Текст книги "Охота на Снарка. Пища для ума"

10. В то время как в спорте побудительный мотив эгоистичен, в вивисекции он в высшей степени бескорыстен.

Я убежден, что далекий от науки мир излишне склонен приписывать защитникам науки все добродетели, о которых те заявляют. А когда выдвигается любимый ad captandum vulgus[14]14
  В угоду толпе (лат.).


[Закрыть] довод о высшей цели – благе человечества, общество готово немедленно воскликнуть вместе с миссис Варден: «Вот кроткий, праведный, преданный христианин, который насыпал соли на хвосты главных добродетелей и поймал их все до одной, а теперь не придает им значения, стремясь к высшей морали!» Иными словами, общество торопится принять образ бледного, истощенного служителя науки, посвятившего дни и ночи тяжкому неблагодарному труду, питаясь лишь идеей бесконечного гуманизма. Как человек, отдавший научным изысканиям немало времени и труда, я готов активно протестовать против искаженной картины. Считаю, что для истинно преданного исследователя избранная научная дисциплина скоро становится не менее захватывающей, чем спорт для увлеченного спортсмена или чувственное наслаждение для любителя удовольствий. Заявление о том, что тяжелый труд или некоторые лишения доказывают присутствие бескорыстного мотива, попросту чудовищно. Признайте, что бескорыстен старатель, день и ночь, без сна и пищи пополняющий свой тайный золотой запас; или карьерист, годами стремящийся к поставленной честолюбивой цели. Тогда я признаю, что научная работа движима бескорыстными побуждениями. Разумеется, не беру на себя смелость отрицать, что существует хотя бы один ученый, чья единственная цель заключается в приобретении нового знания – полезного или бесполезного. Аппетит этот столь же органичен, как стремление к новизне в любом другом занятии. Утверждаю лишь, что в данном поведении наряду с высшим побуждением присутствует и другое – более низкого свойства. И все же спор, вытекающий из сравнения вивисекции со спортивной охотой, основан на следующем утверждении, которое я считаю ошибочным:

11. Терпимость к одной форме зла порождает необходимость равной терпимости ко всем другим его формам.

Принятие данного положения парализует все мыслимые попытки преобразований. Как можно говорить о прекращении жестокого обращения с животными, когда в мире процветает пьянство? Предлагаете принять закон в интересах всеобщей трезвости? Стыдитесь! Взгляните на морские корабли, на которых рискуют жизнью наши отважные моряки! Что? Организовать крестовый поход против бесчестных судовладельцев, когда улицы полны людей, живущих в языческом невежестве? Можно ответить лишь одно: «Non omnia possumus omnes»[15]15
  Не все в наших силах (лат.).


[Закрыть]. Несомненно, человек, способный хотя бы в малейшей степени сократить окружающее зло, может найти поддержку в высказывании древнего мудреца: «Что бы ты ни делал, старайся изо всех сил».

Последнее заблуждение, к которому сторонники вивисекции могут обратиться, если все сказанное выше их не убедит, заключается в следующем:

12. Законодательство лишь укрепит зло.

Заявление, если я правильно понимаю, заключается в следующем: возможно, законодательство поощрит многих выйти за границы, соблюдаемые в настоящее время. Произойдет это в том случае, если законодательные нормы превысят их собственные. Если считать подобное поведение свойством человеческой натуры, то какое лекарство обычно применяется в подобном случае? Ужесточение норм или устранение всяких норм? Предположим, что в неком городе решено закрывать все таверны в полночь, и противники данной меры заявили, что в настоящее время питейные учреждения работают лишь до одиннадцати, и это вполне правильно. Если закон будет принят, все начнут работать до полуночи. Какой ответ последует: «Давайте оставим все, как есть» или «Пусть все бары закрываются не в двенадцать, а в одиннадцать»? Здесь обилие слов не требуется. Принцип причинения зла ради добра не найдет много защитников даже сейчас, при современном притворном воздержании от добра из страха перед возможным случайным злом. Следует спокойно следовать принципу исполнения собственного долга: побочные последствия все равно не поддаются ни предварительной оценке, ни контролю.

