тут был секс по телефону, я бы сэкономил: ты представляешь, сколько стоит межконтинентальный звонок?

– Тем более что ты звонишь по телефону Сети, разве не так?

– Хочешь, почитаю тебе гороскоп, раз уж на то пошло?

– Хочу, чтобы ты начал рассказывать. Итак, апрель или май восемьдесят пятого.

– Оскар Грюнвальд исчезает. Он должен был выступить с докладом в Ингольштадте, это такой город…

– …в Германии.

– Но он так и не объявился. Доклад предполагался седьмого мая, если быть точным. Вместо него пригласили некоего доктора Ван дер Вельта из Голландии. Судя по научным достижениям этого Ван дер Вельта, они только выиграли. Грюнвальд оскандалился, Сэлинджер.

– Что значит «оскандалился»?

Пока Майк говорил, я выудил из бардачка блокнот для записей и шариковую ручку. Пристроил блокнот на бедре и стал черкать.

– Значит, что университеты перестали выделять ему средства.

– Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

– Академическая репутация Грюнвальда пошатнулась в восемьдесят третьем. На него накинулись ученые из разных университетов.

– Из Инсбрука?

– Из Инсбрука. Из Вены. Две публикации из университета Берлина и одна – из Вероны.

– Но почему?

– Вопрос ставится по-другому. Кем на самом деле был Оскар Грюнвальд?

– Геологом и палеонтологом, – ответил я.

– Ответ верный, но неполный. Оскар Грюнвальд, – Майк принялся читать, голос его зазвучал размеренно и нудно, так что я успевал записывать его слова, – родился в Каринтии, в предместье Кла…

– Клагенфурта.

– Точно. Восемнадцатое октября тысяча девятьсот сорок девятого года.

– В восемьдесят пятом ему исполнилось тридцать шесть лет.

– Тридцать шесть лет, два диплома, степень доктора наук по палеобиологии. Классный ученый, скажу тебе.

– Классный?

– По-моему, он гений.

– Ты-то что смыслишь в геологии и палеонтологии?

– Я тут поднабрался знаний за последние дни. Мой вопрос такой: что об этом знаешь ты?

– Знаю, что геология изучает камни, а палеонтология – ископаемых.

– Ты когда-нибудь слышал о пермском периоде?

– Тот период, когда многие виды вымерли, так?

А также самый глубокий слой на Блеттербахе. Части головоломки начинали сходиться.

– Пермский период – это приблизительно двести пятьдесят – двести девяносто миллионов лет тому назад. Тогда произошло самое массовое вымирание видов за всю историю планеты. Почти пятьдесят процентов видов, живших в то время, исчезло. Пятьдесят процентов, Сэлинджер. У тебя не бегут по спине мурашки?

– Их столько, что могу с тобой поделиться.

– На этот счет имеется ряд теорий. Повышение уровня космической радиации, то есть все эти виды спеклись, как гамбургер в гигантской микроволновке; снижение продуктивности морей, инверсия магнитных полюсов, повышение солености океанов, сокращение доли кислорода, выброс в атмосферу сероводорода в результате жизнедеятельности каких-то вредных бактерий. Потом моя любимая, известная всем.

– Астероид?

– Гигантский, расчудесный, апокалиптический шар для боулинга врезался в планету, чуть не расколов ее пополам. Голливуд во всем блеске. И, компаньон, без дублеров. Но Грюнвальду эти рассуждения почти сразу обрыдли.

– Как это? Ты ухитрился понять его? – осведомился я.

– Хроническое отсутствие средств – вот что с незапамятных времен угнетает великие умы. Грюнвальд не собирался греть задницу в кабинете. Ему недостаточно было формулировать теории.

– Ему были нужны доказательства.

– Вот только искать доказательства в палеонтологии несколько дороговато. Никто не давал достаточно денег для снаряжения научных экспедиций. Знаю, не следует так говорить, ведь я с этим парнем даже не был знаком, но он мне симпатичен. Кого не привлекают безумцы? Только лучше бы он стал сценаристом, а не ученым, поверь.

– Почему?

