Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

18. Цветной адвокат

Символом правосудия служат весы, чаши которых удерживает в равновесии беспристрастная и слепая, но мудрая и проницательная женщина. Судьба намеренно ослепила ее[61]61
  Здесь у автора ошибка – на глазах у Фемиды повязка.


[Закрыть], чтобы она судила о человеке не по внешности, а по его внутренним достоинствам. Однако Юридическое общество Наталя стремилось убедить Верховный суд отвергнуть этот принцип и извратить символ.

Я подал прошение о зачислении меня адвокатом в Верховный суд. При этом у меня было удостоверение, выданное мне Высоким судом в Бомбее. Английское же удостоверение мне пришлось оставить в Бомбее, когда я был зарегистрирован там. К прошению нужно было приложить две рекомендации. Я посчитал, что будет солиднее, если их дадут мне европейцы, а потому получил такие бумаги от двух хорошо известных в Натале европейских коммерсантов, с которыми познакомился через шета Абдуллу. Прошение следовало подавать через одного из членов адвокатуры, и, как правило, генеральный атторней передавал их безвозмездно. К тому времени генеральным атторнеем являлся мистер Эском, который, как уже упоминалось, был консультантом фирмы «Дада Абдулла и Кº» по юридическим вопросам. Я обратился к нему, и он согласился передать мое прошение.

Юридическое общество Наталя приготовило мне сюрприз и прислало в ответ отказ. Один из аргументов заключался в том, что к прошению не был приложен оригинал английского удостоверения. Но главным было не это: когда составлялись правила приема адвокатов, вероятность подачи прошения со стороны представителя цветного населения даже не рассматривалась. Благополучие Наталя обеспечили европейские предприятия, а потому было совершенно необходимо, чтобы европейцы господствовали и в адвокатуре. Если бы цветные были допущены в общество, они смогли бы постепенно вытеснить из него европейцев, и тогда оплот последних пал бы.

Юридическое общество привлекло видного адвоката, чтобы тот поддержал отказ. Поскольку же этот человек тоже был связан с фирмой «Дада Абдулла и Кº», то через шета Абдуллу передал мне приглашение встретиться с ним. Он разговаривал со мной предельно откровенно, расспрашивал о моем прошлом, о котором я ему подробно рассказал, а потом сказал:

– Мне нечего возразить против вашей кандидатуры. Я лишь опасался, что вы окажетесь одним из рожденных уже в колонии авантюристов. А поскольку к прошению не был приложен оригинал удостоверения, мои подозрения окрепли. Мне доводилось встречать людей, предъявлявших чужие дипломы. Рекомендации, написанные для вас европейскими коммерсантами, не имеют для меня никакого значения. Что они могут знать о вас? Насколько давно вы с ними вообще знакомы?

– Но в этой стране для меня все в той или иной степени чужие люди, – сказал я. – Даже шет Абдулла познакомился со мной уже здесь.

– Но при этом вы отметили, что он из того же места в Индии, что и вы, не так ли? Если ваш отец был там премьер-министром, шет Абдулла не может не знать вашей семьи. Если вы представите его письменное поручительство, возражения будут сняты, и я с удовольствием сообщу Юридическому обществу, что не могу ответить отказом на ваше прошение.

Его слова разозлили меня, но я сумел сдержаться.

Если бы я приложил к прошению поручительство только Дады Абдуллы, подумал я, оно непременно было бы отвергнуто, и Юридическое общество потребовало бы рекомендаций от европейцев. И вообще, какое отношение к моему приему имеют мои происхождение и прошлое? Как сведения о моем происхождении могут быть использованы против меня? Но, повторяю, я сумел сдержаться и совершенно спокойно ответить ему:

– Хотя я не согласен с тем, что Юридическое общество имеет право интересоваться этими деталями, я готов предоставить вам требуемое поручительство.

