Текст книги "Черная луна"

С тех пор он «кружил» над ней, как стервятник над падалью, и самое неприятное заключалось в том, что в его глазах она и была если уж и не падалью, то непременно подранком. Он донимал ее скабрезными шутками, причем не только наедине, но и при других послушниках, старательно делавших вид, что они ничего не слышат и не видят. Он никого не боялся и, уж тем более, не стеснялся. Он делал, что хотел – шлепал Герду по заду или хватал ее за грудь, – и говорил, что в голову придет. Обычно что-нибудь мерзкое или грубое, и весь ужас ее положения заключался в том, что он не шутил.

Он говорил, что думал, откровенно объясняя ей, кто она, и что он хочет с ней делать.

– Вчера посмотрел, как тебя секли, – сказал он ей после второй экзекуции, – а у тебя, оказывается, не только жопка аппетитная, у тебя и между ног все очень мило оформлено.

Услышав это, Герда живо представила, как выглядела сзади, когда ее привязали к козлам для бичевания, и у нее непроизвольно потекли слезы.

– Такая чувствительная? – удивился роанец. – Надо же! А я думал, вам, шлюхам, приятно, когда такой парень, как я, восхищается вашими прелестями. Ничего, Маргерит, – сказал он, оставляя ее плакать под проливным дождем, – все у нас впереди. Ты еще ляжешь под меня и встанешь передо мной на колени. Такие, как ты, должны знать свое место. И место это всегда внизу! На коленях или на спине.

А потом он стал ее бить. Видя, что она не намерена сдаваться, он при каждом удобном случае делал ей больно. Ударит кулаком в бок, толкнет коленом в зад, оттолкнет с дороги плечом. И с каждым разом все больнее, пока однажды – уже летом – не ударил ее со всей силы в чревное сплетение[22]22
  Чревное сплетение – другое название солнечного сплетения.


[Закрыть]. Герда упала на землю и корчилась от боли и удушья, а он стоял рядом и с интересом наблюдал за ее мучениями. Кроме всех прочих своих особенностей, Эуген являлся откровенным садистом, знал это и нисколько этого не стеснялся. В результате Герда дошла до крайности: она задумалась над тем, чтобы дать своему насильнику то, чего он добивается. Всяко-разно, терпеть его член в себе, наверное, никак не страшнее побоев и издевательств, которые она вынуждена была сносить, отстаивая свое право быть человеком. Скорее всего, так бы она, в конце концов, и поступила. Однако ночью того дня, когда она приняла окончательное решение, во сне к ней снова пришла другая Герда.

Не появлялась уже много месяцев и вдруг объявилась, такая красивая, какой настоящей Герде даже не мечталось быть, и одета она была под стать своей красоте. Роскошное платье, бриллианты и сапфиры в волосах и в ушах, на груди, на запястьях и на длинных пальцах.

– Ты не должна сдаваться, – сказала ей гостья.

– Тогда он замордует меня до смерти, – возразила Герда.

– Лучше смерть, чем унижение.

– Почем тебе знать?! – огрызнулась Герда.

– Отчего бы мне не знать? – подняла бровь ночная гостья. – Я это ты, разве нет?

– Думаю, что все обстоит не совсем так, как ты говоришь, – покачала головой Герда. – Ты лучшая версия меня, и жизнь у тебя куда лучше!

– Возможно, – задумчиво кивнула другая Герда. – Может быть, ты и права, но вот какое дело. Другой Герды ди Чента на самом деле нет. Есть только ты, а я всего лишь твое отражение в зеркале судьбы.

– Не понимаю, – честно призналась Герда.

– И не надо, – отмахнулась гостья. – Однако запомни! Настоящие ди Чента никогда не сдаются!

– Это ты о Белоне или о моей матери?

