Текст книги "Китайский секрет для мистера Форда"

Глава тринадцатая, в которой доктор Бэнкс пытается шутить

Доктор вернулась в палату.

– Завтра-послезавтра вам станет легче, мистер Саммерс, – сказала она. – Три-четыре недели – не такой большой срок. Сами не заметите, как вернетесь домой.

Ни слова в ответ.

– Какой вы бываете приятный собеседник!

На лице пациента промелькнуло нечто, напоминающее усмешку.

Доктор Бэнкс одобрительно улыбнулась.

– Ну что же, хорошо. Теперь я намерена командовать, понукать, заставлять вас делать разные гадости и всяческими способами издеваться. Смиритесь. У вас нет другого выхода.

Тишина сделалась прямо-таки удручающей. Доктор Бэнкс встала.

– Это была шутка, мистер Саммерс.

С этими словами она вышла.

* * *

Тем временем М.Р. Маллоу заперся в комнате. Он наливал себе еще виски. Он был страшно пьян. Если бы кто-нибудь мог выдать ему документ, заверяющий, что в ближайшее время Мармадьюк Реджинальд Маллоу будет всего-навсего избит, М.Р. был бы счастлив. До известной степени. Но такой бумаги никто давать не собирался, а главное, теперь он остался один с ужасными вопросами: что теперь делать и где взять деньги?

Рождество обещало быть отвратительным.

2 декабря 1911 года. Среда

– Мистер Саммерс, – миссис Кистенмахер потрясла его за руку, – пора вставать.

Коммерсант нашел сонным взглядом стенные часы: шесть утра.

– Подождите, как? Почему? Я…

– Теперь вы уже не «ха-ха-ха», как вчера? – жесткое лицо няньки выражало удовлетворение. – Поднимайтесь, я покажу вам оч-чень интересную вещь. Что это значит, «я не хочу», пфуй!

Она отбросила с коммерсанта одеяло и он принялся выбираться из койки. Когда ему это удалось, няня сделала знак следовать за собой.

– А куда? – попробовал спросить коммерсант, но ответа не получил.

И тут же понял, куда: она открывала дверь в ванную.

Там, стоя голым на резиновом коврике, Д.Э. Саммерс принял свою первую на сегодня процедуру: сначала горячий, затем ледяной душ. Это издевательство повторилось с полдюжины раз прежде, чем коммерсант сбился со счета. Наконец, повернули кран и последние ледяные струи с утробным звуком унеслись в трубу.

Саммерс, держась к няньке спиной, трясся мелкой дрожью.

– Очень хорошо, очень приятно! – миссис Кистенмахер накинула ему на плечи простыню, аккуратно в нее завернула, промокнула всего и быстро сняла простыню.

Затем обернула ее вокруг его бедер, велела встать прямо и вытянуть руки вперед. Стоять было тяжело. Простыня так и норовила съехать. Тем временем повязка туго обматывала его грудь.

Нянька отобрала простыню и взяла со стула ночную рубаху.

Надевание длинной, до лодыжек, рубахи с такими же длинными рукавами – тот еще процесс для человека, у которого сломаны три ребра. А когда этот процесс сопровождается обещаниями повторять такое вот удовольствие каждое утро – ваша койка в палате начинает казаться вам тихой гаванью, единственным прибежищем, спасением и в целом не такой плохой вещью.

Но когда он, заново перевязанный, вернулся в эту гавань, получил горячий компресс на живот, был тщательно укрыт и уже почти устроился так, чтобы хоть немного прийти в себя, в палату вошла доктор Бэнкс. Она поставила на столик эмалированную кювету. Сняла покрывавшую кювету салфетку и Саммерс увидел шприц.

– Ничего страшного, – предупредила доктор Бэнкс.

– Очень хорошо, очень приятно, – пробормотал коммерсант себе под нос.

– Ну, если вы можете шутить, – с улыбкой отметила доктор, – значит, уже не боитесь.

Тут оказалось, что пациент молча смотрит на нее широко раскрытыми глазами.

– Это что такое? – шутливо напустилась на него доктор. – Мистер Саммерс, ай-ай-ай.

От этих последних слов мистер Саммерс побледнел так, что доктор достала нашатырь, который заблаговременно положила в карман халата.

– Даю вам две минуты, чтобы набраться храбрости.

