Текст книги "Сиротка. Книга 2"

– Это из-за тебя! – пробормотала девушка.

– Нет, ты сама виновата! Ты не стала ждать, пока сани остановятся! – ответил он. – Мин, потерпи еще немного! Обещаю, что вечером мы отдохнем в тепле.

– Я тебе не верю. С меня хватит, – всхлипнула она.

– И это после малюсенькой метели и жалкого снегопада? – нежно сказал он, обнимая ее. – Все хорошо, потерпи! Я давно иду за санями, чтобы собакам было легче.

– Правда? – удивилась она.

– Ты займешь мое место, – вдруг сказал Тошан.

Он показал, как следует стоять на полозьях, держась за поручни. Эрмин почти утешилась, ведь она сразу же вспомнила об отце, Жослине Шардене, чьи руки когда-то касались этих поручней. Эта мысль ее успокоила.

– Вперед, Дюк! – крикнул Тошан.

Сани двинулись вперед с легким толчком, и девушка еле удержалась на полозьях. Но она тут же выпрямилась, гордая, что ведет упряжку, как и ее отец когда-то.

– Вперед, Дюк, вперед! – звонко крикнул Тошан.

Плотная завеса снега и ветер больше не казались ей такими ужасными. Она смеялась, а муж потихоньку бежал рядом с санями.

– Мин! – позвал он, встряхивая своими длинными черными волосами.

– Что?

– Я не сбился с пути. Тем более что собаки знают дорогу к дому. Смотри!

Сквозь снегопад и сгущавшиеся сумерки блеснул желтый квадратик света. Девушка закричала от радости и облегчения. Через несколько минут они остановились перед заснеженной, довольно большой хижиной. Дверь тут же отворилась, и на пороге появилась женщина среднего роста, худая и с прямой спиной. Безмятежное лицо цвета хлебной корочки обрамляли две толстые черные косы. Она улыбалась, глядя на молодых людей ясными черными глазами.

– Мама, познакомься с моей женой, – сказал ей Тошан.

– Добро пожаловать, дочка, – напевным голосом сказала индианка.

– Добрый вечер, мадам, – прошептала оробевшая Эрмин, – очень рада с вами познакомиться.

– Зови меня Тала. На языке моего народа это означает «волчица». Муж называл меня Роланд. Это имя мне дал священник при крещении. Но муж мой умер, и я больше не хожу молиться в церковь. Входи, дочь моя. У тебя глаза еще более голубые, чем летнее небо.

Тошан увел упряжку в сарай, где обычно размещались сани. Даже не поцеловав мать, он стал выкладывать покупки и рыться в сумках.

– Входи и погрейся, – позвала Эрмин Тала. – Сын придет, когда управится. Я очень рада, что ты приехала.

Эрмин прошла вслед за ней в дом, показавшийся ей гаванью света и тепла. В обложенном галькой очаге танцевал, потрескивая, огонь. На полу вместо ковра были расстелены звериные шкуры. На крючках висели две керосиновые лампы, освещая комнату, в которой царили чистота и порядок. Убранство комнаты казалось непривычным, но при этом необыкновенно гармоничным. Предметов мебели, сработанных из светлой древесины, было немного. Стены были увешены разноцветными тканями с загадочной символикой. На горячих углях стояла кастрюля, в которой булькало кушанье, приятно пахнущее мясом и овощами.

– В комнате я приготовила для тебя ушат с горячей водой, мыло и полотенца, – сказала мать Тошана.

– Но откуда вы знали, что мы приедем сегодня вечером? Нас задержала метель!

Тала звонко рассмеялась. Эрмин подумала, что она очень красива. Возраст матери Тошана она определить не смогла. Они с сыном были удивительно похожи.

– Если бы вы не приехали, я бы помылась ею сама. Я грею воду уже три дня подряд. Скажи, что обо мне рассказывал сын?

– Всего понемногу. Он постоянно говорит о вас, – ответила Эрмин с улыбкой.

Тала проводила ее в комнату и вышла. Здесь было тепло, но не жарко, как в общей комнате. При свете свечи девушка торопливо сняла сапожки, разделась. Обнажившись, она встала в лохань и стала мыться, вздыхая от удовольствия. Тала предусмотрела все – и кувшинчик, чтобы обливаться чистой водой, и кусочек ткани вместо губки.

