Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

7. Некоторые впечатления

Порт Наталя – Дурбан, известный также как Порт-Наталь. Там-то меня и встретил шет Абдулла. Когда пароход причалил, я увидел, как люди всходят на борт, чтобы приветствовать своих прибывших друзей; мне бросилось в глаза, что к индийцам здесь относились без особого почтения. Я не мог не заметить, что друзья шета Абдуллы ведут себя несколько высокомерно. Меня это огорчило, но шет Абдулла уже явно привык к подобному обращению. Люди, смотревшие на меня, не скрывали любопытства. Моя одежда отличалась от одежды других индийцев. На мне были сюртук и тюрбан, похожий на бенгальский головной убор пагри.

Меня привезли в здание, в котором располагалась фирма, и провели в выделенную мне комнату рядом с комнатой шета Абдуллы. Он не понимал меня. Я не понимал его. Он прочитал бумаги, переданные ему через меня его братом, но они еще больше озадачили его. Он, похоже, подумал, что брат прислал ему пресловутого «белого слона». То, как я одевался и жил, поразило его. Вероятно, он подумал, что я европейский мот. У него пока не нашлось для меня работы: судебный процесс проходил в Трансваале, и не было никакого смысла отправлять меня туда немедленно. Шет Абдулла, очевидно, задался вопросом, насколько можно доверять моим способностям и честности. Сам он не имел возможности присматривать за мной в Претории. Между тем ответчики по делу находились там же, и он опасался их пагубного влияния на меня. Если нельзя поручить мне работу, непосредственно связанную с делом, а со всем остальным прекрасно справлялись его клерки, то что еще я был в состоянии сделать? Клерков он мог наказывать, но мог ли наказать меня за возможную ошибку? Стало быть, раз никакой работы над процессом не было, приходилось держать меня при себе без всякой надобности.

Шет Абдулла был практически неграмотным, но его жизненный опыт поражал. Он обладал острым умом и прекрасно осознавал это. Он немного говорил по-английски и мог поддержать разговор. Этого оказалось достаточно, чтобы вести переговоры с управляющими банками и европейскими коммерсантами и передать суть дела юрисконсульту. Индийцы уважали его. Его фирма была тогда крупнейшей среди индийских фирм или, по крайней мере, одной из самых крупных. Но при всех достоинствах имелся у него и один важный недостаток – подозрительность.

Он уважал ислам и любил беседовать на темы исламской философии. Он не владел арабским языком, но был хорошо знаком с текстом Корана и другой религиозной литературой. Он знал множество примеров и, разговаривая о том или ином предмете, всегда мог привести один. Общение с ним помогло мне узнать ислам лучше. Когда мы познакомились поближе, мы стали часто говорить о религии.

На второй или третий день после моего приезда он повел меня посмотреть дурбанский суд. Там он представил меня некоторым знакомым и усадил рядом со своим атторнеем[57]57
  Атторней – поверенный; лицо, оказывающее юридические услуги.


[Закрыть]. Судья бросал на меня пристальные взгляды, а затем попросил снять тюрбан. Я отказался подчиниться и покинул зал суда.

Стало быть, даже здесь мне предстояло бороться за свои права.

Шет Абдулла объяснил, почему некоторым индийцам не разрешается появляться на заседаниях суда в тюрбанах. Только те, кто облачен в мусульманскую одежду, сказал он, могут оставить тюрбан. Остальных индийцев заставляют снимать свои головные уборы.

Чтобы причина такого различия стала понятна читателю, мне следует рассказать о нем поподробнее. Первых же трех дней оказалось достаточно, чтобы я увидел, по какому принципу разделены здесь на несколько групп индийцы. Первая группа состояла из торговцев-мусульман, называвших себя «арабами». Ко второй группе относились индусы, а к третьей – клерки-парсы. Клерки из числа индусов не входили ни в одну из групп, если только сами не относили себя к «арабам». Клерки-парсы называли себя «персами». Эти три группы имели хотя бы какие-то социальные связи, общались между собой. Но самая большая четвертая группа состояла из тамилов, телугу и северных индийцев – свободных или законтрактованных рабочих. Последние прибыли в Наталь по контракту и должны были проработать здесь не менее пяти лет. Их называли гирмитья, от слова «гирмит», что было сильно искаженным английским «эгримент» (agreement). Первые три группы вступали с этой лишь в деловые отношения. Англичане называли их «кули», а поскольку большинство индийцев принадлежало именно к рабочему классу, то всех индийцев без исключения стали называть «кули», или «сами». Между тем «сами» – это суффикс, часто добавляемый к тамильским именам, а на санскрите он означает не что иное, как «свами», то есть «хозяин» или «господин». А потому, если индийца раздражало обращение «сами» и если он был достаточно разумным, он так отвечал на непрошеный комплимент: «Вы, конечно, можете назвать меня „сами“, но не забывайте, что „сами“ значит „хозяин“. А я вовсе не хозяин вам!» Некоторые англичане только хмурились, другие всерьез злились и осыпа́ли такого индийца ругательствами или даже избивали. Для них «сами» оставалось лишь презрительной кличкой, и, когда такой «сами» начинал философствовать, англичане считали это оскорблением.

