Текст книги "Охота на Снарка. Пища для ума"

Если сомневаетесь, закончить ли послание словами: «Преданный Вам», «С уважением», «С глубоким уважением», «Искренне Ваш» и так далее (существует не меньше дюжины вариантов, прежде чем доберетесь до признания «С любовью»), взгляните на последнее письмо корреспондента и завершите собственное, по крайней мере, не менее дружественно. Ну а если прощание окажется чуть более теплым, вреда не будет!

Постскриптум – весьма полезное изобретение человечества. Однако, вопреки мнению некоторых леди, оно не предназначено для передачи главных сообщений. Напротив, дополнение служит для того, чтобы прикрыть какой-нибудь небольшой вопрос, вокруг которого не хочется поднимать шум. Например, друг обещал что-то сделать для вас в городе, но забыл, чем доставил заметное неудобство, и написал с намерением извиниться. Было бы жестоко и излишне сокрушительно обсуждать собственное разочарование как главную тему ответа. Куда изящнее покажется подобный вариант: «P. S. Не терзай себя из-за этого небольшого промаха в городе. Не стану отрицать, что планы мои немного пострадали, но теперь уже все в порядке. Сам часто забываю что-нибудь сделать. Как известно, тем, кто живет в стеклянных домах, не стоит бросать камни!»

Относя письма на почту, держите их в руке. В ином случае может произойти следующее: положив конверты в карман, отправитесь на долгую загородную прогулку (сужу по собственному опыту), дважды пройдете мимо почтового отделения – туда и обратно, – а вернувшись домой, обнаружите письма в том самом кармане, куда их положили.

Советы по этикету, или Как без труда обедать в гостях

Заботясь об общественном вкусе, можем чистосердечно рекомендовать эту статью тем, кто обедает вне дома, но не знаком с общепринятыми правилами. Сожалея, что автор ограничился предупреждениями вместо советов, считаем необходимым признать, что ничто из сказанного не вступает в противоречие с принятыми в обществе обычаями. Следующие рекомендации демонстрируют редкую глубину проникновения в суть вопроса и полноту опыта.

I

По пути в столовую джентльмен предлагает даме, которую сопровождает, одну руку. Предлагать обе руки не принято.

II

Практика еды супа из одной тарелки с соседом по столу мудро прекращена, однако обычай узнавать мнение хозяина о погоде сразу после того, как первое блюдо убрано, по-прежнему в ходу.

III

Практика использования вилки для еды супа при одновременном объяснении хозяйке, что ложка приберегается для бифштекса, полностью вышла из употребления.

IV

Когда перед вами ставят мясо, вряд ли возможны возражения против его употребления; все же в подобных деликатных случаях руководствуйтесь поведением окружающих.

V

Всегда допустимо попросить к вареной оленине желе из артишоков; однако существуют дома, где его не подают.

VI

Способ брать жареную индейку двумя вилками для мяса практикуется, однако считается недостаточно элегантным.

VII

Не рекомендуется есть сыр ножом и вилкой, сжимая эти приборы одной рукой, а в другой держа ложку и бокал вина. Данный способ настолько неудобен, что не поможет даже обширная практика.

VIII

Общее правило: не бейте ногами по голеням сидящего напротив джентльмена, если не знакомы с ним лично. Ваше шутливое поведение будет понято неверно, что всегда неприятно.

IX

Тост за здоровье мальчика-посыльного после того, как со стола убрали скатерть, – скорее дань его нежному возрасту, чем следование правилам этикета.

Визит к Теннисону

Ч. Л. Доджсон

Вильяму Уилкоксу[6]6
  Теннисон и Доджсон (Льюис Кэрролл) познакомились приблизительно в 1857 году. Вильям Уилкокс, адресат письма, из которого взят приведенный отрывок, доводился Доджсону родственником.


[Закрыть] из Крайст-Черч,

Оксфорд, 11 мая 1859 года

Подойдя ближе, я заметил человека, который красил садовую ограду, и спросил, дома ли мистер Теннисон. Признаюсь, ожидал получить отрицательный ответ. Тем приятнее оказалось удивление, когда тот сказал: «Мистер Теннисон там, сэр» – и указал пальцем. Действительно, я увидел его всего лишь в нескольких ярдах от того места, где остановился. В мягкой широкополой шляпе[7]7
  Мягкая фетровая шляпа с широкими полями и низкой тульей – любимый головной убор Теннисона.