– Нет, – коммерсант, помедлив, отодвинул ее руку с нашатырем.

– Нет?

– Нет-нет.

– Ну, прекрасно.

Однако, ничего не изменилось: пациент застыл, как будто его парализовало.

– Мистер Саммерс.

Коммерсант моргнул в знак согласия, но более ничего.

– Хорошо, – доктор Бэнкс положила шприц обратно, накрыла салфеткой и сделала вид, что уходит. – Я вернусь через несколько минут. Постарайтесь за это время взять себя в руки.

Уходить не понадобилось.

Когда процедура была закончена, оставалось последнее: прием лекарств. Но доктор Бэнкс все еще не могла себе позволить себе вздохнуть с облегчением.

– Разожмите ладонь, – сказала она вместо того, чтобы, кивнув, скрыться за дверью.

Пациент послушно разжал ладонь.

– Другую.

И этот приказ был выполнен.

– Встаньте с кровати.

– Вас не поймешь, – пробормотал Саммерс. – То «строгий постельный режим», то гоняете туда-сюда.

– Если я говорю «встаньте», значит, это необходимо, – отрезала доктор Бэнкс. – Вставайте.

– Может, вы сначала скажете, что за необходимость?

– Вставайте, не пререкайтесь.

– Но зачем?

Помедлив немного, Саммерс с трудом поднялся. Все происходящее он ощущал так, словно парит в небе вместе с кроватью, наподобие героя кинематографа и ожидая, что кошмар вот-вот кончится – он проснется дома, в своей постели.

Черта с два. Коммерсант вывернул, повинуясь приказу доктора, единственный карман рубахи, затем, опустив руки, наблюдал, как с его постели убрали одеяло, перевернули подушку, сняли простыню, подняли матрас…

– Ирен Адлер, – усмехнулся он. – Вам следовало назваться «мисс Холмс».

Доктор Бэнкс ничего не ответила. Она обнаружила в матрасе дырку. Дырка снизу образовалась от того, что кто-то выдернул одну из веревочек, простегивающих матрас, разорвал при этом немного ткань, и спрятал в образовавшемся тайнике горсть ничем не примечательных пилюль в желтоватой сахарной оболочке. Точно такая же оболочка покрывала еще полторы дюжины различных пилюль английской компании «Борроу Велком и Ко».

Восемь штук. Из них одна расколотая, или, что скорее всего, раскушенная на две половины.

– Мистер Саммерс, – доктор Бэнкс выпрямила свой тонкий, как лезвие ножа, стан, – мне не хотелось бы продолжать нашу вчерашнюю дискуссию. Примите ваше лекарство и больше, пожалуйста, так не делайте.

– Я не буду принимать слабительное.

Доктор вздернула бровь.

– Я так понимаю, вам лучше. Прекрасно. Пейте.

«Любопытно, откуда вы знаете, что это слабительное? – подумала она при этом. – Правда, может быть, вам уже приходилось его принимать, но…»

Доктор молча смотрела на пациента. Она не привыкла ошибаться. Пациент с усмешкой на разбитом лице смотрел на нее.

«Я знаю, что это слабительное, доктор Бэнкс, – подумал он. – Я еще и не такое знаю, мисс Адлер».

Доктор подала ему стакан.

– Выпили?

Пациент кивнул. Доктор Бэнкс так бы и ушла со спокойной совестью, если бы вдруг не решила, что подушка у пациента лежит высоковато.

– Так! – сказала она спустя минуту. – Очень смешно, мистер Саммерс.

– Сплошное веселье, – подтвердил тот. – Но можно, я все же не буду это принимать?

– Нет. И если вы еще раз выкинете нечто подобное, я…

Коммерсант прищурился.

– Это интересно. Ну, доктор? Мне же ничего нельзя. Что вы со мной сделаете? Оставите без сладкого?

Доктор молча наливала воду из графина.

– А! – сказал за ее спиной пациент. – Я придумал. Выгоните меня вон. Отличное наказание, честное слово! Я готов!

Доктор Бэнкс неторопливо поставила графин на место и повернулась к нему.

– Нет, мистер Саммерс, – сказала она ровным тоном. – Если вы не будете выполнять мои рекомендации, боюсь, ваши четыре недели превратятся в гораздо более долгий срок.