Мы подготовили поручительство шета Абдуллы и в установленном порядке представили его юрисконсульту Юридического общества. Он сказал, что оно удовлетворило его – но только не само Юридическое общество. Его члены выступили против моего прошения в Верховном суде, который на сей раз отклонил все возражения, даже не вызвав свидетелем мистера Эскома. Верховный судья подвел итог примерно следующим образом:

– Тот факт, что проситель не приложил к прошению оригинал удостоверения, не имеет существенного значения. Вот если бы он предъявил здесь ложные поручительства и вина была бы доказана, против него могли бы выдвинуть соответствующие обвинения, а его имя, разумеется, было бы вычеркнуто из списка. Закон не делает различия между белыми и цветными людьми, а потому суд не вправе отказать мистеру Ганди в зачислении адвокатом. Мы согласны поддержать его прошение. Мистер Ганди, теперь вам осталось только принести присягу.

Я поднялся с места и принес присягу перед регистратором. Как только я закончил, верховный судья сразу же обратился ко мне:

– Теперь вы должны снять тюрбан, мистер Ганди. Вам следует подчиняться правилам суда в отношении одежды, которую дозволено носить здесь адвокатам.

Я понял, что другого выхода у меня нет. И тот тюрбан, право на ношение которого я сумел отстоять в дурбанском магистратском суде, я все же снял в знак подчинения правилам Верховного суда. Я прекрасно понимал, что, если откажусь, мой отказ будет обоснованным, однако мне хотелось сберечь силы для более важных сражений. Не стоило попусту растрачивать способности, упорствуя в своем праве носить тюрбан. Эти способности следовало применить в делах, имеющих подлинное значение.

Однако шету Абдулле и некоторым другим моим друзьям не понравилась моя готовность подчиниться – вероятно, они сочли ее признаком слабости. По их мнению, я должен был отстаивать свое право носить тюрбан во время выступлений в суде. Я попытался уговорить их, донести до них истину, напомнив поговорку: «Оказавшись в Риме, поступай как римлянин». А затем сказал:

– Я был бы прав, отказавшись подчиниться, если бы в Индии какой-нибудь английский чиновник или судья приказал мне снять тюрбан, но пренебречь обычаями суда провинции Наталь стало бы неверным решением.

Я сумел успокоить друзей своими аргументами, хотя едва ли полностью убедил их в том, что на вещи нужно смотреть с разных сторон в зависимости от сложившихся обстоятельств. На протяжении всей моей дальнейшей жизни верность истине учила меня ценить важность компромисса. Позже я убедился, что дух компромисса – это важнейшая часть сатьяграхи, хотя это нередко подвергало опасности мою жизнь и вызывало неудовольствие друзей. Но истина тверда, словно алмаз, и нежна, словно цветок.

Сопротивление Юридического общества только добавило мне известности в Южной Африке. Большинство изданий осудило протест, обвинив Общество в несправедливости. Эта неожиданная реклама до некоторой степени облегчила мою работу.

19. Индийский конгресс Наталя

Адвокатская практика всегда оставалась для меня второстепенной деятельностью. Чтобы оправдать мою задержку в Натале, необходимо было сосредоточиться на общественной работе. Одной только петиции об отмене законопроекта, запрещавшего нам голосовать, оказалось явно недостаточно. Была нужна непрерывная агитация, чтобы привлечь к проблеме внимание министра по делам колоний, а для этого, как стало понятно нам всем, требовалась постоянно действующая организация. Я побеседовал с шетом Абдуллой и другими своими друзьями, которые единогласно поддержали решение создать подобную общественную организацию.

Подбор подходящего названия для нее превратился для меня в настоящую головную боль. Она не должна была быть связана с какой-либо политической партией. Название «Конгресс», насколько я знал, не нравилось консерваторам Англии, но именно Конгресс был центром общественной жизни Индии. Я принял решение популяризировать его в Натале. Было бы трусостью отказаться от него, а потому, приведя все свои аргументы, я рекомендовал назвать организацию Индийским конгрессом Наталя. Он появился 22 мая.

