Текст книги "Сущность зла"

Отцы

1

Последние дни марта я провел в постели, терзаемый горячкой, которая совершенно меня измотала. Жаропонижающие не помогали: болезнь только отчасти имела физическую природу. Спуск в недра Блеттербаха подкосил меня, и телу требовалось время, чтобы перезагрузиться и начать все заново.

Спал я плохо, урывками. В эти краткие промежутки времени возвращался в пещеру. Снова видел око тьмы, труп Грюнвальда, и монстр, всплывающий из воды, вовсе не был глыбой льда: у него были пасть, клешни и латинское имя. Я просыпался растерянный, напуганный, но в безопасности.

Дома.

Дом – это Клара, которая заглядывает в спальню с озабоченной мордашкой, приносит сок или лимонад: мне, больному, напитки кажутся горькими, но я выпиваю все до последней капли, чтобы сделать ей приятное.

– Вкусно, папа?

– Очень вкусно, золотце, – говорю я, борясь с подступающей рвотой.

– Хочешь, померяю тебе температуру?

– Лучше поцелуй меня, маленькая.

И она не жалела для меня поцелуев.

Время от времени, когда Аннелизе уезжала за покупками, Клара входила на цыпочках и садилась у изголовья. Рассказывала мне сказки, гладила по голове, будто это она взрослая, а я ребенок, за которым надо ухаживать. А порой просто сидела неподвижно и смотрела на меня.

Вы можете вообразить себе более сладостную картину любви?

Аннелизе ни о чем меня не спрашивала. Была заботлива, внимательна, переживала за меня. Я знал, что вопросы отложены на потом, читал это в ее взгляде, но сначала я должен был выздороветь.

И я выздоровел.

2

Лихорадка прошла. У меня все еще кружилась голова, и я себя чувствовал разбитым, будто по мне проехался дорожный каток. Но глаза уже не слезились, стоило прочесть газетную страницу, и мигрень напоминала о себе только легкой ломотой в затылке. Я стал есть с аппетитом. Аннелизе баловала меня, пичкая невероятным количеством разнообразных лакомств, от которых мне не хватало духу отказываться. Было так прекрасно ощущать что-то, кроме боли.

Прослонявшись пару дней по дому в халате, я рискнул сделать вылазку во внешний мир. Мне было необходимо глотнуть свежего воздуха. И, не судите строго, затянуться «Мальборо».

Я надел толстые джинсы, свитер и ботинки, куртку на теплой подкладке и переступил порог, полный решимости, словно Харрисон Форд, отправляющийся на поиски Святого Грааля[61]61
  Имеется в виду фильм Стивена Спилберга «Индиана Джонс и последний Крестовый поход» (1989).


[Закрыть].

Неверными шагами я дошел до ворот. Потрогал их и вернулся. Довольный этим свершением, уселся на ступеньку и позволил себе выкурить сигарету.

Солнце стояло высоко, такое яркое, какого я не видел уже много месяцев, и я подставил лицо ветру, доносившему запахи леса. Весна вступала в свои права. Кое-где виднелись еще пятна снега, особенно на обочинах, куда снегоочистительные машины сбрасывали его грязными, темными кучками, но природа пробуждалась.

И я вместе с ней.

Внезапно я почувствовал, что Аннелизе стоит позади меня.

– Думаю, я должен все тебе объяснить, – начал я.

Она грациозно расправила юбку, села рядом и положила голову мне на плечо.

Послышался резкий крик дрозда, захлопали крылья. Какая-то хищная птица парила в небе, по которому медленно плыли белоснежные облака.

– Скажи мне только одно, Сэлинджер, – проговорила Аннелизе. – Все кончилось?

Я обернулся.

Поглядел ей в глаза.

– Все кончилось.

Она заплакала. Обняла меня. Я смотрел на облака. Их можно было коснуться рукой.

3

Через два дня я пошел на прием к тому же специалисту, который поставил меня на ноги после 15 сентября. Когда я признался, что не принимал психотропных средств, которые он мне прописал, врач вспылил.

Я молча терпел излияния его гнева, все с тем же видом побитого пса, пока он наконец не успокоился, и тогда я объяснил, что принял решение продолжить курс, который даже и не начинал: для того и пришел сюда.

Объяснил, что мне нужно прийти в норму, а действуя на свое усмотрение, я ничего не добился.

