Текст книги "Нежное насилие"

– Чтобы стать наконец самостоятельной. Но нам пора заканчивать. У вас там ведь все в порядке, да? У меня тоже. Это главное.

Положив трубку, Катрин ощутила неудовлетворенность и грусть. Цена за свободу была очень высока. Катрин решила во что бы то ни стало доказать и себе, и миру, что свобода того стоит.

На заседании редакции Катрин познакомилась с преемницей госпожи Пёль, Зереной Кипп, женщиной лет тридцати, очень стройной, очень красивой, очень энергичной, и к тому же еще натуральной блондинкой. Никто ничего не знал ни о ее образовании, ни о прежней работе. Несомненно было лишь то, что последние годы, выйдя замуж, она была занята семьей и потому нигде не служила. Если верить замглавного, то Зерена Кипп была когда-то близка с Клаазеном.

Соответствовало это истине или нет? Кто знает? Во всяком случае, Зерена и Клаазен были на «ты». Катрин ощутила легкую ревность, которую, однако, легко в себе подавила. Ведь чувства в данном случае отходили на второй план, главное было в том, чтобы утвердить свое положение свободной сотрудницы, получить одобрение своим идеям и возможно больше строк в очередном номере.

Катрин чувствовала, что против «новенькой» плетутся интриги. Эллен Ригер ощущала себя отодвинутой в сторону, а Ильза Мёбиус обойденной при распределении должностей. Катрин все это понимала, но посчитала для себя более правильным установить с Зереной Кипп хорошие отношения, чем затевать склоки, хотя бы уже потому, что к ней благоволил шеф, а идти против него она никак не собиралась. Катрин только опасалась, что напряженная атмосфера нарушит согласованную работу редакции.

Все прочие моменты работы редакции были для Катрин не так уж важны. Являться в отдел она должна была лишь раз в неделю. И гораздо больше была теперь заинтересована в том, чтобы начать работу над своей книгой. Как только ей принесли матрац, она переехала в Бланкенэзе. Еще не распаковав полностью чемоданы, она уже сделала на кухонном столе свои первые эскизы.

Рукопись росла в таком же темпе, в каком обустраивался дом. Ящики, присланные отцом, были распакованы и перенесены в подвал. Катрин приобрела маленький холодильник, чтобы не ходить за продуктами ежедневно. У одного продавца старой мебели она нашла громадный письменный стол, отвечавший ее потребностям. Стол втащили на чердак, она соскребла с него потрескавшийся и вздувшийся лак и протравила кислотой крышку. Здесь, наверху, Катрин чувствовала себя свободнее, чем в маленькой кухне. Правда, она поставила стул спинкой к окну, чтобы свет падал на стол. Но часто, отдыхая от работы, вставала со стула и выглядывала в окно на широкую гладь реки и скользящие по ней суда.

Она наслаждалась непринужденностью жизни, которую теперь вела. Когда работала в «Вязальне», ей приходилось ежедневно быть хорошо одетой, да и в выходные дни мать не терпела никакой расхлябанности. А здесь, в своем домике, она бегала в джинсах или, когда потеплело, в шортах и тенниске, обходясь без бюстгальтера и колготок. Вставала с постели, хорошо выспавшись, обычно сразу же садилась за рукопись, и только выполнив определенную, заранее назначенную себе норму, убирала постель и комнаты. Затем – и для отдыха, и для разнообразия – она выполняла образцы рукоделия, фото которых предстояло поместить в журнале и в ее книге. Катрин пришло в голову, что она могла бы сама их фотографировать, и после нескольких первых неудач снимки стали получаться вполне подходящими.

Одинокой она не чувствовала себя никогда.

Временами, обычно после редакционных совещаний, она заходила в кафетерий с Эрнстом Клаазеном, Эллен Ригер или даже с Зереной Кипп. «Новенькая» была ей благодарна и стремилась полностью перетянуть на свою сторону. Катрин невольно выпала роль сочувствующей приятельницы, готовой оказать моральную поддержку. Ригер использовала совместные посещения кафетерия, чтобы нападать на других сотрудников редакции и особенно на «новенькую». Но она делала это с таким юмором, что Катрин искренне смеялась. А добрые беседы на личные темы удавались всегда только с Эрнстом Клаазеном.