Самая просторная комната в доме Дады Абдуллы была в тот день заполнена людьми до отказа. Конгресс получил полное энтузиазма одобрение всех присутствующих. Его устав был прост, зато плата за членство была немалая. Членом Конгресса становился только тот, кто мог вносить пять шиллингов в месяц. Наиболее обеспеченных мы убедили вносить как можно больше. Список открыл сам шет Абдулла, который был готов жертвовать два фунта в месяц. Два других товарища согласились на такую же сумму. Я подумал, что не должен сильно отставать от них, и внес один фунт. Для меня это были большие деньги, но я знал, что стоит мне только устроиться, и такая плата будет мне по карману. И Бог вновь помог мне. Многие согласились на взнос в размере фунта, а тех, кто решил вносить десять шиллингов, оказалось еще больше. Кроме того, были и пожертвования, которые с благодарностью принимались.

Позже оказалось, что по первому требованию платить никто не торопился. Обходить членов Конгресса, живших за пределами Дурбана, было крайне трудно. Первоначальный энтузиазм скоро начал угасать. Даже сбор взносов в самом Дурбане нередко сопровождался упорными уговорами.

Поскольку же меня назначили секретарем организации, обязанность собирать взносы легла на меня. Вскоре мне и моему помощнику пришлось посвящать целые дни одному только сбору средств. Его быстро утомила подобная работа, и я пришел к выводу, что взносы лучше сделать не ежемесячными, а ежегодными, но при этом взимать их строго за год вперед. Итак, я организовал собрание Конгресса. Все участники одобрили предложенную мной меру, а размер минимального годового взноса составил три фунта, после чего наша работа стала значительно проще.

С самого начала я не собирался вести общественной работы на заемные средства. На обещания большинства людей можно полагаться во всех вопросах, кроме финансовых. Мне еще нигде и никогда не встречались люди, готовые без промедлений выделить обещанные деньги, и индийцы Наталя не были в этом смысле исключением. Поскольку же Индийский конгресс Наталя не приступал к работе, если на нее не было средств, он никогда не оказывался в долгу.

Мои товарищи по работе демонстрировали необычайный энтузиазм, привлекая в Конгресс новых членов. Такая деятельность не только оказалась для них интересной, но и дала каждому бесценный опыт. Многие охотно и без уговоров вносили средства, а вот сбор денег в отдаленных городках оказался делом весьма сложным. Местные жители не понимали самой сути общественной деятельности. И тем не менее мы часто получали приглашения из очень далеких мест, где наших представителей гостеприимно встречали крупные торговцы.

Во время одной из таких поездок нам пришлось нелегко. Мы ждали, что наш хозяин внесет шесть фунтов, но он отказывался вносить больше трех. Если бы мы согласились принять от него такую сумму, его примеру последовали бы другие, и это сорвало бы наши сборы. Дело было поздним вечером, и мы сильно проголодались. Но как могли мы сесть ужинать, не получив денег, на которые с самого начала рассчитывали? Наши доводы на хозяина не действовали. Он упрямо стоял на своем. Другие торговцы из того городка поддерживали его. Мы просидели почти всю ночь вместе с ним, твердо решив не уступать ни пенни. Большинство моих коллег просто кипели от злости, но сдерживались. Наконец, когда уже начало светать, хозяин сдался, внес необходимые шесть фунтов и великодушно накормил нас. Дело было в Тонгаате, но слухи о произошедшем дошли даже до расположившегося на северном побережье Станджера и находящегося в глубине страны Чарлстауна. Это также очень помогло нам.

Но сбор взносов был далеко не единственной сложностью в нашей работе. К тому времени я уже начал придерживаться принципа, гласящего: «не имей в своем распоряжении больше средств, чем необходимо».

Собрания членов Конгресса проходили ежемесячно или даже еженедельно, если возникала такая необходимость. Зачитывался протокол предыдущего собрания, и обсуждались самые разные вопросы. У многих не было опыта участия в публичных дебатах, а потому они не умели говорить кратко и логично. Никто не решался выступить. Я объяснил им правила ведения подобных собраний, и они стали придерживаться их. Они поняли, что для них это станет новым этапом развития, и даже те, кто никогда прежде не выступал перед аудиторией, научились вслух высказывать свои мысли, касающиеся общественных проблем.