Я не собираюсь накачиваться психотропными средствами, которые сделают из меня счастливого придурка (тут лицо доктора побагровело), но настала пора распрощаться с кошмарами и паническими атаками.

В каком-то смысле мы торговались, и это было смешно, поскольку человек в белом халате не пытался впарить мне подержанный автомобиль или абонемент платного телевидения, а попросту хотел, чтобы мне лучше жилось.

Он выписал мне легкие транквилизаторы и новое снотворное, чтобы ночи проходили спокойнее. Когда он прощался со мной, лицо его представляло собой огромный вопросительный знак.

Понятно, почему он сомневался, но истинную причину моего решения я открыть не мог. А она заключалась в том, что история Блеттербаха, история бойни на Блеттербахе свелась к файлу, который я открыл в ноутбуке и недавно отправил в корзину. Завершенный, отработанный документ.

Мне удалось.

Я рассказал историю Эви, Маркуса и Курта. А также Вернера, Ханнеса, Гюнтера, Макса, Верены, Бригитты, Манфреда, Луиса, Элмара. Биографию Зибенхоха.

Никто никогда не прочтет ее, и я никогда не сниму документальный фильм о моей злополучной вылазке, но какая разница? Я доказал себе самому, что еще способен делать то, что мне больше всего нравится: рассказывать истории.

Пора перевернуть страницу.

4

– О тебе позаботится фрау Гертруда, – сказал Вернер. – Тебе ведь нравится фрау Гертруда, правда, Клара?

Клара взглянула сначала на меня, затем на Аннелизе, потом робко кивнула.

– Она прочитала все книжки на свете.

Вернер развел руками:

– Вот видите? Никаких проблем. Приедете ко мне на ужин?

Пытаясь скрыть удивление, Аннелизе только и произнесла:

– Почему бы и нет?

– Молодец, девочка, – засмеялся Вернер и прижал ее к себе.

Потом исчез на своем джипе.

– Что, по-твоему, все это значит? – спросила Аннелизе, когда мы снова вошли в теплый дом.

– Откуда мне знать?

– Вы массу времени проводите вместе.

– Это правда.

– Я думала, вы о чем-то говорите.

Я обнял ее за плечи.

– Сколько можно объяснять тебе, золотце? Мужчины ни о чем не говорят. Мужчины ворчат и пьют пиво. Пардон, граппу.

Она не засмеялась.

– Он обожает общаться с Кларой. Мне кажется странным, что…

Я перебил ее:

– Вместо того чтобы задавать столько вопросов, почему бы тебе не порадоваться свободному вечеру?

Вернер ничего мне не говорил, но у меня были кое-какие мысли по поводу того, что затевает старик. Меня это напугало, не скрою. Но я сделал вид, будто моя голова занята другим.

Я был весел, говорлив. Помог Кларе выбрать одежду для вечера, когда фрау Гертруда, библиотекарша в Зибенхохе, будет с ней сидеть. Эта дама в пальто из лодена[62]62
  Лоден – тирольская шерстяная ткань, изготовленная по особой технологии.


[Закрыть] явилась к семи часам, и к этому времени моя дочь уже успела перебрать по меньшей мере триста вариантов (джинсы и свитерок – слишком по-домашнему, зеленая юбка – для ужина в ресторане, может, красная…), а у меня, хоть я и был с виду беспечен, нервы были натянуты как струна.

Нам с Аннелизе предстоял ужин не обычный, а прощальный, который украсит парой лишних морщин лицо моей любимой.

Я держался.

5

Вернер открыл дверь, и мы пожали друг другу руки. Он пытался поймать мой взгляд, но я отвел глаза.

Поболтали о Нью-Йорке, о Зибенхохе. Поговорили о Кларе, о том, что в сентябре она пойдет в школу. О фрау Гертруде.

Все было как всегда.

Вернер заметно похудел, но когда он вышел, чтобы вынуть десерт из холодильника, я сделал вид, будто удивлен наблюдениями жены.

– Вернер? – переспросил я. – Мне кажется, он превосходно себя чувствует.

Бодрячок: ни дать ни взять сломанные зомби с фотографий в шкатулке сердечком.

Я об этом только подумал, но ведь подумал все-таки.

Когда мы съели сладкое, Вернер протянул Аннелизе небольшую коробочку в подарочной упаковке.

– Это тебе. От меня и от Герты.

Она заморгала, смущенная:

– Что это?

– Разверни.