В Гильден она звонила очень редко, так как и мать, и дочь реагировали на звонки, как и прежде, резко отрицательно. Но каждое воскресенье Катрин отводила время на то, чтобы написать дочери длинное письмо, заполненное наблюдениями о ее теперешней жизни и воспоминаниями о прежних годах. Она стремилась с помощью этих писем как-то сблизиться с девочкой.

К концу мая первые главы рукописи были закончены. К тексту работы «Творческое рукоделие» Катрин приложила очень красивые цветные фотографии и рисунки. Трудом своим она была довольна.

Отдавая работу в редакцию, она приложила к ней краткое письмо:

«Дорогой Эрнст, вот плоды моего труда, и мне они кажутся хорошими. Тем не менее я бы предпочла, чтобы вы всё просмотрели без меня. Прошу вас показать их также госпоже Кипп. Тогда мы смогли бы обсудить все в понедельник».

Письмо и рукопись она заложила в большой пакет, сама отнесла его в редакцию, но, сдав на входе, поспешила уйти и была рада, что не встретила никого, кроме госпожи Фельберт. При этом она чувствовала в своем поведении какую-то неловкость, отчего ей самой стало смешно.

В воскресенье утром Катрин долго спала, а вскочив, сразу же села писать письмо Даниэле. Ей удалось это сделать легче, чем обычно, поскольку она была в очень хорошем настроении.

Светило солнце, под лучами которого широкая, чаще всего мрачно-серая гладь великой реки преобразилась в сияющую серебряную ленту. С прогулочных катеров доносились обрывки веселой музыки. Катрин решила в этот день совершить длительную прогулку.

Когда раздался звонок в дверь, она пришла в полное недоумение. Никаких посетителей она не ждала. Соседи вели себя, правда, вежливо, но очень сдержанно, никому из них никак не могло прийти в голову забежать к ней. Может быть, телеграмма? Но ведь обычно текст просто прочитывают по телефону. Она взглянула на свои часы. Было двадцать минут двенадцатого.

Звонок раздался вторично. Катрин вскочила, побежала, шлепая сандалиями, вниз по лестнице и открыла дверь.

Перед ней стоял Эрнст Клаазен. На нем был очень корректный костюм, а под ним серая рубашка, гармонировавшая с цветом его глаз.

– Ой-ой-ой! – вскричала ошеломленная Катрин, сознавая, что в своих подрезанных до колена джинсах и с растрепанными волосами производит впечатление человека, достаточно одичавшего.

– Видимо, это следует понимать, как приветствие? – произнес он, и в его голосе звучала скрытая усмешка.

– Ты должен был хотя бы позвонить, что приедешь! – «Ты» вырвалось у нее невольно, она и сама не заметила, как это случилось.

– Катрин, ты неотразима! – Он обнял ее и нежно поцеловал.

Когда он отпустил ее, она растерялась еще больше.

– Ты не хочешь меня впустить? – спросил он.

– Что ты! Входи! Но у меня тут полнейший хаос Я еще не убирала квартиру.

– Это не имеет никакого значения!

– Для тебя, может быть, но не для меня. – Она наконец отступила от двери. – Поднимись наверх, чтобы я хоть оделась!

– Но ты же одета!

– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

Она чувствовала себя беззащитной и захваченной врасплох и была благодарна ему, что он не попытался вновь ее обнять. Потому что была бы не в силах защищаться. Но Эрнст бодро зашагал впереди нее вверх по лестнице.

Катрин проскользнула в спальню. Сердце билось так, словно готово выскочить из груди. Она даже не понимала, откуда такое возбуждение. Ведь ей все-таки удалось направить его мимо неубранной кухни в кабинет (в кухне оставались следы ее вчерашней стряпни – она пыталась приготовить сырное суфле). Пригласить же его в гостиную она не могла, там еще не было никакой мебели.

Она быстро сбросила с себя джинсы и тенниску прямо на пол, убрать в шкаф не было времени. Надев бюстгальтер, почувствовала себя увереннее. Потом выбрала серо-белое платье в полоску и долго приглаживала свои черные волосы, пока они не улеглись блестящими волнами. Накладывать тени на веки и красить губы она не стала, но после короткого раздумья все же надела колготки и сунула ноги в белые туфли на среднем каблуке.