– А кто тебе сказал, что они настоящие ди Чента? Ди Чента, милая моя, это не только фамилия. Оттого они ее с легкостью и меняли…

А утром настал новый день, и он сопровождался новыми издевательствами. Но сон не прошел зря, и в вечерних сумерках Герда сделала то, на что не отважилась ни разу за все десять месяцев своего пребывания в Коллегиуме. Когда на тропе в облетающем к зиме саду ее остановил Эуген, она более не сомневалась. Выхватив из потайного кармашка свою наваху, она атаковала первой. Но и он оказался не лыком шит. Тренированный, умелый, он отреагировал почти мгновенно и защищался вполне грамотно. Тем не менее на стороне Герды была ее ярость, помноженная на страх и ненависть. Она порезала сукину сыну левую руку и распорола кожу на животе, но ни убить, ни серьезно ранить все-таки не смогла. А потом набежали люди – ученики и учителя – и продолжить бой ей не дали. Зато виноватой оказалась именно она. Тогда в первый раз она предстала пред грозны очи самого настоятеля, который, как она уже знала, занимался в Коллегиуме всеми административными вопросами, включая дисциплинарные и финансовые.

Настоятель оказался довольно молодым цветущего вида мужчиной, одетым соответственно статусу в парчовую мантию, расшитую золотой нитью, и в такую же шапочку. Он выслушал доклад профоса, не позволив Герде вставить ни единого слова в свое оправдание, и, по-прежнему глядя на нее, как на пыль под ногами, вынес вердикт:

– Двадцать плетей в полную силу и голодный карцер на двадцать дней.

Это было настолько несправедливо, что Герде показалось, что у нее начался бред. Но, судя по всему, такова была справедливость Коллегиума. Эуген знал, что говорит, у таких, как она, здесь не было прав, и в особенности потому, что у Герды не было дара. Она не могла творить настоящее колдовство, и цена таким, как она, в колдовском сообществе была медный грош.

3

Герда выдержала бичевание – вопила, стонала и плакала, но хотя бы не умерла и не сошла с ума – и отсидела двадцать дней в карцере на воде и хлебе, причем и того и другого выдавали ровно столько, чтобы узник не умер с голода. Потом она вернулась в свою келью и продолжила учебу. Впрочем, старичок наставник с ней заниматься перестал, поскольку она была уже никому не интересна, и на нее махнули рукой. Однако, как говорят простые люди, не было бы счастья, да несчастье помогло. Всеобщее равнодушие распространялось и на злого гения Герды. Эуген перестал ее донимать, он вообще не обращал теперь на нее никакого внимания.

Так закончился год, и двадцать седьмого декабря всех послушников перевели за стену. Из послушников они превратились в учеников и имели теперь гораздо больше прав. Их поселили в жилом корпусе, где у каждого была своя просторная комната с хорошей печкой, большой кроватью и нормальной мебелью. На этаже, где жили вместе и ученики, и адепты, вместо холодного сортира и жалкой умывальни Герда обнаружила настоящую мыльню, в которой никогда не переводилась горячая вода, и опрятные кабинки в уборной, позволявшие сохранять приватность. Теплое одеяло, лампа и шандал на три свечи, хорошо обставленные учебные классы и комнаты отдыха, и трапезная, в которой на завтрак, обед и ужин ученики и адепты получали настоящую еду: белый хлеб, рисовую кашу, мясную похлебку, настоящие чай и кофе, пироги и жаркое, сахар и мед, и даже вино.

Однако кое-что настораживало. Здесь не было четкого разделения на женскую и мужскую половины, и, хотя во всех коридорах этого большого здания круглосуточно дежурили профосы, надежда на то, что они вмешаются, если что-то пойдет не так, выглядела не особенно впечатляющей. Двери комнат закрывались изнутри на задвижку, но как минимум половина бывших послушников уже неплохо владели своим даром, а значит, могли открыть практически любую дверь. Умели они также ставить барьер тишины. Так что, кричи – не кричи, а в случае чего никто тебя не услышит. Да, и вообще, создавалось впечатление, что учителя и наставники на многое здесь смотрели сквозь пальцы. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что среди адептов, которые начинали третий год обучения, уже существует четкая иерархия. Те, кто обладает более сильным даром, властвуют, остальные – подчиняются. И на самом дне этой пищевой цепочки находятся те, кто так и не смог разбудить свой дар. Глядя на то, как ведут себя «сильные мира сего» со слабыми, Герда не могла не задаться вопросом, что теперь случится с ней?