Зная, что самые мелкие расходы общественной организации зачастую вытягивают из ее казны крупные суммы, я поначалу решил отказаться даже от квитанционных книжек. У меня в конторе стоял гектограф, с помощью которого я снимал копии с квитанций и отчетов. Впрочем, даже и это я начал делать только тогда, когда казна Конгресса пополнилась, а число членов и объем проделываемой ими работы значительно увеличились. Подобная экономия важна для любой организации, но, насколько мне известно, не везде соблюдается. Именно поэтому я счел необходимым столь детально описать первый этап жизни небольшого, но быстро растущего Конгресса.

Люди никогда не требовали квитанций за внесенные ими суммы, но мы сами неизменно настаивали, чтобы квитанции все-таки выдавались. Каждый пай был учтен, и я могу с гордостью утверждать, что бухгалтерские книги Индийского конгресса Наталя за 1894 год и по сей день аккуратно хранятся в целости и сохранности в архивах. Скрупулезное ведение таких книг необходимо для любой организации. Без них она просто не может считаться солидной и пользоваться доверием. Без правильного ведения счетов невозможно отстаивать истину в ее превозданном виде.

Еще одной особенностью деятельности Конгресса стало привлечение к работе образованных индийцев, родившихся в колонии. А потому под началом Конгресса была учреждена Ассоциация по вопросам просвещения рожденных в колонии индийцев. Ее членами становились в основном уже получившие образование молодые люди. Взносы с них взимались чисто символические. Ассоциация стремилась заботиться об их нуждах, выявлять жалобы, развивать их интеллектуально, налаживать контакты между ними и индийскими торговцами и привлекать их к деятельности на благо индийской общины. Ассоциация стала своего рода дискуссионным клубом. Ее члены регулярно встречались, обсуждали и вместе читали различные публикации. При Ассоциации была открыта небольшая библиотека.

Третьим аспектом деятельности Конгресса стала пропаганда. Мы должны были рассказать англичанам, живущим в Южной Африке и Англии, и народу Индии о настоящем положении дел в Натале. Для этого я сам написал две брошюры. Первую я озаглавил «Обращение к британцам Южной Африки». В ней, опираясь на подлинные факты, я описал жизнь индийцев в Натале. Вторая брошюра – «Право голоса для индийцев. Воззвание». В нее вошла краткая история избирательного права индийцев в Натале, подкрепленная фактическим и статистическим материалом. Подготавливая эти брошюры, я не пожалел сил, и это стоило того: обе брошюры стали широко известны.

В результате нашей деятельности мы сумели найти сочувствующих индийцам в Южной Африке и заручиться поддержкой различных политических партий Индии. Мы также наметили программу действий, которой отныне могли следовать индийцы Южной Африки.

20. Баласундарам

Если твое желание серьезно и исходит от самого сердца, оно обязательно сбудется. На своем жизненном пути я нередко убеждался в этом. Служение неимущим было моим сокровенным желанием, и оно неизменно приводило меня к бедным, помогало стать как бы одним из них, чтобы глубже понять их.

Хотя среди членов Индийского конгресса Наталя были и индийцы, рожденные в колонии, и индийцы-клерки, все же рабочие, зарабатывающие на жизнь неквалифицированным трудом, и законтрактованные рабочие оставались за его рамками. Конгресс еще не стал организацией, представляющей их интересы. Они попросту не могли позволить себе платить взносы и становиться членами Конгресса, а ведь только став для них защитой и опорой, Конгресс мог обратить их в своих сторонников. Возможность представилась неожиданно, когда ни Конгресс в целом, ни я сам не были к ней готовы. Я тогда проработал едва ли два или три месяца, а Конгресс все еще мог считаться новорожденной организацией, когда ко мне пришел тамил с двумя выбитыми передними зубами и окровавленным ртом, одетый в лохмотья и сжимающий в руке головной убор. Он дрожал всем телом и плакал. Его жестоко избил хозяин. Подробности о нем я узнал от своего помощника – тоже тамила по происхождению. Баласундарам – так звали моего гостя – работал по контракту у одного хорошо известного европейца, жителя Дурбана. Рассердившись, хозяин потерял контроль над собой и зверски избил своего рабочего, лишив пары зубов.