Позвольте собрать в единый абзац противоречия ряда этих заблуждений (которые до сих пор я пытался скорее формулировать и классифицировать, чем опровергать или даже в полной мере обсуждать) и таким способом обобщить позицию противников вивисекции. Кратко ее можно изложить следующим образом.

Не отрицая абсолютного права человека на лишение жизни низших существ посредством безболезненного убийства, мы требуем наличия весомой причины для любого причинения боли. Предотвращение страданий человека не оправдывает большей степени страданий животного. Основное зло практики вивисекции заключается в воздействии на личность анатома, и воздействие это является в высшей степени деморализующим и ожесточающим. Упорный труд и даже лишения не доказывают абсолютного бескорыстия ученого. Терпимость к одной форме зла не служит оправданием другой его формы. И наконец, риск возрастания зла в результате законодательной деятельности не настолько высок, чтобы сделать любое законодательство нежелательным.

Полагаю, теперь мы видим достаточные основания для подозрения, что в основе предосудительной практики вивисекции лежит не что иное, как корысть. То, что этот же принцип порождает равнодушие, с которым воспринимается распространение процедуры, возможно, не столь очевидно. Считаю, что равнодушие основано на молчаливом допущении, которое предлагаю в виде последнего заблуждения в длинном перечне:

13. Практика вивисекции никогда не распространится на людей.

Иными словами, хотя наука присваивает себе право терзать в свое удовольствие весь животный мир, все-таки существует некая непроницаемая граница, пересечь которую она не осмеливается. «Пусть грозная ведьма содрогнется, наше дело – сторона». Не исключено, что когда давным-давно некий горделивый левит неспешно шагал из Иерусалима в Иерихон, «развлекаясь помыслами о мелких заботах» и стараясь не замечать распятого на другой стороне дороги тела, если бы кто-нибудь шепнул ему на ухо: «Твоя очередь настанет вслед за пятнадцатью ворами» – то в душе его внезапно вспыхнула бы искра жалости. Не исключено, что, рискуя запачкать богатые одежды, он даже помог бы доброму самаритянину облегчить мучения страдальца. Несомненно, горделивые левиты наших дней взглянули бы на проблему вивисекции с новым интересом, если бы смогли представить возможное наступление того дня, когда анатомия на законных основаниях потребует для собственных экспериментов сначала осужденных на казнь преступников; затем, возможно, неизлечимо больных пациентов, безнадежных обитателей сумасшедшего дома, бедняков и, наконец, «тех, кто не имеет защитника». Если бы смогли представить наступление мрачного дня, когда грядущие поколения ученых, с младых ногтей лишенных человеческого сострадания, создадут нового, еще более отвратительного Франкенштейна – бездушное существо, для которого наука станет главной ценностью. Homo sum: humani nihil a me alienum puto[16]16
  Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).


[Закрыть]. Когда же этот день настанет, о, мой брат-человек! Ты, кто гордишься нашим с тобой благородным происхождением и прослеживаешь обратный путь через человекообразную обезьяну к первобытному зоофиту! Какое всемогущее заклинание избавит тебя от общей участи? Представишь ли этому жестокому призраку со скальпелем в руке неоспоримые права человека? Он ответит, что это вопрос относительной целесообразности, что с такой слабой организацией ты должен благодарить естественный отбор за то, что прожил так долго. Упрекнешь ли его в причинении излишних мук? Он с улыбкой заверит, что сверхчувствительность, которую намерен стимулировать, представляет собой исключительно интересный феномен, заслуживающий изучения на значительном числе пациентов. Соберешь ли тогда силы для последней отчаянной мольбы и обратишься ли к собрату по человеческому роду с просьбой о милосердии в надежде высечь в ледяной груди дремлющую искру жалости? Боюсь, скорее кремень смягчится, чем он услышит тебя.

Дети в театре

Редактору «Сент-Джеймс газетт»

Сэр, в сегодняшнем (от 16 июля) номере Вашей газеты напечатано сообщение о прошедшем в Южном Кенсингтоне дамском собрании в поддержку движения, цель которого заключается в запрете участия в театральных постановках и пантомимах детей в возрасте до десяти лет. Одна из выступавших особ с поистине благородным пренебрежением к статистическим законам, утверждающим, что числа обладают лишь относительным значением и не имеют доказательной силы без процентного выражения, сообщила почтенному обществу о том, что «в стране насчитывается десять тысяч случаев участия детей в пантомимах». Кроме того, «физическое напряжение малолетних детей крайне велико, и ей даже известны примеры фатальных исходов».