Ее плохие предчувствия подтвердились практически сразу. На третий день пребывания в статусе ученика она повстречала в коридоре первого этажа двух адептов.

– Смотри-ка, – указал на нее худощавый брюнет, – свежее мясо!

– Уверен? – нахмурился блондин, поворачиваясь к приятелю и совершенно игнорируя тот факт, что Герда, о которой они говорят, тоже здесь.

– Можешь не беспокоиться, Жак! Ты же знаешь, лучше меня определять дар не умеет никто! Она пустая!

– О! – сказал на это блондин, снова поворачиваясь к Герде. – Тебя, девочка, как зовут?

Пройти мимо них Герда не могла. Убежать, по-видимому, тоже не получится. Она беспомощно оглянулась, надеясь увидеть в коридоре кого-нибудь из учителей или наставников, но коридор, как назло, был пуст.

«Нарочно они, что ли, так делают?» – подумала она в раздражении.

– Маргерит, – сказала Герда вслух. – Меня зовут Маргерит.

– У тебя есть покровитель или ты общая? – спросил брюнет.

– В каком смысле общая? – растерялась Герда.

– Ну ты спишь со всеми, кто захочет, или у тебя есть защитник? – разъяснил блондин.

– У нее нет покровителя, – решил брюнет после некоторой паузы, потребовавшейся ему, чтобы оценить реакцию Герды.

– И она еще не врубилась, как здесь все устроено, – завершил общую мысль блондин.

– А как здесь все устроено? – спросила Герда.

– Не изображай из себя дурочку, Маргерит, – предложил брюнет. – Ты уже все поняла. Так устроен мир, слабый всегда в проигрыше. Но тебе повезло, ты встретила нас.

Разумеется, Герда уже поняла, о чем идет речь, и это только подтверждало ее худшие подозрения о том, что случайно или нет, но на втором и третьем курсах Коллегиума царит тупой культ силы, не облагороженный ни законом, ни традициями, ни заведенным порядком.

– В чем мой выигрыш? – спросила она.

– В том, что нас двое, и мы легко отвадим от тебя всех остальных. Организуем ménage à trois[23]23
  Любовь втроем.


[Закрыть], и ты будешь давать только нам с Альбертом, – объяснил ей с улыбкой блондин.

И надо сказать, что он не издевался над ней, как делал это обычно Эуген. Не злорадствовал и, тем более, не глумился. Он протягивал ей руку помощи, даже не подозревая, что эта «рука» дурно пахнет. Эти ребята не были плохими, вот в чем дело. Возможно, они не были самыми лучшими из людей, но в их представлении любовь втроем с совершенно незнакомой девушкой была чем-то настолько обыденным, что ни о каких муках совести не могло идти и речи. Они же не насиловать ее собирались, а предложили способ избежать участи общественной подстилки. Вполне благородно с их стороны в сложившихся в Коллегиуме обстоятельствах. И потом, наверное, она могла отказаться? Впрочем, проверить эту гипотезу Герде не позволили.

Откуда-то из-за угла вывернул Эуген вместе с еще двумя парнями точно такого же типа, как он сам. Эти адепты – а никем другим они быть не могли – тоже были красивыми, сильными и наглыми. При всех внешних различиях в них с первого взгляда можно было увидеть отчетливое родовое сходство.

«Это не случайное знакомство, – с ужасом поняла Герда, увидев этих троих. – Они принадлежат к одной семье и знакомы с детства».

– Все свободны! – объявил Эуген, едва увидев Герду и старшекурсников. – Это наша наложница. Ведь правда же, Маргерит, ты моя?

Герда похолодела. Сбывались ее худшие страхи. Стоя в коридоре между двумя группами мужчин, открыто претендующих на то, чтобы владеть ее телом, она вдруг представила, как это будет. Как сорвут с нее одежду, как чужие руки будут касаться ее обнаженной кожи везде, где захотят, как кто-то из них – скорее всего это будет Эуген – раздвинет ей ноги и… Герду обдало изнутри внезапной волной жара такой силы, что казалось, сейчас вспыхнет одежда, загорятся волосы, полопается и обуглится кожа. Но неожиданно оказалось, что этот жар нечто большее, чем сумма ощущений. Терпеть его было несложно, и даже наоборот, в следующее мгновение Герда поняла, что ничего более приятного в жизни не чувствовала. Жар дарил наслаждение и одновременно превращал ее в кого-то другого…

Сквозь кровавую мглу к ней подошла другая Герда и протянула руку.