Аннелизе взглянула на меня, пытаясь понять, знаю ли я, что в коробочке. Я понятия не имел, поступок Вернера застал и меня врасплох.

Аннелизе сняла ленту, потом веленевую бумагу. В коробочке лежали карманные часы. Круглые, с простым белым циферблатом. Крышка серебряная, поцарапанная во многих местах. Римские цифры, стрелки готического рисунка.

Аннелизе в недоумении уставилась на часы.

– И что мне с ними делать, папа?

– Они твои, – сказал Вернер самым серьезным тоном.

– Спасибо, но…

Аннелизе наконец заметила торжественное выражение на лице Вернера.

Вот оно, начинается, подумал я.

Даже испытал некоторое облегчение. Моя роль в представлении закончилась.

Я мог уйти с подмостков, спрятаться за кулисами и готовиться подбирать осколки разбитого сердца моей жены.

– Эти часы принадлежат нашей семье больше столетия. Посмотри на крышку.

Аннелизе вслух произнесла дату:

– Двенадцатое февраля тысяча восемьсот сорок восьмого года.

Вернер кивнул:

– Это был подарок на свадьбу. С тех пор часы переходят от отца к сыну. Сегодня я дарю их тебе.

– Они прекрасные, папа, но…

– За ними нужен уход, механизм капризный. Каждый вечер ты должна заводить их, как до сих пор делали все Майры. Иначе механизм придет в негодность.

– Папа…

Аннелизе побледнела.

Вернер улыбнулся ей с нежностью и бесконечной печалью.

– Я умираю, девочка моя.

Аннелизе, будто внезапно испугавшись, положила часы на стол.

– Мое время истекает. Поэтому я хочу, чтобы ты взяла эти часы. Знаешь, почему их нужно заводить каждый вечер? Чтобы оберегать течение времени. В точности эти слова сказал мне отец, когда подарил мне их. Где только он вычитал такую фразу. Может, и сам придумал, кто знает. Мы, Майры, всегда были немного странные. Немного безумные, немного наивные. Он хотел сказать, время требует заботы.

– Папа, – прошептала Аннелизе, и ее глаза наполнились слезами. – Ты ведь на самом деле не умираешь. Ты – Вернер Майр, ты не можешь умереть. Это знают все в Зибенхохе, ты… ты…

Вернер кивнул:

– Помнишь, я упал на чердаке и потом поехал к врачу? Врач поступил так, как поступают все врачи в подобных случаях: отправил меня к коллеге, тот – к другому и так далее. Только вот лицо очередного врача, к которому я попадал, вытягивалось наподобие лошадиной морды. Наконец тому, кто вытянул короткую спичку, пришлось взять на себя эту головную боль и объявить диагноз. У меня рак в костях. Неоперабельный. Неизлечимый.

Казалось, будто незримый вампир выпил у Аннелизе всю кровь, до последней капли.

– Ты не можешь оставить меня одну, – прошептала она.

– Я не оставляю тебя одну, девочка моя. У тебя есть муж и дочь. У тебя есть твоя жизнь. – Он взял часы со стола, вложил ей в ладонь и прижал пальцы. – Тебе останется много дел, чтобы их переделать; вершин, чтобы на них взобраться; битв, которые ты выиграешь… или проиграешь, но лишь затем, чтобы обрести немного больше мудрости. Уверен, судьба прибережет для тебя пару солнечных дней, чтобы согреть кости в ту пору, которая наступит и для тебя, когда время измеряется минутами, а не годами. А в конце ты возьмешь эти часы, сделаешь упаковку красивее моей и подаришь их Кларе.

– Но я… – твердила Аннелизе, качая головой. – Я бы не знала, что сказать. Я… – Видно было, что она пытается заговорить болезнь, чтобы та оставила Вернеру еще немного времени.

– Придет срок, и узнаешь, – заключил старик.

Аннелизе бросилась ему на шею точно так же, как Клара, когда она напугана, бросается на шею мне. Только тут на груди отца рыдала не девочка, а взрослая женщина, которую я любил и клялся защитить от любой беды.

Клятва, которую нельзя исполнить.

Дьявол всегда смеется последним, говорил Krampusmeister.

Я встал, чувствуя себя как водолаз на дне моря.

У отца с дочерью оставались слова, которые нужно произнести, секреты, которыми нужно поделиться, слезы, которые нужно пролить вместе. Оставляя их, я молился, чтобы однажды перед Кларой я нашел в себе то же безмятежное спокойствие, с каким Вернер раскрыл перед Аннелизе последнюю из тайн.

6

Всю следующую неделю Аннелизе блуждала по дому с красными глазами и затуманенным взглядом. Привидение во плоти. Было мучительно видеть ее такой.

Особенно для Клары, которая не понимала, почему мать так ведет себя.

– Мама заболела?

– Может, у нее грипп.

– Приготовим ей сок?

– Не думаю, что ей хочется сока.

– А чего ей хочется?

– Немного побыть одной.

– Почему?

– Потому, что взрослым иногда нужно побыть одним. Подумать.

Чтобы прервать этот поток вопросов, я старался ее развлечь. Изобретал новые игры, головоломки, вызывал на соревнование – кто придумает самое длинное на свете слово: все для того, чтобы девочка не чувствовала горечи, поселившейся в доме. Я понимал, что испытывает Аннелизе, но не хотел, чтобы она замыкалась в своем горе, отрешившись от мира.

Еще не пришло время.

Однажды вечером, уложив Клару спать, я отвел жену в сторону.

– Ты должна это пережить, любимая.

– Я и переживаю, – отмахнулась она с досадой, как будто я отвлек ее от серьезных раздумий.

– Нет, ты оплакиваешь отца, – мягко возразил я.

– Разумеется, я оплакиваю отца, Сэлинджер! – взвилась она. – У него рак!

– Но он еще не умер. Помнишь, что он сказал? Лекарства пока действуют, болей почти нет. Ты должна воспользоваться моментом.

Аннелизе глянула на меня так, будто я богохульствую в церкви.

– Для чего?

– Для того, чтобы побыть с ним рядом, – сказал я. – Ведь самое важное, что мы можем сделать для наших отцов, это устроить так, чтобы они оставили по себе прекрасные воспоминания.

В чреве Бестии

1

В дверь позвонили прямо посреди ночи 20 апреля. Яростный трезвон резко пробудил меня. Сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди.

Оболваненный снотворным, мучимый вопросом, уж не горит ли синим пламенем весь Зибенхох, не разразилась ли война либо другая катастрофа апокалиптических масштабов, я спустился по лестнице и открыл дверь, даже не спрашивая, кто это устраивает такой тарарам.

Силуэт, возникший из темноты, материализовался и стиснул меня в медвежьих объятиях.

– Сэлинджер! Я всегда путаю часовые пояса, верно? – заорал ночной гость. – А где мой сладкий пирожок?

– Майк, Клара…

Клара не спала.

Клара неслась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы очутиться наконец в объятиях Майка: тот подбросил девочку вверх, и она завизжала от восторга.

– Дядя Майк! Дядя Майк!

Восклицательные знаки можно было разглядеть за километр.

Майк так высоко подбросил Клару, что я испугался, как бы она не стукнулась головой о потолок. И чтобы избежать инфаркта, взял два чемодана, которые мой друг поставил у входа, и закрыл дверь, оставляя за стенами дома колючий ночной морозец.

– Можно узнать, какого черта ты тут делаешь? – спросил я.

– Твой папа не любит дядю Майка, – проговорил он, обращаясь к Кларе.

– Папа любит дядю Майка, – произнесла та непререкаемым тоном. – Он только говорит, что дядя Майк – немного пять букв.

Майк повернулся ко мне:

– Что, черт возьми, означают эти пять букв?

– «Чудак» в данном случае.

Майк повернулся к Кларе и снова подкинул ее высоко вверх.

– Чудак! Чудак! Дядя Майк – чудак!

Каждый раз, когда Клара взмывала в воздух, стоил мне года жизни.

Наконец Майк поставил ее на пол, делая вид, будто совсем изнемог.

– Не найдется пивка для дяди Майка, сладкий мой пирожок?

– Сейчас ночь, дядя Майк, – привела Клара неожиданно мудрый довод.

– Где-то в мире сейчас пять часов вечера.

Логика этой фразы показалась Кларе неопровержимой, и она исчезла в направлении кухни.

Я не раз видел, как женщины, вполне взрослые и себе на уме, поддавались абсурдной логике Майка: можно ли ожидать, чтобы пятилетняя девочка стала исключением?

– С каких это пор ты завтракаешь пивом?

Пришла Аннелизе, в халате, растрепанная, с дежурной улыбкой на лице. Майк обнял ее, осыпал комплиментами.

Поблагодарил Клару, которая тем временем принесла ему банку форста, и плюхнулся, не сняв куртки, в кресло, стоявшее посредине салона.

