Текст книги "Охота на Снарка. Пища для ума"

– Раз! Два! Три! – Чародей поставил бутылку и сел в изнеможении. – Девять часов без сна и отдыха, – вздохнул он, стирая пот со лба, – девять часов я трудился и дошел только до восемьсот тридцать второго ингредиента! Ну что ж! Похоже, в рецепте Мартина Вагнера содержится по три капли всего, что только существует на белом свете. Ладно, осталось всего сто шестьдесят восемь ингредиентов, не так уж много, а после – отдыхать… А дальше… – Монолог был прерван негромким робким стуком в дверь. – Так стучит только Блоуски, – пробормотал старик, медленно отодвигая засовы и щеколды. – Его-то что привело сюда в столь поздний час? Этот человек – дурной вестник: у него лицо стервятника, я никогда ему не доверял.

– Это вы, сеньор? О господи, что с вами? – вскричал он, уступая дорогу гостю. – Откуда у вас этот синяк? И лицо как будто всеми цветами радуги разукрашено! Кто вас обидел? Или вернее, – вполголоса поправился он, – кого обидели вы, что более вероятно?

– Не обращайте внимания, отец мой, – поспешно ответил Блоуски, – я просто споткнулся, возвращался вчера вечером домой и споткнулся, вот и все, уверяю вас. И пришел я совсем по другому поводу – мне нужен совет, или, точнее сказать, ваше мнение: допустим, имеются двое, А и Б.

– Допустим, допустим, – пренебрежительно пробормотал про себя Чародей.

– И допустим, отец мой, один из этих двоих, пусть это будет А, должен доставить Б письмо, затем – допустим – А, то есть, извините, Б, это письмо читает, а далее Б пытается – то есть, это А пытается отравить Б. Я хочу сказать, А. Потом, допустим…

– Сын мой, – прервал его на этом месте старик, – это вы мне некую отвлеченную ситуацию описываете? Как-то все слишком мудрено.

– Разумеется, отвлеченную, – раздраженно ответил Блоуски, – и если бы вместо того, чтобы перебивать, вы слушали, мне кажется, вы бы и понимали лучше!

– Продолжайте, сын мой, – мягко предложил старый Чародей.

– И потом, допустим, А, то есть Б, выбрасывает А в окно, или нет, не так, – заключил он, сам несколько запутавшись, – скорее, я бы сказал, наоборот, это Б…

Старик погладил бороду и задумался.

– Ну да, ну да, – проговорил он наконец, – ясно, А – Б … так-так, Б отравляет А…

– Нет, нет, – прервал его гость. – Б пытается отравить А, на самом деле этого не происходит, я меняю, то есть… – запнулся он, покраснев, как рак. – Вам надо допустить, что этого на самом деле не происходит.

– Ну вот, – подхватил Чародей, – теперь все ясно, Б – А, все стало на свои места, но, – вдруг спросил он, – какое все это имеет отношение к порезам на вашем лице?

– Никакого, – забормотал Блоуски, – я ведь уже сказал, что упал с лошади…

– Ах, вот оно что, а ну-ка посмотрим, – не дал ему договорить собеседник, – споткнулся в темноте, упал с лошади, гм-гм, да, молодой человек, вы, я бы сказал, влипли, и лучше всего… – повысив голос, продолжил он, – впрочем, вот какое дело, я до сих не возьму в толк, в чем вопрос.

– Ну как в чем? Вопрос в том, как следует поступить Б?

– Да, но кто такой Б? Имеется в виду Блоуски?

– Нет, – последовал ответ. – Я хотел сказать А.

– Ах так, теперь понимаю… но истинно вам говорю, мне надо время, чтобы обдумать все это, так что adieu[20]20
  Прощайте (фр.).


[Закрыть], сэр. – И, открыв дверь, Чародей выставил посетителя. «А теперь, – сказал он самому себе, – пора вернуться к микстуре. Так, посмотрим… три капли… да-да, мой юный друг, вы влипли».

Пробило двенадцать часов две минуты и пятнадцать секунд. Слуга Барона поспешно схватил большой кубок и, ахнув от ужаса, наполнил его горячим вином с пряностями. «Опоздал, опоздал, – стонал он, – теперь уж Барон точно, как много раз обещал, угостит меня раскаленной кочергой, о, горе мне, горе, нет чтобы мне приготовить обед Барону пораньше!» – Он схватил дымящийся кубок и помчался длинными зáмковыми коридорами со скоростью призовой лошади. За время, меньшее, чем нам требуется для того, чтобы рассказать об этом, он добежал до апартаментов Барона, открыл дверь и – не смея двинуться ни вперед, ни назад – застыл на месте от изумления.