Испытывая глубочайшее уважение к мнению осведомленной леди, не могу избавиться от мысли, что аудитория ее, должно быть, мыслила так же, как тот судья, который отказался выслушать заявления обеих сторон, «поскольку это ввергнет его в недоумение». Иначе разве могли бы быть приняты такие огульные утверждения, как «физическое напряжение крайне велико», или выводы, логически следующие из сообщения о «фатальных исходах»? Поскольку в наши дни леди знают все (категория, в которую на полном основании может быть включена латынь), очевидно, можно без педантизма адресовать выступавшей особе следующее высказывание: audi alteram partem[17]17
  Выслушай различные стороны (лат.).


[Закрыть].

Относительно того обстоятельства, что прекрасной даме известны случаи фатальных исходов, отважусь высказать собственное предположение. Если бы она уделила немного времени составлению таблицы (с должным вниманием к процентам), то «случаи» переутомления в закрытых школах, приведшие к «фатальным исходам», или даже «случаи фатальных исходов» оттого, что трое детей поскользнулись на льду, возможно, убедили бы ее изменить точку зрения.

Против утверждения о том, что «физическое напряжение крайне велико», возражаю по существу. Лично знаком со множеством детей как в школах, так и в некоторых театрах. Возможно, знаю их ничуть не хуже, чем почтенная леди, чье выступление цитирую. А потому решительно утверждаю, что, встречая примеры полного расстройства здоровья в результате физического перенапряжения во время конкурсных экзаменов, ни разу не видел ни единого случая чрезмерного напряжения среди детей, занятых в драме или пантомиме.

Аргументы, подобные тому, что за выступления детям хорошо платят и тем самым они помогают бедным родителям содержать большие семьи с младшими братьями и сестрами, убедительны сами по себе, однако ничего не стоят, если прежде не устранено возражение, касающееся «физического напряжения».

Позволено ли мне поделиться собственным вчерашним опытом и, таким образом, если не привести веское доказательство, то хотя бы рассказать историю?

Вчерашний день я провел в Брайтоне, в течение пяти часов наслаждаясь обществом трех чрезвычайно счастливых и здоровых девочек двенадцати, десяти и семи лет от роду. Мы нанесли три визита в дома друзей, провели немало времени на пирсе, восторженно аплодируя замечательному подводному представлению мисс Лоуи Вебб, и опустили монетки во все механические устройства, предлагавшие взамен что-нибудь полезное для тела и ума. Даже, подобно Шейлоку в сопровождении сразу трех Порций, с энтузиазмом совершили налет на центральный павильон и потребовали «фунт мяса» в виде коробки шоколадного драже, которую вредный аппарат не пожелал нам продать. Уверен, что каждый, кому довелось видеть энергию этих детей и искренность, с которой они наслаждались каждым моментом прогулки; каждый, кто увидел бы, как две младшие девочки бегали по пирсу, или в конце дня услышал горячее восклицание старшей: «Было так хорошо!» – непременно согласился бы, что в данном случае не было ни чрезмерного «физического напряжения», ни неминуемой опасности «фатального исхода»!

Но ведь это, разумеется, не театральные дети? Они никогда не участвовали в чем-нибудь более опасном, чем экзамены в закрытой школе? Ничего подобного! Все три девочки выступают на сцене. Старшая играет в течение пяти лет, и даже семилетняя крошка уже успела принять участие в пяти драмах!

Но в любом случае сейчас они находятся на отдыхе и не испытывают чрезмерного «физического напряжения» из-за работы на сцене? Напротив. В настоящее время в Брайтоне идет написанная мистером Сэвил-Кларком пьеса под названием «Алиса в Стране чудес», в которой все три девочки заняты с Рождества с перерывом всего лишь в месяц. Младшая играет Соню и еще трех персонажей, вторая исполняет роль без слов, а старшая воплощает образ главной героини – Алисы – самый сложный во всей пьесе и, позволю себе заметить, вообще самый трудный из существующих детских образов. Ей досталось не меньше двухсот пятнадцати реплик! На этой неделе девочки выступали каждый день, а накануне моего приезда выходили на сцену дважды, причем второй спектакль закончился в половине одиннадцатого вечера! После чего утром юные актрисы встали в семь и отправились купаться!

