Текст книги "Охота на Снарка. Пища для ума"

ОХ седьмой
Судьба Банкира

 
…Ловили его на то, чего нет,
Шли напролом, но с опаской.
Манили Законом и звоном монет,
Бутылкой, и вилкой, и лаской, и таской…
 
 
Монетку нащупал в кармане Банкир
И с таким немудреным подарком,
Схватив на ходу капитанский мундир,
Пустился в погоню за Снарком.
 
 
Он шел без опаски, бежал напрямик.
И вдруг, усмехаясь и скалясь,
Перед несчастным Банкиром возник
Доныне неведомый СТРАХУС!
 
 
Он выпустил когти, пружинно присел
Да прыг на Банкира, как кошка на мышку.
И ахнуть бедняга Банкир не успел,
Как Страхус вцепился зубами в лодыжку.
 
 
От зверя Банкир откупиться решил,
Нашарил в кармане монетку.
И Страхусу в пасть, не страшась, запустил
Монетку, нацелившись метко.
 
 
Не ведают Страхусы цену деньгам,
До роскоши нет им и дела.
И туго пришлось бы банкирским ногам,
Когда бы не звон Билли-Белла.
 
 
И Страхус хвостом завилял, оробел,
Услышав «бим-бом» капитана.
– Опасность повсюду, – ворчал Билли-Белл, —
Об этом твержу постоянно!
 
 
А бедный Банкир был желтее, чем сыр,
От страха овечкою блея.
На нем даже черный-пречерный мундир
Стал школьного мела белее.
 
 
Его утешали, но, молча, в ответ
Банкир заливался слезами
И плакался Бяке в желточный жилет,
Безумно вращая глазами.
 
 
Он в крепкую клетку забраться хотел
И жить за стеной Зоопарка.
– Лечить бесполезно, – сказал Билли-Белл, —
Продолжим охоту на Снарка.
 

ОХ восьмой
Буджум

 
…Ловили его на то, чего нет,
Шли напролом, но с опаской.
Манили Законом и звоном монет,
Бутылкой, и вилкой, и лаской, и таской…
 
 
Темнело. Матросы решили: – Пора!
Отбросим любые сомненья.
Послали вперед на разведку Бобра,
Дрожащего от… нетерпенья.
 
 
Цепочкой они по ущелью брели
Опасливо, но боевито
И вдруг услыхали, как эхо, вдали
Воинственный вопль Бисквита.
 
 
– Глядите, он там, этот Как-его-там!
Повис на утесе над бездной! —
Заметив Бисквита, вскричал капитан. —
Не видишь ли Снарка, любезный?
 
 
– Шутник он, однако, – сказал Бука-Бяка,
Стоявший как раз под горою.
Но все остальные друзья боевые
Махали руками герою.
 
 
Над их головами под небесами
Он высился гордо над бездной,
Но вдруг зашатался и с криком сорвался
С горы поднебесной, отвесной.
 
 
Из бездны послышалось длинное «БУ-УУ!»,
Будто ветер зловещий, протяжный
Дул и дул бесконечно в большую трубу…
Так пропал их товарищ отважный.
 
 
Вот стоят они, полные горестных дум,
Размышляют о Снарке в молчанье.
Вдруг доносится снизу неясное «ДЖУ-УУМ!»
Как последнее друга посланье.
 
 
Может, все-таки Снарка Бисквит отловил?
Или Снарк поживился Бисквитом?
БУ и ДЖУМ – это пойманный хищник завыл?
Или сам он жевал с аппетитом?
 
 
Снарколовов лихая, отважная рать
В бездну попадала с криком и шумом…
Даже не пробуйте Снарка поймать,
Если он обернулся БУДЖУМОМ!
 

Охота на Снарка
Трали-врали в восьми финтах

© Перевод. Е.Д. Фельдман, 2020

Финт первый
Добрались и высадились

 
«Мы – у Снарка в гнезде!» – Балабан проорал
        И матросов на берег совлек он.
Несмотря на аврал, он их бережно брал,
        Подымал то за ус, то за локон.
 
 
«Мы – у Снарка в гнезде! Повторю и пройму
        Ваши души на море и суше!
Мы – у Снарка в гнезде! Доверяйте всему,
        Что вам трижды влагается в уши!»
 
 
Собрались до зари, до румяной зари:
        Там Башмачник торчал долговязый,
Адвокат Балабол там пускал пузыри,
        Что оценивал Брокер стремглазый;
 
 
Биллиардный Игрок, плутоватый факир,
        Там давал плутовские сеансы,
Но за тысячу фунтов был нанят Банкир,
        И финансы не пели романсы.
 
 
И еще был Бобер, выплетавший узор
        Сноровисто, форсисто, бобристо.
(Утверждал Балабан, что любой ураган
        Разгоняет Бобер кружевнисто.)
 
 
И еще там был некто – он славу добыл,
        Как не снилось месье Бонапарту,
Потому что он зонтик в порту позабыл,
        Позабыл чемоданы и карту.
 
 
Позабыл он часы, позабыл несессер,
        И случилось такое печальство,
Оттого что в порту легкомысленный сэр
        Известить не изволил начальство.
 
 
Позабыл он одежду (однако на нем
        Было двадцать четыре жилета!),
Но, к несчастью, забыл свое имя притом
        (А оно на него не надето!).
 
 
Кто-то крикнул: «Старик, причеши свой парик!»
        Кто-то крикнул: «Едят тебя мухи!»
Кто-то весь изошел на нервический крик,
        Выражаясь в решительном духе.
 
 
Расцветающим днем и в глубокой ночи
        Персонажа истории этой
Неприятели звали Огарком Свечи,
        А приятели – Старой Котлетой.
 
 
Но не раз Балабан говорил про него:
         «И неловок, и мыслит неярко,
Но отвага его нам важнее всего
        В предстоящей охоте на Снарка.
 
 
Он СНАРКотика видывал с глазу на глаз
        И СНАРКошку – в глухом переулке.
СНАРКенштейна-медведя водил он не раз
        По лесам на воскресной прогулке!»
 
 
Он представился: «Булочник» – предупредив,
        Что печет он одни лишь забранки.
(Но, увы, для таких обругальственных див
        Не добудешь муки на стоянке!)
 
 
И еще был один – безнадежный болван,
        Хулиган из семьи хулигана,
Но сказав: «Бедокур я, но всё ж – СНАРКоман!» —
        Он сумел убедить Балабана.
 
 
И пришел Бедокур, и неделю спустя
        Он признался с ухмылкой на роже,
Что Бобров обожает губить не грустя,
        И сказал Балабан – не без дрожи:
 
 
«Ах! Расстаться с единственным нашим Бобром,
        Что у нас почитают, как брата,
Наши люди едва ль согласятся добром:
        Слишком горестной будет утрата!»
 
 
Встрепенулся Бобер и рыданье исторг,
        И сказал торопливо и жарко,
Что печальный сюрприз не искупит восторг
        Предстоящей охоты на Снарка!
 
 
И Бобер предложил, чтоб наглец, осужден,
        Перешел на отдельное судно.
Но сказал Балабан: «Если план утвержден,
        Изменить диспозицию трудно:
 
 
Проведите посудину только одну,
        Приключений натерпитесь адских,
Но с двумя непременно пойдете ко дну,
        Не осилив трудов навигацких!»
 
 
Огорчился Бобер, но в трагический день
        Посоветовал Булочник другу:
«Не ходил бы ты лучше, мой милый, как тень,
        А надел бы ты лучше кольчугу!»
 
 
Посоветовал также премудрый Банкир
        На Фортуну забыть упованья
И на случай Весьма Непредвиденных Дыр
        Заключить Договор Страхованья.
 
 
Миновала гроза, и не сгинул Бобер,
        Но по числам нечетным и четным,
Бедокура узрев, отворачивал взор
        И в смущенье краснел безотчетном.
 

Финт второй
Речь Балабана

 
И молитву они вознесли в небеса,
        Балабана прославили хором:
«Дурнопламенный вождь, наша честь и краса!» —
        Разнеслось над великим простором.
 
 
«Ты отличную карту купил, Балабан,
        Где земель не наляпаны пятна,
Но везде обозначен один океан.
        Эта карта – любому понятна!»
 
 
«И Меркаторы – чушь, и Экваторы – чушь,
        Параллели – везде одинаки», —
Объявил Балабан. А в ответ: «Капитан,
        Это ж просто условные знаки!
 
 
Не болит голова находить острова, —
        На борту ликовали матросы. —
Если карта, что лист, не заполнен и чист,
        То какие быть могут вопросы?»
 
 
Отмечали они в эти бурные дни:
        Уходя в океан беспредельный,
Не забрал Капитан репетир и секстан,
        Но лишь колокол взял корабельный.
 
 
Посреди этих волн он загадок был полн,
        И когда он кричал спозаранку:
«Лево-право руля через борт корабля!» —
        Рулевой выпивал валерьянку.
 
 
И когда их бушприт задевал за корму,
        И кораблик сгибало, как арку,
Говорил Балабан: «Разгибать ни к чему:
        Все идет не насмарку – наСНАРКу!»
 
 
Экипаж в такелаж привносил ералаш,
        Паруса поднимались не к месту;
И маршрут был непрост, ибо курсом норд-ост
        Отклоняло героев к норд-весту.
 
 
Но прошли эти дни, и приплыли они
        В дикий край, что никем не заселен.
Этот край состоял из утесов и скал,
        Состоял из глубоких расселин.
 
 
И заметил начальник, что люди в тоске,
        И запел он веселые песни,
Челдобречика им начертил на песке,
        Но они тосковали – хоть тресни.
 
 
Он им грог разливал – а народ завывал,
        Он шутил – а матросы стонали.
И пошел с козырей покоритель морей:
        Он им речь приготовил в финале.
 
 
И прокашлялся он, и сказал: «Никогда
        Англичане не будут рабами».
(Так цитата приходит на ум иногда,
        Неизвестно, какими судьбами.)
 
 
«Много месяцев долгих и долгих недель
        Пребывали мы с вами в запарке,
Но в далеких морях среди чуждых земель
        Мы – увы! – лишь мечтали о Снарке.
 
 
Много долгих недель, много тягостных дней
        Нам Судьбина давала уроки,
Но того, кто нам ближе был всех и родней,
        Мы не видели даже в намеке!
 
 
Чтоб ударов опять от Судьбины не ждать
        И не ждать ее скудных подарков,
Я сейчас до пяти вам хочу привести
        Точных признаков истинных Снарков.
 
 
По порядку начну. Не мудрец, не дурак,
        Порождая неясные мненья,
Он похож на чрезмерно зауженный фрак,
        Что хранит запашок привиденья.
 
 
Это было – во-первых; сейчас – во-вторых:
        Он опаздывать любит, нет мочи.
До обеда в постели лежит, не продрых,
        А обедает – в сумраке ночи.
 
 
Он тяжел на подъем; неуместны при нем
        Анекдот и веселая шутка,
Ибо, мрачен, угрюм, он молчит, тугодум,
        Так молчит, что становится жутко.
 
 
И, в-четвертых, он пунктик имеет один:
        Он – любитель купальных кабинок,
Помогающих (странный решил господин)
        Оживленью природных картинок.
 
 
Честолюбье его не имеет границ,
        Ибо он отличает пернатых,
Проходящих под общим названием «птиц»,
        От «животных» (последнее – в-пятых).
 
 
Снарки нам никогда не приносят вреда,
        Но Буджумы – такие созданья…» —
И умолк, и не смог он продлить монолог:
        Бедный Булочник пал без сознанья!
 

Финт третий
Что сказал Булочник

 
Натирали горчицей макушку ему
        (Был несчастный в сознанье нетвердом),
И втирали салат и петрушку ему,
        И давали варенье с кроссвордом.
 
 
И пришел он в себя, и присел, и, когда
        Захотел что-то вымолвить, бедный,
Закричал Балабан: «Тишина, господа!» —
        И ударил в свой колокол медный.
 
 
И ни вздох, и ни стон здесь не вырвались вон,
        Тишину довели до кондиций,
И печальный рассказ хлебобулочный ас
        Начал в духе старинных традиций:
 
 
«А родился я в бедной, но честной семье…» —
         «Ближе к делу! Пустая ремарка! —
Перебил Балабан. – Поспешите, болван:
        В темноте мы не выйдем на Снарка!»
 
 
Молвил Булочник: «Я, дорогие друзья,
        Сорок лет обитаю под солнцем,
И сегодня вдали от родимой земли
        Становлюсь я заправским СНАРКонцем.
 
 
Милый дядюшка мой, как прощался со мной…» —
        Но вмешалось начальство сурово:
«Дело – к ночи. Про дядь – неохочи мы знать!»
        И ударило в колокол снова.
 
 
«Если Снарк – это Снарк, – мне мой дядя сказал, —
        Раздобудь мне его – да поболе,
Ибо, – дядя сказал, – он хорош для кресал,
        Для салата хорош – вместо соли.
 
 
Ты наперстком сумеешь его поразить,
        И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией можешь грозить,
        И обмылком, и злобной ухмылкой…» —
 
 
«А вот это – идея! – воскликнул опять
        Балабан, перебив торопливо. —
Я об этом слыхал, и давно испытать
        Всякий метод хочу особливо!»
 
 
«Но, любийственный мой, голубийственный мой, —
        Молвил дядя, – забудь свою ловлю,
Если Снарк твой – Буджум, если хочешь домой
        Возвратиться под милую кровлю!»
 
 
«Это так, это так», – я твержу поутру,
        И весь день, и глубокою ночью,
И дрожу, как осиновый лист на ветру,
        Ибо смерть свою вижу воочью!»
 
 
«Это так, это так…» – «Это слышал тут всяк, —
        Балабан возмутился. – Не плакать!»
Но несчастный заплакал: «Мой страх не иссяк,
        Я готов без конца этотакать!
 
 
И кресала во сне всё мерещатся мне,
        И мелькают свечные огарки,
Привиденья салат в сновиденье солят…
        Это значит: я помню о Снарке;
 
 
И я помню, что если то будет Буджум,
        Я уйду от расправы едва ли,
Я услышу гип-гип-гипнотический шум
        И исчезну в СНАРКозном провале!»
 

Финт четвертый
Охота

 
Был суров Балабан, хмуробров Балабан:
         «Отчего же вы раньше молчали?
Нынче Снарк у дверей! Отчего ж вы, злодей,
        На причале смолчали вначале?
 
 
У меня под рукой, растакой-рассякой,
        СНАРКачей не бывало сморканьше!
«Так и так, мол, друзья, непригодственный я», —
        Заявить вы могли бы пораньше!
 
 
Объяснившись теперь, сволочувственный зверь,
        Вы же схлыздили, подлый агрессор!» —
«Покидая причал, я как раз не молчал, —
        Отвечал печенюжный профессор. —
 
 
На меня вы повесьте хоть свору собак,
        Я носить ее буду покорно,
Но фальшивых претензий – уж этих-то бяк
        За собой не признаю упорно!
 
 
Я уведомил наш дорогой экипаж,
        Объяснившись на чистом Иврите,
Но забыл я, увы, что на Инглише вы
        С малолетства, друзья, говорите!»
 
 
«Невеселый роман, – проворчал Балабан. —
        Но – забудемте бяки и враки.
Припозднились и так, но поймет и дурак,
        Что на драки не ходят во мраке!
 
 
Закругляюсь на том. Остальное потом
        Доскажу как-нибудь на досуге.
Нынче Снарк у дверей! Чем поймаем скорей,
        Тем скорей мы прославимся, други!
 
 
Мы наперстком сумеем его поразить,
        И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией будем грозить,
        И обмылком, и злобной ухмылкой!
 
 
Ибо Снарк необычен везде и во всем,
        И его не поймать без подходца,
Но его мы возьмем, даже если при сем
        Невозможное сделать придется!
 
 
Ибо Англия ждет… – А сейчас – мой приказ,
        Что составлен не столь шедеврально:
Осмотреть надлежит боевой реквизит,
        Приготовиться к битве морально.
 
 
И Банкир перевел векселя в штепселя
        С индексацией шила на мыло,
И решительный Булочник, дух веселя,
        Причесался достойно и мило.
 
 
А Башмачник и Брокер точили топор,
        Не чинясь помогали друг дружке,
Но сплетал кружева вдохновенный Бобер,
        Равнодушный ко всей заварушке.
 
 
И все плел, и все плел, и вотще Балабол,
        Адвокатский свой пыл обнаружив,
Говорил о делах, где банкротство и крах
        Начинались с плетения кружев.
 
 
Биллиардный Игрок поработал мелком
        И украсил свой нос маркировкой,
Потому что Башмачник был сильным стрелком,
        Но в пути пренебрег тренировкой.
 
 
Невротический страх испытал Бедокур
        И явился на битву во фраке,
Словно шел на обед, отвальсировав тур,
        Отграссировав светские враки.
 
 
«Полагаю, знакомство б со мной не отверг
        Наш противник, достойнейший гуру?» —
«После дождичка, сэр, со среды на четверг», —
        Обещал Балабан Бедокуру.
 
 
Удивился Бобер, что такой хулиган,
        Как сметана на блюдечке, скиснул.
Даже Булочник – крепкий, надежный болван, —
        Даже он подмигнул и присвистнул.
 
 
Закричал Балабан: «Прекратите свой крик! —
        (Он не снес Бедокуровых жалоб.) —
Для сраженья с мозгучею птицей Чирик
        Вам себя поберечь не мешало б!»
 

Финт пятый
Бобер-ученик

 
И наперстком хотели его поразить,
        И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией стали грозить,
        И обмылком, и злобной ухмылкой!
 
 
И в безлюдный предел Бедокур поглядел,
        И долину увидел во мраке.
Вариант проиграл и долину избрал
        Для своей персональной атаки.
 
 
Но Бобер, что непрочь был курсировать вточь,
        Был стратегом того же полета.
И столкнулись во тьме, не имея в уме,
        Чтобы кто-то обидел кого-то.
 
 
«Здесь, в долине глухой, для охоты лихой
        Собрались мы отважно и честно», —
Был немой уговор, – а прямой разговор
        Прозвучал бы и скучно, и пресно.
 
 
Становилось в пути все ясней и ясней,
        Что долина все уже и уже,
И в холодной ночи все тесней и тесней
        Придвигались, чтоб не было стуже.
 
 
Но пронзительный крик прозвучал в этот миг
        Так, что мертвый – и тот бы проснулся,
И Бобер неспроста побледнел до хвоста,
        Неспроста Бедокур содрогнулся.
 
 
И он школьное детство припомнил в тоске,
        Ибо нечто услышал в испуге,
Словно грифелем кто-то водил по доске,
        Торопясь и скрипя от натуги.
 
 
«Это голос Чирика!» – вскричал Бедокур.
        («Лоботряс» – его школьная кличка.)
«Балабан подтвердил бы (ой, чур меня, чур!) —
        Мне знакома ужасная птичка!
 
 
Это трели Чирика! Запомни теперь:
        Это сказано было два раза.
Это крикнул Чирик! Утвержденью поверь,
        Если трижды промолвлена фраза».
 
 
Но подсчеты Бобра, что довел он до двух,
        Завершились глухим междометьем,
И едва перевел он подавленный дух,
        И споткнулся на подступе третьем.
 
 
Он последнюю цифру забыл, как назло,
        Но пришел в лихорадочной думе
К убежденью, что выявит это число,
        Перейдя от слагаемых к сумме:
 
 
«Мы задачку решим, помудрив над большим
        И еще над каким-нибудь пальцем… —
И заплакал: – Беда! В молодые года
        Я справлялся с таким матерьяльцем!»
 
 
Но сказал Бедокур: «Все нормально, ей-ей!
        Все нормально! Не куксись уныло.
Все нормально! Неси мне бумагу скорей
        И скорей принеси мне чернила».
 
 
И Бобер раздобыл Бедокуру чернил
        И бумаги – солидную пачку.
И приполз к ним червяк, любопытствуя, как
        Про-гры-зут они эту задачку.
 
 
Бедокур свысока не видал червяка,
        И, не тратя минут по-пустому,
Был готов до утра просвещать он Бобра,
        Объясняя предмет по-простому:
 
 
«Пишем циферку Три, а теперь, посмотри,
        Извлекаем Клубнический Корень
И в конечный ответ – понимаешь ли, нет? —
        Единицу вставляем, как шкворень.
 
 
Единицу – а что? – перемножим на Сто,
        И на Тысячу Сто перемножим,
И поделим Стократ, и точней результат
        Получить, уверяю, не сможем.
 
 
Я б методу развил, да не видно ни зги,
        И к тому же нам дорого время,
И к тому же твои слабоваты мозги,
        А наука – тяжелое бремя!
 
 
Раскрою, как стилет, абсолютный секрет,
        И поскольку я нынче в задоре, и
Ради знания впрок – проведу я Урок
        На предмет Натуральной Истории!»
 
 
Он понес наобум (он забыл, легкоум,
        Сколь опасны плоды профанации:
От неясных идей – слепота у людей,
        А у Нации – галлюцинации):
 
 
«Для Чирика напасть – это вечная страсть,
        Что его поражает на месте:
Он рядится в пальто, что не носит никто,
        Но пошьет этак лет через двести.
 
 
Он для бедной старушки полушки не даст,
        Но для той же для бедной старушки
Филантропам глаза намозолить горазд
        Помаванием нищенской кружки.
 
 
Приготовишь его – на его аромат
        Собираются ангел и грешник.
(В чемодане сокровище это хранят,
        Но иные спускают в скворе-ш-ник.)
 
 
Посоли его клеем, в опилках свари,
        И, поверь, он не будет в обиде.
Посоли и свари, но при этом, смотри,
        Сохрани в симметрическом виде!»
 
 
Он почувствовал здесь, что настала пора
        Прекратить бесконечные речи,
И «соратником верным» назвал он Бобра,
        Положив ему руки на плечи.
 
 
И признался Бобер (и блистал его взор
        Выразительней даже, чем слезы),
Что в Уроке ночном заключался объем
        Мировой познавательной прозы.
 
 
И вернулись они без обычной грызни,
        И услышали глас Балабана:
«Ваша дружба одна окупает сполна
        Тошноту, ску-ш-ноту океана!»
 
 
Бедокур и Бобер задружили с тех пор;
        И страданье от засухи летней,
И дрожанье вдвоем под осенним дождем
        Укрепляли союз многолетний.
 
 
Где Бобер побобрел, Бедокур подобрел,
        Там решается спор моментально.
СНАРКотический крик прокубякал Чирик,
        Укрепив их союз цементально!
 

Финт шестой
Сон Балабола

 
И наперстком хотели его поразить,
        И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией стали грозить,
        И обмылком, и злобной ухмылкой.
 
 
И уснул Балабол, доказать не сумев,
        Что Бобер – кружевник непотребный,
Но давнишний кумир в сновиденье узрев,
        Заседавший в Палате Судебной.
 
 
Адвокатствовал Снарк в парике и в очках,
        Защищавший и справа, и слева
Молодую свинью, обвиненную – ах! —
        В незаконном побеге из хлева.
 
 
Доказательства были, что эта свинья
        Не пришла по команде к загону.
И толмачил Судья, каковая статья
        Применяется здесь по закону.
 
 
Обвинительный акт прозябал, сырова(к)т,
        Да и Снарк был туманчив до жути…
Лишь часа через три разобралось Жюри
        В сути Дела о свинском закуте.
 
 
Но еще обвинительный акт не прочли,
        Как Присяжные враз указали:
Ни словечка понятным они не сочли,
        Что в судебном услышали зале.
 
 
На судейские «Ик!» адвокатское «Фиг!»
        Прозвучало разумно и здраво.
Снарк промолвил: «Судья и коллеги-друзья,
        Посмотрите налево-направо:
 
 
По статье об Измене грозит эшафот,
        Или штрафом задавят большущим.
Обвиненье в Банкротстве само отпадет,
        Если признан клиент неимущим.
 
 
Но не может вина быть свинье вменена
        В Дезертирстве – хотя бы условно,
Ибо Алиби прочно имеет она.
        Это значит: свинья невиновна.
 
 
Показанья учесть попрошу, ваша честь, —
        Он к Судье обратился с поклоном, —
И черту вас прошу я по Делу подвесть
        В соответствии с нашим законом».
 
 
«Но в чертáх ни чертá я не смыслю», – Судья
        Отвечал – и услышал от Снарка:
«Не умеете вы – подведу ее я».
        И подвел, и Суду стало жарко!
 
 
Показанья Свидетелей свел он к нулю,
        Изменив на свои показанья,
И взмолился Судья: «При вердикте, молю,
        Вы умерьте свои притязанья!»
 
 
И насупился Снарк, и под сводом дворца
        Раздалось роковое: «ВИНОВНА!»
И схватились Присяжные все за сердца,
        И упали на пол – поголовно.
 
 
И решительный Снарк произнес приговор,
        И Судья промолчал боязливо,
И вошла тишина во дворец и во двор,
        Словно воды во время разлива.
 
 
«На плантации! Труд от зари до зари!» —
        Прозвучали слова Адвоката.
И заметил Судья: «Хорошо для Жюри,
        Для Юстиции, сэр, – СНАРКовато!»
 
 
Но тюремщик вошел и сказал: «Господа,
        Приговор ваш не стоит понюшки,
Ибо свинка покинула нас навсегда,
        Десять лет, как уж нету свинюшки!»
 
 
Попрощался Судья и ушел отдыхать,
        А за ним и Жюри потянулось,
И один только Снарк продолжал громыхать,
        Ибо в нем честолюбье проснулось.
 
 
Балабол при луне это видел во сне.
        Громыхание утречком рано
Было слышно не зря: то ни свет ни заря
        Просыпался набат Балабана!