Текст книги "Сущность зла"

Пирожок с начинкой «б»

1

Вечер в «Лили» прошел приятно. Эльмар удалился рано, из-за артрита. Луис, как обычно, был общителен и разговорчив. Мы поиграли в ваттен (я делал успехи, хотя и подозревал, что своими победами обязан скорее добросердечию противников, чем собственному умению) и выпили по паре пива.

На земле лежал снег толщиной сантиметров двадцать, а температура воздуха опустилась ниже нуля на пару градусов. Ни ветерка.

– Ты не проводишь меня до дому, Американер? – проговорил Луис, показывая на свою пустую штанину.

Я вовсе не нужен был Луису, чтобы добраться до дому. В самый гололед он феноменально орудовал своими костылями. Он хотел поговорить со мной вдали от чужих ушей. Действительно, когда мы остановились у крыльца, он предложил выпить по стаканчику, просто чтобы согреться. Испытывая странное возбуждение, смешанное с любопытством, я согласился.

В комнатах Луиса царил беспорядок, чего и можно было ожидать от вдовца, всю жизнь прожившего среди лесорубов, валя деревья. Но было чисто, и я не мог не оценить вкус, немного старомодный, с каким старик обставил гостиную. Правильное определение – «уютная», шесть букв.

Судя по фотографиям в рамках, развешенным по стенам, здесь Луис когда-то был счастлив.

– Твои дети?

– Марлен и Мартин. Она архитектор, живет в Берлине. У Мартина транспортное агентство в Тренто. Дела у них идут хорошо. Дом Марлен – проходной двор, там вечно толпятся художники, я об этой публике и слышать не хочу, но дочка счастлива. Мартин твоих лет, у него сын. Еще маленький.

Он протянул мне стопку граппы с весьма многообещающим ароматом.

– Как зовут внука?

– Франческо. Ему три годика, на Рождество они приедут навестить меня.

Я поднял стопку:

– Ну, тогда за твою семью.

– За Блеттербах, – отозвался Луис.

Я так и застыл в растерянности с поднятой рукой. Луис подмигнул мне, чокнулся и выпил граппу залпом, глядя мне прямо в глаза.

– За этим ты меня сюда пригласил?

Он кивнул:

– Возможно, Эльмара ты и обведешь вокруг пальца, ведь, благодарение Господу, он ходит по большому каждое утро, с первыми петухами, и зрение у него единица на оба глаза, но что до головы… не знаю, ясно ли я выразился.

Щеки у меня пылали.

– Вернер знает? – спросил я.

Луис покачал головой:

– Если и знает, то не от меня. Но в «Лили» ходят не только Эльмар да твой покорный слуга.

Я выругался про себя.

– Вернер, – продолжал Луис, – человек влиятельный, уважаемый. Таким людям незачем спрашивать.

– Но мне… – начал было я, запинаясь.

– Тебе не нужно оправдываться, Американер. Не передо мной, во всяком случае. Перед тестем? Возможно. Перед своей совестью? Обязательно. Разве что ты из тех, кто понятия не имеет, что такое совесть. Но непохоже. Ты ведь не из таких?

– Нет, не из таких.

«Б» как «брехня».

Или почти.

– Я так и думал. Поэтому пригласил тебя сюда. Хотел дать тебе совет.

– Что за совет?

– Народ в Зибенхохе простой. Нам только и надо что горячей еды вечерком, работу, крышу над головой да с десяток внучат на старость лет. Проблемы нам не по нраву. Нам и так в нашей глуши забот хватает, чтобы чужих неприятностей искать на свою голову.

– А я – чужой.

– Почти что так, – отвечал Луис, вторя Командиру Крюну, – серединка на половинку.

– Имею право выпить пару пива в «Лили», но не должен совать нос в дела, которые меня не касаются.

– Ну, не так грубо, парень. Не так уж мы предубеждены, не до такой степени. Люди у нас хорошие. Почти все. Знаю, чего наслушалась твоя жена у Алоиза, и думаю, что это свинство. Настоящее свинство. Но чего ждать от человека, – тут он показал на пачку «Мальборо», которая высовывалась у меня из кармана рубашки, – если он даже детишкам продает яд?