5 декабря 1911 года. Суббота

Вечером миссис Кистенмахер заняла пост в холле, на кресле у распахнутой двери в палату. Предстояла ночь: без сна, под бдительным присмотром няньки, без возможности взять книгу или выкурить сигарету, с муками, как лечь, как повернуться, как быть с делами, и где взять денег, с горячей подушкой, холодным одеялом и унылыми больничными запахами. За окном в такт пустому желудку подвывал предпраздничный ветер.

Рождество обещало быть отвратительным.

Внизу, где ступеньки поворачивали на второй этаж, успокоительно качали маятником стенные часы. Доктор Бэнкс у себя в приемной поставила на стол чашку чая и раскрыла «Медицинский циркуляр». Она провела прошлую ночь у постели пациента. Она очень устала.

С утра, наблюдая за тем, как пациент опять отказывается есть из рук няни, поймала себя на мысли, что тому пошли уже пятые сутки. Следовало принимать меры, но доктор Бэнкс стояла молча с хладнокровным видом. Три дня назад она сделала няне замечание.

«Миссис Кистенмахер, – сказала она тогда, – я прошу вас не нервировать пациента, с которым и так непросто, при помощи угроз. Вы выставляете меня в нелицеприятном виде. Мистеру Саммерсу предписана жидкая диета, ни о какой клизме не может быть речи, и я прошу вас больше так не делать. Кроме того, я запрещаю уговаривать его принимать пищу. Это безобразие». Няня попыталась возразить, и получила ответ: «Поверьте, ни один человек, в действительности ощущающий голод, не откажется от еды».

Доктор Бэнкс не раскаивалась что была резка с няней. Она сожалела, что миссис Кистенмахер в точности выполнила распоряжение.

С тех пор они с няней беседовали дважды, и миссис Кистенмахер как раз сегодня объявила, что если мистер Саммерс и дальше намерен вести себя подобным образом, то она будет вынуждена просить расчета. Началось все, как всегда: пациент отказался от завтрака, потом повторилась история с лекарствами, а чуть погодя – произошло это, когда доктор только что вернулась с визитов, – оказался пойман в ее собственной приемной, у книжного шкафа. Чем он там занимался, не сказал. Это сообщила не успевшая остыть трубка телефонного аппарата.

«Я ничего не могла с ним поделать!» – в отчаянии твердила миссис Кистенмахер.

После того, как удалось вернуть в палату пациента, натыкавшегося на по пути на все предметы, пытаясь, кажется, еще и рассмотреть себя в зеркале, но уверявшего, что ему гораздо, гораздо лучше, выяснилось, что в уборной опять пахнет табаком.

В результате обыска у пациента было изъято полкоробки «Блэк энд Уайт». В прошлый раз коробку спрятали за унитазом, затем – между подушками няниного кресла. На сей раз она нашлась между соседней койкой и стеной.

Потом пришлось в одиннадцатый по счету раз объяснять мисс Дэрроу, явившейся со свежим выпуском «Криминальных историй» и половиной еще теплого пирога, что пациенту все еще запрещены такие вещи.

Затем, то же самое, той пожилой, дорого одетой даме с прекрасными фарфоровыми зубами и роскошной коробкой конфет «для бедного мальчика».

Потом на огромном «Уайт» прибыла особа в зеленой шляпе. Доктор, выслушавшая поток восклицаний, сказала, что своими частными делами мистер Саммерс займется лично, после выздоровления, и без малейшего раздумья выпроводила особу вон.

После нее прибыли еще две, на «Хайнс» пожарной расцветки, с чернокожим шоффером. Девицы со смехом приняли слова о том, что всякие визиты пациенту запрещены, совали деньги, и пришлось молча захлопнуть дверь у них перед носом.

И, наконец, вечером доктор держала оборону против Маллоу. Тот употребил все свое обаяние, выпрашивая разрешение нести ночную вахту у компаньона. Застенчиво смотрел своими бархатными глазами, моргал длинными ресницами и растерянно улыбался. Без единого слова выслушал заслуженную отповедь относительно толпы гостей. Не возразил ни словом, только слабо оправдывался, утверждая, что рассказал все только одной старой леди. Затем он попытался встать на защиту компаньона.

– …Ну, доктор, – говорил он, все еще в надежде на разрешение подняться наверх. – Я бы тоже отказался пользоваться… э-э-э… этой штукой и есть кашку с ложки.