[Закрыть] и очках хозяин подстригал газон. Мне пришлось представиться, поскольку из-за сильной близорукости поэт плохо узнавал людей. Закончив часть работы, он пригласил меня в дом, чтобы встретиться с миссис Теннисон, которая, как я с сожалением узнал, перенесла тяжелую болезнь и страдала мучительной бессонницей. Она лежала на диване, слабая до изнеможения, поэтому я пробыл возле нее лишь несколько минут. Миссис Теннисон пригласила меня на обед, чтобы познакомить с неким мистером Ворбертоном (братом автора книги «Полумесяц и крест»[8]8
  Вильям Ворбертон (1826–1919) впоследствии стал каноником Винчестерского собора. Его брат Бартоломью – автор популярной книги «Полумесяц и крест, или Фантазии и реальность путешествия на Восток» (1845).


[Закрыть]), однако перед моим уходом супруг отменил приглашение, объяснив, что хочет, чтобы вечером она возбуждалась как можно меньше, и попросив, чтобы вместо этого я зашел на чай, а пообедал вместе с ними завтра. Мистер Теннисон любезно предложил осмотреть дом, показал картины и прочее (в том числе сделанные мной фотографии семьи в эмалированных… как это называется – кажется, рамки?). Сказал, что из окон мансарды открывается вид на один из лучших на острове пейзажей, и обратил мое внимание на картину, специально написанную его другом Ричардом Дойлом. Пригласил в уютную курительную комнату на самом верху, где, конечно, предложил трубку, а также в детскую, где я встретился с очаровательным маленьким Хэллэмом (сыном мистера Теннисона), который узнал меня намного быстрее, чем его отец.

Придя вечером, я нашел мистера Ворбертона очень симпатичным человеком с довольно застенчивыми и нервными манерами. Он – пастор и инспектор школ той округи. После чая беседа зашла о религиозном долге, и Теннисон заявил, что священники как сообщество могли бы принести значительно больше пользы, если бы не были настолько высокомерными и проявляли искреннее сочувствие к людям.

– Им недостает силы и великодушия, – заключил он. – Великодушие без силы добра не принесет, да и сила без великодушия способна сделать очень мало.

На мой взгляд, подобные рассуждения – чистая теология. Беседа проходила в маленькой курительной комнате, где после чая мы провели два чрезвычайно интересных часа. Повсюду были разложены листы с правками к «Королевским идиллиям», однако хозяин не позволил на них взглянуть. Я с любопытством посмотрел, какие книги занимают нижние полки вращающихся шкафов, наиболее доступные из-за письменного стола, и увидел исключительно античную литературу: Гомера, Эсхила, Горация, Лукреция, Вергилия и так далее.

Стоял чудесный лунный вечер. Провожая меня по саду, Теннисон обратил внимание на то, как луна просвечивает сквозь тонкое белое облако, чего прежде я никогда не замечал: получается нечто вроде золотого кольца, но не близко, как нимб, а на некотором расстоянии. Думаю, что моряки видят в этом туманном образе признак плохой погоды. Теннисон сказал, что часто наблюдал чудесное явление и даже упомянул его в одном из ранних стихотворений. Действительно, описание присутствует в «Маргарет».

На следующий день я пришел к обеду и познакомился с сэром Джоном Симеоном – владельцем поместья в нескольких милях от дома Теннисона. Он – выпускник колледжа Крайст-Черч, впоследствии принявший католичество. Этот джентльмен оказался одним из самых приятных людей, каких мне приходилось встречать, так что вечер прошел восхитительно. Я получил истинное наслаждение, особенно в течение двух последних часов, проведенных в курительной комнате.

Я принес альбом со своими фотографиями, однако в тот вечер миссис Теннисон чувствовала себя слишком усталой, чтобы их посмотреть, а потому я оставил альбом и договорился, что зайду за ним утром, чтобы провести время с детьми, так как за обедом они появились лишь на несколько минут.

Теннисон признался, что, ложась спать после сочинения стихов, видит во сне длинные поэтические отрывки («А вы, – спросил он, обращаясь ко мне, – должно быть, видите во сне фотографии?»), которые кажутся очень хорошими. Однако, проснувшись, вспомнить ничего не может. Одно из этих стихотворений было посвящено феям и выглядело особенно пространным, причем поначалу строки были длинными, но постепенно сокращались – до тех пор, пока в конце не осталось пятьдесят или шестьдесят строк всего лишь по два слога! Единственное произведение такого рода, которое удалось записать, приснилось ему в десять лет. Возможно, Вам будет приятно получить это подлинное, неопубликованное произведение Лауреата[9]9
  В 1851 году Теннисон получил звание «поэта-лауреата», должность придворного поэта.