То, что столь тяжелая (на вид) работа сочетается с цветущим здоровьем и бодростью духа, на первый взгляд кажется парадоксом. Но обращаюсь к каждому, кто когда-нибудь трудился con amore[18]18
  С любовью (лат.).


[Закрыть], с призывом поддержать меня в заверении, что если вы по-настоящему увлечены работой, то «физическое напряжение» равно нулю. Оно ощущается лишь в том случае, если работа не соответствует склонности. Полагаю, явный парадокс объясняется тем, что стремление к театральной игре является одной из сильнейших страстей человеческой природы, что дети-актеры проявляют ее с малых лет и что вместо того, чтобы представлять собой несчастных мучеников, достойных нового «Плача детей», они просто радуются своей работе, «как полный сил герой радуется своему пути».

Остаюсь, сэр,

Вашим покорным слугой,

Льюис Кэрролл

16 июля

«Вечные муки»

Самое распространенное затруднение в отношении этой доктрины можно сформулировать следующим образом: «Верю, что Бог справедлив и всемилостив. И все-таки порою закрадывается мысль, что Он способен обречь некоторых людей на вечные муки в обстоятельствах, которые, как уверяет голос моей совести, сделали бы наказание несправедливым, а потому неверным».

Обращенное в логическую форму, данное умозаключение предстает следствием трех несовместимых суждений, каждое из которых настойчиво требует пристального рассмотрения. Эти суждения таковы:

I. Бог справедлив и всемилостив.

II. Обречь на вечные муки некоторых людей в некоторых обстоятельствах было бы неверно.

III. Бог способен на подобное деяние.

Один из способов устранения возникшей трудности, несомненно, заключается в отказе от изучения темы. Однако такой подход многих расстроит: они чувствуют, что одно из этих суждений должно быть ложным, и все же подозрение любого из трех в ошибочности повергает поборников истины в сомнения и растерянность.

Первое, что необходимо сделать в данном случае, – это как можно определеннее установить, что именно мы подразумеваем под каждым из приведенных выше суждений, а затем, насколько возможно, решить, какие два из трех, по нашему мнению, основаны на глубочайшем и прочнейшем фундаменте, установив, таким образом, какой из пунктов непременно должен быть отвергнут.

Итак, давайте как можно яснее сформулируем, что именно мы понимаем под каждым из данных суждений.

I. Бог справедлив и всемилостив.

Что касается значения слов «справедливый» и «милостивый», то полагаю, что в качестве предваряющей любое из трех суждений аксиомы читатель принимает положение о том, что понятия истинного и ложного основаны на вечных и объективно существующих принципах, а не на произвольном решении какого бы то ни было существа. Полагаю также, что читатель принимает положение о том, что Бог желает чего-то, потому что это правильно, а не наоборот – что-то правильно потому, что этого желает Бог. Любой читатель, считающий две эти посылки неверными, может без труда опустить суждение II, заявив: «Если Бог так решил, значит, это будет правильно». Именно поэтому он не принадлежит к числу тех, для кого я сейчас пишу.

Следовательно, я считаю, что первое суждение означает, что Бог всегда действует в соответствии с вечным принципом истины, и потому он справедлив и всемилостив.

II. Обречь на вечные муки некоторых людей в некоторых обстоятельствах было бы неверно.

Под словом «муки» в данном случае я понимаю «страдания, навлеченные на грешника в наказание за грехи». Использую слово «страдания», а не «боль», потому что последнее часто используется в смысле исключительно физической боли, в то время как душевная боль также может служить наказанием.

Следовательно, можно сразу упростить рассуждение, исключив из рассмотрения тот случай, когда грех не вызван крайней необходимостью. Рассматривая «грех» в смысле (как уже было определено) «сознательного и добровольного действия», так что невольное действие перестает быть грехом, мы отступаем от теории Кальвина, принимающей причинение страданий грешникам, не способным воздержаться от греха, а потому грешащим невольно. Эта доктрина будет рассмотрена в другой раз.