– Прекрасно, – доктора Бэнкс сложила руки на накрахмаленной груди, давая понять, что разрешения он не получит. – Но в палате есть умывальник! Ему, видите ли, было необходимо закрыться в ванной, не открывая и не отзываясь!

– Ну и что? Что он должен был отвечать на ваш стук? «Да-да?» Когда ваша ванная одновременно и уборная? Помилосердствуйте, доктор, вы же с него даже ночью глаз не спускаете!

– «Ну и что?» – ледяным тоном переспросила доктор Бэнкс. – Вы знаете, «что».

– Мисс Бэнкс, даю вам честное слово: в этот раз не я!

– Удивительно. Сегодня утром Микки со слезами на глазах клялся мне теми же самыми словами: «В этот раз не я!» Мне кажется, господа, вы плохо договорились.

Маллоу покраснел.

– Мистер Маллоу, я настоятельно прошу вас больше не передавать вашему другу сигарет.

– Не буду больше. Значит, не пустите?

– Не пущу.

М.Р. вздохнул.

– Поеду домой, доктор. Вы ему там передайте, что я зайду завтра.

Он остановился.

– Или не зайду?

Доктор покачала головой.

– Придется обождать хотя бы до понедельника. Ему действительно необходим абсолютный покой.

С этими словами доктор Бэнкс вернулась в приемную, а через пять минут оттуда вышла: ее срочно вызвали к нотариусу, который, несмотря на неоднократные предупреждения, лечил нервы патентованным электрическим поясом д-ра д’Арсонваля. Нотариуса ударило током в поясницу.

Саммерс слышал, как она сказала: «Миссис Кистенмахер, я сама поглажу эти простыни завтра. Пожалуйста, почитайте мистеру Саммерсу что-нибудь успокаивающее».

– Хотел бы я знать, – пробормотал он себе под нос, – что же считается «успокаивающим» в вашем богоугодном заведении?

Похоже, решение этого вопроса вызвало у дам некие трудности, потому что никто к нему не входил. Наконец, появилась миссис Кистенмахер. Она несла книгу.

– Очень хорошо, очень вкусно! – сообщила она и, прежде, чем Саммерс успел догадаться, к чему такое предисловие, начала:

– Тушеная говядина по-флорентийски.

Коммерсант ахнул.

– Эй, вы! – закричал он, приподнимаясь, сколько позволяли стонущие ребра и стараясь заглушить душераздирающие подробности про жареный лук, розмарин и «тушить в горячей духовке до полной мягкости». – Вы же сами говорили, что мне волноваться нельзя! Иезуитка!

Никто не отозвался. Миссис Кистенмахер с неженской силой заставила его лечь обратно. Хлопнула дверь внизу, послышались звуки мотора и коммерсант остался один на один с тушеными устрицами, жареной куропаткой и генуэзской лапшой. За лапшой последовали печень в шпинатном соусе, которую полагалось подавать с горячим картофельным пюре, квази-черепаховый суп, голуби на тостах и устричные крекеры. Потом – неаполитанский суп, спаржа и «Кокосовые поцелуи». Потом пирожные: «Миндальные бриллианты», «Перечные орешки» и шоколадные «Пуговицы холостяка». За пирожными последовали всевозможные лимонады, кофе и крюшон. Миссис Кистенмахер читала с большим аппетитом.

Коммерсант чуть не плакал.

* * *

После нотариуса доктор Бэнкс потребовалась мистеру Атанасиосу Христодопуло, которому не так давно исполнилось семь месяцев. У него резались зубы, и если ему что-нибудь и угрожало в действительности, то только смерть от чрезмерных забот родственников. Молодая мать со свекровью примчались с ним прямо к нотариусу. Затем туда же примчался Микки и пришлось навестить Фрейшнера, страдавшим и слабым сердцем, и печенью, и онемением конечностей, и также целым букетом недомоганий, которые он находил у себя с помощью «Руководства к принятию лекарств» 1872 года и, как ни странно, частенько бывал прав. Плохо было одно: мистер Фрейшнер имел страсть к изготовлению декоктов, бальзамов и микстур. Все рецепты, которые он использовал, отличали три непререкаемых условия: они все были крайне сложны в изготовлении, все дурно пахли и все изготовлялись в огромных количествах. Попытки доктора донести до многочисленных пожилых леди, поклонниц фармацевтического таланта владельца кафе, мысль о бесполезности и даже вреде этих снадобий терпели провал за провалом. Особенным успехом пользовалось «Средство г-жи Стивенс против камня в мочевом пузыре». Фрейшнер изготовлял его из раковин улиток и затем калил на огне, добавляя «достаточное количество мыла». Кроме того, он задавал множество вопросов. Отвечать на них было необходимо, хотя и не всегда возможно. Что, например, можно сказать, когда у вас спрашивают, где подешевле купить раковин морского яйца? Или если просят раскрыть секрет «сложного камфарного втиранья»? Или… словом, мистер Саммерс был до некоторой степени прав, когда назвал ее иезуиткой.