– Спасибо за предупреждение, Луис, – сказал я после долгой паузы.

– Ты только не преувеличивай. Предупреждение вот какое: Вернер приглядывает за тобой, а если Вернер что-то унюхал, лучше держать ухо востро. Но он тебя любит и всегда поступает по справедливости, как сам ее понимает. Он неплохой человек. Когда он переехал в Клес, многие у нас огорчились. Его нам не хватало. Но он понимает справедливость не так, как я ее понимаю. Знаешь, как всегда говорила моя жена? Чтобы у ребенка потекли слюнки, нужно запретить ему есть пирожок.

Он захихикал.

Сердце у меня в груди забилось быстрее.

– А ты, наоборот, хочешь угостить меня пирожком?

Луис откинулся на спинку кресла, в котором сидел. Протянул руку, вытащил из тумбочки трубку и табак.

– Этого разговора не было, понял?

– Понял.

– И хватит вилять хвостом, Американер. Пирожком я тебя угощу, да не таким уж вкусным. Расскажу тебе пару историй, которыми ни у кого в «Лили» не хватит духу с тобой поделиться. И все потому, что пирожок-то – с начинкой из воздуха.

– То есть пустой?

– Genau. Пустой. С начинкой из воздуха. И хотя жена моя вырастила двоих чудесных детей, по-моему, так: если ты даешь мальчишке попробовать пирожок, а начинка в нем противная, он, по крайней мере, перестанет сновать по дому, будто голодный пес.

Я улыбнулся в ответ на его улыбку.

– Думаю, Вернер рассказал тебе о том, что случилось, лучше, чем мог бы это сделать твой покорный слуга. Он всегда умел подобрать правильные слова. Не кто иной, как он, ездил говорить с политиками и побивал их в их же любимой игре: говорильне. А я всего лишь лесоруб, потерявший ногу, я прочел одну-единственную книгу, сборник шуток, которые не смешат, и если в кино ничего не взрывают, я засыпаю. Но могу догадаться, чего хотят люди. А ты хочешь того, что по телевизору называют «местные слухи», так или нет?

– Так.

Луис сделал затяжку. Я услышал, как потрескивает табак.

Пахло приятно.

– Кто это сделал? – мрачно проговорил он. – Вопрос, вокруг которого все вертится. Кто убил этих бедолаг? Власти решили: никто. Но в восемьдесят седьмом арестовали одного типа, бывшего полицейского из Венеции, который убил, в разное время, троих туристов в Доломитовых Альпах, между окрестностями Беллуно и областью Фриули. Разрубил их топором на части. Он объявил, будто его судили предвзято. Адвокат настаивал на душевной болезни. В ходе процесса кто-то припомнил бойню на Блеттербахе, полицейские провели расследование и, похоже, нашли кое-какие намеки на то, что тот тип болтался по нашим краям в апреле-мае восемьдесят пятого. Намеки очень смутные: если нет ни доказательств, ни признания, тогда что?

– Ничего.

– Его признали недееспособным. Сумасшедшим, не злодеем.

– По-твоему, это сделал он?

Луис нацелил на меня трубку, будто пистолет.

– Я угощаю тебя пирожком с начинкой из воздуха, парень. Тебе решать.

– Давай дальше, – бросил я с нетерпением.

– Дальше – след браконьеров. Как видишь, и ты попался в ловушку, заранее решив, что убийца был один. А что, если злодеяние совершили несколько человек? В конце концов, никаких доказательств первого найдено не было.

– Точно, – буркнул я. Как-то позабыл, что версия Вернера – всего лишь версия, а не объективная истина. Типичная ошибка начинающего следователя, упрекнул я себя.

– Охота здесь у нас для многих – часть жизни. Добывают косуль, ланей, горных козлов, фазанов, бекасов. А еще тетеревов и волков, когда они тут водились. В задней комнате «Лили» стоит чучело рыси. На табличке значится «1888», но, по-моему, чучело сделали позже, поэтому его и не выставляют.

– Плохая реклама?