Эрнст Клаазен сидел в кресле за письменным столом, когда она вошла в свой расположенный под крышей кабинет. Он сразу же поднялся.

– Ты должен меня понять, – извинилась она.

– Конечно. Все понимаю.

– Дело просто в том, что мне лучше всего работается в тех случаях, когда я с утра не трачу сил и времени на такие пустяки, как косметика, одевание и уборка.

– Это ты отдаешь дань привычкам, свойственным молодежи, потому что в юности была лишена такой возможности.

– Правда? Самой бы мне до этого никогда не додуматься.

– У большинства молодых бывает в жизни такой период, когда они беспорядком и своим небрежным внешним видом протестуют против строгих правил родительского дома. А ты никогда не могла себе этого позволить.

– Да, верно, – признала она. – Как это получается, что ты так много обо мне знаешь?

– Я много думал о тебе.

– Это очень лестно.

– Ты этого заслуживаешь. – Он сел на сундук с твердой крышкой, служившей ей чем-то вроде хранилища для бумаг. – Ты, кстати, не хочешь спросить, что меня вообще к тебе привело?

Она взяла пустую чашку из-под кофе, стоявшую рядом с пишущей машинкой.

– Разреши, я хоть чуточку уберу комнату.

– Нет-нет, это совершенно ни к чему. Сядь же, наконец!

Она села к столу и пробежала глазами листок, заправленный в машинку. Он продолжал:

– Я пришел тебя поздравить. Я и Зерена (с моей стороны невежливо ставить себя на первое место, но как-никак я ведь босс!), так вот, мы прочитали три твои главы и находим их великолепными.

– Спасибо, Эрнст. Приятно это слышать. Правда, у меня самой было ощущение, что они удались, но ведь тень неуверенности всегда остается до тех пор, пока кто-нибудь не подтвердит мнение автора.

– Кто-нибудь? – переспросил он с усмешкой.

– Я, конечно, имею в виду тебя. Твое суждение мне важнее всего.

– Надеюсь, что так. Между прочим, что это ты тут начала писать на машинке?

– Ты уже подсмотрел?

– Я не хотел быть нескромным. Но когда сидишь в ожидании твоего появления перед твоей же пишущей машинкой, вряд ли можно заняться еще чем-то, кроме чтения заложенного в нее текста. Не зажмуриваться же!

– От такого джентльмена я этого не ожидала.

– Как видишь, я не джентльмен. Это письмо дочери, да?

– Я пишу ей каждую неделю. Я… – Она подыскивала слова объяснения. – Я не хочу, чтобы связывающая нас нить оборвалась.

– Надеюсь, ты оставляешь себе копии.

– Да, я пишу под копирку. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что думаю, из этого может вырасти книга под названием «Письма к дочери-капризуле».

– Кто же этим заинтересуется?

– Миллионы матерей и дочерей. Ведь у всех бывают подобные конфликты. И если не ошибаюсь, ты стремишься в письмах дать им объяснение?

– Да, это верно, – задумчиво ответила Катрин.

– Возможно, их удастся использовать и в «Либерте».

– Нет, – очень решительно отказалась Катрин, – этого я не хочу.

Он не пытался ее переубеждать, а лишь ожидал более подробного объяснения.

– Не подумай только, что наш журнал кажется мне недостаточно хорошим для такой публикации. Ты знаешь, как высоко я его ценю. Но ведь затрагиваются сугубо личные отношения – между мной и моей дочерью. Я пишу письма только для Даниэлы и не хочу при этом пытаться привлечь возможно более широкую читательскую аудиторию.

– В общем, я тебя понимаю. Но мне все же жаль. Хочу надеяться, что это не последнее твое слово.

– Верно, не последнее. Если Даниэла все же переедет ко мне и согласится затем на публикацию, я охотно перечитаю все копии вместе с тобой. Наверное, многое придется вычеркивать, ведь я, естественно, повторяюсь.

– Согласен, Катрин. Так и сделаем.