«Красивый маленький дом, – думала девушка с удовлетворением. – Моя свекровь, кажется, добрая женщина. Я не смогу писать маме письма, значит, буду вести дневник в тетради и подарю ей его летом, когда вернусь».

Тошан, обвешанный вещами, вошел без стука. Эрмин шепотом попросила его поскорее закрыть дверь.

– Твоя нагота не смутит мою мать, – возразил он.

– Но я не хочу, чтобы кто-то, кроме тебя, видел меня голой!

Он сбросил вещи на пол и поцеловал ее сначала в губы, потом в шею. Никогда прежде Эрмин не видела его таким веселым. На лице появилось умиротворенное выражение.

– Я так рад оказаться дома, – сказал он. – Зимой я обычно работаю на лесоразработках и возвращаюсь в начале мая. Но на этот раз я с удовольствием буду ждать весну здесь, с тобой.

Эрмин надела сухую одежду и причесалась. Все еще не веря, что оказалась в тепле, она надела на ноги мягкие шерстяные тапочки. Тошан кивком указал на кровать со спинками из грубо обработанного дерева. Она была покрыта ярким лоскутным одеялом.

– Отец сделал мебель своими руками, мать сшила одеяло. Это была их комната. Теперь она наша.

– А где будет спать твоя мать?

– Есть еще одна комната, я построил ее прошлым летом, на случай, если ты когда-нибудь приедешь сюда со мной. Не волнуйся, мама давно там обосновалась.

Они оба проголодались, поэтому вышли в большую комнату, где Тала накрыла стол и уже ждала их. Украдкой рассматривая ее, Эрмин прониклась безмерным уважением к женщине, которая многие месяцы жила в одиночестве в самом сердце дикой природы.

«Как это вообще возможно? Неужели она не страдает от одиночества? У нее такая умиротворенная улыбка! Окажись я на ее месте, я бы умирала от тоски!»

Они молча ели лепешки из кукурузной муки и оленину, сваренную в густом коричневом бульоне. Позже Тала принесла эмалированную кружку с горячим кофе.

– Спасибо, Эрмин, – искренне поблагодарила она невестку. – Сын сказал, что это твой подарок – большой мешочек кофе. Для меня это лучшее лакомство, а оставалось его совсем немного.

Тошан поставил на стол всего две чашки. Погладив юную супругу по волосам, он сказал, что идет спать. Эрмин не смогла скрыть разочарования, и Тала с улыбкой ее успокоила:

– Сын знает, что я хочу с тобой поговорить. Только что, пока ты мылась, он рассказал мне, кто ты. Я должна передать тебе все, что знаю о твоих родителях.

– У нас будет время поговорить об этом, – тихо ответила девушка.

Эрмин не хотелось слушать рассказ о родителях сегодня вечером. Она чувствовала себя слишком уставшей. Как бы то ни было, ее отец умер… Ей не терпелось лечь рядом с мужем, насладиться его ласками и приласкать его.

– Дочка, от неприятностей лучше избавляться поскорее. Потом твое сердце и дух обретут покой. Если ты оказалась здесь, со мной, значит, тебе суждено узнать историю твоего отца, который не сможет поведать тебе ее сам.

– Хорошо, – согласилась Эрмин, отметив про себя, что Тошан точно так же прямо навязывает ей свою волю.

– Твои родители приехали на санях приблизительно в это время года, – начала Тала. – Я была намного моложе. Меня крестили в день моей свадьбы с Анри Дельбо, которому нравилось называть меня Роланд. Крещение, смена имени… Я на все это согласилась ради любви к нему. Мы были здесь счастливы; хижина, которую мы построили вместе, мне нравилась, и в моем доме всегда было чисто и тепло. Потом у меня родился сын, Тошан, которого при муже я должна была звать Клеманом. Я скучала по своим родным и редко улыбалась. Однажды к двери нашей хижины подъехала упряжка с шестью собаками. Ими правил мужчина, в санях сидела женщина. Мне они не понравились. Анри приютил их, и я понимала, что так надо. Женщина, Лора, была очень больна. Не столько телом, сколько сердцем и душой. Завидуя ее красоте, я ухаживала за ней. Ты очень на нее похожа.

– Но ведь вы тоже очень красивая, – перебила ее Эрмин.

– Мы совсем разные. Я завидовала, потому что у нее были голубые глаза и белая кожа. Но плохие мысли скоро ушли. Она так мучилась, что я испугалась. Я слышала, как она плачет по ночам. Мужчина, Жослин, был похож на затравленное животное. Он был высоким, почти таким же, как Анри, с очень темными волосами, мужественным лицом и густой кудрявой бородой, скрывавшей его щеки и рот. Он ни разу не улыбнулся, даже Тошану, который кормил его собак и подавал ему еду. Через несколько недель твой отец решил ехать дальше на север. Он убегал, но я не знала, от чего. Он, казалось, не замечал меня и говорил только с моим мужем, и то поздно вечером. Анри отвез его в хижину, которая была в шести милях от нашего дома. Он дал им запас еды и одеяла. У Лоры не было жара, но она отказывалась есть и говорить. Когда они уехали, мне стало легче на душе.

Тала залпом выпила свой кофе и продолжила рассказ:

– Прошло время, и Анри стал о них беспокоиться. Он взял ружье, немного кофе и сахара и отправился их навестить. Знай, Эрмин, я была молода, и мне не нравилось видеть, как муж уходит. Он вернулся с Лорой. Он сам тянул сани, на которых она сидела. Женщина улыбалась, как ребенок, и не узнавала нас с Тошаном. Анри рассказал мне все. Подойдя к хижине, он удивился, не увидев дымка над крышей. Где-то выли волки. Недалеко от дома он нашел тело Жослина, наполовину съеденное хищниками.

– О Господи! – пробормотала Эрмин. – Какой ужас!

– Волки виноваты только в том, что хотели есть. Твой отец пустил себе пулю в голову, когда не смог убить твою мать, которая сошла с ума и потеряла память. Анри догадался об этом, выслушав рассказ Лоры, когда вытащил ее из-под кровати, где она пряталась, изголодавшаяся, грязная и перепуганная. Она говорила о своем муже как о чужом мужчине, который угрожал ей ружьем, а потом ушел. Мы решили, что твоему отцу была ненавистна мысль, что любимая женщина умрет у него на глазах, и он решил положить конец ее мукам, но в конце концов предпочел лишить жизни себя. Анри знал, что на родине, в Труа-Ривьер, Жослин убил человека. Твой отец наказал себя за проступок, которого не смог себе простить. Он был хорошим человеком, и тебе не придется за него краснеть. Весной мы сходим к его могиле.

Девушка плакала. Тала изложила трагические обстоятельства смерти отца прямо, не стараясь смягчить удар.

– Лора жила с нами до начала лета, – продолжала мать Тошана. – Анри отвез ее в больницу, о чем его попросил Жослин в оставленной им записке. Там было написано и о деньгах, завещанных нам, но Анри не захотел их брать. Он опасался, что это наследство принесет ему несчастье… Плачь, дочка. Завтра твоя печаль уйдет.

– Не думаю. Я часто буду вспоминать об этом, – сказала Эрмин. – Это душераздирающая история. Отец должен был бороться, сдаться полиции. Мама объяснила мне все, но некоторых вещей она просто не помнила. Смерть того человека в Труа-Ривьер была несчастным случаем.

Она замолчала. Слезы катились у нее по щекам. Тала взяла девушку за руку и добавила:

– Теперь я знаю, отчего болела твоя мать. Ей пришлось расстаться с тобой. Ночью, когда она спала, воспоминания возвращались в ее затуманенный рассудок. И она во сне говорила о Валь-Жальбере.

– Тошан рассказывал мне, – шмыгнула носом Эрмин.

– Да, страшные сны Лоры привели моего сына к тебе. Вместе вы будете счастливы, и это счастье прогонит тоску из твоего сердца, из сердца твоей матери и из моего тоже.

– Вы совсем не кажетесь грустной…

– Я очень скучаю по мужу, – призналась Тала. – Я не была ему доброй супругой, все время дулась и жаловалась на его частые отлучки. Даже когда он увозил Лору в город, я осыпала его упреками, потому что боялась, что он не вернется, что останется жить там, с ней.

Услышав это, Эрмин улыбнулась и вытерла слезы.

– Ты смеешься, – сказала мать Тошана. – Сидя у окна, она постоянно напевала песню о кленовом листе, и Анри с Тошаном часто заслушивались…

– Мама пела?

– Да, и ее приятно было слушать. Вернувшись, Анри вбил себе в голову, что должен непременно найти новые золотоносные жилы. И он искал их до самой смерти, пока его не унесла река. С тех пор я стараюсь быть добрее, наслаждаюсь каждой минутой жизни и снова научилась улыбаться, ведь муж смотрит на меня с неба… А теперь ты со мной, мой сын тебя любит, и ты даришь ему радость. Все хорошо, все идет по кругу.

Внезапно на Эрмин обрушилась жуткая усталость. Тала помогла ей встать и проводила в комнату, где ловко сняла с девушки юбку и блузку.

– Спи спокойно. Завтра ты обретешь покой.

– Да, конечно, – растерянно пробормотала девушка.

Она ощупью нашла кровать и легла рядом с Тошаном. Как боязливый зверек, она прижалась щекой к его плечу, обняла рукой его грудь. Как хорошо лежать вот так, рядом с тем, кого любишь! Его молчаливое присутствие ее успокоило.

За окнами все еще шел снег. Хрипло выли волки, свистел ветер. Неподалеку бродила волчья стая – несколько хищников с подведенными от голода животами искали добычу. Залаяли встревоженные собаки. Тала накинула на плечи большую шаль и вышла проверить, хорошо ли заперт сарай. Остатки мяса она отдала трем маламутам.

– Тихо, Дюк! – приказала она. – Все в порядке. Не будите моего сына и дочку, которую он мне привез.

Тала улыбалась, глядя в зимнее ночное небо.

* * *

На берегу реки Перибонки, 9 апреля 1932 года

Лежа на кровати и раскинув руки в стороны, Эрмин потягивалась. Тошан встал рано, не потревожив ее сна. Обнаженная молодая женщина с грацией дикой кошки изогнулась на простынях. Момент пробуждения всегда доставлял ей радость. Из соседней комнаты в спальню проникал восхитительный запах кофе и горящего дерева. Она чувствовала себя отдохнувшей, готовой встретить день, который будет похож на все те чудесные дни, проведенные ею в доме свекрови с момента их приезда.

«Утром обязательно кофе и приятный разговор со свекровью, – думала Эрмин. – Потом, если погода хорошая, мы вместе прогуляемся по окрестностям. Потом начнем готовить еду. Когда все будет готово, придет Тошан. Он все время что-то чинит, забивает гвозди, пилит… После полудня мы с обожаемым супругом на часок ложимся поспать…»

Она обожала эти дневные часы, когда они с Тошаном возвращались на мягкую постель обнаженные, пылкие, счастливые, жадные до удовольствий.

«Тала наверняка нас слышит, но она только улыбается. Похоже, индейцы не видят в плотской любви ничего плохого. Тошан не унаследовал от отца его сдержанности. Анри Дельбо считал поцелуи чем-то неприличным, как и многие в Валь-Жальбере. Мне больше нравятся индейские нравы. После дневного отдыха Тала учит меня языку индейцев-монтанье, а я учу ее читать. Потом мы ужинаем и подолгу сидим у очага. Я пою для Талы и Тошана, а он курит сигарету. Потом мы идем спать, и я просыпаюсь одна, мне тепло и хорошо…»

Ее руки соскользнули с округлившихся грудей на ставший значительно более выпуклым животик. Она не ошиблась в гостинице в Перибонке: в ее лоне росло зачатое от Тошана дитя.

– Наше дитя! – сказала она вслух.

Когда она сообщила об этом мужу, придя к нему в сарай, где стоял верстак с инструментами, он замер, перестав остругивать доску. Ей не составляло труда вспомнить его взволнованное лицо и горделивый блеск черных глаз.

«Он поднял меня над землей, он целовал меня и повторял, что обожает меня, что я его любимая женушка-ракушка, его певчая птичка!»

Эрмин упивалась этими утренними размышлениями. Она проголодалась, от знакомого аромата кофе текли слюнки, но она намеренно задерживалась в постели, чтобы вспомнить моменты своего повседневного счастья. Это состояние блаженства она познала в первое же утро, когда проснулась в хижине, услышав накануне вечером ужасный рассказ о смерти отца. Тала ее не обманула: Эрмин очнулась от глубокого сна, открытая исключительно для упоительного настоящего и обещающего счастье будущего.

«Нужно повторить то, что я уже выучила, – решила она, потершись щекой о подушку Тошана, хранящую запах его волос. – Тала будет довольна. Значит, так… Названия рек и озер, которые помогут мне запомнить другие слова. Шикутими – «там, где глубоко». Часто в них упоминается вода… Кеногами – «длинное озеро». А теперь мое любимое, самое сложное слово: Ашуапмушуан – «там, где подстерегают оленя». Метабетшуан – «там, где река собирается с мыслями». Мистассини – «большой утес». Перибонка – «там, где реку обрамляет песок». Сагеней – «откуда течет вода». Тадуссак – «круглые холмы». И, наконец, Уиатшуан – «там, где вихрем кружит вода». Уиатшуан – моя река, мой водопад…»

Тень грусти затмила на мгновение ее радость быть здесь, наслаждаться теплом на мягкой постели, зная, что внутри развивается плод их с Тошаном любви. Эрмин захотелось снова увидеть мать, Бетти и Шарлотту, маленького Эда, Мирей и Шинука, красивого рыжего коня, которого лучше нее никто не вычистит и не приласкает.

«Зима заканчивается. И, хоть иногда идет снег, скоро наступит оттепель. Тала говорит, что река ворчит подо льдом. На запах развешенного на чердаке сушеного мяса стали собираться мелкие грызуны. Как только установится хорошая погода, я попрошу Тошана, чтобы мы уехали. Я хочу родить в доме матери».

Эрмин не рассчитывала, что ребенок родится так быстро, но была этому очень рада. Она встала и оделась. Тала что-то шила из мягкой замши.

– Ленивица! – с улыбкой поприветствовала она невестку. – Ты не настоящий горностай! Тот с рассвета бегает в поисках пропитания! А ты с каждым днем встаешь все позже.

– Зато я повторила названия рек, Тала. Я старалась произносить их правильно, чтобы ты меньше надо мной потешалась.

Красивая индианка прищурилась, вынула иголку и откусила нитку зубами.

– Я шью приданое для ребенка. Он родится в конце сентября, и на зиму ему понадобятся теплые вещи. У меня есть разноцветные бусины, я украшу ими курточку. Летом я сплету ивовую корзинку, она послужит колыбелью.

Эрмин не осмелилась озвучить свои планы. Ни Тошан, ни Тала ни разу не говорили о возвращении в Валь-Жальбер. Молодая женщина решила, что у них еще будет время все обсудить. Она перестала удивляться тому, с какой беспечностью ее новая семья относилась ко всему, что не касалось пищи и дров для очага.

«Если мы выедем в конце июня или в начале июля, я хорошо перенесу поездку. Из денег, что дала мне мама, я потратила совсем немного. Через озеро Сен-Жан мы поедем на корабле», – говорила она себе, радуясь подобной перспективе.

Часом позже Эрмин вышла прогуляться. Тала осталась дома, она хотела закончить шитье. Снег, все еще глубокий, стал пористым и водянистым. Услышав неумолкающий рокот, перемежающийся глухим треском, Эрмин прислушалась. Эти звуки доносились от Перибонки. Лед таял, под ним пела вода, готовая освободиться, залить низкие берега.

В воздухе разливался тонкий аромат весны. Из соснового леса с топором на плече вышел Тошан. Перед ним бежали собаки, шерсть у них была мокрая.

– Мин, иди посмотри! – позвал он ее.

Она подошла к нему. В руке у Тошана был хрупкий сиреневый цветок крокуса, который успел выбраться к свету из разогретой земли.

– Посмотри, первый цветок! Он маленький, но сильный, как ты! – Тошан улыбался, и кожа его была краснее, чем солнышко, а зубы – белее, чем снег. Эрмин подумала, что он самый красивый мужчина на земле и он ее любит. Господь соединил их. Желание вспыхивало в ней, стоило ему приблизиться. Он же не уставал ласкать тело своей супруги, но никогда ничего не требовал. Если она чувствовала себя утомленной, он довольствовался тем, что нежно прижимал ее к себе.

– Я сохраню этот цветок: засушу его между страницами моей книги.

– Этим летом ты увидишь, как хороши луга у реки, усыпанные цветами! Олени карибу приходят сюда на водопой. В давние времена монтанье следовали за стадами карибу. Они охотились на самых слабых животных, и у них все шло в дело – кожа, жилы, кости… Сегодня вечером я попрошу, чтобы мать рассказала тебе историю моего народа. Я чувствую себя больше индейцем, чем белым, хотя очень любил своего отца. Я счастлив, что своего ребенка буду воспитывать здесь, на своей земле. Он будет расти свободным, среди лесов и рек. Девочка это будет или мальчик, я не отдам мое дитя в школу, которую держат монахи или монахини. Ты станешь для него учительницей.

И Тошан подарил Эрмин долгий страстный поцелуй. Молодая женщина подумала, что теперь это и ее единственное желание – вечно жить в хижине Талы на берегу Перибонки.

Апрель уступил место солнечному и радостному маю. Деревья покрылись листвой, луга – густой травой, над которой возвышались золотые коронки одуванчиков. Стаи птиц пели с утра до ночи. Однажды к сараю подобрался черный медведь, но собаки быстро его отогнали.

Живот молодой женщины округлялся с каждым днем. Тала достала из своих запасов отрез цветастого сатина и сшила из него просторное платье, которое лучше подходило к новой фигуре невестки.

В первый день июня Эрмин спросила у Тошана, как ей отправить письмо матери.

– Я хочу ее успокоить и сообщить, что у нас будет малыш. Где-нибудь неподалеку есть поселок, откуда можно отправить письмо?

– Нет. Ближайший поселок – в десяти днях пути. Каждое лето к нам приходит мой двоюродный брат. Напиши письмо, я ему передам. Там, где он живет, есть почтовое отделение.

– Но если так, письмо опоздает, потому что мы тоже уедем! – воскликнула Эрмин. – Я хочу написать ей сейчас. Я пообещала маме, что вернусь в июле. Мэр Валь-Жальбера нас поженит, и тогда мы официально станем супругами. И вообще, я не хочу рожать здесь!

Она смотрела на него своими ясными голубыми глазами. Ее волосы танцевали, раздуваемые ласковым ветром, светлая кожа искрилась на солнце. Тошан притянул ее к себе и погладил круглый животик.

– Мин, мы не сможем поехать к тебе в поселок. Зимой, на санях, это возможно, но сейчас нам пришлось бы идти много-много дней. Я-то привык, но ты быстро устанешь. Я думал, что ты счастлива рядом со мной и моей матерью, которая любит тебя как дочь.

– Я счастлива с вами, – вздохнула она. – Но я хочу вернуться в Валь-Жальбер.

– Будущим летом мы поедем. Ребенку исполнится годик. Я понесу его на спине. Не бойся, роды пройдут хорошо. Вернувшись домой, мой брат предупредит мою бабушку и тетю. Они придут вовремя. Женщины из племени монтанье знают травки, которые облегчают боль. Мой ребенок не появится на свет в твоем призрачном поселке.

Последние слова прозвучали жестко.

Молодая женщина осторожно высвободилась из объятий мужа. Она убежала в их комнату, упала на кровать и проплакала несколько часов. Тала задумчиво слушала грустную музыку ее рыданий.

Тошан провел ночь в лесу. На следующее утро он отправился на охоту, унося с собой сумку с провизией.

– Он всегда так поступает, – пояснила его мать. – Когда охотник идет за крупной добычей, ему иногда нужно несколько дней.

– Но он мог бы со мной попрощаться, – ответила Эрмин, которую огорчало демонстративное поведение мужа.

– Не стоит так убиваться, – посоветовала ей Тала. – Ребенку нужно, чтобы ты была веселой и чтобы в душе у тебя был мир. Забудь о гневе.

– Но я не сделала ничего плохого! – вскричала молодая женщина. – Я только хотела написать маме письмо. Она будет ждать меня! Тала, мне здесь нравится, и я не скучаю. Я очень тебя люблю, даже восхищаюсь тобой, но я думала, что Тошан останется жить в Валь-Жальбере, рядом со мной. Я там выросла!

– А он вырос здесь, – возразила Тала. – Пойми и ты его, любимая моя доченька. Став взрослым, Тошан познал страдание, горький вкус унижений. К нему относились недоверчиво, удивлялись, что он умеет читать благодаря упрямству отца, который отправил его в школу. Большинство жителей этих мест доброжелательно относятся к индейцам, но некоторые отказывались дать ему работу или просто приютить.

«Такие, как Жозеф», – сказала себе Эрмин.

– Тошан стал недоверчивым, в некоторых случаях он держится надменно. Он упорно носит длинные волосы и одежду, которую для него шьет его бабушка Опина[21]21
  В переводе с алгонского языка (язык североамериканских индейцев) – «гора». Используется как имя.


[Закрыть]. Рассказывая мне о тебе, он не надеялся, что когда-нибудь вы поженитесь, потому что ты белая девушка и получила хорошее образование. И он был прав, потому что тебе пришлось бежать из поселка, чтобы семья примирилась с твоим выбором. Кто сказал тебе, что Тошана хорошо примут в твоем Валь-Жальбере?

Эрмин вздохнула. Свекровь – увы! – была права. За исключением Лоры и Мирей, в чьем добром отношении она была уверена, кто согласится принять Тошана в эту замкнутую общину, в которой нет даже духовного пастыря? Хотя, подумав немного, она решила, что все не так уж плохо. Единственный, кто мог воспротивиться, это Жозеф Маруа, но Бетти сумела бы его усмирить.

– Твои родные скучают по тебе, это нормально, – сказала Тала. – Но жена должна следовать за мужем, как я пошла за Анри. Ты пообещала всегда быть с Тошаном. Дочка, подумай хорошенько. Что для тебя важнее?

– Тошан и дитя, которое я ношу. Его дитя, – без колебаний ответила Эрмин.

– Значит, не думай об отъезде. Наслаждайся летом, это время цветов и ягод, время быстрой воды.

– Но Тошан оставил меня одну! Он на меня сердится.

– Он скоро вернется к тебе, как пчела возвращается к медоносному цветку.

В это утро Тала долго расчесывала золотисто-каштановые волосы своей невестки. Она заплела их в две косы и украсила красными кожаными ленточками. Руки у нее были ловкие и ласковые.

– Иди на берег реки и пой, – посоветовала она Эрмин. – Ты давно не пела. Ребенок тебя послушает.

Молодая женщина села на песчаном берегу Перибонки. Ярко-голубое небо отражалось в ее глазах, таких же голубых. Черноголовые синички с писком порхали в кроне молодой ивы. В природе царили свет и гармония.

– Тала права, – сказала себе Эрмин, положив руки на живот. – Супруга посвящает своему избраннику свою жизнь.

Солнце было ласковым и теплым, река несла свои прозрачные воды. Кто-то неторопливо шел по песку. Она привстала и сразу же улыбнулась.

– Тошан! Ты вернулся?

Он улегся с ней рядом.

– На охоту схожу в другой раз. Я не смог уйти далеко, твое лицо все время стояло перед глазами. Я о тебе позабочусь.

С того дня они жили, наслаждаясь своим простым счастьем. Голышом купались в бухточке Перибонки, занимались любовью страстно, но осторожно. Когда ребенок шевелился, Эрмин говорила об этом Тошану, и он слушал, приложив ухо к круглому животику жены. Индианка посоветовала своей невестке побольше ходить пешком, что, по ее убеждению, должно было облегчить роды.

Вечером Тала разводила костер перед домом, ставила рядом стол, и они втроем ужинали при свете звезд. Двоюродный брат, чьего визита они ждали с таким нетерпением, явился в конце июля. Ему было около тридцати, и он приехал на низкорослой лошадке. У него были коротко подстриженные волосы и более темная, чем у Тошана, кожа. Звали его Шоган[22]22
  В переводе с алгонского языка – «черная птица».


[Закрыть]. По просьбе мужа и свекрови Эрмин пела для него. Она почти не разрабатывала голос, как в прошлые годы, но он не утратил своей силы.

Сжав зубами трубку, Шоган слушал «Золотые хлеба» и «Странствующий канадец». Когда же молодая женщина, которую он отныне считал своей родственницей, очень эмоционально исполнила арию из оперы «Мадам Баттерфляй», в которой было много сложных пассажей, Тала смахнула слезу.

– Теперь, сестра, я буду называть тебя Канти. На нашем языке это означает «та, которая поет», – сказал Шоган.

Он уехал три дня спустя. Эрмин передала ему длинное письмо для Лоры. В нем она рассказывала матери о своей простой и счастливой жизни на берегу реки Перибонки, о ребенке, которого носит под сердцем и который должен родиться в сентябре. Рука девушки дрожала, когда она писала, что не вернется в Валь-Жальбер летом.

«Мама очень расстроится, но она поймет», – говорила она себе.

Пока Шоган гостил у них, Тошан попросил у него на время его лошадку и усадил на нее Эрмин.

– Мы поедем к могиле твоего отца, – сказал ей муж.

Хижина, в которой довелось жить Лоре и Жослину, давно развалилась под напором суровых метелей. Могила – скромная кучка камней – покрылась мхом и цветами, розовыми и желтыми. Сколоченный из двух досок крест слегка покосился.

Молодая женщина встала на колени и помолилась за мятущуюся душу Жослина Шардена.

«Дорогой папочка, я никогда не видела твоего лица, не слышала голоса. Когда ты был рядом, я была слишком мала, и – увы! – ничего не помню. Может быть, ты приходил ко мне во сне. Я хочу сказать, что люблю тебя, даже не зная; что мне довелось вести твои сани и я часто касаюсь инициалов, которые ты вырезал на поручнях. Мы с мамой никогда тебя не забудем».

В это самое мгновение она решила, что, если у нее родится мальчик, она назовет его Жослином. Тошан не стал ей противоречить. Он стер следы слез с ее щек и осторожно поцеловал в губы.

– Поедем домой, – с улыбкой сказал он.

* * *

Утром тринадцатого сентября Эрмин ощутила острую боль в области поясницы: ее словно опалило огнем. Потом ее стала мучить глухая боль внизу живота. Она сидела с чашкой кофе у очага, на улице шел дождь. Тала заметила, что невестка чем-то встревожена.

– Что случилось, доченька?

– Не знаю. Наверное, ребенок повернулся слишком резко. В последние дни он часто шевелится.

Опина, пожилая седовласая индианка с морщинистым лицом, кивнула. Они с Аранк, ее средней дочкой, чье имя на индейском означало «звезда», пришли еще вчера. Тала вопросительно посмотрела на мать и сестру.

– Дочка, иди ляг на постель, я тебя осмотрю, – сказала Опина. – Я ввела в этот мир пятьдесят малышей. Белые называют таких, как я, повитухами. Аранк, приготовь настой!

– Но ведь еще слишком рано! – попыталась возразить Эрмин. – Я думала, что рожу в конце сентября.

– Ребенок сам выбирает время и стучит в дверь твоего тела. Прими то, что с тобой происходит, Эрмин, – сказала Тала.

Тошан в это время заготавливал на зиму дрова. Когда он пришел на обед, общая комната была пуста. Из их с женой спальни доносился концерт спорящих голосов. Он вошел, вид у него был испуганный.

– Племянник, ребенок появится до прихода ночи, – сообщила ему Аранк.

– Правда? – удивился он. Тут же спросил с беспокойством: – А это не слишком рано?

– Ребенок так решил, – отрезала Опина.

– Тошан, немедленно выйди! – вскричала Эрмин. – Поешь и принимайся за работу! Ты не должен видеть, как я рожаю!

Она пыталась оставаться спокойной, смириться с болью, охватившей все тело. В глиняной плошке дымились ароматические травы.

– Выйди, сын, – поддержала невестку Тала. – Твоя жена права, тебе нечего делать в этой комнате.

Тошану кусок не шел в горло. Он выместил волнение на поленцах, которые разлетались на половинки от одного удара топора.

Эрмин делала все, как ей советовали три индианки, окружившие ее постель. Иногда они переговаривались на языке монтанье. Женщины часто улыбались, радуясь, что в мир приходит новый человек.

– Дыши глубже, доченька, – повторяла Опина. – Можешь даже петь, если хочешь. Шоган нам все уши прожужжал, нахваливая твой голос. Мы так торопились тебя послушать, что пришли раньше времени, и как все хорошо получилось!

– Я… не могу… петь! – задыхаясь, проговорила молодая женщина. Схватки приходили все чаще.