– Ну да, но дело не в этом. Даже сейчас не все в Зибенхохе переварили эту историю с заповедником. Только представь: в восемьдесят пятом заповедник представлял собой всего лишь заявку, отпечатанную на машинке и погребенную среди прочих бумаг на столе какого-нибудь провинциального чинуши. Некоторые охотники соблюдали правила, но и браконьеров было полно.

– Зачем им было убивать тех троих?

– Из-за Маркуса. Маркус был целью. В восемьдесят пятом ему едва стукнуло шестнадцать, но он свое дело крепко знал. Ходил за Максом как приклеенный, во всем ему подражал, и Курту тоже. Хотел тоже поступить в Лесной корпус. А Макс-то, Макс: – стоило Маркусу появиться поблизости, видел бы ты, как он хорохорился: грудь колесом, ботинки сверкают. – Луис покачал головой. – Мальчишки оба, но у мальчишек море энтузиазма. А с энтузиазмом всего можно добиться. Маркус всем тут плешь проел, твердил, что заботится об охране окружающей среды: упрямец, каких мало. Услышит о незаконной вырубке или убое – пойдет и настучит Командиру Губнеру. Командир Губнер заполнит бумажки, покивает, поблагодарит, а сам усмехается себе в усы, смеется над мальчишкой. До инфаркта Командир Губнер тоже охотился. Тут и говорить нечего: стоило Маркусу выйти из конторы, как все протоколы летели в печку. Так что вот тебе вторая теория.

– Мстительные браконьеры?

– Браконьеры, которых бьют по кошельку. Маркус повадился разорять их тайники.

– Тайники? – переспросил я, поднимая брови.

– Большую часть денег браконьеры выручают не от продажи оленины ресторанам. Они много наваривают на ловле птиц. Забирают птенцов, ставят силки на вьюрков и малиновок. За них хорошо платят.

– А Маркус убирал силки.

– Именно.

– Веский мотив, чтобы убить его?

– Это дело совести каждого. Но вот послушай: в конце семидесятых я застукал Эльмара с полным мешком птиц. Галки, одна завирушка и два птенца белой куропатки. Он сказал, что знает одного типа в Салорно, который выложит за птенцов немалую сумму.

– Какую?

– Через неделю мы с ним поехали в Тренто покупать «ардженту» цвета слоновой кости.

– Ему столько заплатили?

Луис пожал плечами:

– Конечно, две куропатки его не сделали богачом, но я бы сказал, что немалая часть суммы происходила из того мешка.

– Что еще?

– Ты разве не слышишь, Сэлинджер, как скрипят твои челюсти, пережевывая воздух?

– Может, мне это нравится.

С задумчивым видом Луис припал к трубке.

– Отец Эви.

– Коммивояжер из Вероны?

– Мауро Тоньон. Говорили, будто он вернулся в Зибенхох вне себя от ярости. Будто он убил Эви из ненависти к бывшей жене.

– Из ненависти?

Луис подмигнул:

– Он был проклятущий Walscher, разве нет?

– Эта версия мне кажется немного…

– Притянутой за уши? Расистской? Все вместе? Так и есть: это относится и ко всем прочим историям. Местные слухи, далекие от правды. Никто не знает правды о бойне на Блеттербахе. Все только предполагают.

– Насчет него проводилось расследование?

– Никто даже не знал, что с ним сталось, с этим ублюдком. Но слухи распространялись. – Луис забарабанил по подлокотнику кресла скрюченными от артрита пальцами. – Еще есть версия о сведении счетов.

– По поводу чего?

– Наркотиков.

– Наркотиков? – в растерянности переспросил я.

– Опять Маркус.

– Он употреблял наркотики?

– Дело было в восемьдесят пятом, мать у него спилась, сестра уехала в Инсбрук, он ходил в школу в городе и вставал каждый день в пять утра. По мне, так он имел полное право немного покурить той травки, которую я обнаружил даже в комоде у моей дочери Марлен. Командир Губнер устроил ему знатную головомойку, и дело на том кончилось. Но злые языки не угомонились. Парня заклеймили как…

– Но все как один твердили, что он славный парень, – перебил я.