Катрин вдруг сообразила, что совсем не проявляет гостеприимства.

– Можно тебе что-нибудь предложить из напитков, Эрнст? Чай? Кофе? Сок? Или бокал вина?

– Спасибо. Я хочу пригласить тебя отобедать вместе.

– Как мило! – Она вскочила с места. – Но тогда я хоть чуточку подкрашусь.

Он засмеялся.

– Хорошо женщинам! Хочешь стать красивой, хватайся за кисточку и помаду! А что делать нам, несчастным мужчинам?

– У вас несравнимое преимущество перед нами: вам красота ни к чему, никто ее от вас и не ожидает. Красивый мужчина чаще всего даже вызывает подозрения.

– Что ж, и то утешение.

Катрин взяла пустую чашку из-под кофе и пошла к двери.

– Я буду готова через пару минут.

– Скажи, а как там дела в Гильдене?

Катрин нахмурилась.

– Боюсь, что не очень-то хорошо. Правда, моя мать в этом не признается, но у меня впечатление такое, что «Вязальня» работает без особых успехов.

– Ничего удивительного. Ты была душой предприятия.

В Гильдене дела действительно шли не лучшим образом. Хельга Гросманн раньше думала, что сможет и без участия Катрин продолжать работу в «Малой вязальне» столь же успешно, как ранее. Ведь она и только она еще в то время, когда возвратилась в родительский дом, сумела буквально на пустом месте организовать это дело. Теперь же ей даже доставляло удовольствие самой закупать материал, то есть выполнять те обязанности, от которых ее в последние годы освобождала Катрин. Хельга создала себе очень солидные запасы нити на теплое время года.

Разумеется, Тилли, которая ей периодически помогала, была далеко не так усердна, как Катрин. Понятие о рукоделии эта молодая женщина усвоила только благодаря работе в «Вязальне», и ее знаний было недостаточно, чтобы давать эффективные рекомендации клиентам. Впрочем, Хельга это учитывала. Хуже было другое – недисциплинированность Тилли, к этому Хельга никак не могла привыкнуть. Именно в тот момент, когда Хельге требовалась помощь, Тилли обязательно должна была идти к парикмахеру, а в хорошую погоду предпочитала работе прогулки с маленькой Евой.

Это возмущало Хельгу. Своей тактикой мягкого, но не терпящего сопротивления нажима она ничего не могла добиться от Тилли. Начались злые пререкания, которые ни к чему не привели, так как обе стороны чувствовали себя правыми.

Хельга стала подыскивать себе другую помощницу, но те женщины, которые были заинтересованы в получении работы, либо не подходили Хельге, либо запрашивали слишком высокую заработную плату. Хельга пришла к неприятному для себя выводу, что Катрин заслуживала более высокого жалованья.

Но и это было еще не самое скверное. Уже через пару недель выяснилось, что вторая сотрудница в лавке вообще не нужна. Хельге и одной-то делать было почти нечего.

Клиентки заходили, с удивлением узнавали, что Катрин уже нет, и любопытствовали, чем это вызвано. Иногда при этом возникала забавная болтовня, которая приносила Хельге удовольствие. Но затем даже постоянные клиентки стали одна за другой исчезать. Без Катрин, которая умела так хорошо все объяснять, сразу же находить огрехи в работе клиенток, всегда была готова своими руками распустить пару рядов и тут же их заново связать, лавка потеряла свою притягательную силу.

Впрочем, Хельга этого не признавала. Она говорила себе: «Кажется, рукоделие стало занятием старомодным» или: «Шерстяные вещи можно купить и в магазине, да к тому же гораздо дешевле».

Но если бы даже она и осознала причину крушения, это не помогло бы внести какие-либо изменения в печальные дела лавки.

В дополнение ко всему, ее перестали замечать на улицах. Прежние клиентки глядели на нее, как на пустое место, или вообще избегали встреч. Ей было ясно, что это не презрение; просто женщины опасались, что их попросят объяснить, чем вызвано изменение их отношения к ее лавке. Но и это было Хельге неприятно.

Возникшая ситуация угнетала ее, делала нервной и раздражительной. Даниэла это чувствовала, но, не понимая причины, лишь ощущала на себе нетерпимость бабки.

Вопреки всякой логике, Хельга еще надеялась на перелом. Она вспоминала, как трудно начиналось дело после его основания, но потом, несмотря на мрачные прогнозы родителей, все же пошло успешно. Хельга еще не была готова к капитуляции.

Только больно уж скучно было целый день стоять в лавке без дела, либо – как она взяла себе за правило в последнее время – устраиваться в удобном кресле с книгой в напрасном ожидании звонка над входной дверью.

Когда Катрин была еще малолеткой, то сразу же после школы приходила в лавку и проводила здесь весь остаток дня, выполняя школьные домашние задания в задней комнатке или составляя компанию Хельге в торговом зале. Здесь она под руководством матери вязала спицами или крючком первые свои крупные вещи, шали, чулки. И даже в те спокойные дни, когда приходило мало клиентов, время летело быстро.

Даниэла же ничего подобного делать не хотела. Рукоделие ее не интересовало. Домашние задания она охотнее выполняла в своей комнате, под звуки музыки, несшейся из радиоприемника, что вообще-то правилами запрещалось. А потом, в хорошую погоду, играла с Ильзой и Таней на улице, в парке или на заднем дворе, а если шел дождь, то сидела у телевизора.

Бывали столкновения. Но Даниэла не могла понять, чего, собственно, нужно от нее бабушке, а Хельге не было дано природного смирения, чтобы признаться в своем одиночестве и попросить девочку посидеть с ней. Хельга могла себе позволить оправдать подобное требование лишь тем, что Даниэла под ее надзором будет лучше работать. Девочка же воспринимала это как придирку, как покушение на ее свободу.

Неизбежно должен был наступить момент, когда Хельга признает, что дальше так продолжаться не может. Лавка не приносила уже никаких доходов, хозяйка терпела одни убытки. Хельга не спала ночами, мечтая о человеке, который помог бы ей делом и советом. Но такого человека не было. Ей предстояло в одиночку искать выход из возникшей ситуации. И у нее еще хватало сил для этого. Она приняла решение лавку закрыть, дать объявление о распродаже товара и сдать помещение внаем. Решение было болезненным, но, к счастью, легко осуществимым.

Однажды за обедом она возвестила:

– У меня хорошая новость, дорогая!

– Какая же? – осведомилась Даниэла с легким недоверием.

– Я закрываю лавку.

Даниэла, которая, правда, догадывалась о стоявших перед бабушкой проблемах, но не понимала их в полной мере, была поражена.

– А чем же мы будем тогда жить?

– Я сдам помещение одной парфюмерной фирме. Это даст нам почти такой же доход, какой давала «Вязальня» в ее лучшие годы. Поскольку теперь твоя мать не находится на моем иждивении, нам с тобой будет достаточно.

– Мамуля ведь на тебя работала.

– Но, как стало ясно, теперь это в общем-то не дает результатов.

Даниэла чувствовала, что упрек несправедлив.

– Так ведь, если лавка не дает дохода, то это зависит не от мамы. В конце концов, хозяйка не она, а ты.

– Тебе обязательно всегда быть такой колючей? – спросила Хельга нежным голосом.

– Прости, бабушка, но я просто не могу понять.

– И ни к чему тебе это понимать. Вот, подожди совсем немного, пока я справлюсь со всем, что задумала. Во всяком случае, в будущем я смогу уделять тебе гораздо больше времени, чем сейчас.

У Даниэлы даже потемнело в глазах от такой перспективы, но она никак не отреагировала на сказанное, чтобы не раздражать бабушку напрасно.

Но когда Катрин в тот же вечер им позвонила, Даниэла, захлебываясь от возбуждения, заявила:

– Бабушка закрывает лавку. Ты это одобряешь?

– Неужели это правда?

Хельга взяла у внучки трубку.

– Да, ты не ослышалась. Я сдаю помещение внаем.

– Очень хорошая идея. Теперь тебе не придется так мучиться, как раньше. Только удостоверься в надежности нанимателя.

– Не беспокойся. Это очень солидный концерн по производству парфюмерии.

– И соглашайся только на долгосрочный договор.

– На это уж у меня ума хватит.

– Конечно, хватит, мама. Я же знаю.

– Кроме того, я объявляю распродажу остатков. Надеюсь что-нибудь от этого получить.

– Товары, полученные в кредит и еще не оплаченные, ты можешь вернуть изготовителям. Я бы вообще попыталась войти с ними в сделку, даже если это приведет к каким-то расходам. Я имею в виду, что можно отдать им оставшийся товар на комиссию. При распродаже собственными силами потери все равно неизбежны, зато в случае сделки ты избавишься сразу от крупных партий товара.

– Не ломай себе голову напрасно!

В сущности, Катрин давала советы потому, что уже не была уверена в деловых качествах матери, но она ответила, как бы оправдываясь:

– Такие вещи соскакивают с языка непроизвольно. Когда через пару недель Катрин позвонила снова, ее не удивило, что Хельга все еще сидит на значительной части своего товара.

– Но я уверена, что он может пригодиться тебе, – бодро заявила она, – у тебя же талант пускать в дело даже самый никчемный товар.

– Если предполагается, что это комплимент, то благодарю.

– Так заберешь у меня последние партии?

– Могу забрать, но только не за деньги, если ты это имеешь в виду.

– Я-то думала, что ты очень хорошо зарабатываешь.

– В целом это верно. Но мне нужно обустраиваться на голом месте.

– Если отдавать товар даром, то легче просто выбросить его на свалку.

– Что же, можешь так и сделать, – ответила Катрин, – тем самым избавишь себя и от расходов на транспорт.

Разумеется, Катрин знала, что Хельга, как и она сама, никогда не решилась бы на такой поступок, и уже размышляла о том, что можно было бы оставшиеся в лавке последние партии товара рассортировать и хранить в ящиках, которые стояли у нее в подвале.

– Как дела у Даниэлы? – осведомилась она.

– Передаю ей трубку.

Послышался высокий голос девочки:

– Все о'кей, мамуля! В этом году мы слетаем на Майорку.

– Это замечательно.

– Мы там проведем все летние каникулы.

– Может быть, захотите сделать крюк и залететь в Гамбург, чтобы навестить меня? Скажем, на одну-две недели?

– Да что ты, мамуля, это же совсем в другую сторону!

Катрин с удовольствием поведала бы дочери о том, что в жизни подчас приходится круто менять направление полета, но оставила слова девочки без ответа. Было ясно, что навещать ее у Даниэлы желания нет. А понуждать ее к этому было бы, с точки зрения Катрин, бесполезно.

Ей не хотелось себе в этом признаваться, но то, что Даниэла сразу же, без раздумий, отказалась от встречи, больно ее задело.

Катрин и Эрнст Клаазен не очень часто проводили вместе часы досуга, но когда это удавалось, получали истинное удовольствие. Она обрадовалась, когда он пригласил ее посетить Гамбургский государственный оперный театр. Нельзя сказать, что она вообще не пропускала оперных представлений, но классическую музыку любила.

В тот вечер шла опера «Кавалер с розой» Рихарда Штрауса и Гуго фон Гофманнсталя.[36]36
  Рихард Штраус (1864–1949) – знаменитый немецкий композитор, Гуго фон Гофманнсталь (1874–1929) – известный австрийский поэт и драматург. Их трехактная музыкальная комедия «Кавалер с розой» (1911), очень популярная в Германии и считающаяся классической, на русском языке не издавалась и не ставилась.


[Закрыть] Катрин и Эрнст сидели рядом в ложе, околдованные звуками чудесных мелодий. Во время первой большой сцены с вальсами, одновременно и светлой и меланхоличной, она нашла его руку, а он, охватив ее пальцы теплым и крепким пожатием, не отпускал до антракта.

В перерыве они гуляли в фойе среди нарядно одетых зрителей, ощущая душевный подъем от дивной музыки. Он – в черном костюме и белой рубашке с рюшами, она – в строгом платье из переливающегося на свету черного бархата, которое подчеркивало ее узкую талию и красивую грудь. Они чувствовали себя очень привлекательной молодой парой. Клаазен раскланивался направо и налево, поясняя Катрин, с кем они встретились, а также познакомил ее с очень представительными немолодыми супругами.

Катрин ощущала себя счастливой. Работа над книгой продвигалась хорошо, Катрин уже подыскала издателя и получила аванс. В редакции она приобретала все больший авторитет, а благодаря поддержке Эрнста Клаазена чувствовала себя личностью, с которой окружающие считаются.

Вдруг ее сердце екнуло: в толпе зрителей она увидела Жан-Поля. Он смотрелся очень недурно: бородка, здоровый цвет лица, вьющиеся темно-русые волосы. Однако его костюм из светло-серой вискозы слишком бросался в глаза, а широкий желтый галстук казался чересчур кричащим. Выглядел он постаревшим – не потому ли, впрочем, что находился в обществе какой-то девушки, светловолосой, грациозной и очень молодой – по оценке Катрин, не старше двадцати.

Она быстро взяла себя в руки и хотела пройти мимо. Но Эрнст Клаазен все же успел заметить ее беспокойство.

– Что случилось? Тебе нехорошо?

Ей не хотелось говорить на эту тему, но вдруг подумалось, что молчать бессмысленно.

– Вон там, впереди, – сказала она, – только не смотри сразу! – там стоит человек, который раньше занимал большое место в моей жизни.

– Жан-Поль?

– Он самый. Пойдем! Сделаем вид, что ничего не заметили.

– Ну, зачем же? Я охотно с ним познакомлюсь.

Катрин, чуть помедлив, решилась:

– Как скажешь.

Высоко подняв голову, она повела Эрнста к Жан-Полю.

Он стоял около колонны, держа в руке наполненный бокал, явно стремясь очаровать свою юную спутницу, которая смотрела на него с восхищением. Катрин он не замечал, пока она не подошла к нему вплотную.

– Халло, Жан-Поль! – сказала она с улыбкой. – Какая приятная неожиданность повстречать тебя здесь.

Он вздрогнул так, что расплескал содержимое бокала.

– Ты? Здесь? – глуповато спросил он. Раньше он никогда не называл ее по имени – и теперь был в растерянности, не зная, как к ней лучше обратиться.

– Весьма похоже, что ты видишь именно меня и именно здесь, – ответила она смеясь. – Можно мне представить тебе Эрнста Клаазена, главного редактора журнала «Либерта»? Эрнст, это знаменитый Жан-Поль Квирин.

Мужчины слегка кивнули друг другу. Эрнст Клаазен при этом чуть улыбнулся.

Жан-Поль был явно рассержен.

– Итак, это все-таки произошло, – выдохнул он.

– Что ты хочешь этим сказать? – мягко спросила Катрин, хотя отлично поняла смысл его слов.

– Значит, мое подозрение не было напрасным.

– Ну, знаешь, – невозмутимо заметила она, – думай, что хочешь, мне это теперь совершенно безразлично.

– Желаю вам самого приятного вечера! – добавил Клаазен с подчеркнутой галантностью.

Катрин и Эрнст откланялись и пошли в другую сторону.

– Не будет ли с моей стороны нескромно, если я спрошу, что именно имел в виду этот достойный человек, упоминая о своих подозрениях? – спросил Клаазен. – В отношении чего он считает себя правым? Катрин рассказала ему все.

– Ну, так, значит, я должен быть ему благодарен. Кажется, это он привел тебя к мысли, что можно смотреть на меня как на мужчину.

– А когда ты впервые увидел во мне женщину, а не только внештатную сотрудницу?

– С того самого момента, когда ты впервые появилась в нашей редакции. На тебе был костюм цвета розового дерева и белый шелковый пуловер.

– Ты запомнил? – поразилась она. Его слова произвели на нее сильное впечатление.

– Я помню все, – заверил он.

Второй акт оперы был столь же волнующим, как и первый: сюжет развивался, а музыка стала еще проникновеннее. Но ни разыгрывавшиеся на сцене события, ни музыка уже не доходили до сердец Катрин и Эрнста. Они уже утратили готовность поддаваться очарованию спектакля – их души воспринимали только друг друга.

– Предлагаю пожертвовать последним актом! – сказал он в начале второго антракта. – Или тебе это было бы очень досадно?

– Вовсе нет, – сразу же согласилась она, – я все равно не люблю те сцены, где они так бессовестно дурачат несчастного старого болвана фон Лерхенау. Может быть, он это и заслужил, но я все равно всегда находила это недостойным.

Они спустились в гардероб, он подал ей накидку, и они вышли на ночную улицу. Вечер был прохладный и немного пасмурный.

– Куда направимся? – спросил он.

– Возьми меня к себе домой!

– Ты действительно хочешь этого?

– Да, Эрнст.

– Но я ведь ничего не обещаю тебе в будущем.

– Ты уже столько выполнил, не давая никаких обещаний, что новые мне вовсе и не нужны.

Они целовались под фонарем до тех пор, пока страсть совсем не захлестнула их.

Катрин оставалась с ним всю ночь, а когда ранним утром ехала домой, серый город лежал в розовом мерцании рассвета.

Даниэла наслаждалась днями каникул на Майорке. Они с бабушкой жили в хорошем, фешенебельном отеле «Плаза» с огромным плавательным бассейном под пальмами. Здесь были дети всех возрастов, мальчики и девочки, и Даниэла сразу нашла друзей. Целыми днями она резвилась в воде, на пляже и на игровой площадке. Только время приема пищи и сна она проводила с Хельгой.

Хельга тоже была довольна отдыхом, тоже заводила знакомства, но, в отличие от Даниэлы, ограничивалась лишь отдельными беседами, мило проведенным вечером или совместной прогулкой. Остальное время она нежилась на солнце или лежала в тени, по нескольку раз в день проплывала круг по бассейну, много читала и вязала. Еще не признаваясь себе в этом, она начала скучать.

Раньше и Катрин, и Хельга всегда планировали отдых так, чтобы доставить удовольствие прежде всего Даниэле. Но все же они, две женщины, могли обмениваться впечатлениями, посмеяться над какими-то эпизодами. Теперь же Хельга впервые была предоставлена самой себе.

Она полагала, что Даниэла хоть иногда могла бы покинуть свое детское общество и составить ей компанию. Но Даниэле это и в голову не приходило.

Однажды Хельга хотела убедить внучку поиграть в карты. Но Даниэла отказалась.

– В такую чудесную погоду? Нет, карты для холодных зимних дней.

Хельга навязываться не хотела, так что своего предложения не повторила.

В тот день, когда администрация отеля организовала экскурсию в горную местность Сьерра де Леванте, ей тоже не удалось уговорить Даниэлу принять участие. Девочка утверждала, что в автобусе ей станет дурно.

– Ничего страшного не случится, – возражала Хельга, – зато увидишь знаменитую «Куэва дель Драх», огромную известковую «Пещеру Дракона». Явно стоит рискнуть.

– А вот Маркус с родителями проделал эту экскурсию несколько дней тому назад и говорит, что было скучно аж до тошноты.

Хельга охотно поведала бы внучке, какого она мнения о ее дружбе с этим Маркусом – грубым, толстым, дурно воспитанным мальчишкой. Но зная, что подобными разговорами лишь восстановит внучку против себя, махнула рукой. Ведь с их отъездом эта дружба все равно навсегда оборвется, так что нет смысла тратить время и силы.

– Я понимаю, конечно, что ты предпочитаешь беситься со сверстниками, – заметила она. – Что ж, пусть тебе будет хорошо. Ведь, в конце концов, это – твои каникулы. Но неужели ты совсем не думаешь обо мне?

– Конечно, думаю. Если спросишь меня, я скажу, что ты можешь спокойно ехать на экскурсию. Я уж как-нибудь проведу день самостоятельно.

– А если со мною что-нибудь случится?

Даниэла широко раскрыла свои черные глаза.

– Случится? Что, например?

– Разве ты не будешь в этом случае всю жизнь жалеть, что не поехала со мной?

– Ты говоришь так, словно собираешься в экспедицию куда-то в дикую землю. А речь-то идет всего лишь о безобидной экскурсии.

– Я ведь и не утверждаю, что подвергаю опасности свою жизнь. Но я могу, скажем, поскользнуться и сломать или вывихнуть ногу.