Вот почему меня прозвали «кули-адвокат». Коммерсантов звали «кули-торговцами». Значение слова «кули» было окончательно забыто, и оно стало применяться ко всем индийцам. Мусульманские торговцы не любили этого и неизменно возражали: «Я не кули. Я – араб» или «я – торговец», – и, если попадался приличный англичанин, он извинялся перед ними.

При таком положении вещей даже ношение тюрбана приобретало важное значение. Подчиниться требованию снять индийский тюрбан означало стерпеть оскорбление. Тогда я решил распрощаться с тюрбаном и начать носить европейскую шляпу, избавлявшую меня от унижений и споров.

Однако шет Абдулла не одобрил моей идеи. Он сказал:

– Если вы поступите подобным образом, последствия будут неприятными. Вы поставите в еще более тяжелое положение тех, кто упорствует в своем желании носить тюрбан. К тому же индийский тюрбан вам к лицу, в шляпе же вас станут принимать за официанта.

В его совете заключалась практическая мудрость, доля патриотизма и некоторая узость мысли. С мудростью все было ясно, и, конечно, шет Абдулла не настаивал бы на ношении тюрбана, не будь он патриотом, а вот пренебрежение к официантам выдавало узость мысли. Приехавшие сюда по контракту индийские работники тоже делились на три группы: на индусов, мусульман и христиан. Последние обычно были детьми законтрактованных индийцев, живших здесь давно и обратившихся в христианство. Даже в 1893 году их численность в Южной Африке была весьма значительной. Они носили английские костюмы, и многие из них зарабатывали на жизнь, трудясь официантами в гостиницах. Шет Абдулла, отвергая мою английскую шляпу, имел в виду именно таких людей. Работа официанта считалась недостойной. И это предубеждение живо и по сей день.

Я все же прислушался к совету шета Абдуллы. Я написал письмо в газету, в котором рассказал об инциденте в суде и выступил за право носить в его зале тюрбан. Эта тема как раз обсуждалась в прессе. В одной из газет меня назвали «незваным гостем». Вот так и получилось, что я невольно стал известен в Южной Африке всего через несколько дней после прибытия. Кто-то поддержал меня, а другие подвергли суровой критике за легкомыслие и безрассудство.

Я продолжал носить тюрбан почти до самого своего отъезда из Южной Африки. А когда и почему я вообще перестал носить там головной убор, будет рассказано ниже.

8. По дороге в Преторию

Довольно скоро я познакомился с индийцами-христианами, жившими в Дурбане: мистер Пол, католик, был судебным переводчиком, а ныне покойный мистер Субхан Годфри – учителем при протестантской миссии и отцом Джеймса Годфри, посетившего Индию в составе южноафриканской депутации в 1924 году. Тогда же я познакомился с ныне покойными Парси Рустомджи и Адамджи Миякханом. Все мои новые друзья, до той поры общавшиеся лишь на деловые темы, в итоге стали близкими приятелями, как мы увидим чуть позже.

Пока я расширял круг своих знакомств, в фирму пришло письмо от адвоката. Адвокат писал о том, что необходимо готовиться к процессу и что требуется присутствие либо самого шета Абдуллы, либо его представителя.

Шет Абдулла дал мне прочитать письмо и спросил, готов ли я отправиться в Преторию.

– На этот вопрос я смогу ответить только после того, как вы побольше расскажете мне о деле, – сказал я. – В данный момент я совершенно не понимаю, в чем заключается суть моей работы.

Он сразу же пригласил клерка, чтобы тот дал мне все нужные разъяснения.