– Позволь мне сделать то, что должно!

– Будь любезна, – выдохнула Герда, нежась в пламени всесожжения.

– Наслаждайся!

Их руки встретились, и произошла странная вещь. Герда оказалась вдруг там, где стояла прежде другая Герда, и на продолжение истории смотрела уже со стороны.

Герда посмотрела на парней, затеявших ссору за то, кому она будет служить наложницей, и это ее неожиданно развеселило.

– Глупцы! – сказала она с довольной улыбкой. – Ваше время истекло, потому что однажды любая сила встречает еще большую силу.

Она взмахнула пальцами, словно стряхивала с них капли воды, и пятеро парней упали на каменные плиты пола, корчась и вопя от ужасной боли. Они думали, что сгорают заживо, но на самом деле это была всего лишь иллюзия. Правда, от таких грез люди сходят с ума, но Герда не собиралась их жалеть. Веселье только начиналось, а о том, чтобы им не помешали, позаботились сами парни, заранее поставив барьер тишины и выгнав из близлежащих коридоров всех, кто там находился. Они были сильными магами, но их сила не шла ни в какое сравнение с тем, что могла обрушить на них Черная луна.

– Ты! – Герда вздернула с пола и подвесила в воздухе красавца Эугена. – Что скажешь?

– Кто ты? – прохрипел роанец, по мановению ее руки он перестал чувствовать сжигавший его заживо огонь.

– Богиня возмездия? – спросила Герда. – Как тебе такое предположение, друг мой Эуген? О! Извини, я совсем забыла. Ты ведь не друг мне, а господин. Что ж, посмотрим, чем ты там собирался командовать.

Она взглянула на него чуть пристальней, и одежда осыпалась с роанца, словно тысячелетний прах.

– Так, так, так! – задумалась Герда, рассматривая гениталии несостоявшегося господина.

– Ты хорош! – признала она через несколько мгновений.

– Прости! – взмолился Эуген, до которого, наконец, дошло, что роли переменились. – Я сделаю все, что захочешь. Стану твоим рабом. Буду служить…

– Замолкни, ублюдок! – Герда заткнула ему рот воздушным кляпом, и все, что он теперь мог, это мычать. – Люди без чести. Без совести. Без принципов. Сейчас от страха ты готов на всё, но чего стоит твое слово?

* * *

Герда очнулась под дождем. Она сидела под деревом, которое, разумеется, не могло укрыть ее от непогоды.

«Ох мне! – Она с трудом поднялась на ноги и поплелась к зданию, в котором жила. – И еще три раза “Ох!”»

Была ночь, и в коридорах главного корпуса было пустынно. Никто никуда не шел. Не было даже профосов на этажах, но откуда-то из левого крыла раздавались громкие голоса.

«У них там что, пирушка?» – Едва переставляя ноги, она все-таки доплелась до своей комнаты, но добраться до кровати не смогла. Где стояла, там и села на пол. Ее одолевала страшная слабость и одновременно терзал дикий звериный голод.

«Хочу есть!» – подумала она, и в то же мгновение прямо перед ней на полу появилась большая керамическая миска с мясной похлебкой. Ломти белого хлеба и ложка лежали на белой салфетке рядом.