– Ну, ты, осел, – проревел Барон, – чего прирос к полу и глазеешь, словно жаба, которую хватил апоплексический удар? (Барон любил необычные уподобления). В чем дело? Говори, или онемел, что ли?

Несчастный служитель отчаянно зашевелил губами и в конце концов выдавил из себя: «О, благородный господин!»

– Отлично! Очень хорошее начало, – довольно мирно сказал Барон, любивший, когда его величали «благородным». – Ну, что ж ты замолк? Весь день тут торчать собираешься?

– О, благородный господин! – залепетал испуганный слуга, – г-г-г… г-где же в-в…в-ваш гость?

– Ушел, – отрезал Барон, указывая большим пальцем себе за плечо, – ушел! Ему еще надо нанести несколько визитов, и он снизошел до того, чтобы их отдать… Но где, черт возьми, мое вино? – резко оборвал он сам себя. Слуга с неимоверным облегчением протянул ему кубок и вышел из комнаты.

Барон залпом опорожнил кубок и шагнул к окну: его недавней жертвы не было видно, но, пристально вглядевшись в место, где она приземлилась, Барон пробормотал с мрачной улыбкой: «Сдается, я вижу вмятину в земле». В тот же миг мимо проплыла какая-то загадочная фигура, и Барон, глядя ей вслед, не мог не задаться вопросом: «Кто бы это мог быть?» Долго еще он провожал взглядом удаляющуюся фигуру, и в голове у него крутилась одна и та же мысль: «Нет, все же интересно: кто это мог быть?»

Солнце клонилось к западу, и тьма уже накрывала лик земли, когда во второй раз за день на замковых воротах барона протрубил горн. Вновь в покои хозяина поднялся истомленный слуга, на сей раз в сопровождении совершенно незнакомого господина.

– Мистер Милтон Смит!

При звуке необычного имени Барон поспешно поднялся с места и шагнул навстречу визитеру.

– Приветствую вас, досточтимый сэр, – торжественно заговорил гость, вскидывая голову, – мне доводилось слышать ваше имя и название замка, и я счел своим долгом нанести визит и иметь честь взглянуть на вас.

– Прекрасно, сударь, надеюсь, видом вы удовлетворились, – перебил его Барон, которому не терпелось как можно скорее прервать речь, ему непонятную и не доставлявшую ни малейшего удовольствия.

– Я не просто удовлетворен, – последовал ответ, – я мог бы только мечтать продлить эту радость, ибо есть здесь Жизнь и Правда, которые напоминают мне сцены былых времен.

– Неужели? – непритворно удивился Барон.

– Да-да, поверьте, – повторил гость, подходя к окну. – Думаю, передо мной места, какие мне подлинно хотелось бы обозреть; ведь они прекрасны, не так ли?

– Да, здесь очень красиво, – согласился Барон, а про себя добавил: «Убирался бы ты отсюда поскорее!»

Незнакомец постоял у окна еще несколько минут, затем, внезапно повернувшись к Барону, сказал:

– Хочу, чтобы вы, досточтимый сэр, знали: я – поэт!

– Неужели? – снова удивился Барон. – И что же это, во имя всего святого, значит?

Не отвечая на вопрос, мистер Милтон Смит продолжил свои рассуждения:

– Взгляните, добрый мой хозяин, на тот яркий ореол, который окружает ваш мирный луг.

– На живую изгородь, вы хотите сказать? – с некоторой снисходительностью заметил Барон, подходя к окну.

– Сознание мое, – ответствовал гость, – неизменно жаждет полноты, стремится охватить Природу в ее Истинности и Порядке, и… не видите вы разве, сколь восхитительна эта простота… то есть, я хотел сказать, величие, каким исполнено все окружающее, как тесно сплетено оно с зеленью… ну, хотя бы с травой?

– Сплетено с травой? А, вы, наверное, говорите о лютиках, – догадался Барон. – Да, они действительно довольно приятны на вид.

– Прошу прощения, – возразил мистер Милтон Смит, – я совсем не то имел в виду… впрочем, лучше скажу в стихах:

 
О, ты, прекрасный луг, чьим ароматом
И солнца луч, и неба синь объяты…
 

– Бездомные, что ли? – предположил Барон.

– Бездомные?! – изумленно воззрился на него поэт.

– Конечно, бездомные, цыгане всякие, – холодно повторил хозяин, – они часто на лугу валяются.

Плененный вдохновением поэт пожал плечами и продолжил:

– «Где робкие фиалки…»

– Фиалки не срифмуешь с небом, – возразил Барон.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь, – ответил поэт. – «Слегка качаясь…»

– «Просят хлеба», – закончил за него Барон. – Что ж, одна строфа досказана, и мне хотелось бы пожелать вам доброй ночи; когда вы покончите с поэзией, позвоните, и слуга покажет вам вашу опочивальню.

– Спасибо, – поклонился поэт, и Барон вышел из комнаты.

– «Молят Феба…» ну вот, так хорошо, – проговорил поэт, и, убедившись, что дверь закрыта, высунулся из окна и негромко свистнул. В кустах немедленно выросла загадочная фигура в плаще и шепотом спросила:

– Все в порядке?

– В порядке, – ответил поэт. – Я напичкал старикана твоими стихами и отправил спать; между прочим, чуть не забыл строфу, которую ты велел мне выучить, думал, не выкручусь. Ну ладно, на берегу все чисто, но все равно смотри в оба.

Фигура извлекла из-под полы плаща веревочную лестницу, и поэт, свесившись из окна, принялся подтягивать ее наверх.

Читатель! Отважишься ли ты еще раз войти в пещеру великого Чародея? Если не хватает духу, воздержись: закрой книгу, не читай дальше. Высоко в воздухе покачивались скелеты двух черных кошек; между ними – сова, пристроившаяся на омерзительной и словно парившей в воздухе гадюке.

По длинным седым волосам великого Астролога ползали пауки; не замечая их, он выводил золотыми литерами страшное заклятие на волшебном свитке, выползавшем из жуткой пасти гадюки. Над таинственным свитком склонялся, читая его, кажется, вверх тормашками, странный силуэт, напоминавший ожившую картофелину с руками и ногами.

Прислушайтесь!

По пещере прокатился, отражаясь от стен и замирая под массивными сводами, пронзительный крик. Ужас! Но сердце Чародея не дрогнуло, пусть даже слегка задергался мизинец, а один седой волос на голове принял от страха вертикальное положение; его примеру готов был последовать еще один, но на нем повис паук, так что не получилось. Пещеру вдруг залил таинственный свет, черный, как самое черное, какое только можно себе вообразить, эбеновое дерево, и в мгновенной вспышке стало видно, как моргнула одним глазом сова. Жуткое предзнаменование! А следом – уж не в подтверждение ли? – раздалось шипенье змеи. Но нет! Это было бы уже слишком! Мертвую тишину, последовавшую за этими душераздирающими событиями, нарушил отчетливо послышавшийся слева чих сидевшей там кошки. Да, вполне отчетливо, и вот тут Чародей задрожал. «Злые духи неведомых глубин, – забормотал он заплетающимся языком, чувствуя, что члены старого тела готовы ему вот-вот отказать, – я не звал вас, зачем явились?» Ему ответствовала гулким голосом картофелина: «Звал!» – и вновь повисла тишина.

Чародей отшатнулся. Как?! Чтобы какая-то картошка ему перечила! Да ни за что! Он гневно ударил кулаком в свою старую грудь и, собравшись с силами, выкрикнул:

– Еще одно слово – и я тебя сварю!

Повисла зловещая пауза, долгая, многозначительная, таинственная. Что же теперь будет? Картофелина зарыдала, было слышно, как на каменный пол градом полились крупные слезы. Затем медленно, отчетливо, устрашающе прозвучали загадочные слова: «Гобно стродго сдол слаболго! – А в конце низкое протяжное шипение: Пора-а-а-а!»

– Тайна! Тайна! – прохрипел объятый ужасом Астролог. – Боевой клич русских! О, Слогдод! Слогдод! Что ты наделал? – Он распрямился и, дрожа, замер в ожидании; но ни звука не донеслось до настороженного слуха; ничего, кроме ровного шума далекого водопада. Наконец раздался чей-то голос: «Пора!» – и, повинуясь этой команде, на землю с тяжелым стуком свалилась вторая кошка. И тут же соткалась, смутно мерцая в темноте, Страшная Фигура; она собралась было заговорить, но по пещере эхом прокатился вселенский глас «спирали!», на который мгновенно откликнулись три голоса: «Да!» – и в тот же миг воссиял свет. Ослепительный свет, заставивший дрожащего Чародея закрыть глаза и проговорить: «Это ведь сон, сон, о, как бы мне проснуться!» Он поднял голову: ни пещеры, ни Фигуры, ни кошек – ничего этого не было; остались лишь волшебный свиток и перо, брусок красного сургуча и зажженная конусообразная восковая свечка.

– О, Божественный Картофель, – прошептал Чародей, – слушаю и повинуюсь твоему могущественному слову. – Запечатав сургучом таинственный свиток, он призвал посыльного и распорядился: – Лети со всех ног, гонец; живо! живо! Лети, если жизнь дорога! Живо! Живо! – И это были последние слова, прозвеневшие в ушах перепуганного гонца, когда он пустил лошадь галопом.

После этого Великий Чародей с тяжелым вздохом вернулся в мрачную пещеру, бормоча низким глухим голосом: «А теперь – за жабой!»

– Тихо! Барона разбудим! – Неслышно ступая, двое мужчин тащат его массивный сейф. У них дрожат колени, отчасти под тяжестью сейфа, отчасти от страха. Барон всхрапывает, они замирают на месте, ящик падает с грохотом, нельзя терять ни секунды, они бросаются вон из комнаты. Протолкнуть сейф через окно было очень, очень трудно, но в конце концов они справились, пусть и с шумом, способным разбудить десять человек, спящих обычным сном; к счастью для них, Барон спал сверхобычным сном. Отойдя от замка на безопасное расстояние, они поставили сейф на землю и стали пытаться открыть крышку. Добрых десять часов трудились мистер Милтон Смит и его таинственный напарник; ближе к рассвету крышка оторвалась с грохотом, слышным на многие мили вокруг и превосходящим по силе грохот от взрыва пятидесяти пороховых складов. Барон проснулся, вскочил с постели и яростно затряс колокольчиком; слуга в страхе взлетел наверх, а когда вернулся назад, с дрожью в голосе поведал, что «Его Милость стлашно гневался и молотил по полу кочелгой плям как дикаль какой».

Впрочем, вернемся к нашим искателям приключений: опомнившись после чудовищного грохота, они занялись изучением содержимого сейфа.

– Ничего себе! Меньше всего… – изумленно выдохнул мистер М. Смит.

– Что – меньше всего? – раздраженно бросил напарник. – Не будем терять времени, не строй из себя осла и скажи просто, что там внутри.

– Дорогой друг, – перебил его поэт, – клянусь честью…

– Да я и гроша ломаного не дам за твою честь, – огрызнулся его приятель, яростно выдергивая из земли траву целыми пучками, – давай, говори, что там в ящике, это намного ценнее.

– Ты просто не дал мне закончить, я как раз собирался сказать, что ничего там нет, кроме прогулочной трости. Ни-че-го. А если не веришь, посмотри сам.

– Что ты несешь?! – Напарник вскочил на ноги, от былой апатии и следа не осталось. – Наверняка там еще что-то имеется!

– Говорю же тебе, это все, – раздраженно откликнулся поэт, растягиваясь на траве.

Напарник недоверчиво перевернул ящик вверх дном, тщательно осмотрел его со всех сторон и, лишь убедившись, что он действительно пуст, повертел трость на пальце и проговорил:

– Полагаю, вряд ли стоит везти это барону Магцвигу. Какой прок от этой штуковины?

– Ну, не знаю, – нерешительно протянул поэт, – мало ли что? Барон ведь не говорил, чтó ожидает увидеть…

– Я сам это знаю, осел, – нетерпеливо перебил его напарник, – вряд ли это была всего лишь прогулочная трость! Неужели ты думаешь, что в этом случае он заплатил бы нам за такую работу по десять долларов на брата?

– Ну, не знаю, право, не знаю.

– Не знаешь, так сам и разбирайся! – сердито бросил напарник и, швырнув ему трость, быстро зашагал прочь. Никогда еще рыцарь плаща и шляпы не швырялся такой возможностью заработать целое состояние. В тот же день, в двенадцать часов, барону Макцвигу доложили о прибытии визитера, и наш поэт передал ему из рук в руки трость. Глаза Барона вспыхнули от радости, и он протянул гостю кошелек с золотом.

– Adieu, дорогой мой друг! Я еще дам о себе знать! – И он тщательно запер трость под замок, бормоча про себя: – Теперь только жабу осталось заполучить.