Затем один столяр отрубил себе палец. Наконец (была уже глубокая ночь) «Модель Т» получил возможность свернуть к дому.

– Что? – коротко спросила доктор, когда миссис Кистенмахер открыла ей дверь.

Зубной протез няньки был очень давно и не слишком хорошо сделан. Это особенно бросалось в глаза, когда она улыбалась. (В особенности с такой неуместной торжественностью, как сейчас). Доктор кивнула и ушла мыть руки. Она тоже собиралась поужинать (горячая овсянка, кофе и хлеб с маслом) прежде, чем провести несколько часов у постели пациента.

* * *

– … успокойтесь и отдыхайте, – повторяла она. – Каждая ночь, когда вы не спите и мучаетесь тем, на что повлиять не можете, отодвигает ваше выздоровление. Вы меня слышите, мистер Саммерс?

Коммерсант лежал, отвернувшись к стене. Он что-то произнес.

– Что? – доктор наклонилась к нему.

– «Без крайней необходимости», – повторил он и, морщась, приподнялся. – Понимаете? Я сказал ему: «Если вы сунетесь без крайней необходимости…»

* * *

– Это подло! – закричал Клей и схватился за стопку отчетов. – Аморально! Безнравственно!

Голос директора срывался на визг. Саммерс, нависавший над директорским столом, бывшим некогда его собственным, выпрямился.

– Да? – спросил он с любопытством ребенка, разбирающего заряженный револьвер, чтобы посмотреть, как он устроен.

– Послушайте, – Клей закрыл лицо руками, – я прошу, по-человечески прошу вас: если на «Форд Мотор» узнают про эту невинную шалость, моей жизни конец!

Саммерс усмехнулся.

– И не говорите. Стоит Форду узнать, как вы, не глядя, швырнули Хаецу пятьдесят долларов за полторы сотни перепелок, как выпускали их, привязанных за ногу, из окна и расстреливали одну за другой практически в упор, и в особенности о том, как потом жарили их во дворе на решетке, похваляясь тем, что никто лучше вас не сумеет вкуснее приготовить мясо – с вами кончено. И это в то время, когда наш дорогой мистер Форд всеми силами ратует за замену мяса соевой мукой?

– Неужели у вас хватит совести?

– Чего-чего, вы говорите, у меня хватит?

– Вы ведь знаете, как Форд поступает с проштрафившимися. Если он меня уволит, никто не рискнет принять меня. Я уже нигде на найду места! Мне придется идти простым рабочим!

Саммерс наклонился над самым его ухом.

– На десерт, мистер Клей, я расскажу Форду лично, как вы кричали о том, что вот, мол, дело всей вашей жизни. Что родились поваром. Как вы думаете, что он на это скажет?

– Вы, – пальцы директора тряслись, как в лихорадке, – вы не скажете ему этого!

– Как это не скажем? Еще как скажем. Это ведь правда, а, мистер Клей?

Директор налил полный стакан воды из графина и залпом выпил.

– Вы правильно сказали тогда: не всякую правду можно верно понять.

– Что вы говорите! – Маллоу, сидевший напротив, усмехнулся. – А ведь это вы совсем недавно предоставили Форду полный отчет!

– Послушайте, у меня семья!

Д.Э. с флегматичным видом пожал плечами.

– Две дочери, маленькие девочки, которых вы оставите без куска хлеба! – Клей почти плакал. – И еще не родившееся невинное дитя!

– У Маллоу двое младших братьев, которые только недавно пошли в школу. Старенькие родители, которым не на что будет жить без нашей помощи, и которым мы только недавно смогли послать немного денег. Механик, который тоже находится на нашем попечении. По-человечески, вы сказали?

М.Р. посмотрел на компаньона.