– Все, кто изучал пермский период, задавались вопросом: огненный шар или мега-землетрясение? Микроорганизмы, пускающие ветры, или вулканы, мечущие икру? А Грюнвальд поставил вопрос куда более интересный. Почему одни виды выжили, а другие нет? Генетика? Везение? И тут мы подходим к теории экологических ниш. Из-за этой теории он и попал в немилость.

– Что это за чертовы ниши?

– Определенные места, где апокалиптические условия пермского периода проявили себя, скажем, в несколько смягченном варианте, что позволило видам живой природы избежать катаклизма. Его растерзали.

– С какой стати?

– Грюнвальд предполагал в теории, что и сегодня можно найти места, где вероятно существование биологических особей, не подвергшихся эволюции, а переживших великие массовые вымирания…

– Выжившие, но не подвергшиеся эволюции? До сегодняшних дней? «Парк Юрского периода» – и никаких тебе жаб, никакой ДНК?

– Именно так. – Казалось, будто я вижу воочию, как Майк безутешно мотает головой. – Он числился научным сотрудником в Инсбруке, и его выперли. Никто не хотел иметь с ним дела. Ни публикаций, ни книг.

– Как же он зарабатывал себе на жизнь?

– Нанимался геологом. Организовывал экспедиции в Анды, имея контакты с местным населением. Консультировал, проводил экспертизы, но не брезговал и другими заработками: водил туристов в горы, разъезжал по округе, что-нибудь продавая. Так и перебивался. Потом, в восемьдесят пятом, пропал.

– И никто не искал его?

– Насколько я знаю, нет, – сухо констатировал Майк.

Я вспомнил Бригитту. Ее альбом Эвиных побед.

– Эви Баумгартнер, – пробормотал я.

– Что ты сказал?

– Эви Баумгартнер, – повторил я, следя за полетом какой-то хищной птицы, может быть сокола: он медленно кружил в чистом небе этого дня.

– Кто это?

– Если ты пороешься в статьях, подвергающих сомнению достоверность выводов Грюнвальда, то непременно наткнешься на ее имя.

И на мотив преступления.

Я услышал, как Майк стучит по клавиатуре компьютера.

– Ничего.

Какой же я дурак.

– Попробуй «Тоньон», – подсказал я, вспомнив, что этим именем была подписана брошюра Эви.

Еще одна пулеметная очередь.

– Бинго. Университет Инсбрука. Это не просто одна из статей, подвергающая сомнению достоверность выводов нашего приятеля, это Статья с большой буквы, откуда все остальные черпали полными горстями. Кто такая эта Эви?

– Одна из жертв Блеттербаха.

– Как ты сказал?

– Я сказал, что она одна из жертв Блеттербаха. Это и есть история, которую я хочу воссоздать.

Майк что-то промычал. Снова характерный стук: пальцы лихорадочно бегают по клавиатуре.

– Какая буква на конце – «к» или «х»?

– В названии «Блеттербах»? «Х», а что?

Майк заговорил баритоном, передразнивая трейлеры только что вышедших фильмов:

– Настоящий хит, компаньон.

– Тебе не надоело прикидываться кретином?

– Я кретином не прикидываюсь. Ты находишься прямо посреди экологической ниши.

– Чепуха. Чистой воды фантастика.

– Да ну? – вскинулся Майк. – Давай-ка я процитирую в общих чертах книгу нашего друга Грюнвальда. В Альто-Адидже собственный микроклимат. Теоретически там должен быть континентальный климат, но область находится посреди Альп. И никакого вам континентального климата. Но поскольку там Альпы, значит климат должен быть альпийским, так? Нет, не так. Альпы создают преграду для северного ветра, Альпы не пускают испарения со Средиземного моря, но Альпы не влияют на климат региона, они создают нечто иное: микроклимат. А это, просто для сведения, являлось для Грюнвальда главным условием развития экологической ниши. А теперь, – добавил Майк, – теперь, брат, держись: самое забавное.

– Выкладывай.