Сначала Герда подумала, что у нее не хватит сил даже на то, чтобы взять в руки хлеб и ложку, но все у нее получилось, вот только и хлеб, и похлебка закончились подозрительно быстро. Сил, правда, прибавилось, но голод по-прежнему терзал ее желудок. Герда чертыхнулась, не понимая, что с ней творится, но додумать мысль до конца не успела, заметив «новую перемену». Керамическая миска исчезла, и вместо нее появился серебряный поднос с хорошо прожаренным на вертеле каплуном. Пахло горячее мясо так, что Герда едва не захлебнулась собственной слюной. Она поспешно разорвала тушку руками и, откусив первый самый желанный кусок, начала жевать. Потом увидела, что рядом с подносом стоит бутылка вина, и поторопилась наполнить кружку, чтобы запить проглоченное мясо. Ну, а дальше все случилось точно так же, как с похлебкой. Герда и оглянуться не успела, как от каплуна остались одни обглоданные кости. Да и вина в бутылке не осталось. Она было задумалось об этом, но надолго ее не хватило. Силы оставили ее, она прилегла прямо там, где сидела, на пол и практически сразу же заснула.

Глава 5
Бойцовая кошка

1

Герда проснулась от того, что ее кто-то тряс за плечо. Привычно – рывком – вырвалась из сна, распахнула глаза, готовая вскочить и бежать. Но оказалось, что, во-первых, вокруг светло – солнце уже встало и освещало комнату через узкое, похожее на бойницу окно, – а во-вторых, сразу же выяснилось, что спала она не раздеваясь, устроившись прямо на холодных плитах пола. Впрочем, имелось еще и в-третьих. В ее комнате было полно народа. Профосы, учителя, кто-то еще, в общем толкотня и суета.

«Что не так?» – испугалась Герда, но ей даже испугаться по-человечески не позволили.

– Живо за мной, Маргерит! – потребовала куратор курса профессор Говерн, силой вздергивая Герду на ноги. – Ну же, ученица, вставайте на ноги! Не заставляйте себя ждать!

Герда и хотела бы, но даже она, при ее годичном опыте не могла проснуться сразу вдруг. Так что пришлось просыпаться на ходу, вернее на бегу, потому что профессор Говерн не шла, а бежала и при этом тащила Герду за собой, крепко держа ее за руку. Все попытки понять, что происходит, ни к чему не привели. Герда только сообразила, что все отчего-то считают ее виновной в каком-то страшном злодеянии, но никак не сообразят, как ей, в смысле Герде, это удалось. Сама Герда никаких грехов, тем более тяжких преступлений, за собой не знала и не помнила, чтобы вчера с ней произошло что-то из ряда вон выходящее. Обычный день, и ничего более.

Бег закончился в кабинете настоятеля. Это была уже вторая их встреча, но теперь кроме него здесь присутствовали ректор, два незнакомых Герде колдуна – «мрачный» и «ироничный» – и куратор курса, которая ее сюда и привела. Минуту или две ничего не происходило. Герда стояла посередине кабинета, затравленно озиралась, пытаясь понять, чего ей следует ожидать, и с ужасом ощущала скрестившиеся на ней взгляды присутствующих.

– И вы хотите убедить нас в том, что это создание свело с ума четверых выдающихся студентов и оскопило пятого? – говорил один из незнакомых Герде колдунов, тот, что казался мрачным, смотрел он на нее при этом с брезгливостью и пренебрежением. – Да у нее силы – кот наплакал. Дар слабый, неразвитый…

– У нее вообще нет дара, – вступила в разговор куратор курса.

– Это вы просто смотреть не умеете, – отмахнулся от нее колдун. – Кто еще, кроме меня, видит ее дар?

– У нее есть дар, – подтвердил ректор.

– Значит, он проснулся недавно, – упорствовала в своем мнении куратор. – Раньше у нее дара не было. Вернее, был, но слабый и неактивный.

– Ну, сейчас-то он вполне активный, – вступил в разговор «ироничный» колдун. – Слабый, и вряд ли разовьется еще, но на низшую категорию вполне.

«Это они обо мне? – опешила Герда. – Низшая категория? Откуда?»

И в самом деле, еще вчера у нее активного дара не было и в помине, и что самое обидное – уже и не предвиделось.

– Повторюсь, – снова заговорил «мрачный» колдун, – дар у этой особи есть, но предполагать, что она способна победить в поединке пять колдунов высшей категории? Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Dixi[24]24
  Dixi – фраза, в переводе с латыни означающая «я сказал». Используется в смысле «я сказал, что нужно было сказать, и я уверен в своих аргументах».


[Закрыть]. Я все сказал.

– Если только у нее не было с собой артефакта, – заговорил молчавший до сих пор настоятель. – Какой-нибудь мощный артефакт, типа «Руки господней» и заранее заученная формула сложного заклинания.

– Вы это серьезно, господин настоятель? – удивленно поднял брови повернувшийся к настоятелю ректор.

– Один раз она уже пыталась искалечить моего племянника.

– Где нож и где высшая магия! – возразил «мрачный».

Они говорили и говорили, но разговор вели исключительно между собой. Никто даже не удосужился обратиться к Герде, спросить о чем-нибудь ее. Она просто стояла перед ними, как одинокий предмет мебели, и не понимала, что здесь происходит. В чем ее обвиняют? В том, что она оскопила Эугена? Серьезно? И как бы она могла это сделать? У нее даже ножа теперь нет, в прошлый раз забрали. И что там про сведенных с ума учеников и адептов?

– Кто дал тебе артефакт? Отвечай!

Герда не сразу поняла, что теперь настоятель спрашивает именно ее.

– Я…

– Что? Не молчи! Говори, кто дал тебе «Руку господню»?

– Мне никто не давал никаких артефактов! – взмолилась Герда, падая на колени. – Я вообще не знаю, о чем вы говорите!

– Молчать! – заорал на нее настоятель. – Отвечать на мои вопросы!

– Но я…

– Молчать, я сказал!

Герда замолчала, но он продолжал задавать ей нелепые вопросы, не позволяя даже объяснить, насколько они нелепы.

Ректор пытался вмешаться, но настоятель задавил своим авторитетом буквально всех. В Коллегиуме главным являлся он, и все это знали. Поэтому и судьбу Герды решил тоже он. Несмотря на то, что им так и не удалось найти в ее памяти что-нибудь, что связывало бы Герду со страшным преступлением, совершенным вечером накануне, – а они искали и еще как! – решение настоятеля оказалось для Герды катастрофическим. Она приговаривалась к изгнанию! Куратор курса попробовала было за нее заступиться, но настоятель едва ли не в буквальном смысле слова заткнул ей рот. Он был неумолим. Он жаждал крови, и он ее пролил, пусть даже это была кровь невиновного.

* * *

То, что с ней сделали, не укладывалось в голове. Обвинив в чудовищных преступлениях, которые она, в принципе, не могла совершить, но ни в чем при этом не уличив, не доказав вину, не приведя хоть каких-нибудь аргументов или обоснований, ее вышвырнули на улицу без денег и документов, и даже без вещей. Это был самый безжалостный приговор, какой можно было себе представить. Самое жестокое наказание, какое могли к ней применить. Ее ограбили – ведь все деньги и вещи Герды остались в Коллегиуме – и бросили умирать. Что еще могло ее ожидать в чужом незнакомом городе посредине зимы? Только насилие и смерть. Или рабство, которое будет хуже смерти и станет, в конце концов, всего лишь прелюдией к окончательной гибели.

От понимания того, как бесчеловечно с ней поступили, Герду охватил ужас, и она сделала последнюю отчаянную попытку вернуться в Коллегиум. Сначала она что есть сил стучала в запертые ворота, билась о них всем телом и молила о пощаде. Она унижалась, вставала на колени прямо в грязь, оставшуюся после недавнего дождя, взывала к милосердию, кричала, что никогда никому больше не причинит вреда, не будет ни в чем перечить, что готова мыть полы и таскать тяжести. В общем, готова на все, только бы ее впустили обратно. Но настоятель был неумолим. Впрочем, возможно, он просто успел о ней забыть, – в конце концов, кто она и кто он! – а неумолимы и безжалостны были другие люди. Те, которые не снизошли до ее мольбы, не сжалились над несчастной девушкой, не бросили со стены даже жалкой серебрушки.

Сколько времени продолжалась эта истерика, Герда не знала. Очнулась она все у тех же наглухо запертых ворот, зареванная, с охрипшим горлом, со сбитыми в кровь коленями, вся измазанная в грязи. Между тем солнце уже клонилось к закату, и Герда решила идти в город. Оставаться на ночь около Коллегиума не имело смысла. Она уже поняла, что не дождется снисхождения и никто не придет к ней на помощь. Оставалась надежда, что в Рогле кто-нибудь сжалится над бедной сиротой и, Христа ради, возьмет в услужение. Сейчас Герда старалась не думать о том, какой может оказаться плата за «доброту» богобоязненного горожанина или фермера. Все это станет актуально потом, когда она найдет кров для ночлега, огонь, чтобы не замерзнуть в ночи, и какую-нибудь еду, чтобы не умереть с голода.

Дорога спускалась с горы бесконечным серпантином. Виток за витком, вниз вдоль склона к Большому тракту и реке, за которой вздымались городские стены. Герда смерила взглядом расстояние и прибавила шагу. Идти было еще далеко, но на долину уже опускались сумерки. Зимой темнеет раньше. Но, если она не успеет войти в город до закрытия ворот, то, скорее всего, замерзнет насмерть под его стенами или на этой дороге, которой не видно конца. Среди ужасов, которые мерещились ей в слишком быстро наступающей ночи, фигурировали также злобные разбойники, оголодавшие волки и беспощадные горные барсы. Герда спешила. Страх подгонял ее, заставляя идти все дальше вперед, и она шла так быстро, как только могла, но уже понимала, что все напрасно, ей не успеть.

«Что ж, – подумала она с тоской, – не получилось убить в Эриноре, достанут здесь».

Герда остановилась и перевела дыхание.

«Не успеть…»

И в этот момент она заметила быстро приближающегося к ней всадника, а еще через пару минут услышала уже топот копыт по каменистой земле. Теперь она рассмотрела – хотя сумерки мешали различить подробности, – что верхом на пегой лошадке в гору поднимается не мужчина, а женщина. Сидит в седле по-мужски, но одета явно в платье и плащ. Тогда Герда пошла навстречу. Надежда на помощь, разумеется, была ничтожной, но все-таки надежда всегда лучше любой самой замечательной безнадеги. Между тем всадница подъехала к Герде и остановила лошадь.

– Никак из Коллегиума прогнали?

– Да, сударыня, – поклонилась Герда женщине. – Приговорили к изгнанию и вышвырнули за ворота.

– Денег, небось, не дали. – Не вопрос, констатация факта, видно, знает, о чем говорит.

– Даже свои не позволили забрать.

– Вот же ироды! – со злобой сказала, словно выплюнула, незнакомка. – Ладно, – добавила, пару раз вздохнув и выдохнув. – Нечего нам тут лясы точить. Дома, в тепле, успеем еще наговориться. Залезай мне за спину, девочка, поедем выручать твою задницу!

Так Герда познакомилась с Ольгой Грох, содержавшей корчму на большой дороге. Корчма, а вернее, постоялый двор с корчмой и конюшней, окруженный тыном с крепкими воротами, стоял на тракте как раз в том месте, где от него отходит дорога на Роглу, и притащились они туда уже в темноте. Было очевидно, что одна, да еще и пешком Герда до города засветло не добралась бы. А так доехали до постоялого двора, Ольга постучала в ворота, и вот уже распахиваются тяжелые створки, кто-то уводит лошадь в конюшню, а они вдвоем с хозяйкой проходят через боковую дверь в небольшую комнатку, примыкающую к кухне. Здесь было тепло – в очаге, весело потрескивая, плясал на поленьях огонь, – и невероятно здорово пахло едой.

– Садись, горемыка! – кивнула Ольга на табурет у стола. – Сначала соберу тебе что-нибудь поесть, тогда и поговорим.

Сейчас, при свете лампы, Герда разглядела наконец свою спасительницу. Ольга Грох оказалась дородной моложавой женщиной с редкими седыми прядями в толстой косе, с живым выразительным лицом и внимательными глазами. Она улыбнулась растерянной и порядком дезориентированной Герде и вышла, притворив за собой дверь.

Герда рассеянно огляделась вокруг, ничего, на самом деле, не замечая, села все-таки на табурет, недоуменно посмотрела на закрывшуюся за доброй женщиной дверь и внезапно снова заплакала. Слезы лились сами собой, и она ничего не могла с этим поделать. Просто сидела и плакала. Глядела перед собой и ничего не видела. Даже вернувшуюся в комнату хозяйку не сразу заметила. Та ее дважды окликнула, прежде чем Герда очнулась от транса, в котором пребывала все это время, осмысленно взглянула на свою спасительницу и вытерла рукавом грязного, насквозь промокшего платья заплаканные глаза.

– Совсем плохо? – участливо спросила женщина, расставляя на столе принесенные ею на деревянном подносе яства: нарезанное ломтиками копченое сало, твердый овечий сыр, ржаной хлеб, маринованные овощи в глиняной плошке, высокий кувшин и две кружки. – Сейчас будем тебя лечить, Маргерит. Поешь, выпьешь, согреешься, тебя и отпустит.

– Это местное пиво, – пояснила, наполняя кружки каким-то незнакомо пахнущим темно-коричневого цвета напитком. – Оно сытное, как хлеб, вкусное, во всяком случае, мне нравится, но при этом очень крепкое. Как раз то, что тебе сейчас надо, чтобы выговориться, а потом завалиться спать…

Что ж, в словах Ольги было много правды. Герда, голодная и продрогшая на холоде, ела и не могла остановиться. И пиво пила, не слишком обращая внимание на его вкус. И говорила, потому что просто должна была перед кем-нибудь выговориться. Однако даже в таком ненормальном состоянии, в котором она сейчас находилась, Герда не забывала про осторожность, и, рассказывая свою историю, ни разу не назвала ни одного подлинного имени и, разумеется, упустила все наиболее проблематичные эпизоды своих горестных приключений. В этом рассказе она была сиротой, воспитанной в богатом бюргерском доме, где занятый работой отец не уделял ей достаточного внимания, а мачеха и ее родные дочери тиранили бедную Маргерит, как хотели…

– Да, девонька, – тяжело вздохнула Ольга, выслушав «историю Маргерит», – досталось тебе, врагу не пожелаешь! Но, если думаешь, что ты одна такая несчастная, ошибаешься.

Судя по всему, хозяйка тоже хотела поделиться с Гердой своей, наверняка не менее грустной историей, но ограничилась она всего несколькими фразами:

– Там, где для тебя все закончилось, – сказала она сухо и трезво, несмотря на количество выпитого пива, – для меня все только началось. Вот я, Маргерит, и стала на второй год обучения бесправной шлюхой. Даже не наложницей какого-нибудь гениального мага, а обыкновенной подстилкой для каждого, кто хотел воспользоваться. К чести большинства моих однокашников, таких любителей секса по принуждению нашлось совсем немного, зато не побрезговали поучаствовать некоторые из преподавателей. Ну, а потом вышла я из Коллегиума практически ни с чем. Дар у меня слабый, еле-еле хватает на то, чтобы хозяйство не развалилось. Идти мне было некуда, и я осталась в Рогле. Вышла замуж за старика, содержавшего эту корчму. Она тогда еле-еле держалась на плаву. Но я поставила дело на ноги, расширила, построила постоялый двор. Отвоевала у наследников покойного мужа и который год живу здесь у подножия горы. Все жду, может, сгорит когда-нибудь этот чертов Коллегиум у меня на глазах. Но пока лишь вижу, как вышвыривают несогласных и строптивых. Ты уже четвертая – я тебя, к слову, еще с утра заприметила, – и что характерно, все бедолаги – девушки, ни одного парня за все время, и все не из старых родов. Дар обычно слабый, а характер сильный. Вот и суди, что там да как…

* * *

Ночью во сне к ней пришла Темная богиня. Откуда было известно, что эта женщина, поражающая нечеловеческой – холодной, как лед – красотой, является не просто богиней, а Великой Темной Богиней, Герда не знала. Это и так было понятно. Без слов. Без атрибутов власти. Без эманации божественных сил. Высокая стройная красавица в невероятном снежно-белом платье, вот, собственно, и все, что увидела Герда.

– Какой невероятный соблазн, не правда ли? – спросила Темная богиня голосом, от которого начинала вибрировать душа.

– Простите, моя госпожа, – залепетала Герда в ответ, – но я не знаю, о чем мы говорим.