[Закрыть], хотя, скорее всего, согласитесь, что оно дает лишь слабое представление о грядущей поэтической мощи:

 
Скажи-ка, воробей,
Куда течет ручей?
Поверь, совсем не прост
Наивный мой вопрос.
 

Затем разговор зашел об убийствах, и Теннисон рассказал несколько ужасных случаев из собственного опыта. Кажется, подобные описания доставляют ему удовольствие, чего не скажешь по стихам. Сэр Джон Симеон любезно предложил довезти меня до отеля в своем экипаже, а когда мы уже стояли на крыльце, спросил:

– Вы ведь не откажетесь выкурить по дороге сигару?

В ответ Теннисон проворчал:

– В курилке он не отказался от двух трубок, так с какой же стати отказываться от сигары в экипаже?

Так закончился один из самых восхитительных вечеров, которые мне удалось провести за долгое время.

Вивисекция как характерная черта времени

Редактору «Пэлл-Мэлл газетт»

Сэр, письмо, напечатанное в номере «Спектейтор» на прошлой неделе и, должно быть, опечалившее сердца всех, кто его прочитал, поднимает вопрос, который до сих пор не был задан определенно и не получил точного и ясного ответа. Вопрос этот заключается в следующем: в какой степени вивисекция может рассматриваться как признак времени и достойный образец той высшей степени цивилизованности, которую должно обеспечить безусловно светское государственное образование? Эта безмерно восхваляемая панацея от всех человеческих болезней преподносится нам как средство повышения не только знаний, но также уровня морали, а любое мимолетное сомнение, способное возникнуть по этому поводу, немедленно уничтожается с помощью неопровержимого примера Германии. Силлогизм, если аргумент заслуживает такого названия, как правило, звучит следующим образом: «Германия превосходит Англию в естественно-научном образовании, а уровень преступности в Германии ниже, чем в Англии. Следовательно, естественно-научное образование служит повышению морального уровня». Какой-нибудь старомодный логик может прошептать: «Praemissis particularibus nihil probatur»[10]10
  Данные посылки ничего не доказывают (лат.).


[Закрыть]. Однако теперь, когда Олдрич безнадежно устарел, подобное замечание вызовет лишь жалостливую улыбку. Следует ли в таком случае считать практику вивисекции законным результатом или ненормальным развитием этого высшего морального свойства? Занимает ли анатом, способный хладнокровно наблюдать агонию живого существа ради удовлетворения научного любопытства или демонстрации известной истины, более высокую или более низкую ступень на лестнице человечности, чем невежественный простак, чья душа переворачивается от ужасного зрелища? Если когда-то существовал действительно убедительный аргумент в пользу исключительно естественно-научного образования, то он, несомненно, заключался в следующем (несколько лет назад эти слова можно было вложить в уста любого защитника науки; теперь же они звучат как откровенная насмешка): «Что способно преподать столь же действенный урок милосердия и сочувствия к любой форме страдания, как понимание истинной сути страдания? Разве может человек, посредством досконального изучения узнавший, что представляют собой нервы и мозг, какие муки одно живое существо способно доставить другому, преднамеренно причинять боль?» Еще недавно мы бы уверенно ответили: «Нет, не может» – а в свете последних откровений лишь горестно признаем: «Да, может». Незачем говорить, что делается это с серьезным предварительным сопоставлением уровня страдания и пользы; что в результате долгих размышлений анатом убеждает себя: «Боль – огромное зло, но ее можно претерпеть ради приобретения столь же огромного знания». Только услышав о том, что один из этих страстных борцов за правду причиняет боль не бессловесному и беспомощному животному со словами: «Ты страдаешь ради моего знания» – но сам становится объектом зонда и скальпеля, поверю в его верность принципам справедливости и способность действовать в соответствии с этими принципами. «Но этого не может быть! – воскликнет некий симпатичный читатель, ознакомившись с высказыванием уважаемого лондонского доктора. – Разве возможно, чтобы столь воспитанный, преисполненный благородных чувств джентльмен оказался до такой степени жестокосердным? Сама идея чужда здравому смыслу!» Увы, так нас дурачат каждый день, в течение всей жизни. Возможно ли, чтобы директор банка с искренним, честным лицом замышлял мошенничество? Чтобы председатель собрания акционеров, каждое слово которого звучит так правдиво, держал в руке фальшивый финансовый отчет? Чтобы мой виноторговец – человек разговорчивый и открытый – поставлял недоброкачественное вино? Чтобы директор школы, чьим заботам я доверил своего сына, держал мальчика в голоде и холоде? Как хорошо я помню его слова, обращенные к ребенку при прощании: «Дитя мое, сейчас ты расстаешься с родными, но поверь: во мне найдешь отца, а в миссис Сквиерс обретешь мать!» Статья, напечатанная в «Спектейтор» на прошлой неделе, нанесла сокрушительный удар по розовым мечтам о полученном вместе с образованием иммунитете к порокам. «Не верь поверхностному впечатлению», – вот какой вывод напрашивается после внимательного ее прочтения. «Qui vult decipi, decipiatur»[11]11
  Желающий быть обманутым да будет обманут (лат.).