– Мистер Клей, – сказал он, – зачем нам портить друг другу жизнь? Почему бы не договориться к обоюдному согласию? Это ведь можно сделать.

– Замечаний больше не будет, – пообещал директор.

– Замечания будут, – сказал Саммерс. – Чуть погодя я вам продиктую свежие, согласно… как вы там писали?… установленному порядку. Но этого недостаточно.

Он опустился на край стола, глядя в трусливые глаза отодвинувшегося директора.

– Вы получаете жалованье у Форда, так ведь?

– Ну, и получайте его на здоровье, – сказал М.Р. и неторопливо сложил ноги на стол. Пододвинул компаньону сигареты.

– Сидите дома, – он чиркнул недавно купленной бензиновой зажигалкой, – ухаживайте в свое удовольствие за садом до наших дальнейших распоряжений. Покой, тишина – все, как вы хотели.

Саммерс через стол наклонился к компаньону, чтобы прикурить, затянулся и разогнал рукой дым.

– Когда понадобитесь – инспекция, комиссия, официальный визит – мы вам телефонируем. Будьте на связи.

– Отчетность по цифрам мы будем вести сами, – добавил Маллоу. – Рапорты, графики, листки рекордов – вы, сообразно договоренности.

Он осмотрел стол в поисках чего-нибудь, что можно использовать как пепельницу, не нашел ничего, пожал плечами и стряхнул пепел в стакан.

– Вам нравится такая идея? – спросил он.

– Н-нравится, – директор с трудом приходил в себя. – Н-но ведь я не могу, не могу указывать в отчетах только положительные стороны, поймите это! Должны быть хоть какие-нибудь нарекания!

– Вам же уже сказали, что они будут, – укорил Маллоу. – Мы их вам завтра же предоставим полным списком, выбирайте по своему вкусу каждую неделю.

– И если хоть когда-нибудь, – голос Саммерса звучал задушевно, совсем, как в то время, когда он расписывал клиентам прелести обитательниц борделя, – хоть как-нибудь вы сунете сюда нос без нашего приглашения или крайней необходимости, если полезете не в свое дело, если я, черт вас дери, еще хоть раз увижу, как вы живодерствуете – пеняйте на себя!

– Ну все, все, не пугай, – засмеялся компаньон. – Я уверен, что мистер Клей отлично все понял. Верно, мистер Клей?

Клей схватил свою шляпу и прижал к груди.

– Отлично, – сказал Д.Э. – Забирайте вещи и можете отправляться на кухню. Жарить кур.

Когда за директором закрылась дверь, М.Р. вздохнул.

– Срываем джейк-пот, – сказал он. – Или всему конец.

– Это ты про жалованье? – поинтересовался Д.Э. – Да, придется что-нибудь придумывать. Но я согласен хоть черта лысого ограбить, лишь бы…

Захлопнувшаяся дверь приоткрылась.

– Но ведь может случиться, что Форд будет проезжать мимо! – послышался отчаянный голос директора. – И даже зайдет лично!

– Лично? – не оборачиваясь, сказал Маллоу. – Делать ему больше нечего. Вы сами-то давно видели его лично?

– Ну хорошо, но телефон! Раз, ну два можно будет сослаться на мой отъезд по делам. Но ведь рано или поздно мое отсутствие бросится в глаза! Что же вы ему скажете?

Д.Э. и бровью не повел: он восстанавливал status quo на своем месте, раскладывая и рассовывая журналы, и сигаретные карточки, водружая на место обе коньячных рюмки, пепельницу и трубку – подарок мисс Дэрроу на недавний день рождения.

– Мы? – поразился он. – С каких это пор директор докладывает подчиненным, куда он направляется? Наше дело работать. Да, кстати: соберетесь уезжать, даже в гости к друзьям или на пикник – не забудьте сообщить.

– А мой пиджак? – спохватился директор и боком проник в помещение. – Позвольте мой пиджак!

Он попробовал сдернуть пиджак с кресла, где сидел Д.Э., но тот откинулся на спинку, и у директора ничего не получилось.

– Ваш пиджак нам еще понадобится, – сказал М.Р. Маллоу, по-прежнему сидевший с ногами на столе. – Могу только выменять. Я человек гуманный, так что если какой-нибудь ваш пиджак вас не устраивает, нас он устроит вполне.

– Это какой-то произвол, – пробормотал директор, прикрывая за собой дверь.

* * *

Доктор Бэнкс посмотрела на часы и нахмурилась. Пациенту уже дважды пытались дать снотворное, и каждый раз он клятвенно заверял, что примет его сам, безо всякого сопротивления, как только узнает, что партнер добрался домой. Обойтись без его согласия было можно. Доктор считала неправильным лишний раз прибегать к уловкам и насилию.

– Все будет хорошо, мистер Саммерс, – сказала она. – Перестаньте тревожиться и вы сможете уснуть.

– Оставьте эти сказки для бабушки Христодопуло, – под глазами пациента залегли страшные черные круги. – Я пока еще в своем уме.

Тихонько, чтобы не тревожить миссис Кистенмахер, доктор Бэнкс спустилась в приемную, взяла аппарат для измерения давления, поднялась обратно, надела пациенту резиновый манжет и сделала знак молчать.

– Я говорю правду, – сказала она, посмотрела на циферблат, потом добавила:

– Если Клей позволит себе лишнее, ему придется объясняться с Фордом, а это не в его интересах.

Коммерсант горько усмехнулся.

– Ему и так придется объясняться. Деньги. Мы должны заплатить Форду на днях. Если денег не будет – терять Клею нечего. Форд его уволит, пришлет вместо него другого, как вы верно тогда сказали, и я не уверен, что фокус удастся повторить.

Доктор помолчала.

– Послушайте, вы беспокойны из-за травмы. Все не так драматично, как вам кажется. Если вам есть, у кого занять – сделайте это. Вы наверстаете.

– Рождество, – мрачно сказал коммерсант. – Понимаете? Хуже времени, чтобы брать в долг я не знаю.

– Может быть, мистер Маллоу успеет… – начала было доктор, но Саммерс перебил.

– Ни черта он не успеет. Все, может быть, уже произошло. Во сколько он вчера приезжал, в двадцать минут одиннадцатого? Сейчас без четверти два, а я понятия не имею, где он.

Снизу раздался звонок, потом еще один, затем с улицы в дверь застучали, и доктор вышла.

– Ну, вот видите, все в порядке, – сказала она, вернувшись. – Мистер Маллоу просто немного задержался в Детройте. Он пытался телефонировать, но из-за сильного ветра на станции неважная связь. Вот теперь примите ваше лекарство и…

Коммерсант спал. Он видел во сне Уинчендон и игрушечную лавку. Все полки в лавке были забиты головоломками: большими и малыми, ярко раскрашенными и попроще, дешевыми и невероятно дорогими… Сам он лежал на полу и тоже собирал головоломку. Но не мог это сделать потому, что больно было повернуться на правый бок. На левом с непривычки ничего не выходило.

Суббота, 23 декабря 1910 года

– Счаст-ли-во-го Рож-де-ства! Счаст-ли-во-го Рож-де-ства! – кричала кому-то за окном соседская девица.

Доктор Бэнкс, упрямо делавшая вид, что совершенно ничего не слышит, продолжала читать письмо:

«Продолжаю расследование, – писала мисс Дэрроу. – Сегодня отец Эбендрот сделал признание: один человек на исповеди сказал ему, что виновен в греховной радости: скоро с вами будет покончено. Этот человек – Харви».

Доктор замолчала.

– Ну? – потребовал коммерсант.

– Мистер Саммерс, я должна вас предупредить: Харви говорит это со дня своей свадьбы. Пустые угрозы вообще в его характере. Так что эта версия не годится. Она не достовернее остальных.

Доктор внимательно посмотрела на пациента.

– Я спокоен, – произнес тот.

– Кроме того, вы, вероятно, знаете: мисс Дэрроу слишком любит детективы. Она всю жизнь прожила здесь, ее существование крайне бедно событиями, и она понятия не имеет о… о многих вещах. Так что, боюсь, ее так называемое расследование…

– Это я и сам знаю. Что там, дальше?

– Дальше она пишет, чтобы вы выполняли мои рекомендации.

– Да что вы?

– Клянусь вам.

– Ну, читайте.

«…Мистер Саммерс, доктор Бэнкс сказала мне, что вы ведете себя не очень хорошо. Выполняйте ее рекомендации и скоро поправитесь.

Счастливого Рождества, сэр!»

К письму прилагался бумажный пакет. В пакете оказались твердые темно-красные яблоки, жестянка нуги с орехами и кулек лакричных тянучек.

Саммерс заглянул в пакет, но там больше ничего не оказалось. Коммерсант потемнел лицом.

Доктор молча забрала пакет.

– Зачем же вы сказали ей неправду?

– Еще не хватало ей знать эту правду, – пробормотал пациент.

– Не знаю, – скептически отозвалась доктор. – Если мисс Дэрроу обратила внимание на авто, что, кстати, очень может быть, ей не составило труда обнаружить некоторую несообразность между повреждениями машины и, гм, вашими. У авто всего лишь слегка поцарапан борт.

– А, вот вы к чему. Да, тут не грех и додуматься. Ну, один раз вы уже ей наябедничали. Какая разница?

– Не передергивайте.

– Ох, Боже мой. Ну, скажете правду.

– Чтобы ее хватил удар?

– Ну, скажете, что не знаете.

– Я не имею привычки врать.

Пациент возвел глаза потолку.

– Что вы от меня хотите?

– Я буду вынуждена сказать ей, чтобы она спросила вас сама.

Доктор Бэнкс ждала ответа, и только через минуту поняла, что его не будет: коммерсант молча отвернулся.

Автомобильный сервис Саммерса и Маллоу

Около десяти часов утра

М.Р. вышел на улицу и мрачно сунул руки в карманы. Рождество, чтоб его!

– Пункт двадцать один! – закричал механик, который продолжал сочинять свой труд по мировому переустройству. Законодательно отменить вывески «Магазин такого-то и сякого-то», «Смит и сыновья», «Автомобили Форд-Мотор», и ввести вместо них: «Пищевые продукты», «Одежда», «Автомобили», «Универсальный магазин».

– Зачем? – машинально спросил Дюк.

Он думал о другом.

– Сейчас ведь как? – продолжал горячиться механик.

– Как?

– Как? Это я у вас должен спрашивать, как!

«Старый маньяк», – подумал Дюк, а вслух сказал:

– Вы рассказывайте, мистер Халло, рассказывайте.

– Вот смотрите, – механик немного успокоился, – вот вы заходите в этот ваш «Эмпориум», а там вывески: «Куппенхеймер-Брюхенхмеймер», «Эрроу-шмэрроу» и прочие. Вот мы их, значит, все поснимаем, вывески эти, и развесим другие: «Кальсоны», «Кровати», «Кухонные шкафы». Потому что если человеку нужны кальсоны – то ему нужны кальсоны, а не куппенхеймер! Я вообще не знаю, может быть, на какое место этот куппенхеймер надевают! И если я хочу купить себе носки – то мне куда удобнее прийти в место, где собраны все носки, и висят – здесь красные, там – черные, а не носиться по тысяче лавок, как черт знает, какой гусь!

Механик носился за носками, как черт знает, какой гусь, в местную лавку, единственный раз на памяти компаньонов. Но он не считал это обстоятельство существенным.

– Пункт двадцать два, – продолжал он. – Сообразно пункту двадцать один отменить также мелкие частные магазины, а вместо них водворить масштабные торговые залы, благоустроенные и отвечающие всем санитарным и пожарным нормам. Финансировать их будет, конечно, правительство.

– Да, кстати, – сказал невпопад М.Р. Маллоу, – я все хотел вам сказать, сколько стоит тонна зерна.

– Какого зерна? – поразился механик.

– Того, за которое, как вы говорили в каком-то из своих пунктов, следует выделять благоустроенную квартиру.

– Я говорил? Ах да. Да, да, да!

– Что «да»? – Маллоу чиркнул зажигалкой, прикуривая. – Тридцать баксов она стоит.

– Тридцать баксов за тонну зерна! – Халло ухватился за голову. – Тридцать баксов! Нет, решительно пора делать революцию!

«Вот же не везет человеку», – машинально подумал Дюк, глядя, как механик в исступлении мечется по двору.

Вчера он успел услышать яростный спор с Фрейшнером относительно отмены роскоши, денег и рекламы. Шансов на победу в философской дискуссии у реформатора не было никаких. Зато были большие шансы на то, что бесноватый социалист учудит что-нибудь, что еще ухудшит положение компаньонов. Утешало, пожалуй, одно обстоятельство: у механика было много работы, которой этот последний предавался с неукротимой страстью.