Как только я углубился в изучение дела, я понял, что придется начинать с самых азов. На протяжении нескольких дней, проведенных на Занзибаре, я ходил в суд, чтобы посмотреть, как все устроено. Адвокат-парс расспрашивал свидетеля о записях в графы «дебет» и «кредит» в бухгалтерских книгах. Все это было для меня китайской грамотой. Бухгалтерскому учету я не обучался ни в средней школе, ни позже в Англии. А дело, ради которого я приехал в Южную Африку, в основном и касалось бухгалтерской отчетности. Только знакомый с ней человек мог понять его и объяснить другим. Пока клерк шета Абдуллы толковал о дебетах с кредитами, я продолжал недоумевать. Я не знал, например, что такое «Векс.». Словари не помогли мне. Пришлось признаться клерку в своем невежестве, и он пояснил, что «Векс.» – это «вексель». Я купил книгу по бухгалтерскому учету и прочитал ее. Так я стал увереннее и разобрался в сути дела. Шет Абдулла, например, не умел вести бухгалтерию, но накопил такой богатый практический опыт, что с легкостью разбирался в ней. Итак, я объявил о своей готовности отправиться в Преторию.

– Где вы там остановитесь? – спросил шет Абдулла.

– Там, где вы пожелаете меня поселить, – ответил я.

– Значит, мне нужно написать письмо нашему адвокату. Он подыщет вам жилье. Я также свяжусь с меманскими друзьями, но не советую вам жить у них. Наши противники в Претории очень влиятельны. И если один из них получит доступ к нашей корреспонденции, это может принести нам немалый вред. Чем тщательнее вы будете избегать близкого общения с ними, тем лучше.

– Я остановлюсь там, куда меня направит ваш адвокат, или же самостоятельно найду жилье. Пожалуйста, не волнуйтесь. Ни одна живая душа не узнает того, что знаем мы с вами. Но все-таки я хотел бы познакомиться с вашими противниками. Желательно поддерживать с ними дружеские отношения. Я постараюсь, если это будет возможным, добиться внесудебного урегулирования конфликта. В конце концов, шет Тайиб – ваш родственник.

Шет Тайиб Хаджи Хан Мухаммад действительно приходился близким родственником шету Абдулле.

Я заметил, что упоминание о возможном внесудебном урегулировании поразило шета. Но я уже провел в Дурбане шесть или семь дней, и мы теперь знали и понимали друг друга. Я больше не был для него «белым слоном», а потому он сказал:

– Да, это мне ясно. Нет ничего лучше внесудебного урегулирования. Но мы с ним родственники и хорошо знаем друг друга. Шет Тайиб не из тех, кто легко согласится на подобное урегулирование. Если мы проявим даже малейшую неосторожность, он вытянет из нас подробности и обведет вокруг пальца. Поэтому, пожалуйста, тщательно продумывайте каждый свой шаг.

– Пусть это вас не тревожит, – сказал я. – Мне не нужно разговаривать с шетом Тайибом, да и ни с кем другим об этом деле. Я всего лишь предложу ему прийти к соглашению и сэкономить время, отказавшись от бессмысленного сутяжничества.

На седьмой или восьмой день моего пребывания в Дурбане я наконец покинул этот город. Для меня купили билет первого класса. Обычно доплачивали еще пять шиллингов за постельное белье, и шет Абдулла настаивал на том, чтобы я обеспечил себя нормальной постелью, но из чистого упрямства я решил не переплачивать и отказался. Тогда шет Абдулла вежливо предостерег меня.

– Послушайте, – сказал он, – эта страна значительно отличается от Индии. Слава богу, денег у нас достаточно. Поэтому, сделайте милость, не ограничивайте себя. Особенно, когда дело касается самого необходимого.

Я поблагодарил его и еще раз попросил не беспокоиться.

Примерно в девять часов вечера поезд прибыл в Марицбург – столицу Наталя. Постельные принадлежности обычно раздавали на этой станции. Железнодорожный служащий вошел в мое купе и спросил, нужны ли они мне.

– Нет, – ответил я. – У меня все есть.

Он удалился. Но вскоре вошел новый пассажир и осмотрел меня с ног до головы. Он увидел, что я цветной, и забеспокоился. Он вышел, чтобы вернуться снова вместе со служащими. Поначалу все они молчали, но потом появился еще один служащий и обратился ко мне:

– Пройдите со мной. Вы должны занять место в другом вагоне.