[Закрыть].

Позвольте процитировать высказывание современного писателя на данную тему: «В настоящее время все мы – и законодатели, и народ – энергично воплощаем в жизнь программы, основанные на постулате, что поведение определяется не чувствами, а познанием. Иначе, какая еще предпосылка может лежать в основе озабоченной суеты образовательных учреждений? Каково коренное понятие, объединяющее сторонников светской школы и членов религиозных конфессий, если не идея о том, что распространение знаний необходимо для улучшения поведения? Доверившись статистическим уловкам, и те и другие решили, что государственное образование сократит количество правонарушений… Эта убежденность в воспитательном эффекте интеллектуальной культуры изначально абсурдна… Вера в силу учебников и чтения – не больше чем одно из заблуждений нашего времени… Не посредством наставлений, пусть и регулярных, не посредством примеров, если только им не следуют, а исключительно посредством вызванных чувствами действий может быть сформирована моральная привычка. И все же современные фанатики образования всецело игнорируют эту истину, изложенную наукой психологией и гармонирующую с известными изречениями и пословицами».

Не считаю нужным возносить хвалу словам Герберта Спенсера, чтобы привлечь к их мудрости внимание вдумчивого читателя. Рассуждение в полном объеме можно найти в работе «Социологические исследования» (стр. 361–367).

И все же отдадим должное науке. Она не настолько лишена принципов действия, как считает мистер Герберт Спенсер, – принципов, на основе которых мы можем регулировать собственное поведение в жизни. Мне довелось слышать признание одного ученого мужа о том, что исследования преподали ему личный урок, который он считает особенно важным. Подробное изучение нервной системы и различных видов причиняемой ранами боли заставило его принять твердое решение – как вы думаете, какое? Никогда и ни при каких обстоятельствах не появляться на поле битвы собственной персоной! Когда-то я прочитал в одной книге – боюсь, уже устаревшей и утратившей актуальность в современном мире – такие слова: «Ибо всякая тварь совокупно стенает и мучается доныне»[12]12
  Послание к Римлянам святого апостола Павла, глава 8; синодальный перевод


[Закрыть]. Воистину, сейчас это пророчество наполняется новым смыслом! Несомненно, мы по-прежнему трудимся с болью и стонами (больше, чем прежде, что касается животных); но во имя чего? Ради роста и процветания государства? Так можно было сказать еще несколько лет назад, но не сейчас. В основе основ светского образования в отрыве от религиозного или морального воспитания – утверждаю это с полной ответственностью – лежит чистейший, ничем не смягченный эгоизм. Мир отвернулся от поклонения Природе, Разуму и Гуманности, ибо наш девятнадцатый век познал и принял самую утонченную религию – поклонение самому себе. Эгоизм. Все затеяно и происходит исключительно ради этого божества. Порабощение братьев наших меньших – «труд тех, кто не наслаждается, ради наслаждения тех, кто не трудится»; деградация женщины; истязание животных – таковы ступени той лестницы, по которой человечество поднимается к высотам цивилизации. Эгоизм – основной принцип всего светского образования, а вивисекция, по моему глубокому убеждению, ясно и определенно это доказывает. Непозволительно думать, что зло породит добро, ради которого его необходимо стерпеть, а потом исчезнет само собой. Зло имеет свойство бесконечно распространяться. И если мы станем его терпеть и даже игнорировать, то век всеобщего образования, когда естественные науки в целом и анатомия в частности становятся достоянием нации, будет оглашен разнесшимся по всей земле криком боли подопытных животных! Таково славное будущее, на которое может рассчитывать защитник светского образования. Такова заря, золотящая горизонт его надежд! Таким станет наш век. Все формы религиозной мысли окажутся отвергнутыми, а химия и биология станут навязанной всем основой государственного образования. Вивисекция получит распространение в каждом колледже и в каждой школе, а ученый взглянет на покоренный мир и придет в восторг от того, что превратил эту прекрасную зеленую землю если не в рай для людей, то, по крайней мере, в ад для животных.

Остаюсь, сэр,

Вашим покорным слугой,

Льюис Кэрролл

10 февраля

Некоторые распространенные заблуждения относительно вивисекции

Напечатано исключительно для частного распространения.

Оксфорд, июнь 1875 года

В то время, когда эта болезненная тема привлекает острое общественное внимание, полагаю, не стоит извиняться за представленную ниже попытку формулировки и классификации многочисленных заблуждений (как мне представляется), встреченных в работах защитников практики вивисекции. Трудно вообразить более значительный вклад в дело установления истины в этой чрезвычайно спорной сфере, чем попытка трансформировать смутные, неосязаемые призраки в конкретные формы, которые можно увидеть, с которыми можно сразиться и, однажды победив, больше не встречаться. Начну с двух противоречащих суждений, как кажется, выражающих крайности, между которыми и расположена золотая середина правды.

1. Причинение боли животным – не требующая оправдания привилегия человека.

2. Причинение боли животным ни в коем случае не может быть оправдано.

Первое положение практически используется многими из тех, кто не отважится вызвать гнев человечества, выразив его в конкретных терминах. Все, кто признает разницу между правильным и неправильным, в ответ на конкретно поставленный вопрос должны признать, что причинение боли в ряде случаев является неправильным. С теми, кто этого не признает, спорить не следует. Что общего между ними и нами? Их надо обуздать физически, как хищных зверей.

Второе утверждение было принято ассоциацией, недавно созданной для полного запрета вивисекции, в манифесте которой данная практика ставится в один ряд с рабством, как абсолютное и безусловное зло. На мой взгляд, справедливо считать, что общепринятым является промежуточное утверждение – а именно, что причинение боли оправдано в некоторых случаях, но не во всех.

3. Наше право причинять боль животным соотносится с правом убивать или даже полностью уничтожать биологический вид (которое исключает возможное существование животных), что является нарушением их прав.

Это одно из самых обычных и обманчивых заблуждений. В статье «Охота и вивисекция», напечатанной в «Фортнайтли ревю» в мае 1874 года, мистер Фримен поддерживает данную точку зрения, объединяя смерть с болью как явления одного порядка. Например: «Под жестокостью я понимаю, как всегда, не причинение смерти или страдания человеку или животному, а неправомерное или ненужное их причинение… Утверждаю два положения. Первое… состоит в том, что некоторые случаи причинения смерти или страдания животным могут заслуживать порицания. Второе же предполагает, что любое причинение смерти или страдания ради развлечения относится к этим предосудительным случаям». Однако, отдавая должное мистеру Фримену, следует процитировать следующее изречение, в котором он занимает противоположную позицию: «Во всех случаях я должен провести резкую черту между простым убийством и истязанием». Обсуждая «права животных», думаю, можно оставить в стороне, как не нуждающееся в комментарии, так называемое право животного вида на существование и продолжение, а также еще более туманное право несуществующего животного на появление в природе. Единственный достойный рассмотрения вопрос заключается в том, является ли убийство животного настоящим посягательством на его права. Однажды допустив это, мы неизбежно дойдем до абсурда, если не окажемся настолько лишенными логики, чтобы поставить права животных в прямую зависимость от их размеров. Ведь мы уже не сможем по собственному усмотрению лишить жизни некоторых щенков из помета, открыть два десятка устриц, если бы хватило девятнадцати, или ради собственного удовольствия зажечь вечером свечу: какая-нибудь несчастная ночная бабочка может встретить свой безвременный конец! Больше того, мы уже не сможем отправиться на прогулку без риска раздавить попавших под ноги насекомых. Ходить придется только в случае крайней необходимости! Конечно, все это детские рассуждения. Не надеясь обозначить четкую грань, делаю вывод (думаю, что, поразмыслив, многие со мной согласятся), что человек обладает абсолютным правом причинять смерть животным, если эта смерть безболезненна. В то же время любое причинение боли требует особого оправдания.

4. Человек значительно важнее животных, а потому причинение страдания животному, даже значительного, оправдано, если оно предотвращает страдание человека, пусть даже незначительное.

Это заблуждение может быть принято только в том случае, если оно лишь подразумевается. Словесное выражение одновременно служит его опровержением. Даже в наше время, когда эгоизм превратился в религию, мало кто осмелится открыто признаться в столь отвратительном эгоизме! При этом наберется не меньше пяти тысяч человек, готовых заверить вивисекторов, что лично они согласны использовать любое средство облегчения боли, даже если оно достижимо причинением боли ни в чем не повинным существам. Однако против поддерживающих данное убеждение ученых я готов выдвинуть обвинение более серьезное, чем эгоизм. Они поступают нечестно, признавая его, когда это им выгодно, и игнорируя, когда оно работает против них. Ибо разве это мнение не основано на аксиоме, что страдания человека и животного различны? Странное высказывание в устах людей, считающих человека братом-близнецом обезьяны! Если бы они хотя бы проявили последовательность и, доказывая, что уменьшение человеческого страдания представляет собой цель настолько грандиозную и славную, что ее достижение стоит любых средств, предоставили бы человекообразным обезьянам возможность возразить! Идти дальше я бы их не попросил, однако по секрету призвал бы следовать общепринятой логике. Обладая прямотой и смелостью это сделать, из двух зол они наверняка выбрали бы другое и ответили: «Да, человек относится к той же категории, что и животное, а потому, раз мы не думаем о том (вы сами это видите, так что отрицать невозможно), сколько боли причиняем одному, значит, не должны, за исключением случаев судебного преследования, думать и о том, сколько боли причиняем другому. Наш единственный принцип – стремление к научному знанию. Облегчение человеческих страданий – не больше чем игрушка для развлечения сентиментальных мечтателей».

Теперь перехожу к иному классу заблуждений, связанных с частой параллелью между вивисекцией и спортом на природе, иными словами, с охотой. Если бы теория об их существенном сходстве не имела следствия хуже утверждения, что все осуждающие вивисекцию люди точно так же должны осуждать охоту, я бы ни в коем случае не возражал. К сожалению, другое следствие – столь же логичное и правдоподобное – состоит в том, что все, кто одобряет охоту, должны одобрять вивисекцию. Сравнение основано на предположении, что главное зло, вменяемое вивисекции, заключается в причинении животному боли. В дальнейшем я намерен считать это предположение заблуждением, однако сейчас приму его ради аргументации в надежде доказать, что даже при этой гипотезе позиция сторонников вивисекции чрезвычайно слаба. В осуществлении этого сравнения их заявление таково:

5. Необходимо сравнивать совокупность боли.

«Совокупное количество зла, – я цитирую статью в «Пэлл-Мэлл газетт» от 13 февраля, – чинимое животным охотниками за год, возможно, превосходит зло, приносимое вивисекторами за полстолетия». Лучшим опровержением этого заблуждения послужит доведение его до логического заключения: очень большое количество мелких злодеяний равняется одному огромному злодеянию. Например, торговец, продающий плохой хлеб, наносит мелкий вред здоровью нескольких тысяч человек и тем самым совершает преступление, равное одному убийству. Однажды приняв эту абсурдную логику, вы будете готовы признать, что единственно справедливое сравнение возможно лишь между двумя частными случаями. Если вивисекторам придется оставить эту позицию, они смогут перейти на следующий уровень:

6. Боль, причиненная отдельному животному в процессе вивисекции, не больше боли, причиненной во время охоты.

Сам я не охотник, а потому не имею права рассуждать с видом знатока, однако почти уверен, что все любители этого занятия согласятся: данное положение не относится к стрельбе. В этом случае, если животное погибает мгновенно, смерть наступает настолько безболезненно, насколько возможно. В то же время обвинения в страданиях раненой жертвы должны быть предъявлены неумелому стрелку, а не охоте в целом. Полагаю, то же самое можно сказать относительно рыбной ловли, в то время как оправданий других разновидностей спорта на природе, особенно охоты с собаками, не могу привести в силу их чрезвычайной жестокости. Даже если предоставить сторонникам вивисекции право на два последних заблуждения, их использование в споре будет зависеть от справедливости следующего утверждения:

7. Основное обвинение, выдвигаемое против вивисекции, состоит главным образом в причинении животному боли.

Я же придерживаюсь противоположного мнения: главное зло заключается в воздействии на самого анатома. В уже цитированной статье мистер Фримен высказался следующим образом: «Вопрос не в том, какое количество боли причинено подопытному существу, а в моральных свойствах действий, порождающих страдания». Особенно отчетливо это заметно, если перевести взгляд с непосредственного процесса на его отдаленные последствия. Несчастное животное страдает, погибает, и на этом все заканчивается, в то время как человек, чья способность к сочувствию умерщвлена, а жестокость, напротив, поддержана размышлениями о намеренно причиненной боли, может стать отцом столь же жестоких детей и передать проклятие будущим поколениям. Даже ограничив взгляд сегодняшним днем, можно ли сомневаться, что растление души – зло еще большее, чем телесные муки? Но даже при необходимости признать это защитники практики вивисекции готовы утверждать:

8. Вивисекция не оказывает разлагающего воздействия на личность анатома.

«Взгляните на хирургов! – восклицают они. – Разве эти люди жестоки и лишены высоких моральных качеств? И все же необходимо признать, что во время операций доктора постоянно думают о боли – да, о боли, намеренно причиненной собственными руками». Аналогия несправедлива, ибо непосредственная цель – спасение человеческой жизни или облегчение страданий – придает хирургии благородный смысл, которому вивисекция с ее смутной надеждой на неопределенную помощь в неопределенном будущем неопределенному, еще не рожденному человеку не в состоянии что-то противопоставить. Вопрос этот должен решаться не дискуссией, а конкретными доказательствами. История представляет слишком много примеров деградации личности, вызванной намеренным безжалостным анализом страданий. Таково воздействие на испанский характер любимого национального зрелища – боя быков. Однако ради примера не обязательно отправляться в Испанию. Следующая цитата из статьи, напечатанной в номере «Спектейтор» от 20 марта, позволит читателю самому судить, какое воздействие оказывает практика вивисекции на умы студентов: «Но если для удовлетворения публики по этому вопросу (влиянию на умы анатомов) необходимы дальнейшие аргументы, можно привести мнение знакомого автору английского физиолога. Недавно он присутствовал на лекции, в ходе которой проводилась демонстрация на живых собаках. В то время как несчастные животные стонали и визжали от боли, многие студенты презрительно имитировали их крики! Рассказавший об этом случае джентльмен добавил, что картина мучений подопытных существ и дьявольского поведения публики настолько его потрясла, что он не смог дождаться окончания лекции и с отвращением покинул анатомический театр». Унизительная, но неоспоримая истина состоит в том, что человеческая натура заключает в себе хищные черты, что созерцание убийства способно пробудить жажду крови. После того, как первый инстинктивный ужас притупится привычкой, причинение мучений может вызвать сначала безразличие, затем нездоровый интерес, затем откровенное удовольствие и, наконец, отвратительный жестокий восторг. В данном случае на помощь сторонникам вивисекции приходит аналогия: спортивная охота, которую я рассмотрю.

9. Вивисекция не растлевает личность в большей степени, чем спорт.

Позиция оппонентов не пострадала бы значительно даже в случае признания данного утверждения, однако я склонен выразить сомнение в его вселенской справедливости. Необходимо помнить, что главный интерес спорта вовсе не связан с причинением боли. При сравнении этот фактор никогда не учитывается, в то время как в процессе вивисекции болезненный эффект играет важную, а порою и главную роль в привлечении внимания наблюдателей. Что бы нам ни говорили о высоком интеллекте анатомов в сравнении с низким интеллектом охотников на лис, аргумент работает против первых, поскольку, чем благороднее подвергаемая деградации личность, тем больший урон переживает общество. Corruptio optimi pessima.[13]13
  Худшее падение – падение честнейшего (лат.).


[Закрыть] «Однако довод не учитывает мотив действия! – воскликнут сторонники вивисекции. – Что такое спорт? Всего лишь развлечение. В данном вопросе наша позиция неуязвима». Давайте подумаем.