Я отправил моего гостя к врачу. В те годы докторами были только белые люди. Мне требовалось письменное заключение о характере повреждений, полученных Баласундарамом. Получив заключение, я отвел Баласундарама прямиком к судье и приложил к документу письменные показания пострадавшего. Ознакомившись с ними, мировой судья настолько возмутился, что сразу же распорядился прислать нанимателю повестку в суд.

Однако в мои планы совсем не входило наказание жестокого хозяина. Я всего лишь хотел, чтобы Баласундарама освободили от всяких обязательств перед ним. Закон о законтрактованных рабочих был мне уже хорошо знаком. Если обыкновенный слуга покидал свою службу без предупреждения, хозяин имел право предъявить иск через гражданский суд. Но ситуация с законтрактованным рабочим была совсем иной. При таких же обстоятельствах он представал перед уголовным судом и обычно приговаривался к тюремному заключению. Именно поэтому сэр Уильям Хантер назвал систему найма по контракту рабством. Как и раб, законтрактованный рабочий становился собственностью своего хозяина.

Для освобождения Баласундарама существовали только две возможности. Либо протектор по делам законтрактованных рабочих аннулировал существующий контракт и переводил Баласундарама на отработку к другому нанимателю, либо его прежний хозяин сам соглашался расторгнуть контракт и освободить своего работника. Я встретился с хозяином Баласундарама и сказал ему:

– Я не хочу подавать на вас в суд и добиваться заслуженного наказания. Думаю, вы понимаете, насколько жестоко поступили. Но я буду полностью удовлетворен, если вы передадите его контракт кому-либо другому.

Он с готовностью согласился на мое предложение. Затем я обратился к протектору. Тот одобрил мою идею при условии, что я сам найду для своего протеже нового нанимателя.

Я взялся за поиски другого хозяина. Он мог быть только европейцем, поскольку ни один индиец не имел права нанимать законтрактованных рабочих. В то время я знал мало европейцев, но встретился с одним из них, и он оказал мне любезность, согласившись принять Баласундарама к себе. Я от всего сердца поблагодарил его за доброту. Судья признал виновным бывшего хозяина Баласундарама и отметил, что тот должен передать контракт другому нанимателю.

Дело Баласундарама стало широко известным среди законтрактованных рабочих, и за мной закрепилась репутация их друга. Я искренне радовался новой дружбе. В мою контору устремилось множество обиженных рабочих, и я получил прекрасную возможность узнать все об их радостях и печалях.

Эхо дела Баласундарама докатилось до далекого Мадраса. Рабочие из самых отдаленных уголков этой провинции, приехавшие в Наталь по контракту, узнали обо всех обстоятельствах случившегося от собратьев.

По существу дело не выделялось из ряда подобных, но сам факт того, что в Натале был кто-то, готовый отстаивать интересы законтрактованных рабочих и публично выступать от их имени, стал для этих людей приятным сюрпризом и ободрил их.

Как я уже упомянул, входя в мою контору, Баласундарам держал свой головной убор в руках. Эта деталь в очередной раз напомнила мне о том, как унизительно наше положение. Ранее я рассказывал о случае, когда меня самого заставили снять тюрбан. Законтрактованные рабочие и вообще любые индийцы были обязаны снимать головные уборы, встречая европейца. И не имеет значения, о каком головном уборе идет речь: о фуражке, тюрбане или же простом шарфе, обмотанном вокруг головы. Ты мог приветствовать европейца самым почтительным образом, обеими руками – этого было недостаточно. И Баласундарам решил, что должен соблюдать это правило при встрече со мной. Подобный инцидент произошел впервые в моей практике. Я сам почувствовал себя униженным и просил его вновь покрыть голову шарфом. Он сделал это не без некоторого колебания, но я все же увидел радость на его лице.

Для меня навсегда осталось тайной, как могут люди находить удовольствие в унижении собратьев.