– Но у меня билет первого класса, – сказал я.

– Это не имеет значения, – вмешался в разговор его коллега. – Повторяю, вы должны перейти в другой вагон.

– Но послушайте, в Дурбане я купил билет в этот вагон и настаиваю на том, чтобы продолжить поездку именно в нем.

– Нет, вам придется перейти, – сказал служащий. – Вы обязаны покинуть вагон, или я позову констебля, и он вас вышвырнет.

– Как вам будет угодно. Я отказываюсь переходить добровольно.

Затем пришел констебль. Он схватил меня за руку и буквально вытолкал из поезда. Мой багаж тоже вышвырнули на перрон. Я еще раз отказался перейти на другое место, и поезд отправился дальше без меня. Я перебрался в зал ожидания, взяв с собой только небольшую сумку, а остальной багаж оставил лежать там, где его бросили. Сотрудники железнодорожной станции позаботились о нем.

Стояла зима, а зимы в высокогорных районах Южной Африки отличаются сильными холодами. Марицбург находится высоко над уровнем моря, и холода здесь очень суровые. Мой плащ остался в чемодане, но я не осмеливался спросить о его судьбе, чтобы избежать новых оскорблений, а потому сидел на скамье и дрожал от холода. В зале ожидания даже не было света. Примерно в полночь появился пассажир и хотел, вероятно, побеседовать со мной, но разговаривать мне не хотелось.

Я начал обдумывать, как мне следует поступить. Следует ли мне бороться за свои права или вернуться в Индию? Должен ли я добраться до Претории, игнорируя оскорбления, а в Индию вернуться после завершения процесса? Было бы трусостью сразу сбежать домой, не доделав свою работу. Трудности, с которыми я столкнулся, были всего лишь симптомами серьезного заболевания – расовой нетерпимости. Стало быть, по мере возможности я должен попытаться побороть болезнь, пусть на этом пути меня и ожидают унижения. Я должен требовать возмещения за обиду, хотя бы ради искоренения предрассудков.

Я принял решение продолжить путешествие и сел на ближайший поезд до Претории.

На следующее утро я отправил длинную телеграмму управляющему железной дорогой, а также написал обо всем шету Абдулле, который незамедлительно встретился с управляющим. Тот оправдал действия своих служащих, но заверил шета, что уже приказал начальнику станции позаботиться о моем безопасном прибытии в пункт назначения. Шет Абдулла телеграфировал индийским торговцам в Марицбурге и другим своим друзьям, чтобы они приглядели за мной во время пересадок. Несколько торговцев встретили меня на вокзале и попытались утешить рассказами о собственных злоключениях такого же рода. Они объяснили, что случай, произошедший со мной, увы, не является чем-то необычным, а также что индийцы, путешествующие первым и вторым классом, должны заранее готовиться к столкновению со служащими железной дороги и белыми пассажирами. Весь день я слушал эти печальные истории. Наконец прибыл вечерний поезд. Место уже было зарезервировано для меня. Теперь я заранее заплатил в Марицбурге за постельное белье, от чего ранее отказался в Дурбане.

Этот поезд доставил меня в Чарлстаун.

9. Новые испытания

В Чарлстаун поезд прибыл утром. В то время железной дороги между Чарлстауном и Йоханнесбургом еще не было, а потому между этими городами курсировал дилижанс, делавший остановку на ночь в Стандертоне. У меня был билет на этот дилижанс, и он все еще действовал, несмотря на мою задержку в Марицбурге. К тому же шет Абдулла особо телеграфировал обо мне агенту транспортной компании в Чарлстауне.

Впрочем, агенту нужен был любой предлог, чтобы отделаться от меня. Увидев, что я иностранец, он заявил:

– Ваш билет больше не действителен.

Я все объяснил ему, но причиной его упрямства было не отсутствие мест в дилижансе, а нечто совсем другое. Пассажиров размещали внутри экипажа, однако, поскольку я был «кули» и более того – иностранцем, проводник, как здесь называли белого мужчину, распоряжавшегося всем в дилижансе, посчитал, что будет правильнее не сажать меня рядом с белыми пассажирами. Было еще два места снаружи, по обе стороны от возницы. Как правило, одно из них занимал сам проводник, но сегодня он уселся внутри, уступив мне свое место. Я понимал всю несправедливость и унизительность происходящего, но предпочел проглотить обиду. Я не мог силой пробиться в дилижанс, а если бы начал пререкаться, экипаж наверняка уехал бы без меня. Я бы попросту потерял еще один день, а только Небу известно, что могло случиться назавтра. Злость кипела во мне, но я покорно сел рядом с возницей.