Слово «вечный» толкую как «не имеющий конца». Что же касается созданий, выступающих здесь объектами вечных мук, то вероятны три мыслимых случая. А именно:

A. Случай утраты свободной воли, в результате чего человек не обладает способностью ни грешить, ни раскаиваться. В данном случае вечные муки стали бы страданием, налагаемым в течение бесконечного времени, а потому обладающим неограниченным количеством наказания за грехи, совершенные в ограниченный период времени.

B. Случай сохранения свободной воли, прекращения греховных действий, раскаяния в прошлых поступках и вступления на путь добра. При этом вечные муки также стали бы бесконечным страданием, наложенным в качестве наказания за грехи, совершенные в ограниченный период времени.

C. Случай, не подходящий ни под одно из этих описаний: продолжение выбора зла при сохранении свободной воли. В данных условиях вечные муки стали бы бесконечным страданием, причиненным в качестве наказания за бесконечный грех.

Полагаю, что читатель без затруднений и сомнений признает справедливость причинения непрерывного страдания за непрерывный грех. Следовательно, пункт C можно сразу оставить в стороне.

В то же время ничто не мешает объединить пункты A и B в один и рассматривать суждение II как утверждающее, что было бы неверно обречь переставших грешить людей на бесконечные страдания в качестве наказания за грехи, совершенные в течение ограниченного времени.

Суждение III, судя по всему, не нуждается в разъяснениях.

Прежде чем следовать дальше, будет полезно повторить три несовместимых суждения, чтобы представить суждение II в той форме, которую оно теперь приобрело:

I. Бог справедлив и всемилостив.

II. Обречь прекративших грешить людей на бесконечные страдания в качестве наказания за грехи, совершенные в ограниченное время, было бы неверно.

III. Бог способен на подобное деяние.

Мы абсолютно точно знаем, что по меньшей мере одно из этих суждений ошибочно. Следовательно, каким бы существенным ни оказался вес доказательств в пользу каждого из них, не остается сомнений, что как минимум одно может быть опущено на разумных основаниях.

Теперь давайте рассмотрим каждое из утверждений по очереди и решим, почему то или иное из них заслуживает одобрения и какими окажутся логические последствия его исключения. Вполне возможно, в результате читатель сам поймет, какие два положения из трех представляют наиболее убедительные аргументы в пользу одобрения, а какое заслуживает устранения.

Прежде всего, рассмотрим суждение I. Бог справедлив и всемилостив.

Для его одобрения можно привести следующие доводы: во-первых, интуитивные ощущения (для которых, конечно, не существует доказательств). Например, такие: «Считаю, что обладаю свободой воли и способен самостоятельно решить, что истинно, а что ложно; что отвечаю за свое поведение; что не являюсь продуктом слепых материальных сил, а творением Того, кто наделил меня свободой воли и способностью отличить добро от зла. Перед Ним я несу ответственность; Он справедлив и всемилостив. Его я называю Богом».

Эти интуитивные ощущения находят подтверждение множеством способов: фактами откровения, событиями нашей собственной духовной истории, ответами, полученными на наши молитвы, непреодолимым убеждением в том, что Тот, кого мы называем Богом, любит нас любовью столь чудесной, столь прекрасной, столь неизмеримой, столь незаслуженной, столь необъяснимой, что остается лишь пасть перед Ним ниц в слабой надежде когда-нибудь возлюбить Его любовью более достойной Его великой любви к нам.

Отказ от этого положения для большинства из нас означал бы отказ от веры в Бога и обращение к атеизму.

Далее рассмотрим суждение II. Обречь прекративших грешить людей на бесконечные страдания в качестве наказания за грехи, совершенные в ограниченное время, было бы неверно.

В данном случае будет значительно проще начать с рассуждения о различных целях, во имя которых наказание может быть, во-первых, предписано и, во-вторых, наложено. А также о том, каковы принципы, которые в свете данных целей заставят нас считать предписание и наложение наказания справедливым или несправедливым.