– Ну как ты, компаньон? – спросил я.

– Как любой, кто восемь часов летел через океан, четыре часа трясся в поезде и потратил кучу денег на такси, – ответил он, прихлебывая пиво. – И вот еще что: поскольку я забыл потребовать чек, как нам перевести «кучу денег» в доллары? С тебя причитается, Сэлинджер.

– Клара? – окликнул я.

– Папа?

– Принеси мне, пожалуйста, «Монополию».

Клара застыла в недоумении, Аннелизе объяснила, что это шутка.

– Папа шутит, Клара, – прибавил Майк, смакуя форст. – Папе кажется, что это смешно.

– Ты бы мог позвонить, – упрекнула Аннелизе. – Я бы приготовила тебе чего-нибудь поесть. Хочешь бутерброд?

– Может, еще пивка?

– И не мечтай.

– Ты стала нелюбезной, baby[63]63
  Детка (англ.).


[Закрыть].

– Майк?

– Слушаю тебя, компаньон.

– Сейчас три часа ночи. Я спал со своей законной супругой под теплым одеялом, а ты вломился в мои частные владения, заранее не предупредив.

– Ты мог меня пристрелить.

– Охотно бы сделал это. Дочь моя?

– Да, отец?

– Неси ружье.

На этот раз Клара поняла шутку и расхохоталась.

Папа и дядя Майк лучше любых мультиков, когда подкалывают друг друга.

– Хочешь, скажу, почему я нарушил священные границы твоей частной собственности без предупреждения?

– Было бы очень мило с твоей стороны, особенно если учесть, что ты присвоил себе и мое любимое кресло.

– Я сидел себе спокойно дома, проведя вечер в одном ресторанчике в Кооп-Сити[64]64
  Кооп-Сити – крупнейший в мире жилищный кооператив в нью-йоркском Бронксе.


[Закрыть]: сказочное местечко с живой музыкой, оркестриком, игравшим кавер-версию «Stooges»[65]65
  «Stooges» – американская рок-группа.


[Закрыть], и с очень даже впечатляющей девчонкой, исполняющей танец на коленях. Выпил пару пива, поболтал, познакомился с блондинкой. Недурна, скажу тебе. Мы решили пойти ко мне домой, и…

– Подробности можешь опустить.

Майк вспомнил о Кларе, которая слушала его монолог словно зачарованная. Прочистив горло, продолжил:

– Привел ее к себе и прочел ей басню про лису и виноград. Сладкий мой пирожок, ты знаешь басню про лису и виноград?

– Это где лиса хочет съесть виноград, а виноград висит высоко, и тогда она говорит, что виноград зеленый? Эта басня, дядя Майк?

– Эта. Только в моей версии басни говорится, что лиса была старая, и дряблая, и замужняя, и вот, когда дружок ее Майк начал рассказывать о последней виноградинке, которую притащил домой, старая лиса, дряблая и замужняя…

– Вырежи этот эпизод, – остановил его я.

Майк вытащил из кармана куртки два конверта и бросил один мне, другой Аннелизе.

– Что это такое?

– Приглашение на премьерный показ шедевра Майка Макмеллана и уже встающего на дыбы Джереми Сэлинджера.

В конверте лежал проспект, отпечатанный на плотной бумаге. Под логотипом Сети. Слишком много слишком кричащих цветов. Заснеженные горы.

И дата: 28 апреля.

2

Через неделю Майк рассказывал Кларе свою собственную версию «Золушки». Насколько я понял, зайдя в спальню дочки, чтобы поцеловать ее на ночь, в сказке участвовали богатый адвокат с Манхэттена, журналистка, пишущая для «Вог», и большущий бультерьер. Мысль о том, что сказки рассказывают, чтобы помочь ребенку заснуть, от Майка совершенно ускользала, но было приятно слышать, как хохочет Клара.

Аннелизе заканчивала убирать со стола, в переднике, с непокорной, щекочущей шею прядью, которая мешала ей. По-моему, она была прелестна.

Я закурил сигарету.

– Там будет полно говнюков, – буркнул я.

– Знаю.

– Говнюков, которые понапишут кучи говна.

– Тавтология.

Я прочистил горло.

– Нам придется бежать посреди ночи. На нас набросятся с вилами.

– Не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю. Так и будет.

– Преувеличиваешь.

– Если бы я захотел преувеличить, я бы сказал так: наш дом подожгут, меня посадят, как на кол, на шпиль колокольни, а когда я совсем помру, нарежут котлет из моей задницы и устроят барбекю.

– Ничего подобного не случится. Тебе всего лишь придется пожать какое-то количество рук и ответить на вопросы, те же самые, на которые ты уже отвечал множество раз.

– Вот Майк, режиссер, – захныкал я. – Майку нравится пожимать руки. Помнишь, как все обернулось в последний раз, когда я отвечал на вопросы?

Аннелизе скривилась при воспоминании о перформансе, который стоил мне иска (впоследствии отклоненного судом), и мигрени, длившейся три дня.

– Ты – звезда.

– Я не хочу быть звездой. Мое место в арьергарде.

– Сэлинджер…

Я поднял руки вверх, показывая, что сдаюсь.

– О’кей, о’кей…

– Никаких «о’кей, о’кей», понял? Я потратила пятьсот евро на новое платье не затем, чтобы ты все испортил своим хныканьем, ясно?

С этими словами она отвернулась и принялась отскребать со сковороды пригоревший жир: ужин готовил Майк, а когда Майк стряпал, холестерин на радостях пускался в пляс.

Я молча слушал, как хохочет Клара и позвякивает посуда в раковине, в сотый раз задаваясь вопросом, почему ни мне, ни Аннелизе не приходит в голову прибегнуть к современному агрегату под названием посудомоечная машина. Думаю, это некий вид снобизма. Такого же, какой позволит длинному списку приглашенных на премьерный показ документального фильма отовсюду выпроваживать меня пинками под зад на протяжении двух предстоящих весен. У меня заранее заныли ягодицы.

– Прекрати сейчас же, – вдруг воскликнула Аннелизе.

Я вздрогнул:

– Что прекратить?

– Зацикливаться. Я отсюда это чувствую.

– Я не зацикливаюсь.

Аннелизе оставила сковороду, вытерла руки о передник и села напротив меня.

– Ты должен это сделать. Должен пойти.

– Почему?

– По трем причинам, – сказала она.

– Всего лишь по трем? – попытался я обратить все в шутку.

Аннелизе говорила очень серьезно.

– Первая причина, – сказала она. – Ты должен пойти ради Майка. Он работал на пределе сил, чтобы закончить фильм. Защищал тебя со шпагой наголо, и ты сам прекрасно знаешь, это ему нелегко далось.

– Ладно.

– Вторая. Ты должен это сделать ради себя самого. Должен поставить точку. После этого ты почувствуешь себя лучше.

Я попытался выдавить из себя улыбку. Не получилось. Во рту пересохло.

Я погасил сигарету. Наверное, пора бросать эту дрянь.

– Третья: ты должен это им.

– Кому?

– Им.

3

Сеть пустила в ход тяжелую артиллерию. Плакаты на перекрестках, растяжки и весь арсенал средств, какие Ушлое Дерьмо измыслил ради такого случая. В Интернете он запустил то, что называется вирусной атакой по всем правилам маркетинговой партизанской войны: мне это напоминало кластер экскрементов в свободном полете, но кто я такой, чтобы судить?

Сонный городишко Больцано с изумлением следил за приготовлениями к премьерному показу фильма «В чреве Бестии» и за прибытием целого зоосада критиков (в футболках под пиджаками – телевизионные; с мешками под глазами – киношные); журналистов (выпендрежные – местного разлива, поедающие суши – столичные, натужно пыхтящие – под звездно-полосатым флагом); старлеток («Майк?» – «Да, компаньон». – «Кто такая, к черту, эта Линда Ли?» – «Она снялась в паре ангажированных фильмов». – «С этими-то ядерными боеголовками вместо титек?» – «Потише, компаньон, Линда – моя подруга».) и прочих персонажей, более или менее странных, которые бродили среди портиков и монументов с одухотворенным и немного растерянным видом. Кажется, местное население благосклонно отнеслось к этому безумию, думал я, пока мы направлялись во взятом напрокат автомобиле, причем с водителем, к кинозалу, где должно было состояться событие, но тут вдруг на глаза мне попалась надпись красного цвета, аршинными буквами, которую усердный муниципальный служащий старательно замазывал и которая гласила: «Сэлинджер – убийца».

– Это тоже находка УД? – осведомился я у Майка.

– Может быть, компаньон, может быть. Кто это сказал: «Важно только одно: чтобы о тебе говорили»?

– Товарищ Берия, полагаю. Или, возможно, Уолт Дисней.

Майк этим вечером оделся особенно чинно. В костюме, с галстуком он мне казался каким-то другим, незнакомым. Вел себя непринужденно. Но я хорошо его знал. Майк то и дело хрустел пальцами. А это он обычно проделывал, чтобы не завопить во все горло.

Мне ли было его не понять. В тот день я не съел ни крошки, выкурил две пачки сигарет (несмотря на благие намерения), все утро ворчал и большую часть дня примерял одежду. Наконец выбор пал на костюм с галстуком, в котором я выглядел на тридцать лет моложе и походил на школьника в день первого причастия. Аннелизе терпеливо, стоически вытерпела все. В новом платье она была чудо как хороша. Но я так волновался, что почти этого не заметил.

Клару все это попросту взбудоражило. Блаженная детская пора.

Она смотрела на все глазами, горящими, как фары, и забрасывала нас вопросами, пока машина с тонированными стеклами (очередной выверт Ушлого Дерьма) прокладывала себе путь сквозь скопление народа в центре Больцано. Половина этих людей понятия не имела, кто мы такие, не уставал я себе твердить, а другая половина, все-таки думал я, нас считала шакалами. На самом деле мало кто вообще обращал на нас внимание. Но моя паранойя достигла критической точки.

– Что значит «УД», папа?

Мы с Майком переглянулись.

– «Умный Дядя», малышка, – ответил я.

– Если он умный, почему вы с дядей Майком все время над ним смеетесь?

– Золотце, – вмешалась Аннелизе, – помнишь, что я говорила тебе?

– Будь хорошей девочкой. Папе нужно работать, – послушно повторила Клара.

– Вот молодчина.

– Но ведь это не настоящая работа.

Тут мы с Майком не смогли удержаться от смеха. Клара нас подловила. В самом деле, это не настоящая работа.

Журналисты ждали нас у двух гигантских, в высшей степени cool, minimal[66]66
  Здесь: крутых, минималистских (англ.).


[Закрыть] и притом крайне безобразных фотографий, изображавших очертания горы. Красная полоса, ее пересекавшая, представляла собой художественное воспроизведение ЭК-135. Ушлое Дерьмо меня в этом уверил. Гениальное творение одного калифорнийского дизайнера, берущего за консультацию несколько тысяч долларов. По-моему, то была всего лишь красная полоса, причем нарисованная скверно, однако если парень заставил заплатить себе целое состояние за такую плешь, честь ему и хвала.

Машина остановилась.

Водитель кашлянул.

– Нужно выходить, – сказал Майк.

– Нас разорвут на куски.

– Разве ты не привык?

– Нельзя ли вернуться назад, компаньон?

Прежде чем распахнуть дверцу, Майк бросил на меня ободряющий взгляд. Аннелизе стиснула мне руку. Я ответил на ее пожатие и повернулся к Кларе.

– Пожелай мне удачи, маленькая.

Клара поцеловала меня в лоб.

Если вы посмотрите фотографии этого достопамятного вечера, то заметите, что у вашего покорного слуги между бровями виднеется что-то вроде смазанного сердечка. Это губная помада моей дочери (да, Аннелизе накрасила ей губы).

Нас встретил какой-то худющий тип, мне незнакомый. Засверкали вспышки. Майк выставил указательный и средний пальцы, повторив знаменитый жест Черчилля. Я ограничился тем, что не улизнул со скоростью света. Надо сказать, рядом с Аннелизе я выглядел достойно. Пожимал руки и поджимал хвост.

Залы были переполнены. Вавилонское столпотворение языков, куда мы внедрились, сопровождаемые взглядами со всех сторон. Нас хлопали по плечам, обдавали запахами духов по тысяче долларов за флакон, настолько резкими и смешанными, что это вызывало тошноту.

Ушлое Дерьмо заказал одному кустарю из Валь-Гардены целую армию ламп, выстраивающих силуэт горной цепи Розенгартен (хотя Розенгартен не имел ни малейшего отношения к нашему фильму), и свет их терзал меня все то время, пока мы с Майком и стоявшими чуть поодаль Аннелизе и Кларой делали вид, будто знакомы с каждым, кто нас приветствует.

– Сэлинджер.

Мистер Смит поднял задницу и прилетел из Нью-Йорка. Это меня впечатлило, хотя должно было польстить.