Луис разгорячился:

– Здесь, в Зибенхохе, все обо всех говорят хорошо. Хорошо говорят о Вернере, хотя болтают, будто он уехал в Клес из малодушия, поскольку не желал помогать бедному Гюнтеру. Хорошо говорят и о бедном Гюнтере, вот только когда он принимался выть на луну, все закрывали глаза и затыкали уши. Единственным, кто пытался ему помочь, был Макс, который тем временем стал Командиром Крюном и о котором все говорят даже очень хорошо, верно?

– И о нем тоже…

– Говорили: дескать, подозрительно, зачем Максу навещать Эви и Курта в Инсбруке, тащиться целых семь часов в поезде. Забывали, однако, что Макс ездил в Инсбрук, сопровождая несовершеннолетнего Маркуса. Забывали, что несовершеннолетний не мог пересекать границу без сопровождения. Особенно в те времена. И если ты им это напомнишь, холодную войну, шлагбаумы, обыски всех и каждого, они что тебе скажут? Заговорят о чем-нибудь другом! Болтают еще, что это Верена, невеста Макса, нынче его жена, поубивала троих бедолаг из ревности. Уж такая чушь: Верена росточком где-то метр шестьдесят, Курт повалил бы ее одной рукой. Люди болтают, Сэлинджер, болтают без конца. И чем больше болтают, тем больше лицемерят и выдумывают небылицы.

– Небылицы?

– Ну да. Я ведь еще не изложил тебе мою излюбленную версию, – проговорил Луис с лукавым блеском в глазах.

– Какую?

Старик нагнулся ко мне и понизил голос:

– Чудища. Чудища, живущие под Блеттербахом, в пещерах. Те самые чудища, которые обрушили шахту в двадцать третьем, затопили ее и поубивали всех, кто там работал. Те же чудища, что уничтожили народ фанес. Чудища, которые живут в недрах горы и время от времени, в полнолуние, вылезают на поверхность и кромсают все, что ни попадется им на пути.

Он откинулся на спинку кресла. Облако табачного дыма поднялось к потолку.

Наконец он раззявил рот в беззубой улыбке:

– Ну как тебе пирожок с начинкой из воздуха, Сэлинджер?

2

Поскреби по деревушке с населением в семьсот душ, и найдешь клубок змей.

Тем вечером я зафиксировал то, что мне рассказал Луис, а со следующего дня старался реже заходить в «Лили». Из-за Вернера, но еще и потому, что должен был прокрутить в голове истории, услышанные от Луиса.

И все-таки я не сидел сложа руки.

К моему великому удивлению, у меня появился вкус к плотницкому делу.

Идея смастерить санки для Клары, которую я использовал как прикрытие, обернулась долгими часами, проведенными на заднем дворе в Вельшбодене, где я пытался сотворить что-то пристойное из досок, принесенных Вернером.

Сам Вернер то и дело предлагал мне помощь (он, подозреваю, опасался, как бы я не остался калекой), но я раз за разом отказывался. Хотел все сделать сам.

Мне нравился запах стружек, неспешное скольжение рубанка, выравнивающего края, ломота в спине после пары часов упорной работы. Я даже купил банку эмалевой краски и кисти наивысшего качества, уже предвидя успешное окончание моих трудов. Я намеревался выкрасить санки в красный цвет.

Ярко-алый, огненный.

3

Так пролетел ноябрь. Мы играли в снежки, лепили снеговиков с большими морковками вместо носа, я без конца играл с Вернером в карты и вдыхал запах древесины на заднем дворе в Вельшбодене. Отвечал на электронные письма Майка, но никогда не открывал файлы с видеоматериалами, которые компаньон посылал мне из-за океана. Тотчас же их стирал, словно в них таилась зараза.

Время от времени просматривал файл «Б», рассказ Вернера, легенды о Блеттербахе, местные слухи, о которых мне поведал Луис, и неизменно упирался в пустоту. Пирожок с начинкой из воздуха, не более того, но все-таки отличная история, из тех, что рассказывают у камина, может быть, на Хеллоуин, и я снова и снова возвращался к ней.

Даже раздумывал, что можно было бы еще предпринять, если бы я вдруг решил копнуть поглубже.

Связаться с теми, кто вел расследование, вытащить на свет божий дела, погребенные неизвестно где. Но мысль о том, что Вернер приглядывает за мной, действовала на нервы.