Барон Макцвиг был тучен. Скромный автор этого повествования далек от мысли утверждать, будто тучность эта настолько уж бросалась в глаза или лишала его фигуру мужской красоты, но что он был тучен – это факт бесспорный, на сей счет не может быть ни малейших сомнений. Вероятно, полнотой тела объясняется и некоторая прямолинейность и скудость ума, порой бросавшаяся в глаза при общении с благородным Бароном. Обычная его речь была, мягко говоря, туманна и невнятна, но после ужина или в моменты возбуждения его вообще было почти невозможно понять. Не исключено, что это объяснялось обилием отступлений при отсутствии четкого разделения фразы на части. Барон полагал свои аргументы неотразимыми, и, действительно, были они, как правило, настолько запутанны и так часто приводили слушателей в замешательство и даже ступор, что мало кто пытался ему возражать.

Недостаток ясности в речах он, однако же, с лихвой компенсировал их продолжительностью, и именно поэтому его посетителям в то утро, о котором мы здесь повествуем, пришлось возвещать о своем появлении трижды, прежде чем их пустили в замок, поскольку в этот момент привратник выслушивал лекцию своего хозяина, предположительно касавшуюся вчерашнего ужина, однако же – ввиду многочисленных отклонений от основной темы – смущавшую ум привратника вплетением иных мотивов: частично упреков в том, что он недостаточно строго следит за рыботорговлей, частично изложением собственных взглядов на управление железнодорожными акциями, частично выискиванием недостатков в ведении финансовых дел на Луне.

Совершенно неудивительно, что ответ слуги, введенного в смутное состояние ума, на вопрос, дома ли Барон, прозвучал примерно так: «Рыба, сэр, это забота повара, я не имею к этому ни малейшего отношения» – каковой ответ привратник, по кратком размышлении, мог изменить на: «Поезд опоздал, так что – нет, подать вино раньше было невозможно».

– Он либо спятил, либо пьян, – воскликнул один из пришельцев, а именно, загадочный человек в плаще.

– Не совсем, – мягко возразили ему, и вперед выступил Великий Чародей. – Позвольте мне. Здорóво, приятель, – заговорил он погромче. – Твой хозяин дома?

Какое-то время привратник смотрел на него, как на привидение, затем вдруг опомнился и ответил:

– Примите мои извинения, господа, да, Барон дома, не соизволите ли следовать за мной? – и с этими словами повел их вверх по лестнице.

Войдя в покои, визитеры низко поклонились, Барон же стремительно поднялся с места и быстро, глотая слова, заговорил:

– Даже если вы явились от имени Слогдода, этого полоумного мошенника, а ведь я ему тысячу раз говорил…

– Мы пришли, – рассудительно прервал его Чародей, – чтобы убедиться…

– Да-да, – не обращая на него внимания, продолжал, все более распаляясь, Барон, – тысячу раз, миллион раз, хотите верьте, хотите нет, дело ваше, в любом случае, хотя…

– …чтобы убедиться, – гнул свое Чародей, – есть ли у вас, и если есть…

– …а он, – не уступал Барон, – он всегда талдычил, что если…

– …если есть, – проорал человек в плаще, которому надоело ждать, пока Чародей прорвется сквозь монолог Барона, – хотелось бы знать, каковы ваши намерения в отношении сеньора Блоуски.

Высказавшись наконец, оба отступили на несколько шагов в ожидании ответа, и хозяин, не медля ни минуты, разразился следующей примечательной тирадой:

– И хотя у меня никакого желания провоцировать вражду которая с учетом направленных против меня провокаций которые вы только вдумайтесь превосходят все что способен выдержать любой смертный а тем более барон унаследовавший от предков в чреде поколений такой нрав каким вряд ли похвастают даже члены королевской семьи что он бы так долго держал у себя то о чем даже не знал если бы не этот мошенник Блоуски и как он только позволил себе такой обман я этого даже представить себе не могу ведь я всегда видел в нем безупречно честного человека и конечно хотелось чтобы вы доказали его невиновность и трость в таких делах это абсолютно необходимо и прошу прощения но я считаю жабу и прочую чушь но это конечно между нами и даже когда я отправил за тростью двух своих разбойников и один из них принес мне ее вчера и хотя если подумать нанимать разбойников в любом случае а в этом особенно но даже если принять во внимание что он все же оказал мне некоторую услугу и хотя осмелюсь заметить было нечто и между прочим именно поэтому он выбросился то есть это я его выбросил в окно…

Тут Барон, обнаружив, что его посетители в отчаянии покинули комнату, сделал паузу.

А теперь, читатель, приготовься перевернуть последнюю страницу.