На нем был безупречный смокинг, в кармашке вместо платочка сигара. Его рукопожатия хватило на две вспышки. Он пополнел с тех пор, как я его видел в последний раз.

Я со страхом подумал, не сказал ли это вслух.

– Ну и как это тебе, дружище?

– Поразительно.

Он улыбнулся, довольный.

– Я уже представлял тебе Мэдди?

Мэдди была морщинистая дамочка в карамельно-розовом платье, в левой руке она держала бокал мартини, а правую протягивала, будто ожидая поцелуя.

– Мэдди?

– Мэдди Грейди, «Нью-Йоркер».

У меня засосало под ложечкой. И когда мистер Смит отошел к буфету расточать свое обаяние, я заметил, как Майк (под ручку, видимо, с Линдой Ли, если судить по пышным формам, выпирающим из декольте) прикрыл рукой рот, чтобы не выставить себя забавляющимся неандертальцем, каковым он и был.

– Мне не терпелось лично познакомиться с вами, – проговорил я.

Мой сарказм не укрылся от Аннелизе, которая меня ущипнула. Мэдди Грейди написала статью, где зарезала и освежевала первый сезон «Команды роуди», выказав не больше деликатности, чем эскадрилья «юнкерсов» на бреющем полете.

Та статья на много ночей лишила меня сна.

– Поверьте, господин Сэлинджер, это взаимно.

– Позвольте представить вам Майка, он…

– Я знакома с Макмелланом. – Морщинистая дамочка махнула ручкой в сторону Майка и его пышнотелой подруги, словно отгоняя назойливую муху. – Но я прилетела сюда не для того, чтобы поесть засоленного шпека и посмотреть фильм. Я здесь из-за вас, господин Сэлинджер, – заключила она, повиснув на моей руке. – Можно, я буду звать вас Джереми?

– Зовите меня Плисскин[67]67
  Змей Плисскин – персонаж фильмов Джона Карпентера «Побег из Нью-Йорка» (1981) и «Побег из Лос-Анджелеса» (1996).


[Закрыть], – пробормотал я.

– Что, простите?

– Я сказал: пожалуйста, госпожа Грейди, как вам будет угодно.

– Достаточно Мэдди, Джереми. Перейдем на «ты».

Она осушила бокал и с невероятной ловкостью рук подхватила следующий с подноса, который держал официант (в мундире Службы спасения Доломитовых Альп – штришок, за который я охотно удавил бы УД). Потом пронзила Аннелизе ледяным взглядом маленьких глазок.

– Радость моя? Ничего, если я украду твоего женишка?

– Мужа, – уточнила та, не теряя присутствия духа. – Но пожалуйста. Это его вечер, в конце концов.

– Ты еще ничего не пил, Джереми?

– Я только что пришел. И я бы предпочел обойтись без спиртного. Напряжение, сама знаешь…

– Ах, глупости, дорогой, – защебетала она, протягивая мне мартини. – Как говорил мой третий муж, все может уладить бокал марсиани.

Она так и сказала: марсиани.

Тут я струхнул не на шутку.

Со сноровкой великосветской дамы Мэдди задвинула меня в укромный уголок, где мы притворялись, будто никто нас не видит, хотя оба осознавали (я с ужасом, она ликуя, словно медведица-людоедка), что большая часть присутствующих уже комментирует наше частное рандеву.

– Очень волнуешься, Джереми?

– В достаточной мере. Но марсиане – это марсиане.

Мы чокнулись бокалами с мартини.

– Уверена, фильм будет иметь успех. Этот зубоскал Макмеллан так и не пожелал показать мне хоть самый крохотный клип.

– Думаю, мистер Смит ему не позволил.

– Мистер Смит? Золотце, Том и есть мой третий муж, он бы сейчас встал на четвереньки и залаял, если бы я приказала.

Она напилась, но выглядела чудовищно трезвой.

– Как ты себя чувствуешь среди всего этого? – спросила она.

Я помедлил с ответом.

– Это интервью или разговор останется между нами?

– Зависит от того, что ты скажешь, chéri[68]68
  Дорогой (фр.).


[Закрыть].

– Я немного смущен, но счастлив. Будет правильно, если люди, особенно здешние, узнают, как на самом деле развивались события. – Я прочистил горло. – Появилось много основанных на слухах публикаций о пятнадцатом сентября, – добавил я, стараясь придерживаться нейтрального, профессионального тона, – и настало время рассказать правду.