Примерно в три часа пополудни дилижанс приехал в Пардекоф. Тогда проводнику захотелось занять мое место, поскольку здесь он смог бы покурить или просто подышать свежим воздухом. Он взял у возницы кусок грязной мешковины, постелил ее на подножке, а потом обратился ко мне:

– Сами, теперь ты можешь сесть туда, а мне нужно сесть рядом с возницей.

Вытерпеть такое оскорбление было уже выше моих сил. Весь дрожа от ярости и страха, я ответил:

– Вы же сами посадили меня сюда, хотя мое место внутри дилижанса. Я стерпел ваше оскорбление. А теперь вам вздумалось посидеть снаружи и покурить, и вы заставляете меня разместиться у вас в ногах! На это я не пойду. Я согласен перебраться только внутрь дилижанса.

Пока я с трудом произносил эти фразы, проводник навалился на меня и стал с силой бить по щекам, потом схватил за руку и попытался стащить вниз. Я же вцепился в медные поручни дилижанса и крепко держался за них, рискуя сломать запастья. Пассажиры всё видели: этот человек ругал меня последними словами, тащил и избивал, но я молчал. Он был значительно сильнее меня физически. Некоторых из пассажиров тронуло мое отчаянное положение, и они воскликнули:

– Эй, оставьте его в покое! Не надо его бить. Он ни в чем не виноват. Правда на его стороне. Если он не может оставаться там, позвольте ему пересесть к нам!

– Ни за что! – выкрикнул в ответ проводник, но, как мне показалось, весь его пыл улетучился, и он перестал бить меня. Он отпустил мою руку, еще раз осы́пал меня проклятиями, затем велел слуге-готтентоту, сидевшему по другую сторону от возницы, перебраться на подножку, а сам занял его место.

Пассажиры тоже расселись, раздался свисток, и дилижанс покатил дальше. Сердце колотилось у меня в груди. Я уже начал гадать, сумею ли вообще добраться живым до своего пункта назначения. Проводник то и дело бросал на меня злобные взгляды, показывал на меня пальцем и рычал:

– Берегись! Как только окажемся в Стандертоне, уж я тебе задам жару!

Я сидел молча и молил Бога о помощи.

В Стандертон мы приехали, когда уже стемнело, и я вздохнул с облегчением, увидев индийские лица. Как только я спустился, эти люди приблизились ко мне и сказали:

– Мы пришли, чтобы встретить вас и проводить в магазин шета Исы. Дада Абдулла прислал нам телеграмму.

Я был несказанно рад этому, и мы вместе отправились в магазин шета Исы Хаджи Сумара. Шет и его продавцы сразу же обступили меня. Я рассказал о том, через что мне довелось пройти. Они выслушали меня с искренним огорчением и принялись утешать, вспоминая о собственных бедах такого же рода.

Мне не терпелось сообщить о произошедшем агенту транспортной компании. Я написал ему письмо, изложив подробности и особо подчеркнув те угрозы, которые прозвучали в мой адрес от его подчиненного. Я также запросил гарантии, что меня разместят в дилижансе вместе с остальными пассажирами, когда мы снова тронемся в путь завтра утром. Ответ был таков: «От Стандертона следует более вместительный дилижанс с другим проводником. Человека, на которого вы жалуетесь, завтра не будет, и вас посадят с другими пассажирами».

Это успокоило меня. Разумеется, я не хотел подавать в суд на оскорбившего меня проводника, и на этом рассказ о моем столкновении с ним можно закончить.

Утром человек шета Исы проводил меня к дилижансу, в котором на сей раз мне досталось хорошее место. Тем же вечером я без всяких приключений добрался до Йоханнесбурга.

Стандертон – деревушка, Йоханнесбург же – большой город. Шет Абдулла телеграфировал туда и дал мне адрес фирмы Мухаммада Касама Камруддина. Его служащий приходил встречать меня, но мы с ним разминулись. Я решил остановиться на ночь в гостинице. Мне были известны названия нескольких. Я взял извозчика и отправился в гостиницу «Гранд нэшнл», где спросил номер у управляющего. Он смерил меня взглядом и вежливо сказал:

– Мне очень жаль, но у нас сейчас нет свободных номеров.