Наказание одного человека другим неизбежно ограничено в своей цели. Невозможно проникнуть в чужое сознание; значит, невозможно понять, действительно ли человек виноват в своих поступках. Следовательно, наказание со стороны равного никогда не распространится дальше содеянного: мы не осмеливаемся и не пытаемся наказывать за мысли, сколь угодно греховные, но нереализованные в действии. Даже в данном случае нашей главной целью должно стать спасение общества от возможного вреда. Таким образом, принципы наказания одного человека другим мало применимы к обсуждению кары Божьей. И все же существует правило, в равной степени применимое к обоим случаям: мы признаем, что должна соблюдаться пропорция между размером преступления и размером наказания. Например, не следует сомневаться в отрицании позиции судьи, который, вынося приговор двум преступникам, назначил более серьезное наказание тому из них, чья вина признана меньшей.

Однако с точки зрения Бога, вина наша заключается в греховном выборе. Поэтому не станет ошибочным тот вывод, что двое преступников, в равных обстоятельствах решившихся на одинаковое преступление, окажутся в Его глазах в равной степени виновными даже в том случае, если один успел совершить преступление, а другому что-то помешало это сделать.

Таким образом, логично сделать вывод, что целью Божьей кары является предотвращение греховного выбора вместе с его возможными последствиями. А если наказание установлено, то при сохранении прежних обстоятельств оно должно быть исполнено. Нетрудно представить человека, задумавшего некоторое наказание, но нашедшего уважительную причину его не применять. Например, он может понять, что принял ошибочное решение или не учел некоторые сопутствующие обстоятельства. Даже можно предположить, что один человек угрожает другому возмездием без истинного намерения его осуществить. Однако ни одна из этих предпосылок не относится к каре Божьей. Невозможно представить, что Он не учитывает всех обстоятельств или объявляет, что совершит нечто, чего на самом деле совершить не намерен.

Принимая решение о том, кто виновен, а кто нет, мы обязаны верить в абсолютное проникновение Бога в людские помыслы, а единственным принципом справедливости должно стать соблюдение пропорциональности между грехом и понесенным наказанием.

Здесь вступает в силу суждение, которое, на мой взгляд, лежит в основе всех затруднений по данному вопросу. Интуитивно мы чувствуем, что грехи, совершенные человеком в ограниченный период времени, неизбежно должны быть ограниченными в количестве, в то время как бесконечное по времени наказание непременно окажется бесконечным в количестве. Пропорция несправедлива.

Предположим, что ограниченный грех получает ограниченное наказание, так что если в некий период времени греховный выбор перестает существовать, наказание прекращается. Думаю, что в таком случае несоответствие исчезнет, а нам придется признать наказание не только заслуженным и наложенным справедливо, но также способствующим исправлению грешника и предупреждению других людей.

Существует и еще одно интуитивное ощущение (полагаю, свойственное многим), о котором до сих пор не было сказано ни слова. Оно заключается в признании некой недоступной нашему пониманию неизбежности следующего за грехом страдания. На мой взгляд, принцип этот восходит к непостижимой тайне искупления и вполне может быть принят при рассмотрении данной темы.

Необходимо упомянуть и о сомнении, способном вызвать затруднение у некоторых из наших читателей. Оно состоит в следующем: способен ли человек, подавивший греховное желание исключительно из страха грядущего наказания, предстать в глазах Бога менее виновным? Можно заявить, что если божественная кара следует за злыми помыслами независимо от их осуществления – так, чтобы грядущее наказание пресекло греховное желание, – то Бог требует от нас любви к добру ради самого добра и ненависти к злу ради самого зла. А если человек отказывается от греховных помыслов исключительно из страха перед наказанием, а не из-за их предосудительных свойств, разве он перестает грешить? Полагаю, необходимо признать, что наложение наказания за злые намерения само по себе не порождает любви к добру во имя добра и ненависти к злу ради зла. И все же это шаг в верном направлении. Думаю, Бог использует подобные мотивы как наиболее полезные в деле развития. Поначалу, возможно, один лишь страх влияет на грешника. Затем, после того как страх сформирует привычку к сдержанности, греховный помысел может быть пресечен смутным представлением, что уступка пороку способна привести к дурным действиям. Впоследствии, когда идея укрепится, к ней может присоединиться побуждение высшего свойства (например, гуманность как любовь к ближнему). И, наконец, возникнет любовь к добру во имя добра и любовь к Богу, чья суть заключена в добре.