– В Альто-Адидже встречается несколько разновидностей гинкго, растения, которое в Европе исчезло сотни миллионов лет назад. А в Доломитах, насмехаясь над нашими научными представлениями, оно растет себе и растет, причем в хорошей компании. К примеру, наутилус. В теории этот моллюск вымер четыреста миллионов лет назад. Но в Альто-Адидже нашли ископаемые останки, принадлежащие особям, жившим двести миллионов лет назад.

– Ты хочешь сказать, в то время как во всем остальном мире наутилус вымер, здесь он плавал как ни в чем не бывало еще двести миллионов лет? Майк, это из области фантастики.

– Нет, это экологическая ниша. Видишь ли, я пролистал немало статей.

– Но…

– Послушай. В одной из последних публикаций Грюнвальда речь идет как раз о Блеттербахе. Статейку тиснули в специфическом журнальчике, то ли «Секретные материалы», то ли «Доктор Кто». Знаешь, из тех, где каждые две недели предрекают конец света.

Сердце у меня забилось быстрее.

– И что?

– Грюнвальд определяет Блеттербах как одно из мест, где можно обнаружить живой биологический материал, переживший пермский период. Он называет совершенно конкретный вид. И черт меня побери, речь не идет о рыбке Немо из мультика[51]51
  Имеется в виду американский компьютерный анимационный фильм «В поисках Немо» (2003).


[Закрыть]. Сейчас пошлю тебе скан.

Я дождался звоночка в мобильнике.

Взглянул.

И уставился на экран, разинув рот.

Что-то вроде скорпиона с хвостом сирены. Длинное тело покрыто панцирем, как у лангуста. Я никогда не видел более враждебного существа.

Именно это определение пришло мне на ум: враждебный.

Десять букв.

– Что за чертовщина?

– Jaekelopterus Rhenaniae. Извини за произношение.

Я попытался вообразить себе, каков был мир, выпестовавший подобное создание. Планета, кишащая лишенными каких бы то ни было эмоций, кроме инстинкта хищника, монстрами, которых Бог в один прекрасный день решил устранить.

Майк продолжал:

– Гигантский предок современных паукообразных, то есть скорпионов. – Какая-то мысль мелькнула у меня в голове, но пропала прежде, чем я успел ее ухватить. – Членистоногий. Но морской членистоногий. Жил в воде. Длиной в два с половиной метра. Полуметровые клешни.

– И Грюнвальд был убежден, что один из таких обаяшек плавает в Блеттербахе?

– Под Блеттербахом. Он говорит о пещерах и подземных озерах. Наш обаяшка обитал в пресной воде. Хищник, от которого лучше было держаться подальше.

Последнее соображение Майка я едва расслышал. Зибенхох, подумал я.

Чье старинное название – Зибенхолен. Семь пещер.

– Ты еще на связи, Сэлинджер?

– У тебя есть бумага и ручка? – прохрипел я. – Я хочу, чтобы ты навел справки еще об одном человеке. Манфред Каголь. Местный предприниматель.

– В каком году он умер?

– Я вчера с ним разговаривал. Я хочу знать все, что тебе удастся нарыть по его поводу. Особое внимание обрати на его имущество.

– Он богат?

– До омерзения.

– Но какое отношение этот тип имеет к Jaekelopterus Rhenaniae и к Грюнвальду?

– Спасибо, Майк.

4

Интерьер Кадастровой палаты в Больцано был современный, с приятным освещением. Персонал, к счастью для меня, крайне любезный: меня терпеливо слушали, когда я пытался объяснить, что мне нужно.

Мне пришлось подождать полчаса, и все это время я размышлял над тем, что Майк раскопал относительно Грюнвальда. Странные он выдвигал теории. Причудливые. Более подходящие для художественного фильма, чем для консервативного университетского мирка.

Мне вдруг пришло в голову, что Грюнвальд – единственное действующее лицо в этой истории, чьей фотографии у меня нет. Я представлял его себе сумасшедшим ученым, одетым то ли как Индиана Джонс, то ли как клерк девятнадцатого века, только очень неуклюжим. Не знаю почему, ведь этот человек как-никак проводил исследования в Андах, я видел перед собой не скалолаза, взбирающегося на отвесный склон, а растяпу, спотыкающегося на каждом шагу, возможно, в галстуке-бабочке.

Определенно Грюнвальд был помешан на работе. Ради своих теорий он пожертвовал всем. Майк ничего не сказал о любовных похождениях или браке. Тот факт, что он пропал чуть ли не средь бела дня и никто не стал бить тревогу, предполагал человеческие связи, близкие к нулю. Одиночка, преследующий единственную цель. Найти экологические ниши и восстановить поруганную честь.

Я в растерянности покачал головой.

Достаточно ли был он помешан, чтобы убить женщину, которая разбила вдребезги его карьеру? Возможно. Что означала телеграмма? Эви хотела спуститься в пещеры под Блеттербахом, чтобы еще раз оспорить теории Грюнвальда, а его больной ум не вынес очередного оскорбления?

Может быть, милая Эви на самом деле была стервой, которую настолько ослепил стремительный взлет в высшие академические сферы, что ей захотелось лишний раз подтвердить смехотворность теорий Грюнвальда, просто чтобы покрасоваться рядом с университетскими шишками?

Я не видел в такой роли эту девушку, с ее ясными глазами, со всем тем, что мне о ней рассказывали. Но с другой стороны, рассуждал я, расхаживая взад и вперед по коридору Кадастровой палаты, о мертвых всегда говорят одно хорошее.

Была ведь и другая возможность.

Может быть, Эви изменила мнение: ведь она так любила Блеттербах и знала его лучше, чем кто-либо другой. Может быть, она пришла к выводу, что теории Грюнвальда об экологических нишах не столь уж безумны, и решила исследовать пещеры под Блеттербахом в надежде найти доказательство, способное восстановить научную репутацию Грюнвальда, подрыву которой она сама способствовала.

Да, такое возможно.

Но гигантские скорпионы из пермского периода?

Ну вот еще.

И все же…

Беглое видение мелькнуло передо мной. Фотографии с места преступления, которые мне показал Макс. Отсеченные ноги. Перекрученные, отрезанные руки.

Раны.

Отделенная от туловища голова Эви.

Сопоставимы ли такие ужасные увечья с полуметровыми клешнями Jaekelopterus Rhenaniae? А если…

Голос вернул меня к реальности.

У сотрудника, который проводил меня в некое подобие читального зала с высоченным потолком, борода спускалась на рубашку, а глаза прятались за толстыми стеклами очков. Он указал мне на металлический стол, безобразный, но удобный, на котором стопками лежали папки.

– Желаю хорошо потрудиться.

Я уселся так резко, что хрустнули позвонки. Вздохнул. И принялся за чтение.

5

Вот что я обнаружил: Туристический центр Блеттербаха был заложен 8 сентября 1990 года. Работы шли своим чередом, без препятствий.

Был приглашен австрийский архитектор, очень востребованный, в своем проекте он попытался «сохранить естественную красоту местности, соединив ее с высокими технологиями и функциональностью современных зданий», что бы оно там ни значило.

Я не нашел экспертного заключения, подписанного Эви. Его там не было. Точнее, оно значилось в описи документов, но кто-то вынул листки. И я прекрасно знал кто.

Однако просмотрел, папку за папкой, остальную документацию, все сильнее недоумевая.

Через год после экспертного заключения Эви, в 1986-м, некий доктор Россетти, геолог, составил другое, с прямо противоположным смыслом, гораздо более длинное и подробное, доказывавшее, что проект Туристического центра очень даже осуществим.

В частности, указывал доктор Россетти, «не имеется ни малейшей опасности схода лавины, поскольку верхние слои породы состоят из гранита и способны выдержать давление структуры, представленной на рассмотрение компанией «Каголь Эдилбау». Четыре коровы превратились в империю.

В 1988-м, однако, появилось третье заключение, опять-таки в пользу строительства Туристического центра, подписанное неким инженером по фамилии Пфауч. Точная копия того, которое составил доктор Россетти два года назад. Странно, сказал я себе.

Тот факт, что два положительных экспертных заключения были представлены с интервалом в два года, возбуждал мое любопытство. И я поспешил в городскую публичную библиотеку.

Я хотел понять, к чему такие старания.

6

Вскоре я вбежал туда, запыхавшийся, с несокрушимой мигренью, которая набирала силу. Даже полкило аспирина не могло бы с ней справиться.

Это меня не остановило. От того, что я обнаружил в Кадастровой палате, у меня слюнки потекли.

Я заполнил бланки требований, подождал, заметил, что телефон разрядился, подождал еще. Наконец погрузился в работу. Еще страницы блокнота, еще записи.

Но на этот раз – ответы.

В 1986-м, через несколько месяцев после того, как он подписал экспертное заключение в пользу проектов Манфреда, доктор Россетти был арестован за взяточничество в связи с одной скандальной историей.

Хочешь построить суперотель в семьдесят этажей на песчаном берегу, где кладут яйца морские черепахи? Достаточно иметь в своем распоряжении несколько десятков миллионов лир, и доктор Россетти все сделает в лучшем виде.

Арест Россетти вставил палки в колеса компании «Каголь Эдилбау», и Манфред, оставшись, как говорится, на бобах, был вынужден обратиться к другому эксперту, инженеру Андреасу Пфаучу.

Послужной список последнего представлялся незапятнанным – ни взяток, ни темных делишек, но я чувствовал себя вправе задаться вопросом.

Когда Пфауч составил это последнее, решающее заключение, ему стукнуло девяносто три года. Можно ли было полагаться на мнение почти столетнего старца? Нельзя, конечно, ничего исключать, даже того, что чудища в панцире и с клещами плавают в Блеттербахе, но эта история дурно пахла.

Я попрощался с сотрудниками библиотеки и направился домой. По дороге заехал в аптеку. Мигрень изничтожала меня, как пермский период в миниатюре.

7

Я почти ничего не помню об этой поездке из Больцано в Зибенхох, только темноту и бурное течение моих мыслей. Хоть я и следил за дорогой вполглаза, но весь сосредоточился на Манфреде Каголе, Туристическом центре и трагическом конце бедных ребят.

Мне пришла на ум подробность, которую Майк обнаружил, исследуя жизнь Грюнвальда, и которая сама по себе не привлекла моего внимания. Теперь я видел ее совсем в другом свете.

Когда Грюнвальда исторгли из академической среды, исторгли прежде всего в экономическом смысле, как он зарабатывал себе на хлеб? Кроме всего прочего, сказал Майк, консультировал и проводил экспертизы. А какие экспертизы мог проводить геолог?

Экспертные заключения относительно построек.

Бедняга Грюнвальд – нет никаких чудовищ под Блеттербахом. Настоящие монстры обитают над Блеттербахом, они двуногие и без клешней.

Может быть, даже предположил я, испытывая чувство вины, Эви поручила составить экспертное заключение относительно целесообразности постройки Туристического центра Грюнвальду, чтобы помочь ему свести концы с концами, а сама только подписала документ. Так они вдвоем разрушили планы Манфреда. Это бы объяснило и таинственное исчезновение Грюнвальда через короткое время после бойни на Блеттербахе.

Майк сказал бы, что эта часть моего построения входила в общую картину со скрипом, а главное, что у меня нет доказательств, но это детали, это можно исправить, покопавшись глубже. Суть дела совсем в другом.

Из-за этого экспертного заключения Манфред потерял уйму денег. Неопровержимый, железобетонный факт.

И что произошло потом?

Манфред дожидался удобного момента, и наконец ему повезло: самозарождающаяся буря гарантировала идеальное прикрытие для бойни. Он убил Курта, Эви и Маркуса. Потом избавился от Оскара Грюнвальда.

И снова голос Майка зазвучал у меня в голове, споря и противореча.

А Командир Крюн?

Это правда: Макс собрал досье на самого богатого человека в деревне и исключил его из списка подозреваемых, но богачам ничего не стоит купить себе алиби, которое бомбой не взорвешь. Алиби, в которое поверили все, даже чокнутый параноик Макс, но не Гюнтер. Гюнтер пришел к тем же выводам, что и я, но у него не хватило духу выдать брата.

Вот в чем заключались волнующие откровения, на которые он, напившись, намекал Бригитте.