После чего сразу распрощался со мной. Я назвал извозчику адрес магазина Мухаммада Касама Камруддина. Там я застал уже ожидавшего меня шета Абдула Гани. Он сердечно приветствовал меня и от души посмеялся над моей историей в гостинице.

– Итак, вы действительно думали, что вам дадут номер? – спросил он.

– А почему бы и нет? – удивился я.

– Узнаете сами, когда поживете здесь несколько дней, – сказал он. – Только мы способны жить в этой стране и терпеть все унижения, чтобы заработать на хлеб. Вот так.

Затем он рассказал мне о тех трудностях, с которыми сталкивались индийцы в Южной Африке.

О шете Абдуле Гани мы узнаем больше из моего дальнейшего повествования.

А в тот день он сказал мне:

– Эта страна не для таких людей, как вы, а потому слушайте внимательно. Завтра вам предстоит отправиться в Преторию. Вы поедете третьим классом. Ситуация в Трансваале для нас еще хуже, чем в Натале. Билеты первого и второго класса вообще не продают индийцам.

– И вы ничего не пытались предпринять?

– Мы посылали наших представителей, но, должен признаться, теперь наш народ сам частенько не хочет ездить первым или вторым классом.

Я попросил дать мне правила для путешествующих по железным дорогам и прочитал их. В них была путаница. Старое законодательство Трансвааля не отличалось точностью и ясностью, и подобный документ, конечно, тем более.

Я сказала шету:

– Я поеду только первым классом, а если не смогу, то предпочту нанять возничего, чтобы добраться до Претории. Речь идет всего-то о тридцати семи милях.

Шет Абдул отметил, что это отнимет больше времени и потребует бо́льших расходов, но поддержал мое стремление ехать первым классом. Мы отправили письмо начальнику вокзала. В нем я упомянул о том, что являюсь адвокатом и всегда путешествую только первым классом, а также подчеркнул, что обязан добраться до Претории как можно быстрее. Кроме того, я заявил, что не могу ждать письменного ответа, поэтому приду на вокзал лично за билетом первого класса. Разумеется, я сделал это не без умысла. Ход моих рассуждений был таким: если начальник вокзала, для которого я всего лишь «кули-адвокат», ответит письменно, то этот ответ почти наверняка будет отрицательным. Я же решил предстать перед начальником в безукоризненном английском костюме, побеседовать с ним и убедить выдать мне билет первого класса.

На вокзал я пришел в сюртуке и галстуке, положил на стойку соверен в качестве платы и попросил свой билет.

– Так это вы написали то письмо? – спросил начальник станции.

– Да, я. Буду весьма признателен за билет. Мне необходимо попасть в Преторию уже сегодня.

Он улыбнулся, явно тронутый моей настойчивостью, и сказал:

– Я не трансваалец, а голландец. Мне понятны ваши злоключения, и я вам сочувствую. Я охотно дам вам билет, но, однако же, при одном условии. Если проводник попросит вас перейти в третий класс, вы не станете упоминать моего имени. Более того, вы должны обещать, что не будете судиться с железнодорожной компанией. Желаю вам счастливого пути. Сразу видно, что вы джентльмен.

С этими словами он дал мне билет. Я поблагодарил его и пообещал выполнить условие.

Шет Абдул Гани пришел на вокзал проводить меня. Этот случай приятно удивил его, но он не удержался от предостережения:

– Буду молиться, чтобы вы благополучно добрались до Претории. Боюсь только, что служащие не оставят вас в покое в первом классе. А если они не вмешаются сами, их попросят об этом белые пассажиры.

Я занял свое место в купе первого класса. Поезд тронулся. В Джермистоне зашел проводник. Заметив меня, он сразу же разозлился и жестом приказал отправляться в третий класс. Я показал ему билет.

– Это ничего не значит, – сказал он. – Немедленно переходите в вагон третьего класса.

Вместе со мной в купе ехал лишь один пассажир – англичанин. Он-то и вступился за меня.

– По какому праву вы беспокоите этого джентльмена? – спросил он. – Разве не видите, что у него есть соответствующий билет? Что касается меня, то я ничего не имею против того, чтобы ехать с ним. – А потом обратился ко мне: – Устраивайтесь поудобнее.

Проводник только проворчал:

– Если вы сами желаете путешествовать с «кули», то мне-то какая разница?

Примерно в восемь часов вечера поезд прибыл в Преторию.