Вывод из приведенных выше рассуждений представляется мне таким: бесконечное наказание за конечный грех стало бы несправедливым, а потому неверным. По словам декана Черча, «Можем ли мы быть столь сострадательны и справедливы и не верить, что Он таков же?»

Отказ от этого положения и признание обоснованности причинения человеку бесконечного наказания за конечный грех является, по сути, отказом от признания совести главным судьей в вопросах истинного и ложного и устремлением без компаса и руля в безбрежный океан заблуждений.

Заняв такую позицию, мы сталкиваемся со следующими вопросами:

«Почему я принимаю действия Бога как истинные, хотя моя совесть считает их ложными? Не потому ли, что Он – мой творец? На каком основании я считаю, что созидательная сила гарантирует добро? Неужели причина в Его любви ко мне? Но я уже знаю, что любить способны и нечестивцы. Нет. Единственное разумное основание для признания Его деяний истинными заключается в уверенности в Его абсолютном добре. Но могу ли я увериться в этом, отбросив как бесполезный единственный ориентир в познании истинного и ложного – голос совести?»

Таковы трудности, поджидающие нас в случае принятия второго возможного пути и отказа от суждения II.

Третий возможный путь заключается в согласии с суждениями I и II и отказе от суждения III. В данном случае следует занять следующую позицию:

«Верю, что Бог не поступит таким образом. Однако верю также, что Он исполнит все, что провозгласил. Значит, верю, что он не провозгласил намеренье так поступить».

Трудности, поджидающие нас на этом третьем пути, могут быть наглядно представлены в следующем наборе несовместимых суждений:

1. Бог не провозгласил, что поступит таким образом.

2. Все, что Библия говорит об отношениях Бога и человека, справедливо.

3. Библия утверждает, что Бог провозгласил намеренье поступить таким образом.

Три данных суждения не могут быть верными одновременно. Признание первого неизбежно влечет за собой отрицание второго и третьего.

Отрицая второе суждение, мы сразу столкнемся с трудностями, окружающими вопрос о библейском вдохновении. Теория безоговорочного вдохновения, утверждающая, что каждое положение Библии абсолютно и непогрешимо истинно, в наши дни претерпела значительные изменения, так что теперь, на мой взгляд, большинство христиан признают присутствие в Библии человеческого элемента и возможность человеческой ошибки в утверждениях, не затрагивающих отношений между Богом и человеком. Однако в отношении утверждений по данному вопросу принято считать Библию изначально защищенной от ошибок. Больше того, при любом ином взгляде трудно было бы сказать, в чем состоит ценность Библии и с какой целью она создана.

Более очевидным путем представляется отказ от третьего суждения. Давайте задумаемся, какие сложности возможны в данном случае.

Сейчас мы занимаем следующую позицию: «Не верю, что в Библии сказано, будто бы Бог провозгласил осуждение на вечные муки тех из людей, кто не способен грешить или, обладая такой способностью, грешить перестал».

Полезно напомнить читателю о том, что, занимая эту позицию, он совершенно избавляется от изначального затруднения, из-за которого мы предприняли дискуссию, а также о том, насколько данная позиция отличается от первого возможного пути! То положение привело бы к отрицанию христианства как такового, в то время как это, несомненно, повлечет за собой немало затруднений, однако все они останутся в рамках куда менее важной сферы анализа библейского текста.

Читатель, из-за нехватки времени или недостатка необходимого образования не способный адресовать вопрос самому себе, непременно должен принять мнение других. Ему следует узнать, что интерпретация отрывков, по общему мнению посвященных доктрине «вечных мук», в значительной степени, если не всецело, основана на значении единственного греческого слова (aiwv), которое в английских переводах передается словами «вечный» или «бесконечный». Однако многие критики утверждают, что оно вовсе не обязательно означает «не имеющий предела». Если это так, тогда рассматриваемое нами наказание является конечным наказанием за конечный грех, и изначальное затруднение снимается.

В заключение соберу воедино различные способы устранения исходного противоречия, которые могут быть приняты без нарушения непреложных законов логического мышления. Они таковы: