Текст книги "Плетущий"

– Я с тобой по скайпу свяжусь.

– Хорошо.

– Еще раз Наташе привет.

– Спасибо.

– До встречи.

– До встречи.

Телефон в руке снова жалобно пиликнул, извещая о разряженной батарее. Прошу официанта принести мне стакан апельсинового сока и закуриваю.

Интересный получился разговор. Очень интересный. Перед тем как принимать какое-либо решение и что-то предпринимать шаги, нужно хорошо все обдумать. Беседа с Семеном родила новые вопросы, главный из которых – кто же был тот Плетущий, который скрывался под его обликом? Что ему было нужно? И тем не менее, несмотря на множество загадок и вопросов, мной овладела радость. Радость от того, что Семен, мой давний друг, жив. И это действительно здорово. С души словно свалился огромный и непомерно тяжелый камень. Теперь предстоит выяснить, кто же погиб ночью. Признаться, в процессе беседы с Рыжим у меня мелькнула неожиданная мысль о том, что под его обликом скрывался тот, кто управлял тварями, руководил их нападением. Мы ведь неспроста не могли обнаружить Плетущего, хозяина монстров. Кроме нас четверых, никого из Плетущих поблизости не было, хотя называть Старика Плетущим неправильно. Уж слишком он оказался слаб, хотя с другой стороны как-то же он управлял своими собственными созданиями! Нет и еще раз нет, это не он. Я вынужден в который раз отказаться от этой мысли. Одно дело держать под контролем чуть больше сотни тварей, и другое – тысячи, что нападали на нас. Определенно с такой задачей может справиться только опытный и сильный Плетущий.

Вообще-то если рассматривать самые невероятные версии, то почему бы не предположить, что хозяином тварей-кошек была женщина-Плетущая? Ну что за бред.… Как она могла руководить монстрами, будучи без чувств? Есть еще вариант: на нас нападали не обычные твари. Это и вовсе на грани фантастики – я точно знаю, что они не относились к «подобным разумным», или, как любила говаривать Учительница, similis prudens. Нет, исключено. Если бы я не видел своими глазами, как твари сбили с ног и набросились на «Семена», я бы решил, что именно он и являлся хозяином монстров. Но твари не могут причинять вред своему создателю. Это одна из немногих истин, которые по-настоящему незыблемы и не могут подвергаться сомнению. А видел ли я, как монстры убили псевдо-Семена? Хороший вопрос. Особенно если учесть, что найти что-либо в том грязевом месиве после сильного дождя было невозможно. Да я и не искал особо. Ботинка, оставшегося от неизвестного, мне хватило для того, чтобы я уверовал в его смерть.

Посетителей в кафе, становится больше. Практически все столики уже заняты, и некоторые из только что вошедших откровенно посматривают в мою сторону. Однако никто ко мне так и не подходит с просьбой занять свободные места. Мысли сейчас заняты совсем другим. Я снова и снова возвращаюсь к событиям минувшей ночи, многократно прокручивая их в голове. Мне не дает покоя тот странный жгут или, правильнее сказать, канал, который я «созерцал» у убитой и у девушки из моих снов. К сожалению, стоит признать, что я не уделил этому факту должного внимания. Сейчас я понимаю, что нужно было проследить за ним или, по крайней мере, попытаться это сделать, чтобы узнать, куда ведет канал, по которому из женщины выкачивается ее жизненная энергия. Увидев его в Мишином сне, я не очень удивился, потому что видел такой же в собственном. Нужно, нужно было проследить, куда вел канал. Можно, конечно, оправдаться нехваткой времени и сложившейся ситуацией. И вообще было не до этого. Но сейчас я понимаю, что наверняка уже получил бы ответы на некоторые вопросы. Да и если бы канал был виден целиком и сразу… Но ведь это не так. Нужно непрестанно «созерцать» в течение какого-то времени, потому что своеобразный жгут силы позволяет себя увидеть очень неохотно. Честно говоря, я не уверен, что мне хватит силы и выдержки рассмотреть его полностью, ведь само «созерцание» дается не так легко, как хотелось бы. С каждой секундой «созерцать» становится все тяжелее. Если вовремя не остановиться, можно даже лишиться на время обычного зрения. Но все равно стоило попытаться…

Твари. Лютые и злые монстры. Сейчас я думаю, что риск, которому я подверг себя и Мишу, оставшись в том сне, не оправдан. Но зачастую так и бывает, когда в нашей работе приходится рисковать, потому что, кроме нас, Плетущих, никто нашу работу не сделает. Очень и очень редко случается, что обычный человек способен защититься во сне и дать отпор тварям. Мысли о монстрах, с которыми я впервые в таком большом количестве столкнулся, бередят память, и перед мысленным взором всплывают воспоминания о том дне, когда я «познакомился» с настоящей, живой тварью. Я получил тогда хороший урок. Создание, внешне не отличимое от человека, едва не заставило меня освободить его из клетки, в которую его заточила Марина Яковлевна…

Апельсиновый сок уже давно допит, и мутный от оранжевой мякоти стакан одиноко стоит на столе. Людей в кафе уже гораздо меньше, видимо, потому, что обеденное время закончилось. Нахлынувшие воспоминания исчезают, тают на задворках памяти, оставляя после себя запах мела и ощущение свежего ветра из вечно открытого окна на коже. Официант забирает пустой стакан и, спросив, не желаю ли я еще чего-нибудь, уходит. Дисплей сотового загорается, когда я жму на кнопки. Слушаю длинные гудки до последнего, пока вызов сам не прекращается. Миша по-прежнему не отвечает. Звонок Марине Яковлевне также остается без ответа.

На улице меня ожидает свежий воздух, солнце и не по-осеннему высокое голубое небо, на котором размашистыми мазками белеют редкие облака. Что же, у меня достаточно времени для прогулки, до того как начнет темнеть и нужно будет возвращаться на снятую квартиру. Ради разнообразия и более полного знакомства с Минском я решаю воспользоваться услугами метрополитена, который лучше всякого гида поведает о характере и привычках города. Первое, что бросается в глаза, – это немногочисленность людей под землей как на перроне, так и в подошедшем составе. Пассажиры без суеты выходят через раздвижные двери, и вместо них так же неспешно заходят другие. Ярко-синие вагоны чисты не только снаружи, но и внутри. Совсем недавно в Киеве я ездил на метро. Так вот, разница существенная. Помимо того, что здесь гораздо меньше людей, так и рекламы, в виде плакатов, постеров и наклеек несоизмеримо меньше. Хотя, думаю я, для того, чтобы судить о местном метро, нужно проехать на одном из его поездов в час пик, вот тогда и можно будет о чем-то судить. Как бы то ни было, мне приятно прокатиться на подземной электричке и не одну станцию. Спохватившись, на «Площади Победы» пересаживаюсь на обратный поезд и доезжаю до «Октябрьской».

С каждой минутой тени от деревьев, зданий и людей становятся длиннее – близится ранний вечер. И хотя на часах еще день, исчезающее за крышами домов солнце и поднявшийся ветер морозят воздух, а мое дыхание белесым паром растворяется в воздухе.

Я иду туда, куда несут ноги. Как же давно я не гулял вот так – просто, бесцельно, исключительно ради собственного удовольствия.

Я в Александровском сквере на Октябрьской площади. Здесь, напротив Дворца Республики, находится старейший в городе фонтан в виде мальчика с лебедем. Точно так же он и называется. На его гранитном постаменте выбиты цифры «1874». Позже, из интернета, я узнаю, что это самый старый в Минске фонтан. Его запустили, когда в городе появился водопровод. По Карла Маркса дохожу до улицы Ленина и, минуя короткий бульвар, снова оказываюсь в небольшом сквере, где меня встречает еще один фонтан в виде круглой чаши с несколькими широкими ступенями.

Напоминая о наступающем вечере, загораются первые фонари. Их ровный желтоватый свет создает отчетливый контраст и сгущает тени. Воздух на удивление чист – дышится с превеликим удовольствием. Редкие автомобили, словно стесняясь, шуршат покрышками и спешат исчезнуть.

Ноги выносят меня к открытому пространству, и моим глазам открывается вид на стадион с высокими мачтами и многочисленными прожекторами. Я иду по неширокому бульвару, на скамейках которого сидят молодые парочки. Только тихий шепот, объятия и страстные поцелуи…

Ровный и непривычно чистый асфальт выводит меня на проспект Независимости, пройдя по которому, я оказываюсь на одноименной площади. Здесь много людей. Они общаются на какие-то свои темы. Слышны смех и веселые детские голоса. Да, на удивление, здесь очень много детей. Несколько минут я просто стою, любуясь игрой разноцветных струй в фонтане. Звук воды завораживает и приятно ласкает слух.

За несколько часов пешей прогулки я нагулял здоровый аппетит. В поисках подходящего заведения, где я мог бы поужинать, прохожу несколько кварталов и останавливаюсь у дверей ресторана. Изнутри льются звуки скрипки, которые всецело приковывают мое внимание. Определенно, это Карлос Гардель, точнее одна из его композиций, более известная как Por uno Carbeza. Более не раздумывая, толкаю дверь и захожу внутрь. Отделанный под дерево, зал тонет в приятном полумраке, а за столиками со светильниками под желтыми абажурами совсем немного людей. То, что надо. Скрипачом оказывается миловидная девушка, одетая в свитер и джинсы. Она, прикрыв глаза, выводит завораживающие аккорды страстного танго, а за ее спиной на черном рояле аккомпанирует молодой человек. Роскошный инструмент с полированными боками отражает приглушенный свет нескольких ламп импровизированной сцены.

Кухня, как, впрочем, и обслуживание, оказываются на приличном уровне, и я с удовольствием утоляю голод. Второй десерт прошу упаковать с собой – уж больно вкусным оказался медовик. На выходе меня поджидает такси, которое быстро доставляет к дому. Не уверен, что меня больше удивило: небольшая стоимость поездки или предупредительный водитель. На улице самый настоящий вечер. Хотя, может быть, его наступление кажется таким стремительным из-за появившихся на небе и почти неразличимых на уже темном небе низких туч.

Квартира встречает меня темнотой и почти неслышным шорохом занавесок, которыми играет легкий сквозняк. Спать еще рано – на часах только девять, но я помню, что сегодня меня ожидает серьезная работа. То, чем мне скоро предстоит заняться, не может оказаться простым. Еще несколько раз я пытаюсь дозвониться Мише и Марине Яковлевне, но никто не отвечает.

Приготовившись ко сну, достаю из сумки небольшой полиэтиленовый пакет, закрытый на струну. В нем лежит отрез ткани – платок неизвестной мне женщины. Едва я касаюсь его, отчаяние и безысходность черной волной захлестывают меня и холодными щупальцами сжимают сердце. Не верю! Не верю, что, по словам Учительницы, обладательница сего предмета проживет еще несколько месяцев или даже полгода. Ее максимум – пара недель, не больше. Она просто не хочет жить, и это хуже всего. Кажется, я начинаю плести, еще толком не заснув.

Глава 4

Я снова в Киеве. В обе стороны от меня разбегается улица с трамвайными рельсами посредине. Через дорогу – небольшой сквер. Я без труда узнаю улицу Бориспольскую и сам сквер, расположенный в сотнях метров от Дарницкого рынка – того самого, где я был вчера. За спиной – кирпичный забор, за которым находятся корпуса и цеха завода «Дормаш».

Минуту я стою неподвижно, вдыхая прохладный чистый воздух. Здесь и сейчас – осень. Но в отличие от яви погода совершенно не ноябрьская. В высоком ясном небе видны кудрявые барашки белых облаков. Солнца нет, поэтому тени отсутствуют. Было бы удивительно увидеть солнце – символ света, тепла и радости – во сне человека, чье сознание и разум съедает безысходная тоска и отчаянная безнадега.

Легкий ветер ерошит волосы, когда я пересекаю пустынную улицу и вхожу в сквер. Мне нужно добраться до 5-этажного кирпичного дома – так называемой хрущевки. Обреченную тишину этого мира нарушает лишь звук моих шагов да шорох падающих листьев. Кроны невысоких деревьев горят алым и золотым. Ветер едва заметно усиливается, и шелест умирающих листьев становится громче. Я иду, не разбирая дороги – найти тропинку на покрытой листвой земле невозможно. Да и не нужно.

Серое ничто клубится вокруг меня стылой мглой, когда я «созерцаю», чтобы удостовериться в правильности пути и в отсутствии тварей. Есть только я и человеческий силуэт неподалеку. Искра света в нем гораздо ярче, чем у обычных людей. Этого мне достаточно, чтобы поверить словам Учительницы о том, что обладательница платка сможет прожить еще несколько месяцев. Ей хватит для этого внутренней силы. Однако я смею надеяться, что мое вмешательство сможет помочь неизвестной, и осень, воцарившаяся здесь, не станет последней. Что этот мир еще увидит солнце, и сюда придет весна. Если только ее достойно это скорбное и печальное место.

Чистый подъезд встречает меня сырой прохладой и зелеными стенами. Ступени обычной лестницы выводят на третий этаж и тянутся дальше. Мне уже не нужно «созерцать», чтобы определить, в какой из четырех квартир на лестничной площадке находится моя цель. Проклепанная и обшитая дерматином дверь, звонок на стене справа от нее. Я жму его кнопку, и по ту сторону раздается звук, отдалено похожий на соловьиное пение.

Чтобы не пугать незнакомую женщину, я оделся вполне обычно – без привычной одежды армейского типа, без бронежилета, шлема и других мелочей, что делают пребывание в чужих снах более безопасным.

Проходит несколько секунд после того, как я позвонил, и в квартире раздаются спешные шаги, потом – щелчок замка, и дверь распахивается, являя взору женщину средних лет. Она одета в голубое платье до колен и белые босоножки. Ее русые волосы аккуратно зачесаны, и мне в глаза сразу бросаются красивые золотые сережки в мочках ее ушей, выполненные в виде бабочек с инкрустированными светло-голубыми камнями. Какой-то миг ее серые глаза еще глядят на меня с радостью, потом становятся сначала удивленными, а затем – безразличными. Ее тонкие брови опускаются, а улыбка блекнет и исчезает с ее губ.

– Здравствуйте, – дружелюбно говорю я.

– Добрый день, – отвечает она едва слышно и отводит глаза.

– Я ваш сосед, – начинаю я, – по дому. Был только что на рынке, и меня попросили вам передать…

В моей руке за спиной появляется небольшой пакет с яблоками. Я протягиваю его женщине. Она непонимающе глядит на него, а потом в ее глазах мелькает интерес.

– Неужели Марина позаботилась? – спрашивает она.

– Да, – киваю, – Марина Яковлевна попросила зайти к вам и передать яблоки.

Женщина принимает пакет и спустя секунду говорит то, что я так жду услышать:

– Ну что же ты стоишь? Проходи. Проходи на кухню. Я сейчас чай поставлю. Ты будешь чай?

– Если вас не затруднит, – отвечаю, – и вы составите мне компанию.

Хотя я не ощущаю и не вижу той непонятной радости, с которой она открыла мне дверь, все же женщина начинает проявлять интерес ко мне и моему появлению. Она начинает хлопотать на кухне, крошечной, как и в любой «хрущевке». Что важно, помещение, выглядит чистым, опрятным и ухоженным. Как-то сразу видно, что все здесь находится на своих местах.

У окна, занавешенного короткими сиреневыми шторами, на подоконнике, стоят несколько цветочных горшков. Я особо не разбираюсь в декоративных растениях, но, судя по всему, это фиалки. Мое внимание привлекают фотографии в застекленных рамках как раз над столом, но пока говорить с хозяйкой о людях, изображенных на них, рано.

Чайник, закипевший на огне довольно современной на вид газовой плиты, свистит, тугой струей выпуская пар, и женщина отключает огонь. Потом она разливает в две белые чашки на столе передо мной заварку темного цвета, от которой исходит приятный чайный запах, и уже после наполняет их парующим кипятком.

– Вот сахар, – она снимает крышку с пузатой сахарницы, – а вот печенье. Угощайся.

– Спасибо большое, – вежливо отвечаю я и кладу в чай две ложки сахара, размешиваю их, достаю ложку из чашки и, дуя на кипяток, делаю крохотный глоток.

Гостеприимная хозяйка несколько секунд умиленно наблюдает за мной, потом, словно спохватившись, всплескивает руками и встает из-за стола. Она достает из недр кухонного гарнитура широкое глубокое блюдо и споро принимается мыть яблоки. Спустя минуту она заканчивает и водружает это блюдо с уже вымытыми плодами на стол.

А я все это время тихо и незаметно удивляюсь. Вот так запросто проводить довольно сложные манипуляции с чайником, заварником, чашками, сахарницей, яблоками и другими предметами для обычного человека – крайняя редкость. Для таких, казалось бы, простых действий нужно обладать ясным и незамутненным сознанием. Из нее могла бы получиться хорошая Плетущая.

– Скажи, – обращается она ко мне, – ты случайно не Тимофеевых племянник?

– Их самых, – легко отвечаю я, не думая о неуместной сейчас честности.

– И как они? – интересуется она, усаживаясь за стол напротив меня.

– Все хорошо, передают вам привет.

– Спасибо большое, – благодарно кивает женщина, – передавай им тоже.

– Спасибо, обязательно передам.

Она делает осторожный глоток и говорит:

– К Марине я сама зайду, чтобы поблагодарить за яблоки, – и добавляет. – Какой же она все-таки хороший человек. Побольше бы таких.

Я киваю в ответ, соглашаясь, но ее последующие слова настораживают меня:

– Когда Гриша с работы придет, вместе и поужинаем. Ты ведь останешься на ужин?

– Мне немного неудобно, – я старательно изображаю неловкость и добиваюсь своего.

– Останешься, – решительно говорит она и улыбается.

– Спасибо, – улыбаюсь в ответ, а сам гадаю, что значат ее слова о некоем Грише.

Молчание затягивается, и я решаюсь поинтересоваться:

– Кто это на фотографиях? – показываю на снимки, на которых изображены улыбающиеся и даже смеющиеся счастливые люди.

– Это моя семья, – тепло произносит женщина и снимает фотографию в желтой рамке. Она нежно гладит стекло и говорит: – Лиза, моя дочка. Сейчас ей 27, и у нее двое детишек: Маша и Катя. Они близняшки.

Она говорит, а я с превеликим изумлением отмечаю, как в окно пробивается солнечный луч и веселым зайчиком отражается от чая, что в моей чашке, на стене сбоку. Не менее удивленно наблюдаю за тем, как фиалки на подоконнике расцветают сиреневым, фиолетовым и нежно-голубым. Беспечные воробьи шумной стайкой подлетают к окну и, весело чирикая, цокают по оцинкованному подоконнику за стеклом. Счастье женщины, сидящей напротив, оказывается настолько сильным, что даже я невольно улыбаюсь.

– Она вышла замуж, – продолжает хозяйка, – за канадца и уже семь лет живет с ним. В Ванкувере. Муж работает в строительной фирме, а Лизонька дает уроки игры на пианино.

Она снимает со стены другую фотографию в светло-розовой рамке. На ней изображены двое детей.

– Это Мери и Кэт, но я зову их по-нашему: Катей и Машей. Им уже по пять годиков…

Солнца становится больше. Оно раскрашивает в яркие цвета этот мир, дарит радость и тепло.

– Они приезжают в гости? – осторожно спрашиваю я.

– Конечно, – следует ответ после короткой паузы. – Два года назад приезжали.

Сверкая, как драгоценный камень, по ее щеке скатывается одинокая слеза. Яркое солнце блекнет, а воробьи за окном вспархивают и улетают. Я слышу, как первые капли дождя звонко падают на оцинкованный подоконник за стеклом.

– Лиза звала меня уехать с ними. Переехать жить в Канаду, но… Куда же я? А Гриша?..

Она кладет перед собой третью фотографию с изображением молодого офицера в военной форме Советской армии. Следующая – свадебная: жених в костюме, а невеста, моя подопечная, в белоснежном платье с шикарным букетом роз.

За окном снова появляется солнце, и я вижу, как в дожде поднимается радуга, чьи цвета кажутся яркими и четкими. Прислушиваюсь, не веря своим ушам. Сквозь шум непрекращающегося дождя до меня все отчетливее доносится музыка. С каждым мгновением она становится все громче. Теперь уже нет нужды вслушиваться. Ее легкая и грустная мелодия проникает, кажется, в самое сердце и дарит ощущение полета и невесомости. Это седьмая симфония Бетховена, «Лунная соната», которую композитор написал, уже страдая от прогрессирующей глухоты. Это произведение он посвятил той, которую любил больше жизни.

– Может быть, – говорю я, – вы хотя бы в гости к Лизе и внучкам съездите?

Женщина фокусирует на мне взгляд, и в следующую секунду солнце исчезает, а вместе с ним и радуга. Еще несколько секунд звучит красивая мелодия, но потом замолкает, будто кто-то выключил проигрыватель.

– Я не могу все бросить, – наконец отвечает она. – У меня здесь друзья, знакомые, родители… на кладбище. У меня здесь Гриша.

– Ваш муж? – спрашиваю я.

– Да, – она запинается. – Он должен скоро прийти с работы…

Свет за окном меркнет, и становится гораздо темнее. Я вижу, как появившиеся низкие серые тучи закрывают собой все небо. Дождь заметно усиливается. Он зло бьет в подоконник и поднимает маленькие фонтанчики брызг. Сильный ветер раскачивает и треплет деревья, срывает с них листья и пытается носить по воздуху, но превратившийся в сильный ливень дождь яростно вбивает их в землю. Становится заметно прохладнее, и я, встав из-за стола, закрываю форточку. Лепестки цветов фиалок на подоконнике опадают, а их зеленые листья темнеют, покрываясь какими-то коричневыми пятнами.

– Если хотите, я могу уйти, – говорю я, стоя у окна.

– Нет! – гораздо более резко, чем нужно, быстро отвечает женщина, вставая в дверном проеме. – Куда же ты по такому дождю пойдешь?

Ее волосы из русых уже превратились в седые, а глаза запали и поблекли. На ее лице появились глубокие морщины, и скорбные складки пролегли в районе глаз и в уголках губ. Кажется, что за несколько секунд, она постарела лет на двадцать. Женщина продолжает стоять в дверном проеме, закрывая собой выход из кухни, нервно жует губы и непрестанно теребит край черного платка, оказавшегося на ней. Что же, это значит, что она осознает тот факт, что является вдовой, неосознанно явив символ смерти и скорби – черный платок на своих плечах.

Однако, не смотря на все эти безусловно печальные перемены, одно все же радует меня. Это надежда в ее глазах. Безумная, отчаянная, но все же надежда, которая яснее ясного говорит о ее скрытом желании.

– Все будет хорошо, – киваю ей. – А пока садитесь, не стойте. Я никуда не уйду.

Еще мгновение моя подопечная глядит на меня затравленным взглядом, а потом шагает к стулу и опускается на него.

– Ваш муж, Григорий, – говорю я негромко, – часто вас посещает?

– Каждый день, – глухо отвечает она, опустив плечи и отведя взгляд.

– Но вы же знаете, что он… – невольно запинаюсь я.

– Умер? – заканчивает за меня женщина. – Разумеется, я это знаю. Я прекрасно помню, как его хоронила, и когда это было.

В темном небе коротко и ярко вспыхивает молния, а спустя несколько секунд оконное стекло жалобно вздрагивает от докатившихся гулких раскатов грома.

– Если вы захотите, – произношу я, глядя в глаза вдове, – он больше никогда не придет к вам.

Целая гамма чувств стремительно мелькает в ее глазах: от страха до отчаяния, от надежды до тоски. Я сажусь за стол и слегка двигаю к ней фотографии, на которых изображены ее дочь и внучки. Она смотрит на них, и слезы, более не сдерживаемые, текут по ее морщинистому лицу.

– Я не знаю… Я не знаю…

Я не тороплю ее и терпеливо жду.

– Я должна с ним попрощаться, – тихо роняет она, а через несколько секунд твердо говорит: – Я должна с ним попрощаться.

Я не отвожу глаз, когда наши взгляды встречаются, и не вижу больше страха и сомнений.

Чувство сострадания и сопереживания у меня развито очень сильно, даже как для Плетущего. И в такие моменты, как сейчас, я невольно об этом жалею, потому что чужое горе сбивает с ритма мое сердце, и дыхание перехватывает. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отрезать себя от ее эмоций, погрузив сознание в ментальную прострацию. Ее чувства уже не кажутся такими пронизывающими и всепоглощающими. Но одно мне ясно: эта женщина настолько сильно и безотчетно любила мужа, что не смогла смириться с его смертью. Смогла бы она самостоятельно, без чужой помощи найти новый смысл дальнейшей жизни? Затрудняюсь ответить, потому что сама по себе моя подопечная – неординарная личность, которая слишком сильна, чтобы просто угаснуть, и слишком эмоционально привязана к покойному, чтобы отпустить его из своего сердца. Надеюсь, я смог разбудить в ней желание жить, ведь у нее есть дочь и двое внучек. И вот сейчас она, сидя за столом, неотрывно и с нежностью глядит на их фотографии и что-то беззвучно шепчет. Я вижу, как многие морщины бесследно исчезают с ее лица, а глаза вновь оживают. Волосы снова становятся русыми, но черный платок так никуда и не исчезает с плеч.

В какой-то момент она отрывает взгляд от фотографий и, повернув голову, обращает его на выход из кухни. Через несколько секунд из прихожей доносится заливистая соловьиная трель. Глубоко вздохнув и бросив на меня взгляд, женщина встает из-за стола и, держа спину прямо, выходит из кухни. Затем я слышу щелчок дверного замка и звук открывающейся двери.

– Здравствуй, любимая, – слышу приглушенный мужской голос.

– Здравствуй, Гриша, – на грани слышимости доносится ответ.

Ментальная защита, что я поставил на свое сознание от эмоций и чувств женщины, мешает должным образом настроиться, чтобы «созерцать». Но я и без того не сомневаюсь в природе гостя, которого моя подопечная воспринимает, как своего покойного мужа.

На кухню заходит мужчина лет сорока. У него светлые волосы и такие же светлые глаза. Он останавливается на пороге и несколько секунд глядит на меня.

– Здравствуйте, – поднимаюсь я из-за стола.

– Здравствуй, – отвечает он и шагает ко мне, подавая руку, – Григорий Васильевич.

– Максим, – сжимаю его руку чуть дольше, чем это принято. Я вынужден доиграть этот спектакль до конца, потому что женщина, естественно, не догадывается о цели моего визита и о моих возможностях. Именно для нее я разыгрываю эту сцену, и именно для нее все должно быть максимально правдоподобно и реалистично. Так пусть же представление продолжается.

– Дорогая, – говорит мужчина, – что же ты не сказала, что у нас гости? Я бы купил торт к чаю.

Она как-то странно смотрит на меня и отвечает:

– Мальчик занес мне яблоки, которые передала Марина.

– Ну что же, тогда спасибо, – благодарит он.

– Не за что, – отвечаю я.

К моему немалому удовлетворению, женщина не растеряла спокойствия. Она кажется мне решительной и твердой в своих намерениях. А вообще неудивительно, что ее такие сильные эмоции не остались без чужого внимания, такого опасного и такого смертельного. С изумлением я улавливаю жалость, исходящую от нее, но… Нет, я прислушиваюсь к своим ощущениям. Это не жалость, это сожаление. И это хорошо: значит, она все для себя решила.

– Давай поужинаем, милая, – произносит мужчина. – Я чертовски голоден. И Максим пусть останется с нами на ужин.

Слова, всего лишь слова, но какую власть они возымели над моей подопечной! Я чувствую короткую, как укол, вспышку подлинной жалости и в следующее мгновенье вижу, как, прочеркивая блестящую дорожку, по щеке женщины скатывается слеза.

– Да, конечно, – она быстрым движением смахивает влагу с лица и проходит к холодильнику.

Со смешанным чувством тревоги и сожаления наблюдаю за ней. Еще секунду назад это была спокойная и решительно настроенная женщина, а сейчас, после всего нескольких слов, из нее словно вырвали стержень. Все-таки она невероятно сильно любила мужа. А создание под его обликом питается ее сильнейшими эмоциями. Скорее всего, это обычный паразит, невольно созданный ею же. Теперь ясно, почему ее силы уходят так быстро, и почему она не хочет жить, ведь только в своих снах женщина способна снова увидеть любимого, а явь ей представляется кошмаром, от которого хочется спрятаться.

Безусловно, уничтожить порожденное ее сознанием существо для меня не составит труда, но, напоминаю себе, моя задача и цель заключаются не в этом. Конечно, мне придется вмешаться, но только в том случае, если все зайдет слишком далеко.

А тварь под обликом мужчины, кстати, не перестает пытаться понять, что я из себя представляю. Благодаря той защите, что я поставил, создание не способно толком разглядеть меня, то есть пока оно не знает о том, что я Плетущий. Но это, как раз и неплохо, потому что гоняться за ним у меня нет ни малейшего желания. А тварь, естественно, сразу же попытается скрыться, едва только осознает, кто я такой на самом деле.

Тем временем женщина уже какое-то время стоит неподвижно, и взгляд ее устремлен на фотографии, что так и лежат сейчас на столе. Лиза, Маша и Катя весело смеются и улыбаются с них.

– Дорогая? – зовет ее мужчина. – Все нормально?

Услышав его голос, моя подопечная вздрагивает и медленно поворачивается к нему лицом. А существо все так и стоит в дверном проеме и непонимающе глядит на нее.

– Гришенька, – слезы стоят в ее глазах, и я вижу, какую душевную муку она сейчас испытывает, как она страдает.

– Что, милая?

– Гришенька, – снова шепчет она, но уже чуть громче. – У нас ведь осталась еще Лизонька и ее детки: Маша и Катя… Ты помнишь? Гриша, ты помнишь их?

Тот, которого она зовет эти именем, не отвечает, пристально глядя на нее. А я снимаю защиту, чтобы полноценно «созерцать» и как раз в этот миг вижу, как тварь, представляющая собой сгусток густого и беспроглядного мрака, тянется к ней клубящимися тьмой отростками-щупальцами, готовясь, видимо, получить очередную порцию сил и энергии своей жертвы-донора. Мне нужна всего секунда, чтобы среагировать на угрозу и в следующее мгновение темные щупальца развеиваются, распадаясь на грязные лоскуты, истаивающие в пространстве. Я смаргиваю, возвращая себе обычное зрение, и успеваю увидеть испуганный и затравленный взгляд существа, направленный на меня.

– Плетущий, – сдавленно сипит он, и страх узнавания мелькает в его глазах.

Женщина не слышит его. Получив передышку, она твердо сжимает кулаки и смотрит на него.

– Гриша, – говорит она, – ты умер. Ты не можешь быть со мной! А я должна жить! Слышишь меня?!

Страсть и напор в ее голосе заставляют мужчину отвести от меня взгляд и обратить его на мою подопечную. В дверном проеме позади него я создаю дверь, которая слепящим прямоугольником появляется в воздухе. Ее яркий свет придает помещению новый вид, делая цвета более контрастными, а тени – более глубокими.

Несмотря на страх передо мной, тварь совершает последнюю попытку.

– Иди со мной! – она протягивает к женщине руку. – Иди со мной, и мы снова будем вместе как прежде! Только на этот раз уже никогда не расстанемся! Мы всегда будем вместе!

Слезы непрерывно текут из ее глаз, взгляд остается твердым, и она не двигается с места. Женщина обеими руками прижимает к груди фотографии в разноцветных рамках, словно закрывая их от того, кого считает своим мужем.