Впрочем…

Прежде чем заснуть, я размышлял над тем, как стал бы рассказывать эту историю Майку, убеждать его немного поработать над ней; воображал одну из обычных наших бесед, полных «если бы» и «все-таки». Блеттербаху посвящалась последняя мысль уходящего дня.

Меня все еще мучили кошмары.

Я снова видел Бестию. Слышал шелест. Но Бестия виделась не так четко, и шелест звучал приглушенно, словно бы все это принадлежало к другой жизни. Уже не воспоминание, пожирающее меня, но нечто неопределенное и неопределимое. По счастью, далекое.

Бывали ночи, проносящиеся мгновенно, в густой, глубокой тьме. После таких ночей я просыпался счастливым и полным энергии. Такие дни были лучшими.

1 декабря мистер Смит и окружавшая его кучка суперкрутых, татуированных вождей Сети испортили все. И ваш покорный слуга получил хороший кусок пирога с начинкой из крови.

Собственной, если быть точным.

South Tirol Stile

[32]32
  В стиле Южного Тироля (англ.).


[Закрыть]

1

В середине ноября, как я говорил, мои визиты в «Лили» стали реже, но это не означает, что я вовсе перестал туда захаживать. Я прикипел душой к этим кособоким скамейкам, к этим столикам, которые следовало бы протереть мокрой тряпкой еще лет двенадцать назад.

Время от времени Луис отпускал шуточки относительно кондитеров, которые начиняют пирожки жареным воздухом, но я не обижался. И притворялся, будто не знаю, что бодрый старикашка, с которым тот всюду ходил, то бишь Эльмар, имел солидный браконьерский стаж.

Я забавлялся, показывая им на снимках, как продвигается изготовление санок, и выслушивал ценные советы. В «Лили» я пребывал среди людей, которые не входили в мой круг – и не вошли бы в него никогда, даже если бы я решил остаток жизни провести в Зибенхохе, – но их общество давало мне ощущение надежности. Они знали меня, а я знал их.

Вот почему Томас Пиркер застал меня врасплох.

Вот почему, а еще потому, что случившееся в «Лили» имело тесную связь с событием, назревавшим за восемь тысяч километров от Зибенхоха, в супершикарных офисах Сети.

2

У нас с Майком были обязательства. Обязательства, подписанные черным по белому. Мистер Смит держал целую армию адвокатов, которым платили за то, чтобы они следили за неукоснительным выполнением контрактов, вплоть до последней запятой. Чтобы делать деньги, нужно быть неумолимым.

Мистер Смит был заинтересован в том, чтобы получить доход, а не в том, чтобы выпустить на телеэкран хорошие или плохие программы. Сеть вкладывала деньги в производство фильма и рассчитывала получить максимальную прибыль. Поэтому раз сериал «Команда роуди» от сезона к сезону окупался все больше, то и сумма, которую мистер Смит отстегнул на производство «Горных ангелов», заканчивалась несколькими нулями. Существовала вероятность в самом деле, что и этот проект будет так же отлично принят публикой, как и «Команда роуди». А это для верховного владыки Сети означало размещение рекламы. То есть деньги. Элементарно просто. Но все полетело в тартарары. Наступило 15 сентября. Фактуала не будет, заявил Майк мистеру Смиту. Вместо него – документальный фильм. Девяносто минут чистого адреналина.

Мистер Смит проявил интерес, хотя и осторожный, и, несмотря на неблагоприятные мнения многих экспертов Сети, согласился. Но к данному моменту надежда на наш успех рухнула, и началось давление.

Давление? Нет, не давлению был вынужден противостоять Майк, пока я пытался привести в порядок мою разбитую вдребезги психику. На него надвигалась лавина библейских масштабов.

Правда, моя подпись тоже красовалась на всех контрактах, сценарий документального фильма сочинил я, по ходу сюжета мое лицо мелькало на экране, но для мистера Смита и Сети существовал только один Бог на небесах, один капитан «Пекода»[33]33
  Капитан «Пекода» – Ахав, герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (1851).


[Закрыть] и один-единственный режиссер фильма. Майк. На него и лились все нечистоты. Эсэмэски в любое время дня и ночи, непрерывные электронные письма и телефонные звонки, курьеры «FedEx», вручающие все более гадостные послания. Обо всем этом Майк никогда ничего мне не говорил. Он мог (даже если взглянуть на ситуацию с определенной стороны, должен был) это сделать, но решил поберечь меня.

За что я ему благодарен.

В ноябре терпение мистера Смита иссякло. Он подписал чек и требовал, чтобы ему показали, на что пошли его деньги. В таких затруднительных обстоятельствах Майк вел себя как герой: пытался подольститься, выдумывал причины, оправдывавшие задержку, рассыпался в любезностях не хуже китайского мандарина. Пока мог, со шпагой наголо защищал меня и наш проект.

Но в конце концов ему пришлось уступить.

Утром 30 ноября, ровно в девять, весь на нервах, будто приговоренный к казни, он явился в зал для совещаний на последнем этаже небоскреба Сети, чтобы показать предварительный монтаж фильма «В чреве Бестии».

Публика, немногочисленная и до крайности избранная, состояла из мистера Смита, нескольких асов креатива, двух надутых продюсерш и какого-то типа из рекламного отдела – очки в роговой оправе, татуировки на обеих руках, костюм от Дольче и Габбаны, – этого мужика, который без конца делал записи в айпаде, Майк окрестил УД.

Ушлое Дерьмо.

Показ прошел лучше, чем предполагалось. Мистер Смит понял, что на фильме можно заработать, высказал несколько пожеланий, просто чтобы придать себе важности (Майк их все послал подальше), и даже асы креатива и две продюсерши признали, стиснув зубы, что, возможно, не все вложенные деньги были спущены в унитаз.

Сильнее всех ликовал Ушлое Дерьмо. Кого ни попадя хлопал по плечу запанибрата, пожимал руки, произнес «вау» по меньшей мере двадцать раз и беспрерывно шмыгал носом. После чего собрал в кучку свои записи и обратился к прессе.

Нужно отдать ему должное: Ушлое Дерьмо свое дело знал. Он погнал такую волну, которая неизбежно должна была захлестнуть меня с головой и опрокинуть носом в песок.

Вот именно: носом, в самом буквальном смысле.

3

Наступило 1 декабря. Я убирался в доме, помогал Вернеру привести в порядок замерзшую водопроводную трубу в Вельшбодене, пытался объяснить Кларе теорию Дарвина (она посмотрела документальный фильм по телевизору и никак не могла понять, как тираннозавр превратился в курицу, так что мне пришлось рассуждать, приведя в пример Йоди). Поужинав, я спустился в деревню, намереваясь выпить пива, поболтать с незабвенной парой «Эльмар и Луис», а потом забраться под одеяло и с наслаждением вкусить заслуженные восемь часов сна.

Именно то, что я так устал, помешало мне заметить взгляды, которые устремились на меня, стоило мне войти в «Лили».

Ледяные взгляды, на секунду задержавшиеся на мне, потом скользнувшие в другую сторону. Ни ответа ни привета на мое обычное «здравствуйте», которое я изрек на почти уже приемлемом диалокте.

Кто-то даже встал и вышел вон. Точно как в вестернах.

Я сделал заказ и присел к столу моих излюбленных собутыльников:

– Скучный вечерок, да?

Эльмар прищелкнул языком, потом поднял газету, загораживаясь от меня.

Ошарашенный, я повернулся к Луису, подняв брови.

– Привет, Сэлинджер, – выдавил тот.

Я ждал, когда принесут пива. Пива не принесли.

Я прочистил горло:

– Какие новости, ребята?

– Ребятами, – прокаркал Эльмар, – можешь называть кого-то еще.

Обычно бар «Лили» полнился болтовней, кашлем, руганью на двух языках. Вечером 1 декабря – тишина. Послышалось чье-то бормотание. Скрип отодвигаемых стульев. Больше ничего: вот только все взгляды устремлены на тебя. Луис склонился над кружкой пива, почти пустой, будто собирался гадать на этой теплой бурде.

– Луис? – позвал я, коснувшись его локтя.

– Не трогай меня, Сэлинджер. Не. Трогай. Меня.

Обиженный, я отдернул руку.

– Что за чертовщина творится здесь? – выпалил я.

– А вот что, – ответил чей-то хриплый голос, и на стол упал экземпляр газеты «Альто-Адидже». За ним последовала «Доломитен».

– Ты читать умеешь? – включился Эльмар.

Я никогда не видел на его лице такого выражения. Обычно это был мирный старикашка со вставной челюстью, которая то и дело норовила выскочить изо рта, особенно когда он пытался произнести слова, содержащие более трех слогов. Презрение, которое нынче прозвучало в его тоне, подкосило меня.

Мне хватило заголовков.

– Но я…

– Ты не знал, да?

– Нет, знал, но…

– Ну так тебя здесь никто не ждет.

Я застыл с открытым ртом.

– Дайте объяснить.

– Что ты собираешься объяснять? – чуть ли не прорычал Луис.

– Я, – начал я, стараясь говорить спокойно, что у меня плохо получалось, – собираюсь объяснить свою точку зрения.

– Пишут херню? В двух разных газетах пишут херню? Это ты хочешь сказать? Тебя подставили, да? Весь мир ополчился против тебя? Хочешь, я прочитаю, что там написано? Может, ты языка не понимаешь.

Раздался смех.

Злобный смех. Трудно было поверить, что меня, а не кого-то другого подвергают такому унижению. Где – в баре «Лили». Кто – эти люди.

– Я не…

Тут чья-то рука опустилась мне на плечо.

– Ты слышал, что сказал Луис? Исчезни.

Кровь бросилась мне в голову. Но я устоял перед искушением схватить эту руку и сбросить ее с моего плеча.

– Я только хочу изложить мою версию того, что…

– Много болтаешь, – оборвал меня бородач, стоявший за стойкой, Стеф, хозяин «Лили». – И лучше тебе забыть сюда дорогу. Это говорит тебе тот, кто платит здесь за аренду.

У меня не было выбора. Я это ясно видел. Атмосфера была враждебной. Но точно так же, как Курт, Эви и Маркус, я принял за банальную грозу то, что на самом деле было ураганом.

– Послушайте, – сказал я, – это недоразумение. Фильм выйдет? Да. В нем пойдет речь об аварии? Да. Это будет дерьмовый фильм? Нет. Покажут ли там героем меня? Нет. А главное, – отчеканил я, глядя в глаза Луису, – выставят ли в дурном свете работников Спасательной службы Доломитовых Альп? – Я немного помолчал, молясь, чтобы они мне поверили. Ведь это была чистая правда, и я хотел, чтобы они ее уяснили себе. – Категорически нет.

Луис покачал головой:

– Здесь пишут, что фильм будет называться «В чреве Бестии».

– Верно.

– Пишут, что ты и твой друг – его авторы.

– Все правильно.

Луис оглядел меня, словно говоря: «Вот видишь? Я прав».

– Но неправда, что это будет критика, как написано здесь. Неправда, что это будет… – я нашел нужную фразу и прочел ее вслух, – «признание неэффективности Альпийской спасательной службы».

Эльмар снова защелкал языком.

– Вы должны верить мне. Я могу показать вам отрывки, могу…

– Сколько времени ты живешь в Зибенхохе, Сэлинджер?

– Почти год.

– И как долго вы снимали этот гребаный фильм?

– Три месяца, около того.

– И ты до сих пор не понял?

– Не понял чего? – переспросил я с обидой.

– То, что случается в горах, остается в горах, – проговорил вместо Луиса голос за моей спиной, голос человека, схватившего меня за плечо. – Придурок Walscher.

То была классическая последняя капля.

Я взорвался.

– Убери руки, – прошипел я, вскакивая с места.

Мой противник, альпийский проводник примерно моих лет, был выше меня на добрых десять сантиметров, а в его взгляде, отуманенном алкоголем, пылала злоба. Его звали Томас Пирчер. Как-то раз я угостил его пивом.

– Иначе что?

Он ударил. Очень быстро.

Кулаком в нос.

– Иначе ты у меня обосрешься так, как не обсирался никогда, недоумок. Дерьмо из ушей полезет, а?

Я отступил, пошатнулся, согнулся от боли; кровь хлынула на пол. Кто-то захлопал в ладоши, кто-то засвистел.

Никто не пришел мне на помощь.

Противник схватил меня за волосы, влепил две затрещины и ударил в солнечное сплетение. Я рухнул на пол, опрокидывая столик Луиса и Эльмара.

– Хочешь еще?

Я не ответил, слишком занятый тем, чтобы перевести дыхание. Томас плеснул мне пивом в лицо. Потом пару раз пнул по ребрам.

Выволочка в стиле Южного Тироля. Если я не начну защищаться, меня вынесут из «Лили» на носилках.

Помотав головой, я попробовал подняться. Не вышло. Мир вращался перед глазами и никак не мог остановиться. Крики стали громче. Кто-то призывал Томаса бить покрепче. Остальные ржали. Ясное дело, все наслаждались зрелищем.

– Послушайте… – промямлил я, прибегая к уловке, старой как мир.

Один шанс на миллион, что это сработает, но Томас Пирчер клюнул, заглотнув крючок с наживкой и леску в придачу.

Бесноватый наклонился послушать, что я там бормочу. Невероятно, как некоторые люди наивны.

Я рывком поднял голову и нанес ему удар в челюсть. Сам больно стукнулся затылком, но это ничего. Вопль, который испустил противник, утешил меня. Я не терял ни секунды. Встал, схватил стул и обрушил его на спину обидчику.

Томас рухнул как подкошенный.

Я стоял неподвижно, с вызовом глядя на окружающих.

– Кто-нибудь еще хочет? – крикнул я.

Тут я увидел свое отражение в витрине «Лили». Ножка стула в правой руке, лицо – кровавая маска, безумный блеск в глазах. С омерзением я осознал: все бесполезно. Я могу хоть до хрипоты вопить, что я не виноват, завсегдатаи бара «Лили» все равно поверят тому, что напечатано в газетах.

Может быть, завтра при свете дня кто-нибудь из них и усомнится в том, что газетные щелкоперы выдали на-гора, тиражируя заявление для печати, подготовленное Ушлым Дерьмом. Через неделю меня выслушают почти все, через полгода я даже смогу обменяться шуточками с Томасом Пирчером, который сейчас лежит на полу и стонет. Но сегодня вечером – нет, сегодня вечером никто не станет меня слушать. Что бы я ни сказал в свою защиту, прозвучит фальшиво и канет в пустоту.

Я бросил ножку стула, обтерся рукавом куртки и вернулся домой.

4

Аннелизе не спала. Тем лучше. В любом случае мне бы не удалось скрыть распухший нос и кровь на лице. Я рассказал о случившемся, и она рассвирепела. Грозилась, что попросит Вернера вмешаться; я с трудом ее угомонил. Суетиться бесполезно. Фильм выйдет, и все наладится. А пока придется делать хорошую мину при плохой игре.

– Но…

– Никаких «но». Что ты собираешься делать? Выдвинуть обвинение? В деревне, где драки вспыхивают даже в залах для бинго при приходских церквях?

– Но…

– Мне придется поменять бар – ну и что? Тут, кажется, есть из чего выбирать.

Аннелизе подлечила меня, а я обещал поехать в пункт скорой помощи, что и сделал на следующий день в сопровождении Вернера, которому, разумеется, уже описали во всех подробностях схватку в «Лили».

В Сан-Маурицио выяснилось, что ни нос, ни ребра не сломаны. Боль, однако, была зверская, и врачи мне выписали болеутоляющие. Я поблагодарил Вернера за то, что подвез меня, попрощался с ним и вернулся домой. Вечером имел долгий телефонный разговор с Майком, который объяснил мне то, чего я до сих пор не понял: утечку информации нарочно организовал Ушлое Дерьмо, чтобы наш документальный фильм приобрел ауру «проклятого»; потом, смертельно усталый, я укрылся на заднем дворе Вельшбодена мастерить санки в подарок Кларе на Рождество.

5

В ночь со 2 на 3 декабря мне приснилась Бестия. Я был внутри. В белизне. В челюстях, готовых изжевать меня в пыль. Ощущение неизбывной враждебности.

Убирайся, шелестела Бестия.

Убирайся.